Куда кого посеяла жизнь. Том 14. Встречи

Норма выпить для него – когда больше – нет.

Он не боялся холода, и я не раз видел в окно, как он по утрам, с похмелья, бежал в трусах, в накинутом на голое тело полушубке, по снегу – за 50 метров, в общежитейский, простите, туалет… босиком. После него там оттаявший снег в форме ступней ног оставался. И ничего, никогда даже не кашлял. Так что Борис идеально подходил для таких командировок и всегда был «в спросе».

Вот к такому соседу я и попал в напарники, правда, на один рейс.

Мы приехали на городскую мельницу под вечер. Зимний день короткий. Технология передвижения довольно проста. Трактор, за ним – сани с горой мешков, за ними, – небольшая будка с печкой-буржуйкой, для пассажиров-помольцев.

Трактористы через час сменяются. Это не очень приятно, но по-другому нельзя. Трактор без кабины – груда холодного металла, ветер, мороз, поземка или буран. Час за рычагами в напряжении дорогу ищешь, час в будке греешься. Пассажиры там постоянно, печка вся красная, солярка в смеси с землей горит, жарко даже. А ты погреешься час, а потом час на морозе, и так всю дорогу «закаляешься», как та сталь: жара-мороз-жара. Конечно, в те годы мы не придавали этому значения, все последствия приходили позже…

В тот раз с нами поехал прораб МТС, надо было попутно на лесоторговой базе доски получить для ремонта кузовов автомашин и лопастей комбайновых жаток.

Приехав на мельницу, разгрузились, сдали зерно и разделились. «Помольцы» пошли на наш заезжий двор обмывать первый этап работы, муку им обещали только к вечеру завтрашнего дня. Борис пошел с ними, так как упускать такой момент после целодневной тряски поперек пашни на морозе, он просто не имел права. А я, отцепив возле мельницы будку, поехал с санями и с прорабом, на лесоторговую базу. Мельница находилась в старом городе, а база возле станции Орск, это в нескольких километрах от города в северо-восточном направлении. Пока приехали на базу, совсем стемнело, но там нас ждали. Договорились, что мы поставим трактор с санями под погрузку, утром доски погрузят, сделают из тех же досок обрешетку, а сверху мы потом уложим мешки с мукой.

Известно, что многие прорабы в нашей стране любили выпить. Наш не был исключением. Я сидел в сторожке с охранником базы, а прораб с руководством «обсуждал» деловые вопросы. Мне надо было добираться до заезжего дома, возле реки Урал. Это через весь старый город, до старого моста через Урал. На мои неоднократные напоминания о том, что надо идти, и прораб, и его собутыльники отвечали, что я еще молодой и везде успею, а трамвай со станции, в город ходит до часу ночи.

Прошло несколько часов. Из конторы вышел какой-то довольно крепкий на вид пожилой мужчина и позвал меня. Картина, которую я увидел, меня не очень обрадовала. В кромешном табачном дыму за столом, уставленным пустыми водочными бутылками и консервными банкам, спали – наш прораб и еще двое.

Мужик, что меня позвал, начал искать, что бы мне налить, но не нашел. «Слабаки, —он махнул рукой в сторону спящих, и добавил, – пошли со мной, я как раз иду в сторону вокзала, там сядешь на трамвай».

Вышли на улицу. Мороз сильнейший, луна полная, снег так и сверкает, и скрипит на всю улицу под ногами.

Дошли до перекрестка, прямо, метров триста – вокзал, направо – дорога в город и трамвайный путь. Мужчина показал в сторону вокзала и ушел влево, бросив что-то вроде «До завтра». Я пошел в указанном направлении.

Постоял на кольце, где трамвай разворачивается. Замерз после печки в сторожке. Какой-то железнодорожник проходил мимо, сказал, что последний трамвай ушел час назад.

Что делать? Идти на вокзал? Там холодно, а я и не ел еще с обеда. Нет, пойду все-таки на заезжий двор. Здесь километров шесть, по шпалам за пару часов дойду.

Одет я был в ватные брюки, валенки, а сверх модной в пятидесятые годы вельветовой курточки с молниями, на мне была так называемая «москвичка», полупальто на вате с отложным меховым воротником и боковыми карманами.

