Фронтовой дневник (1942–1945)

На пристань прибыли поздно. В темноте творилось что-то невообразимое с посадкой. Пришлось бросить машины, подводы, лошадей и питание. Сели не все. Заболел и отстал мой командир взвода Сапитон. Целую ночь кружились у пристани, пересаживаясь с катера на катер, т. к. два из них оказались неисправными.

Была сильная качка, и по дороге многие страдали морской болезнью. У меня кружилась голова, я чувствовал себя посредственно. По дороге дважды подвергались бомбежке. Бомбы не попали ни в катер, ни в баржу. Хорошо работали на катере и барже зенитки и пулеметы, не давая слишком бесцеремонно вести себя фашистскому налетчику.

В Темрюке15 встретили часть своих товарищей, прибывших раньше. Они сообщили, что наш 3‑й взвод уже отправлен за 9 км в оборону. Нас тоже посылали, но комбат отказался и послал 3 бойцов за третьим взводом. Решили двигаться утром по направлению к Новороссийску. Через некоторое время решение было изменено. Мы погрузились на катер и баржу и в темноте двинулись вверх по реке Кубани. Плыли долго и неудачно. Прошли не более 7 км и чуть не разбили баржу, т. к. рулевого не было и кто-то все командовал: «От себя, на себя, прямо!»

Встали. Шли пешком почти до утра через плавни16, между камышами, по какой-то топкой и пыльной дороге. Сбились с дороги и заночевали на хлопковом поле. Спать было невозможно, т. к. комары пробивались в самые маленькие щели под одежду и беспощадно жалили.

Голодные и усталые пешком двинулись дальше. Шли у разрушенной железной дороги. Наблюдали воздушный бой. В станице мы собирались подкормиться, достать транспорт и продукты питания, но ничего не достали, т. к. проходящие (отступающие) воинские части все подобрали до нас. Кое-как отдохнули, поели молока (20 руб. литр) и двинулись где-то в стороне от Анапы17 в винный совхоз. Там хорошо отдохнули, поели, достали транспорт, выпили вина и взяли с собой бочку вина и бочку спирту.

Спали в поле. Днем прибыли в станицу Натухаевскую18, за которой начинались горы, покрытые лесом. Кое-кто перепился во время обеда.

Спирт рождает недовольство среди бойцов, потому что одним его дают, другим нет, одним больше, другим меньше. Бойцы недовольны командованием за то, что бросили товарищей (3‑й взвод) и двинулись неизвестно куда и без цели.

В станице встретил партизанский отряд Верхнежировского19. Просился туда, командир ответил уклончиво, что мы еще встретимся, и он возьмет, остальные хотели взять.

Из станицы поехали на подводах по шоссе по направлению к горам. Проводники куда-то исчезли, командование осталось еще в станице. Двигались наудалую. Я ехал на последней подводе.

Вдруг на нас стал пикировать вражеский самолет, обстреливая из пулемета, затем стал бросать бомбы. Одна из них упала метрах в 30 от моей подводы. Я в это время бежал с подводы на кукурузное поле. Меня взрывной волной ударило о дорогу20. На нашей подводе осколком ранило лошадь, на соседней – убило.

Вскоре подскакал верхом политрук Выборный и, матерно ругаясь, заявил, что мы едем туда, где уже занято немцем. Повернули обратно. Поехали левее в горы по мало наезженной дороге между деревьями. Километров через 5 очутились в тупике. Сделали разведку. Дороги дальше не оказалось. Остановились на привал на кукурузной поляне. Я нашел три огурца и съел их с сухарями. В темноте появилось командование. Решили ночевать. На другой день тронулись назад, затем направо. Дорога пошла все выше, лошади не везли. Все были мобилизованы на вытягивание подвод. Перевал был крутой. Так мы двигались 4 часа, затем на вершине сделали привал, выпили по стакану вина, кое-чем закусили и после отдыха стали спускаться вниз.

