Фронтовой дневник (1942–1945)

Уже вечер. Мне еще надо готовиться к докладу.

12 апреля 1943 г.

К докладу готовился сегодня. С часу дня иду в наряд. До этого надо сделать доклад.

Пока ничего особенного не случилось. Пролетали немецкие самолеты, но не бомбили. Летят над станицей и сейчас. Их обстреливают зенитки.

Погода пасмурная. Вероятно, будет дождь.

Спал в тесноте и плохо.

Видел хорошо во сне маленькую Тамару. Она шла, я догнал ее и стал сзади обнимать.

Сегодня написал еще письмо домой и А. И. Олех в Крепостную.

14 апреля 1943 г.

Вчера был занят весь день, и сделать запись было некогда. Сперва патрулировал, затем ходил в баню, потом на собрание. Вернулся домой в 12 часов ночи. Вчера же получил письмо из Ейска, там находится отец Горского. Он мне и пишет. Очевидно, там и все старые знакомые.

Сегодня с утра стоял на часах у моста. Моя знакомая верба распустилась и зеленеет, хотя шел дождь. Вчера, идя в баню, я видел, как замечательно цветут ультрамариновые подснежники и, как яичные вареные желтки, одуванчики. Абрикосы тоже зацветают.

Сегодня наши наступали на Крымскую. Утром усиленно била артиллерия, летала бомбить наша авиация, в основном почему-то «кукурузники116» и сопровождавшие их «ястребки» старой системы – тупорылые117. Сейчас затишье. Результаты неизвестны.

15 апреля 1943 г.

Вечером мне повезло. Мой пост находится между двумя столовыми комсостава. У проходящей официантки я попросил купить мне что-нибудь поесть. Она сказала, что отпуск питания производится только по талонам для комсостава. Возвращаясь, она в газете принесла мне гр. 300 хлеба, гр. 500 пшеничной каши и гр. 200 жареного судака. Все, конечно, бесплатно. Я тут же на посту все это с большим аппетитом съел, но насыщения не почувствовал.

С часу ночи и до 7 утра я стоял там же, где сейчас. Здесь на посту украдкой и произвожу эти записи, т. к. в караульном помещении мешают, и некогда – дорожишь каждой минутой, чтобы поспать, иначе будешь страдать на посту.

Надо мной расцветает груша, под нею цветут и нежно пахнут фиолетовые фиалки. Я несколько штук сорвал и положил в коробку с табаком, и от этого, как мне кажется, плохой табак стал лучше, душистей.

В огороде зеленеет клубника и сплошным зеленым ковром порядочная грядка ржи. Светит солнце, но по небу похаживают тучки, иногда подувает легкий, но довольно прохладный северо-восточный ветер. Ночью я мерз и всю смену ходил взад-вперед. Луна зашла часа в 4, и сразу всё стало темным, неразличимым. Через полчаса на востоке небо слабо забелелось, постепенно стало светлеть, отчетливей стали силуэты ближних хат. Дальше небо стало желтовато-лимонным, проступили силуэты дальних хат, на передних отчетливо стали видны ставни, на огородах выступили плетни, пни. Потом небо стало розоветь. Где-то пиликнула проснувшаяся птичка, ей откликнулась другая, третья. Хавакнул несколько раз перепел, зачирикали вылезшие из-под стрех воробьи – и начался утренний разноголосый птичий концерт. А небо на востоке стало совсем розовым, тучи отодвинулись на запад и тоже порозовели. Загорелась утренняя заря, свежая, яркая, как хорошо созревший арбуз. Но солнце еще не встало. Последний раз где-то недалеко пробомбил фашистский стервятник, один из тех, которые бомбили всю ночь ближние станицы, и убрался куда-то в свое логово, откуда, как сова, снова вылетит на хищную охоту следующей ночью.

Наконец на востоке появилась золотистая переливающаяся и быстро растущая полоска солнца, брызнули золотые лучи, глазам стало больно смотреть на восток. Через несколько мгновений полностью взошло солнце, наступило утро, началась обычная военная жизнь. Наш самолет-разведчик пронесся с юго-запада на восток над самыми крышами хат, и через несколько минут уже понесли наши бомбардировщики «утренний завтрак» фашистам. «Завтрак» порядочный – 30 самолетов, груженых до предела. Я смелее, хотя и пряча папиросу, закурил и стать ждать смены.

Сейчас я вновь стою в карауле. Уже часа 4 дня. В небе разыгрываются воздушные бои, а на земле все зацветает и радуются солнцу птицы. Нерадостно и нелегко только человеку, страдающему от ужасной войны, лишений и голода.