Конечно, идти по безлюдной степи после часа ночи не очень приятно, но надо. Не скажу, чтобы я сильно боялся чего-то или кого-то, но приятного было мало. Несмотря на рассказы об Орском жулье, а в этом напичканном всевозможными промышленными предприятиями городе ,пролетариев хватало, и ни с какими коллегами из других стран, они соединяться не собирались, я как-то не представлял себе такой угрозы, хотя мне только четыре месяца назад, исполнилось шестнадцать.

Конечно, было подспудно какое-то опасение. Ведь под ватными брюками, у меня были поддеты обычные, в кармане которых, лежали 2500 рублей на баян… Это как-то беспокоило, но не так, чтоб уж очень.

Иду я по шпалам, от снега глазам больно. Скрип снега под моими валенками, наверное, и в городе был слышен. Постепенно согрелся. Вот уже до крайних домов – с полкилометра, настроение поднялось. И вдруг… Кажется, прямо из-под земли метрах в пяти по ходу, вырос черный на белом, огромный, как мне показалось, мужчина. Я не успел сбавить ход, и через пару секунд мы стояли лицом к лицу. Был он головы на две выше меня, сутуловатый, с продолговатым лицом потенциального уголовника.

Я поневоле остановился. Он протянул ко мне руку, как бы так незаметно щупая и переминая пальцами полу моей «москвички», и выдохнул: «Закурить есть»? Я в то время курил, но за день закончил все свои папиросы и спички. «Нету, говоришь? – хриплым голосом повторил он, и добавил. – А ну, Шкет, обшмонай его». Я скосил глаза туда, куда высокий обращался. Там, в метре от меня, стояли еще двое, видно, под мостом прятались. Один примерно с меня ростом, второй повыше. Тот, которого назвали Шкетом, быстро пробежался по моим карманам – ничего. «Может, пришить его?» – спросил у высокого. «Не надо, – прохрипел тот, – ему еще коммунизм для нас с тобой надо построить». Потом еще раз внимательно посмотрел на меня и добавил: «Снимай свое барахло, а ты, Шкет, переодевайся». Мы со «Шкетом» обменялись верхней одеждой, я отдал ему свою «москвичку», а он мне тонкое демисезонное пальто. Пока мы переодевались, двое высоких, двинули в сторону вокзала, третий побежал их догонять, а я стоял на ватных ногах и не мог двинуться дальше. Все произошло в каких-то пять минут, но выходило из меня долго. Наверное, через час, я пришел на заезжий двор. Меня знобило, может, пальто было тонкое и холодное, может, и что-то другое холодило.

Когда удивленная хозяйка включила свет, я отошел немного и осмотрел, на что обменял свою испачканную в мазуте, тяжелую, как броня, «москвичку». Лихие ребята, видимо, приняли ее за кожаную. Она задубела на морозе, и блестела не хуже, чем новая кожа. Пальто было коричневое, потертое, но еще приличное для наших мест. Я его потом Забавину отдал в обмен на что-то. Но самое интересное, что в боковом кармане пальто лежали… сто рублей, еще тех, пятидесятых годов.

Конечно, тот «Шкет» явно расстроился, когда увидел, из какой «кожи» моя куртка, и что его сотня в пальто осталась, но не я же обмен придумал. Пусть простят и мне, и себе этот грех.

И действительно, может быть, и грех, но, повторяю, я вспоминаю тот случай с какой-то внутренней благодарностью и к судьбе, да и к тем людям, кто бы они ни были. Им ничего не стоило сделать мне что-то плохое, я уверен, что у них было и чем. Но они не сделали, так как совсем другой менталитет тогда был у всех наших, даже опустившихся по разным причинам людей. Видимо, еще и потому, что они все еще оставались людьми. Не теми, кто сегодня убивает детей, стариков и женщин, далее безо всяких причин.

Вот такой мелкий случай из нашей прежней, тоже – ащелисайской жизни. Можно сказать, судьба или не судьба.

А баян я тогда все-таки купил, и с тех пор не расстаюсь с ним.

По диалектике добро порождает зло. И все же, диалектике назло, надо делать добро – и людям, и всему живому. Может, и судьба тогда к нам будет более благосклонна.

Как жить без коммуны?