Это было трудно. Лошади не держали, дорога пролегала над пропастями. Нужно было бесконечно тормозить, а тормозов не было. Так мы мучились до рассвета.

Проехали Тоннельную21, всю разрушенную бесконечной бомбежкой, потом проехали еще дальше. Километрах в 5 от Новороссийска сделали привал на винограднике. Виноград был крупный и почти совсем зрелый. Я съел его сколько хотел.

Часов в 12 дня двинулись дальше. Ехали через Новороссийск, весь превращенный в развалины. Были задержаны заградительным отрядом километрах в 5 за городом и отправлены во двор. Там мы были до утра. Достали немного сухарей и сахару у заградителей. Наше начальство появилось часов в 12 ночи. Наутро мы передвинулись примерно на полкилометра назад, расположились на берегу моря, на даче, во дворе. Здесь живем уже 5 дней.

В первый же день я купался в море, буквально все стирал, потому что одежда была невероятно грязной от пыли и спанья на земле.

Болею. У меня плеврит, невралгия, болят почки. Все это от простуды. Вчера ночь пришлось провести под дождем. Днем чувствую себя ничего, ночью мучаюсь. Больно настолько, что не могу перевернуться с боку на бок.

Последнее время очень часто, почти ежедневно вижу во сне Тамару Андреевну22 и Марийку23. Особенно часто Тамару Андреевну. Мы с нею расстались как-то странно. Я предчувствовал, что это последняя встреча, и говорил ей об этом, однако она вела себя холодно. Мне думается, если она жива, то вспоминает обо мне и жалеет, что была так холодна. Это у нее бывает часто.

Не знаю, жива ли моя семья. Жив ли Юра. Вряд ли я когда-нибудь вернусь в родные места и увижу своих близких.

20 августа 1942 г.

Сегодня мы получали кое-какое обмундирование. Я получил обмотки, носки и милицейскую гимнастерку. Других не достали. Мне нужны брюки, т. к. мои совершенно изорвались, и мне надоело их ежедневно чинить. Комвзвод дал мне зимние, стеганые, латаные. Но я их не одел, так как сейчас ужасно жарко, и я весь мокрый от пота.

Недавно хоронили одного товарища из нашей части, попавшего вчера под бомбежку. Т. Стражков имел орден за войну с белофиннами24 и так глупо погиб. Да это и не удивительно, потому что город подвергается бомбежке 5–10 раз в день. Мерзавцы сбрасывают сразу по 5 бомб. Добивают цементные заводы, военные объекты и город.

В центр показываться нельзя. Все жители ушли в горы.

Сегодня же командир и комиссар нашей части с группой бойцов уходят на выполнение боевой задачи. Не знаю, надолго ли, и вернутся ли они. Назначили временно исполняющих обязанности.

Никак не наладится с питанием. Своей кухни нет, питание достается на стороне, плохое и несвоевременно. Я уже похудел, отощал и постоянно хочу есть. Бойцы говорят, что от нашего питания не умрешь, но будешь худой-худой.

Вчера впервые я наблюдал дважды воздушный бой над городом. Фашистские стервятники сбили 3 наших самолета и скрылись, хотя наших самолетов было больше, штук 10.

Один наш самолет падал, весь объятый пламенем. Летчик выбросился с парашютом. Другой – полетел в землю носом с летчиком. Третий, подбитый, долго планировал, снижаясь, потом из него выбросился летчик, а самолет пошел носом в землю и взорвался.

22 августа 1942 г.

Вчера нашу часть слили с Новороссийским истребительным батальоном25. Ушедшие ранее наши, говорят, не вернутся назад. Комиссар Науменко А. остался. После слияния командование установлено общее. Сидим пока без дела. Третий взвод сейчас внезапно объявили «в ружье». Уходят неизвестно куда.