Зачем-то вызывает меня заместитель командира эскадрона капитан Полонский. После смены пойду. Слишком уж официальный, важный и заносчивый он человек.

Нужно выпустить боевой листок № 2, но я на посту. Придется сидеть ночью и сочинять.

Примерно 6 часов вечера, недалеко от меня упал подстреленный мессершмиттом наш одномоторный самолет. Один из летчиков выбросился на парашюте и благополучно приземлился. Другой долго планировал с горящим самолетом, затем самолет перекувыркнулся и пошел носом вниз. Упав на улице, он взорвался. Летчик погиб.

Скоро смена. Хочется есть. Думаю, что сегодня дадут сахар. Выпью чаю, отрезав немного хлеба от завтрашних 700 граммов.

16 апреля 1943 г.

Вчера сразу же со смены пошел к капитану, который предложил мне взять вещи из караульного помещения и перебраться к нему. Он сказал, что к 1 мая надо выпустить газету, и начал беседовать со мной, но помешала бомбежка. Она продолжалась с 8 ч. вечера и до 5 ч. утра. Фашистские самолеты носились под станицей, как рой пчел, и беспорядочно бросали бомбы мелкого калибра, в 25–100 килограмм. Спать было невозможно, т. к. бомбы ложились близко и без всякой системы. Все стекла из окон выпали, с потолка валилась глина, каждую минуту можно было ожидать, что бомба угодит прямо в хату. Я не спал предыдущую ночь, и меня морила дремота. Я лег на глиняном полу, подстелив плащ-палатку. Было холодно, постоянно хотелось мочиться, и я вставал через каждые 15–20 минут, а когда бомбы падали особенно близко, бежал к щели, которая была залита водой от недавно шедшего дождя. Потом я решил не подниматься и лег с твердым намерением уснуть, но не проспал я и 20 минут, как все были подняты по боевой тревоге и отправлены к щели. Все небо над станицей было усыпано плавающими ракетами, которые появлялись то там, то там, воздух был наполнен гулом самолетов, и земля сотрясалась от взрывов бомб. Ожидалась высадка десанта. Так шло до утра.

Ночь была особенно холодной, и я без стеганки, от холода не попадал зуб на зуб. Потом под шинель я надел плащ-палатку. Стало немного теплее, но я так и не нагрелся. С 5 часов и до 8 я немного уснул, т. к. был объявлен отбой боевой тревоги. Позавтракал и сейчас по заданию капитана выполняю писарскую работу.

В небе разыгрываются воздушные бои. То покажется, то прячется за тучами солнце, свирепо дует северо-восточный ветер. От недосыпания болит голова, воспалены глаза. Знобит.

12 часов ночи. Часа два сидел за письмами. Сейчас думаю лечь спать. Над головой проносятся и фашистские, и наши самолеты. Вот и сейчас летит «фриц». Того и гляди, что бросит бомбы. Близко сегодня не бросали. Не дают наши самолеты.

Несколько дней тому назад я достал грамм 400 подсолнечной макухи118 и с удовольствием ел с нею суп и пил чай, а сегодня мне посчастливилось: я имел котелок супу, который остался у повара неиспользованным. Правда, я съел его без хлеба, но и это хорошо. Причем суп здесь гуще, а сегодня еще с рыбой. Я ел его с удовольствием. Ложусь спать. Удастся ли? Полеты самолетов участились. Видать, начнется бомбежка.

18 апреля 1943 г.

Моя служба часто напоминает службу Швейка119. Вчера, например, услышал, что я занимаюсь писарским делом временно, на самом деле я зачислен вьюковожатым в лекпом отделение120. Вчера же в 12 часов ночи, когда я стал разуваться, чтобы лечь спать, часовой вошел напиться. Капитан этим возмутился (часовой не должен покидать поста) и послал меня за командиром этого часового. Я приказание выполнил, капитан часового снял с поста и стал его отчитывать, а вместо него поставил часовым меня. Сегодня по поводу моей писарской работы он заявил, что я ее слишком медленно выполняю. Когда я стал делать быстрее, он не дал мне ее закончить, сказав, что это не спешная работа, и заставил меня делать монтаж для первомайской газеты. Я этим занимался до 11 часов ночи. Мне эта работа понравилась. Кажется, понравилась и капитану. Я еще не закончил ее и думаю продолжить завтра, если все будет благополучно.

Сейчас усиленно носятся в воздухе немецкие самолеты, предполагается чуть ли не химическое бомбометание.