Быль, Которая будет представлена в этот раз, хотя и имеет определенный международный аспект, все же больше говорит, если не об идентичности, то во всяком случае "похожести" жизни в странах бывшего Восточного блока , в те ушедшие в невозвратность советские годы. Одно могу сказать определенно, бывая в советские времена в разных странах обоих политических лагерей – восточного и западного, я всегда чувствовал к себе, по меньшей мере, уважение и терпение. Я понимал, что это уважение базировалось на том, что за мной стояло великое государство, и с ним и его представителями нужно было считаться всем, даже тем, кто нас не очень, так скажем, любил. Мы чувствовали это вдали от Родины и с достоинством ходили по территориям зарубежных стран. Бывая за рубежом уже в последние годы, стал замечать, что нас еще просто терпят, за наши же деньги, и то – до случая. Можно привести десятки примеров. Потерять уважение легко, вернуть его в таком масштабе – ох, как трудно!

Шел бурный 1989 год. Начался разгул демократии, подготавливался парад суверенитетов. По телевизору чуть ли не сутками показывали ход сессии Верховного Совета СССР, разбавляя центральные передачи местными каналами на ту же тему. Отталкивая друг друга, на трибуны пробивались новые "политики", вперемешку со старыми борцами за чего-то, пылившимися до этого в периферийных закоулках. Подавляющая часть выступающих несла откровенную ересь, набирая очки и потешая обывателей, очумевших от перестроечных лозунгов.

Как парадокс, в то самое время, когда Москве сознательно объявили продовольственную блокаду, когда не допускали к потребителю, портили, сжигали, продукцию, чтобы показать всему Союзу, да и окружающему миру, что в стране начинается голод, что необходимы кардинальные меры (именно это позже и произошло, только в обратном, еще более губительном порядке), мы, как это ни покажется странным, занимались развитием сельхозпроизводства.

Если в бывшей Молдавской ССР с производством таких видов продукции, как овощи, фрукты, виноград, молоко, мясо, яйца, было более -менее нормально, то с производством картофеля, ситуация оставалась сложной. Причин было много. Ну, во-первых, внимание к отрасли. Картофель на союзный потребительский стол от Молдавии никто не требовал, его было достаточно в средней полосе, да и в северных районах тоже. Тем более, качественного, и во много раз дешевле. От нас требовали то, чего не было в других районах – овощи, фрукты, виноград. Не совсем удачной для выращивания картофеля была и климатическая зона, в основном сухая и жаркая, поэтому сорта наши быстро вырождались. Перед нашим научно-производственным объединением была поставлена задача – обеспечить качественным семенным материалом, минимум, Молдавию.

Разрешили обратиться в соседнюю Румынию, где, надо признать, в те времена картофелеводству уделялось довольно серьезное внимание. Не знаю, как сейчас, но в этой стране в то время работало специальное министерство картофелеводства, чего даже в Союзе не было. Мы нашли взаимные интересы с этим министерством. Нам нужны были элитные семена картофеля, а румыны нуждались в хлорофосе, препарате для борьбы с колорадским жуком В Союзе этот препарат был запрещен к использованию по ряду причин, а в Румынии он широко использовался. Мы начали собирать остатки хлорофоса по всему Союзу и отправлять в Румынию, взамен они слали семенной картофель по указанным адресам. Масштабы обмена были значительны. Как всегда появились сбои во взаимопоставках, и тогда вся система остановилась. Время поджимало.

Минсельхоз нашей республики дал поручение – срочно во всем разобраться и запустить процесс снова. Заняться этим поручили мне. Подготовившись, я взял с собой соответствующих специалистов по семенам и химикатам и выехал с ними в Бухарест.

Приехали. Разместили нас в одной из лучших гостиниц под названием «Амбасадор».

Министерство картофелеводства Румынии, со своей стороны, тоже выделило специальную группу для уточнения ситуации с взаимопоставками. Курировал работу группы сам министр, он же, кстати, в те времена —параллельно – секретарь Центрального комитета компартии Румынии по сельскому хозяйству.

По прошествии лет, могу сказать определенно: с каждой фирмой или государственной организацией в те годы, у нас всегда были особые ответственные отношения. У нас во всем первенствовала политика, ни у кого из нас не было даже в мыслях, что-либо нарушать. И дело даже не в том, что боялись последствий, хотя и это присутствовало, а просто, в первую очередь, из-за нашего советского менталитета. Все, что было по договорам, даже больше того, мы всегда выполняли. Так было, в пределах того, что мне было известно, почти по всем нашим зарубежным связям.