Спал на дворе. Мерз. Некоторое время был под дождем. Тревожно снилась Марийка. Была она в новой квартире на 2‑м этаже. Мыла крашеные полы. Была сердита. С нею были Милочка и Юра. Марийка со мной разговаривала сурово, ругалась и была по-прежнему красивой. Будто мы снова стали жить вместе, но она опровергала мои обвинения и бездоказательно утверждала, что поступила она правильно и иначе не могла поступить.

28 августа 1942 г.

Все стоим на одном месте. Другие взводы ушли в горы на вторую оборонительную линию. Говорят, что сегодня отправят нас туда, а их приведут на отдых.

Противник совсем близко. Вот уже 3 дня снаряды ложатся буквально в соседнем дворе или перелетают через нас и падают в 100 метрах в море.

Море. Оно называется Черным, а в самом деле оно синее. Красивое море. Вот уже 5 дней дует свирепый норд-ост. Спать в беседке очень холодно. Я как развалина. Ноет ревматизм, болят почки, болят зубы, чего у меня никогда не наблюдалось. Под утро невозможно спать от холода. Достал себе на складе одеяло и набрался от него вшей. Вчера все белье и одеяло прокипятил. Вместе с бельем положил голубые майки. Белье от этого стало грязно-голубым.

Ночью по соседству загорелся склад военно-морской базы. Нам объявили боевую тревогу, и мы бросились спасать имущество. Спасти удалось только пустяки. Пожар, раздуваемый норд-остом, представлял из себя гигантский костер без дыма. На него летели перепела и сгорали в пламени.

В складе сгорел шоколад, консервы, колбасы, обмундирование. Говорят, начальство кладовой перепилось и не потушило свечу. Мой комвзвода Шевченко чуть не сгорел. Он влез в комнату, дверь вырвалась, и на него устремилась струя пламени прямо в затылок. Он повис через окно вниз. Его сняли и отлили водой.

Наблюдал несколько раз воздушные бои. Немецкие самолеты обладают лучшей маневренностью, чем наши. Их 2 – наших 5. Погибают наши.

Море ночью при луне. Мерцание, фосфорическое или как вспышка магния. Море днем при норд-осте: на темно-синем фоне белые барашки.

Снится каждую ночь Марийка с детьми. Как ни странно, я хочу, чтобы она приснилась. Значит, я ее по-прежнему люблю. Сегодня снились и другие и в таких позах, что ой-ой-ой! Значит, мне нужна женщина.

Снилась Т. А. Будто я нелегально был у нее, переодевался в гражданскую одежду и получал какие-то сведения. С любовью я смотрел на ее спавшую дочку и на Юру, который спал в этой же комнате.

Типы:

1) Татаринцев. Лицо орангутанга, фигура и движения тоже. Готов убить, зарезать, украсть.

2) Полроты цыган. Выборный. Красив. Вертится, как балерина или марионетка. Распутничает напропалую, пьет, ничего с бойцами не делает, даже не бывает с ними. Кутит с начальством.

3) Комроты Кухаренко. Вечно пьян. Ранен в правую руку. Вооружен до зубов. На плече ППШ. В кобуре наган, в кармане пистолет. Когда не совсем пьян, декламирует лирические военные стихи. Любит командовать. Спал с одной женщиной, а когда приехал ее муж и погнался за ним, он удрал, и спрятался – залез под одеяло к одному бойцу под кустом.

4) Черников Иван Иванович – беспризорник с 10 лет. Наградил всех вшами. Наконец ему сшили одежду. Много о себе знает и на всех кричит, командует.

5) Красивая девушка. Помогает повару. Дает многим. Ругается матерно так, как не ругаются мужчина.

6) Комиссар А. Науменко. Пьет много. С бойцами не бывает. Балагур. Песенник. Когда говорит, то за каждым словом употребляет «как его» – словечко-паразит.