Вчера и сегодня ничего особенного не случилось. Здесь я немного поправлюсь, т. к. питание лучше, чем в карауле. Сегодня, например, был даже борщ. Иногда удается получить добавку. Жаль, что не хватает хлеба. Но я все-таки вечером пью чай. Сахару хватит еще на завтра. Выдан по 20‑е включительно.

На фронтах ничего существенного не произошло. В Тунисе идет успешное наступление союзных войск. Тунис вскоре должен быть очищен, и тогда будут все условия для открытия второго фронта в Европе. Откроется ли он?

Сегодня вербное воскресенье. Здесь все это знают, т. к. станичницы – народ богомольный. В каждой хате полно огромных икон. Через неделю пасха. Вспоминается детство и эти весенние праздники. Я их очень любил за торжественность, пышность, за то, что наступала весна, все зеленело, летели птицы, разливалась река, мы смолили и выпускали на воду лодку, а на праздниках катались на ней вволю. К пасхе резался кабан и приготовлялось много вкусных вещей, к которым я всегда был большой охотник.

Новые для меня кубанские слова:

1) Ваган – деревянное корыто, а я думал, что это весы (от слова важить – взвешивать).

2) Сырко – низенький круглый столик, за которым обедает вся семья на низеньких скамеечках. А я думал, что это кушанье из сыра или творогу, что-нибудь вроде запеканки.

Письмо домой еще не отослал, т. к. капитан еще не достал мне справку о моей службе в Красной Армии. Справку я хочу послать домой.

Потерял полученную зарплату 23 рубля. Такая жалость. Даже семечек купить не за что. Ложусь спать на глиняном полу, не только не раздеваясь, но даже не разуваясь.

20 апреля 1943 г.

Вчера кончил монтаж для газеты. Чтобы не похвалить, капитан все-таки нашел пороки. Ему не понравилось, как я разграфил колонки для статей. «Слишком узко, – сказал он, – надо переделать». Я ответил: «Есть переделать». Хотя колонки шире 10 см. не делают вообще, а в этом монтаже они не подойдут тем более. Получится аляповато.

Сегодня 67 наших самолетов полетели на Крымскую. Кажется, там предпринимается очередное наступление. Вероятно, немцы предпримут ответный налет.

Сегодня утром капитан беседовал около часа со мной. Он заявил, чтобы я бросил мысли о «гражданке» (я их уже и так бросил, да и не думал). Просто мне сказал заместитель заведующего крайоно, что отзовет меня из армии, ну а я не стал ему возражать. Теперь я пришел к выводу, что напрасно не отказался сразу. Не было бы лишних разговоров, и на меня не смотрели бы как на человека, который хочет улизнуть из армии. В «гражданке» сейчас тоже трудно работать, да и не удержишься там. Все равно возьмут в армию.

Капитан еще сказал, чтобы я не кичился тем, что образованнее других, проявлял больше военного духа, выполнял все приказания, подчинялся во всем командирам, бросил мысль о том, что я болен, чтобы помогал командиру в проведении политмассовой работы, не забывал, что я просто красноармеец, конно-связной – и ничего больше.

Зачем это говорилось мне? Я никогда не проявлял подобного рода наклонностей. Я служу честно. Правда, до сих пор я был на таких местах, где проявлять свои знания и способности не требовалось.

Сейчас, как говорит капитан, я буду вроде замполита командира взвода и в то же время рядовым красноармейцем. «Будущее ваше зависит от вас самих, – сказал капитан, – проявите свои способности, и мы сделаем вас замполитом. Не сумеете сделать, будет видно, куда вас определить. До 1 мая вы будете находиться здесь, работать над выпуском газеты и выполнять мои поручению и поручения командира эскадрона, а потом пойдете в свой 2‑й взвод».

23 апреля 1943 г.

Весна уже в полном разгаре. Цветут сады, светит солнце. Правда, ощущению весны мешает довольно холодный порывистый ветер, который, как фашистский самолет, вырывается откуда-нибудь из‑за укрытия и начинает бесчинствовать.

Кстати, о фашистских самолетах. После интенсивной бомбежки станицы они пока не показывались, за исключением одиночек-разведчиков. Зато наши самолеты день и ночь летят на передовую и Новороссийск большими соединениями от 50 до 90 штук.

За эти дни закончил монтаж первомайского номера газеты, выпустил 2 боевых листка, ежедневно провожу политинформации. Для первомайской газеты по заданию капитана Полонского написал передовую статью, которая ему понравилась и без поправок идет в газету.