Румынская сторона и в те годы пыталась кое-что изменить в свою пользу, но в течение недели мы во всем разобрались, сделали соответствующие дополнения, акты сверок и запустили снова процесс обмена. Когда румыны поняли, что мы контролируем все действия и ничего своего не упустим, они согласились и даже нас зауважали. Министр-секретарь сам повозил нас по основным картофельным зонам, специалисты показали нам сортовую и объемную возможности, ознакомили с работой НИИ-картофелеводства в Брашове, разъяснил и продемонстрировал технологию возделывания, хранения и транспортировки картофеля.

В общем, все было так, как надо. Билеты на поезд – у нас на руках, и на одиннадцатый день пребывания мы должны были отбыть домой. Маршрут оказался для нас удобным, поезд София-Москва проходил и через Бухарест, и через наш Тирасполь. Но утром выездного дня, к нам в гостиницу пришел министр с довольно грустным видом и заявил, что сегодня мы не поедем, так как забастовали по какому-то поводу болгарские железнодорожники.

Что поделать – 89-й год! Начало пресловутого парада суверенитетов. И в Софии, и в Бухаресте, да и в Кишиневе ,уже шли волнения, разворачивались бесконечные митинги и просто сборища. Чужие деньги одновременно, как ржавчина и как дрожжи, начали разъедать и вспучивать общество стран Восточного блока. Все это хорошо смотрится по телевизору, пока не коснется тебя лично. Принимающая сторона в лице румынского министерства картофелеводства, вначале даже растерялась. Содержать нас в центре Бухареста, да еще непонятно, сколько времени, было им очень накладно. Отправлять по воздуху через Москву на Кишинев – тоже. Соответствующие органы не приветствовали никакие другие действия по нашей отправке, кроме как по железной дороге, – в надежде на то, что забастовки все равно, в конце концов, приостановятся.

Куратор-министр решил использовать самый легкий для бюджета министерства способ. Наших специалистов отвезли в Брашов и при-

строили на содержание в институте картофелеводства, а со мной он решил совершить турне по Румынии в порядке гостевого обзора. То есть, попросту говоря, пустить нас по гостям, где и накормят, и устроят, и что-то покажут вдобавок. Когда он мне этот вариант предложил, я, не раздумывая, согласился. Это лучше, чем без денег ходить по столице, да еще постоянно чувствуя, что висишь у кого-то на шее.

Да, никто из сторон, в принципе, не виноват, но платить-то им все равно надо. Тем более, что возможность вольного передвижения по незнакомым местам привлекала новизной и познавательностью. Выехали мы на министерской "Дачии", потом в Брашове пересели на наши "Жигули", как более надежную, по мнению министра, машину, и отправились в турне вдвоем. У меня на работе тоже была такая машина, так что за рулем ехали по очереди, то министр, то я. Причем, постепенно в водителя превратился я. Министр смирился с этим, хотя вначале не пускал меня за руль, возможно, боялся за мое незнание местности. А когда убедился, что машину и дорогу я чувствую лучше, передал мне все бразды правления, в этом плане.

За ним была стратегия – куда нам лучше поехать или где есть, что показать, ну и, конечно, где лучше примут. Он был на несколько лет старше меня, прекрасно говорил по-русски, так как закончил в СССР высшую партийную школу. Был крупным, веселым, очень любил наши анекдоты и песни, мог выпить и съесть, сколько угодно и чего угодно. Быстро соображал на румынском и на русском языке. Но ко всему прочему, был с людьми резок и бескомпромиссен. Для меня он был более, чем хорош, да и я его явно устраивал.

Узнав, что мне довелось работать в комсомоле, он вообще стал своим в доску, так как тоже начинал с комсомола. Как только мы выехали из Бухареста на Брашов (еще с водителем), он прямо сказал: "Будем с тобой ездить по стране, Василий, до тех пор, пока мне не позвонят, что пошли поезда, и прокомпостируют ваши билеты. Сколько бы это ни продолжалось, думаю, это не очень долго".