7) Бывший комбат Пятов. Мальчишество. Любит сажать под арест и расстреливать. Пьет здорово. Важничает необыкновенно. Безвольный. Его поступками управляет Кухаренко – новый Остап Бендер.

31 августа 1942 г.

Сегодня мины падали в наше расположение. Никого не ранило и не убило; первая мина была недолет, а остальные рвались в разных направлениях. Активизировалась немецкая авиация. Штук 20 самолетов били по батарее и по «Волчьим воротам»26.

Расформировывают нашу часть. Некоторых списывают, некоторых отправляют на охрану гарнизона, некоторых в распоряжение милиции, хотя многие этого не желают. Куда попаду я, не знаю. Несколько дней подряд мы пили шампанское «Абрау Дюрсо», которое доставали из разбитых составов и складов на вокзале. Сегодня я достал в одной столовой 2 литра водки по 78 руб. Выпили понемножку, потому что набралось 10 человек.

Снова снятся Марийка и Тамара Андреевна. Последнее время я чувствую большую потребность в женщине. Попробовал добиться одной молодой девушки, а она сказала, что ей нужен мужчина помоложе27. Дура она. Не знает она меня. А потом, откровенно говоря, я в хорошее время с нею не сел бы рядом. Хотя она и молодая. Она полька – Радзивилка – здоровая и рыжая дура. А мне нравятся совсем иные.

3 сентября 1942 г.

В ночь под 1‑е вдруг оказалось, что Науменко собрал группу в 30 человек и (уезжает или точнее) уходит на 120 км вперед. Меня в эту группу не включили. С большим трудом мне удалось примкнуть к ним. Нас не выпускали. Особенно против был Хованский, бывший директор 4‑й средней школы г. Ейска28.

Ушли мы часов в 12 дня 1 сентября. Поздно вечером пришли в Солнцедар29, в санаторий и дом отдыха учителей, где я трижды был до войны и где однажды имел интересный роман. Все было заброшено и разграблено. Драгоценное медицинское лечебное оборудование валялось на полу. Библиотека представляла хаос. Я выбрал себе пару книг и теперь на привалах читаю.

Шли пешком, не евши, и чертовски устали. В темноте нашли койки на пружинах, но без матрацев, и спали на них богатырским сном. Ночью была ужасная гроза, но мы не промокли.

Днем я увидел, что наматрасники с матрацев были сняты мародерами, шерсть из них и вата валялись на полу. Перья из подушек тоже кругом рассыпаны. Удалось купить по литру вина на человека по 15 руб. и сварить борщ. В 5‑м часу двинулись. Проходили через разрушенный тонными бомбами Геленджик. Пошли по дороге на Михайловский перевал30.

Разбились на несколько групп. Одна группа свалилась под откос. Отделалась царапинами и ушибами. Я шел впереди, и со мною еще 10 человек. Заночевали на 14‑м километре от Геленджика. Было холодно, а все мы были в гимнастерках.

Упросились в одну комнату и лежали на голом полу. Ночью хозяйка кричала во сне. Утром оказалось, что она молодая и фигуристая.

Только вышли, сразу удалось сесть на проходящую автомашину. Переехали чрезвычайно крутой и красивый, весь лесистый Михайловский перевал. Через 18 километров остановились и слезли в совхозе под тем же названием.

Совхоз плодовоовощной и табачный. Достали сколько хотели табаку в листьях, ели много груш, яблок (шафран), чудесных слив и персиков, но ни у кого не было хлеба. В совхозе хлеба нет и покупать нечего. Нам пообещали дать только картошки. В соседнем колхозе из продуктов мы тоже ничего не достали. Проходящие воинские части давно все съели. Ждали своих часов до 2‑х. Затем достали 15 кг картофеля, 500 гр. соли и несколько луковиц. У кого-то из приехавших оказалось грамм 300 масла. Я сварил чудесный суп, который мы поели с сухарями, которые были на нашей подводе. Закусили фруктами. Сейчас отдыхаем и вскоре двинемся вперед.

Днем подводами ехать не разрешают, чтобы не мешать воинским машинам. Будем двигаться ночью. Правда, на подводах мы не едем, но едут наши сухари и вещевые мешки. Мы, как будто, уезжаем от передовой линии фронта. Однако где-то невдалеке сейчас гансы ведут самую интенсивную бомбежку и летают над ущельем, в котором мы расположились на отдых.

6 сентября 1942 г.

Отъехали километров 13 и ночевали в ущелье у дороги на окраине селения Пшада31. Было очень холодно. У меня снова начали болеть поясница и почки. Оказалось, что где-то недалеко в стороне, в ущелье, находится лепрозорий. Мы ночевали рядом с прокаженными.

Добрались до Архипово-Осиповки32 часов в 12 дня. Дорога поразительна по своей красоте. Она извивается среди сопок, сплошь покрытых лесами. Особенно приятное чувство меня охватило, когда мы, несколько человек, чтобы не петлять по дороге, по перевалу пошли тропой через лес. (Это чувство мне еще незнакомо.) Идешь в полной тишине и в полумраке. Лежат огромные деревья, свалившиеся от времени. Струится по ущелью поток с хрустальной водой.

В потоке мелькает форель и, что меня удивило, маленькие крабы. Кругом дикий орешник, груши, яблоки, алыча.

В Архипо-Осиповке обедали, отдыхали часа 4, потом двинулись немного назад и в сторону. Шли до темноты по проселочной дороге, по широкому ущелью без населенных пунктов, по прекрасным долинам, поросшим грецкими орехами, и садам, полным яблок.

Пели песни и танцевали. Вообще мы много поем и танцуем. Собственно, не я, а другие, потому что я ни петь, ни танцевать не умею.

Пели «Ой ты, Галю», потом «Ой, хмелю, мий хмелю» и другие песни. Потом «Ой, лопнув обруч»33 и перешли на танцы.

Застрельщиком был теперешний командир отряда Науменко. Он вообще любитель петь и обладает хорошим тенором. Танцевали он, Выборный и другие.

Ночевал я с Н. И. Загинайко, с которым последние дни сдружился.

Утром двинулись дальше. Ехали уже неторной дорогой. Ужасная дорога. Раз двадцать переезжали речку с форелью и хрустальной водой.

Доехали до передаточного пункта Пятова. Позавтракали, поехали дальше. Это уже полное бездорожье. Ехали 7 километров, а устали ужасно. Лошадей и повозки тащили на себе. Три раза наша повозка опрокидывалась, и Загинайко летел метров на 15, беспощадно ругаясь. Приехали на сопку в расположение командира отряда Пятова часов в 9 вечера. Я запалился34, пока добрался до лагеря. Ужасно высоко.

8 сентября 1942 г.

Вот уже два дня мы в лагере Пятова. Пока держимся отдельно. Первую ночь я почти не спал. Пятов и его друзья были пьяны, о чем-то спорили, кого-то расстреливали.

Наутро мы с Пятовым встретились в ущелье. Я нес снизу воду и сел отдохнуть. Припомнили родных, близких, расстроились. Пятов заявил, что он стал алкоголиком, расстроился и внезапно ушел.

Эту ночь с 12 до 3 я стоял на часах. Первобытный лес, где до нас не ступала человеческая нога. Ясень, клен, дуб. Огромное количество бурелома. Мхи. Все время, пока я стоял на часах, по соседству трудился жук, или мышь, очевидно запасая на зиму припасы. Сверху пошел холодный, пронизывающий туман. Я замерз, хотя и был одет в две стеганки. Вчера получил стеганку, овчинный полушубок и тулуп. Постель себе сделал из мха. Замечательный мягкий ковер, на котором прекрасно спать. Это мне очень понравилось.

Сегодня наши ребята где-то работали. Я был на месте, т. к. ночью был в наряде. Переходили на новое место. Меня разлучили с Загинайко.