Первое время я называл его "товарищ секретарь". У румын, как и у нас, тогда не в ходу было обращение "домнул" (господин). Между собой, в быту, это обращение существовало, но все его называли "товарищ секретарь", и я, естественно, тоже. А потом он стал обижаться и просил называть его просто Мирчей. Меня он называл Василием, а когда представлял в местах наших появлений, то говорил так: "Ачеаста директорул дженерал аджункт дин "месесер", Василий, приетенул меу", что в переводе звучало примерно так: "Это заместитель генерального директора из МССР, Василий, мой товарищ". Ни он и никто другой никогда не называли нашу республику Молдовой или Молдавской ССР. Румыны всегда говорили: "ме-се-сер", видимо, это вызывало у них больше уважения и доверия. И, надо сказать, не зря. Уровень хозяйственного и социального развития советской Молдавии был тогда в разы выше румынского.

Особенно бедно у них тогда жили села. Народ, особенно в доверительных беседах за рюмкой, независимо от рангов, довольно холодно относился к власти. Практически везде не любили "сфынтул Николае", т.е. "святого Николая", руководившего в то время государством. К чему это привело, общеизвестно – в конце того же описываемого года, Чаушеску был расстрелян.

Но тема у нас – несколько иная. Девять дней мы с министром колесили по Румынии. Все это время наши бедные организмы испытывали более чем космические перегрузки, и только, видимо, тренированная комсомольская молодость и в какой-то мере осторожная партийная зрелость помогли нам это турне выдержать. Для меня это было целое независимое и неописуемое исследование, из которого я впоследствии не раз делал, да и сейчас делаю, определенные жизненные выводы.

Мы объехали десятки мест в закарпатской Румынии от Брашова – до северной границы с Венгрией и до западных границ с Югославией. Никогда не приветствовавший забастовки, я до сих пор благодарен тем болгарским железнодорожникам, которые своими действиями помогли мне узнать Румынию изнутри.

Из многих встреч и событий того периода я поведаю всего три характерно-показательных и, на мой взгляд, полезных сегодня, даже для нас, демократичных уже, перестраивающихся.

Одна из наших с министром гостевых встреч была в небольшом городке Меркуриа-Чук, в нескольких десятках километров к северу от Брашова. Это был один из первых наших заездов. Прикарпатье – довольно ровное место, и вокруг, как грибы после теплого дождя, – как-то разом появляются дома. Небольшой, аккуратненький такой городишко, тысяч 8-9 жителей, но сразу поражающий своей просто до неприличия удивительной чистотой. Какой-то неестественной, учитывая его местоположение, скудную землю и пустынные улицы. Примарь (мэр) города, молодой еще человек, хорошо знал моего спутника-министра еще с тех пор, когда тот, пройдя всю периферийную комсомольско-партийную лестницу, был первым секретарем (читай, первым лицом) Брашовского уездного комитета компартии. А Брашов – второй по величине город Румынии. Когда министр был секретарем, нынешний мэр работал в уКоме комсомола инструктором, потому и называл министра исключительно – «учителем». Примарь тоже прошел соответствующее обучение в нашей стране и, естественно, знал русский. На мой вопрос о том, как они добились такой чистоты в городе, или служба уборки какая-то специальная, или еще что-то есть особенное, примарь заявил, что в городе вообще нет службы уборки как таковой, зато есть своеобразная и высокоэффективная система слежения, предупреждения и профилактики.

Два раза в год, рассказал хозяин города, к нему приходит территориальный цыганский барон, самый главный городской цыганский авторитет. Из выделяемого бюджета на уборку города в 100 тысяч лей, он получает от примарии половину перед началом года, а вторую половину – перед началом второго полугодия. «И все, – закончил примарь, – я к уборке города больше не касаюсь».

На мои сомнения о том, что цыгане не столько убирающий, сколько мусорящий народ, примарь пояснил, что цыгане тоже не постоянно убирают, главное – они следят, т.е. оберегают порядок. Все улицы города "присматриваются", причем незаметно. Ну, к примеру, идет какой-то мужчина по улице и курит. Взял да и бросил окурок на тротуар. Тут же, откуда ни возьмись, к нему подлетает цыганенок, начинает вопить на всю улицу, через минуту к нему присоединяются еще несколько цыганят, вопли уже на квартал, и тут к малышам подтягиваются цыганки постарше. Все они окружают того бедолагу-курильщика, поносят разными обидными словами на всю улицу. Тот пытается как-то откупиться, чем вызывает еще больше возмущения и т.д.