Сейчас я с Лапешкиным и Тимошенко. Оба вроде хорошие ребята. Сделали палатки себе и командиру. Устлали их мхом. Лежал и наслаждался. Читал Лескова. Лапешкин принес спирту. Выпили грамм по 100 и хорошо пообедали. Сейчас нарезал табаку, восстановил потерянное крысало35 и вот записываю. А ребята говорят о картах. Кое-кто вчера дулся в очко. Один проиграл 400 руб. А зачем здесь деньги?

15 сентября 1942 г.

Второй день болею. Грипп. Обострение ревматизма, особенно в коленных суставах. В правой ноге болит седалищный нерв. Болит голова. Как назло, вчера была ужасная гроза с треском и грохотом, который на тысячу голосов откликается в горах. Мое жилище (крыша из ветвей и тулупа над головой) протекло. Сегодня переделали его с Лапешкиным. Сделали выше и шире.

Ребята ходили в разведку. Прошли километров 60. Немцев не видели. Дальше их не пустили наши войска. Я все эти дни рыл ямы и таскал тяжести. Работа, нужно сказать, каторжная.

Новороссийск сдан. Пришел к нам Малышенко, говорит, убил 6 фрицев. Был ранен легко. Некоторые из наших – Чекоданов и другие ранены тяжело.

Немец где-то близко бомбит.

Плохо видел во сне сожительницу Тамару М. Д.36 Будто встретил ее в Краснодаре и отругал, что она оставила Юру в Ейске. Ушел от нее и где-то ночевал. Во сне ночью встал за малой надобностью, и когда шел за какую-то церковь, то видел, как Т. М. в одной рубашке сидела на корточках на улице и рыдала. Вернувшись, не мог найти ни ее квартиру, ни ту квартиру, где ночевал, и ходил в одних кальсонах у церкви возле могил с крестами.

21 сентября 1942 г.

Несколько дней делали землянки. Наш взвод сделал большую. В ней думаем зимовать. А землянка темная и холодная, как могила.

«Листья падают с кленов, значит, кончилось лето»37. Да, осень вступает в свои права. По листьям это еще не особенно заметно, потому что здесь растет преимущественно дуб, который желтеет очень поздно, а осыпается весной при появлении новых листьев. Но осень очень заметна по ядреному ночному, а особенно утреннему воздуху. Иногда ночью бывает так холодно, что не нагреешься под тулупом.

Я переболел гриппом. Валялся несколько дней, и все на земле. Наши постели – это матушка-земля.

Мы все – изнервничавшиеся люди. Ночью в разных концах лагеря раздаются стоны, крики, слышатся речи, раздаются команды, слышится пение. Это все сонные, и это наводит ужас.

Завтра наш отряд уходит на задание. Путь далекий, трудный – через горные хребты – и опасный. Мы должны действовать в тылу врага. Очевидно, многие из нас не вернутся назад. Опыта партизанской борьбы ни у кого из нас нет. Мы можем погибнуть. А жить так хочется. Еще столько не дожито и не долюблено.

Последнее время я очень много думаю о Марийке и особенно о маленькой Тамаре и Юре. Как-то, засыпая, настолько размечтался, что побывал во сне у нее. Она меня переодевала и ухаживала за мной, как самый родной и близкий человек. Боже, чего только не передумаешь. Мне так жаль, что мы с нею так холодно простились. Если она жива, то она должна об этом помнить и жалеть.

Видел сегодня плохой сон. Будто немного пошатал и вынул верхний зуб с левой стороны и даже подумал, что у меня теперь не будет того же зуба, что и у Тамары (Т. А.). Но у нее золотой, и это ей так идет.

Потом видел снаружи свои легкие, находил в них какие-то язвы и понимал, почему так тяжело мне дышать.

Итак, завтра в 6 утра мы выходим. Очень боюсь дороги. У меня плохое сердце и ревматизм в ногах. Когда я взбираюсь даже на незначительную высоту, у меня подламываются ноги, я задыхаюсь. Как же с вооружением, вещевым мешком и скаткой буду лезть через огромные горные хребты? Мне страшно. А о дальнейшем как-то не думается. Убьют – знать, судьба такая. Не хочется только попадать в плен.

Отпустил себе небольшие усы. Они мне, оказывается, идут. Не отпустить ли еще и бороду?

На этом на неопределенное время прерываю свои записки. Возможно, что навсегда, если сразит меня вражеская пуля.

5 октября 1942 г.

Я жив. Вернулся позавчера. И вчера чуть снова не ушел обратно. Прошли мы не менее 200 км по горам. Преодолевали страшные перевалы. Мое сердце и ноги еле выдержали. Были в Убинке38, Азовке39, Крепостной40. Были под Северской41 в 2 км от немцев. Хутор Ворошиловский42 не занят ни нами, ни немцами, но там бывают и наши, и немцы и ловят друг друга. Были там и мы. Ужинали, нашли 4 гранаты. Одну из них немецкую, и пулемет Дегтярева. Хозяйки кормят и наших, и немцев.

Видели немецкие дзоты, из которых были обстреляны. Видели автомашины и мотоциклы, шныряющие по профилю. Видели поезд.

Линия обороны у нас очень слабая. У командира роты нет в нагане патронов, у политрука нет ни нагана, ни винтовки. На всю роту один ручной пулемет. Немецкую линию обороны нам перейти не удалось, потому что мы не знали местности. У нас нет проводника, который бы перевел через линию обороны, ни у кого из нас нет такого опыта. Командование у нас слабое. Если и в дальнейшем будут давать такие задания (с боем перейти линию обороны, засесть в хуторе и вступить в бой с немецкой разведкой; броситься на дзоты), то отряд погибнет, ничего не совершив.

Можно было схватить немецкого мотоциклиста на одной из дорог, но мы себя демаскировали, и мотоциклист повернул обратно. Большая часть отряда оставлена в Крепостной, чтобы с военными проводниками сделать налет на немецкий штаб и взорвать мост между Холмской43 и Смоленской44. Но движение у нас не упорядочено. Некоторые, не зная, что часть отряда остается, двинулись вперед, в том числе и я. Оказывается, нам нужно было остаться для участия в операции. Меня порядочно поругал командир отряда, но мы договорились, что я с ним вернусь. Вчера же перед уходом командира его решение было изменено. Он сказал, что на эту операцию я не поеду (она должна была состояться в ночь с 4 на 5 октября). Решено меня оставить на базе, чтобы потом отправить с другой группой на выполнение следующей операции.

Все 12 дней мы чувствовали себя полуголодными. Питались у населения, за что пилили дрова и выполняли другие хозяйственные работы. У населения нет хлеба. У каждого есть немного кукурузы, которую они мелют на первобытных жерновах и пекут лепешки. Мололи и мы.

Очень красив осенний лес по горам, разукрашенный всеми цветами осени, с преобладанием желтого, золотистого и красного. Спали, где заставала ночь: на поле, в табаке, в лесу. Спать ужасно холодно. Последний раз спали в лесу у двух огромных костров. С одной стороны печет, а с другой застывает вся половина тела.

Несколько раз пили воду только 1 раз в сутки. Однажды ничего не пили двое суток из‑за отсутствия источников воды.

В лагере без нас сделали три землянки, печь для выпечки хлеба. Вчера Николай Подольский пек хлеб, и нужно сказать, – замечательный хлеб. Насобирали несколько мешков лесных яблок и груш и насушили их.

Вчера делали землянку (помещение для печки (пекарню)). Ходили в баню. Баня самодельная (в 7 км): маленькое, для двух человек, помещение, где горит костер под камнями. Я угорел и простудился. Сегодня ужасно болят легкие.