Заканчивалось это обычно тем, что мужчина, бросивший окурок, возвращался и публично поднимал его, неся при этом и материальные потери, так как деньги у него все равно брали. Оплеванный, он спешил ретироваться куда-нибудь, лишь бы избавиться от общественных блюстителей порядка.

Или кто-то, к примеру, не побелил стволы деревьев на улице напротив своего дома. У всех побелены, а у него нет. К его дому подходила солидная группа цыган, выстраивалась амфитеатром и громко, нараспев, конечно, без ругательств и сильных оскорблений, начинала позорить того хозяина. В конце концов, он, сгорая от стыда, нанимал тех же цыган за трех -пятикратную плату – для побелки злосчастных деревьев. Главным во всем этом было то, что гарантировалась недопустимость повторного нарушения – жители чувствовали, что находятся под неусыпным надзором, но в хорошем смысле, сами понимали пользу для них же, поэтому не жаловались, более того, скрепя сердце, смеялись над теми, кто думал, что может перехитрить цыган.

Так что в этом городке больше следят за чистотой, чем убирают, а устоявшийся симбиоз цыган с властью, помог сделать городок удивительно чистым.

Еще одна полезная для меня встреча, на которую стоит обратить внимание далее сегодня, состоялась… в монастыре. Мы с министром продолжали турне. Выехали из Брашова рано утром, я за рулем, министр, как всегда, за штурмана. Путь в тот день лежал у нас на запад. И вдруг, проезжая город Сымбэта (суббота), министр хлопнул себя по лбу, а меня потом по плечу и почти прокричал: "Слушай, Василий, давай поворачивай назад, а на окраине города повернешь направо. Заедем к моему старому другу. И как я мог про него забыть!" Мы развернулись и через полчаса были в живописнейшем месте, у северного склона горы Молдовану (2550 м). Там расположен один из старинных ортодоксальных (православных) румынских монастырей, Брынковянский.

Главное монастырское здание много лет назад было разрушено мадьярами. В Румынии живет много мадьяр, и проблем их взаимоотношений с румынами, особенно в религиозном плане, хватает и сегодня. Румыны считают мадьяр-католиков практически всегда своими недругами, взаимная неприязнь существует , в какой-то мере, и по сей день.

Место для монастыря выбрано чудесное, у подножья горы, все изумрудно-зеленое – лес, луговая территория, колодец, точнее, святой источник с удивительной водой, ради которой сотни людей приходят к нему из разных ближних и дальних мест.

Встретил нас настоятель монастыря, они с министром лет десять назад олицетворяли власть в уезде Брашов. Министр, как уже было сказано, работал там первым секретарем уездного комитета партии, а нынешний монастырский глава – председателем уездного Совета народных депутатов. Им было, что вспомнить, и они вспоминали разное – и грустное, и веселое, веселое даже больше. Они навспоминали столько, что если бы записать все – на всю жизнь бы мне материала хватило. Вспоминали и совместных друзей, и врагов, а после обеда, плавно перешедшего в ужин, – даже совместных женщин.

Пусть это не будет смешным, но служитель культа тоже учился в СССР и тоже прекрасно общался по-русски. Чтобы закрыть вопрос языка, вынужден признать, что практически все начальники уездного уровня и выше, руководители различных НИИ, КБ и т.п., даже руководители отдельных хозяйств, как правило, обучались в нашей стране. И в партийных школах, и в других учебных заведениях. Мы в Советском Союзе учили многих людей из бывших соцстран, другое дело, чему научили, да и чему они сами научились.

Архимандрит рассказал, что монастырь удалось сохранить с величайшим трудом .Само здание полностью уничтожено, остались одна часовня, пару сараев. Постепенно начали возрождаться с самого необходимого, и вот теперь замахнулись на строительство нового монастырского здания, как он выразился, "чел май супер", просто не нашел в своем русском словарном запасе синонима. Мы ходили на стройку, где уже поднимали стены. Проект – грандиозный, современные материалы и технологии, дизайн, акустика и все сопутствующее.