Живу на том же месте и сплю все так же на полу.

Позавчера, очевидно «продутый» ветром, вечером заболел: поднялась температура, левую сторону шеи и груди охватил приступ невралгии, болела голова. Но за ночь все прошло, и я чувствую себя хорошо.

Сегодня капитан Полонский уехал, а капитан Бондаренко отсутствует, поэтому, увидев, что наш доморощенный повар Мисюра «засыпался» с обедом, я стал ему помогать. Правда, это с его стороны вызвало недовольство – профессиональную ревность, особенно, когда от технической помощи я перешел к советам, как готовить, зажаривать и заправлять борщ с рыбой.

Наводил чистоту и порядок в комнате и порядочно поработал тряпкой и веником.

Получил погоны и гимнастерку. Пришил погоны.

Я теперь не во взводе Архипова, однако он живет в одной комнате со мной и позавчера в категорической форме предложил мне сдать полевую сумку сержанту Вересову. Я сказал, что не отдам, он возмутился и напомнил мне, что я просто красноармеец и не должен забываться. Позже я рассказал об этом Полонскому, который сказал: сумка пусть остается у меня.

Вчера при сборе всех командиров и бойцов, когда пришел Вересов, Архипов вновь предложил мне (и очень важно), чтобы я сумку передал Вересову, освободив ее от своих записок и бумаг. Я сказал: «Сумку я не отдам».

– Как это не отдам! – воскликнул Архипов, схватил мою сумку, вытряхнул на диван содержимое и передал ее Вересову. Все молчали и смотрели на это мародерство с недоумением.

Я взял сумку из рук Вересова, хотя он ее и удерживал, положил в нее свои бумаги и повесил на место. Капитан Полонский сказал Вересову: «У вас же есть сумка. Зачем вы хотите взять сумку Цымбала?»

Вересов стал говорить, что она ему мала. Капитан сказал: «А зачем вам большая? Разве в этой не поместятся те две бумажки, которые у вас есть?»

Архипов молчал и сидел красный, как рак. Так и надо.

Но боже сохрани попасться теперь ему в руки. Он съест меня.

Сейчас обедали. Всем очень понравился борщ, изготовленный под моим руководством и при моем непосредственном участии.

Сегодня так называемый чистый четверг. Говорят, что сны, виденные под этот день, сбываются (вообще, здесь постоянно среди женщин-казачек слышишь о гаданиях, праздниках, снах и т. д.).

Я видел плохой сон. Мне снилось, что мои ботинки (которые еще совершенно целы и хороши) развалились. Я знал, что на складе есть ботинки 40–41‑го номеров, а 43‑го нет, и очень беспокоился, в чем я пойду.

Во-вторых, мне снился Юра. Он стащил мои часы и неизвестно, куда их дел. Вместо них он принес другие часы, бронзовые, красивые, но испорченные. Я его ругал и добивался, куда он дел мои часы, а [он] сказал, что променял их, дальше не стал меня слушать и босиком побежал по заросшей весенней травой предвечерней улице.

Снилось еще что-то, но я уже не помню, что именно.

25 апреля 1943 г.

Сегодня пасха. Я вчера стоял на посту вечером и вспоминал свои детские годы – как я любил встречать этот праздник. Мне нравилась не его религиозная сущность. Я ее еще не понимал. Мне нравилось то, что к нему все готовились, что природа расцветала, что во всем было много торжественности.

Я вспоминал, а в это время фашисты вешали целые гирлянды плавающих ракет над Краснодаром и бомбили его.

Сегодня утром, возвращаясь с политзанятий, я обратил внимание, что все уже цветет, все благоухает. Меня поразили цветущие персики. Под солнцем их цветы очень красивы – розовые, с чуть фиолетовым налетом и замечательно пахнут. Я первый раз в жизни увидел, как цветут персики.

Весь день писал статьи для боевых листков. Приехал капитан Полонский, который два дня был в отъезде, и послал меня в полк на совещание редакторов. Там я выступал. Мною заинтересовался зам. командира полка по политической части и секретарь парторганизации полка. Когда я сказал, что я просто конно-связной и после 1 мая меня отправляют во взвод в станицу Львовскую, они сказали, что используют меня на другой работе и об этом поговорят с капитаном Полонским. Буду ждать дальнейшего развития этой ситуации.

Сейчас вечер. Уже почти не видно писать. Устал. Ночью видел такой сон – выпил в магазине 2 стакана портвейна и стал закусывать пирожными с белым кремом. Характерно, что я чувствовал, как вино пошло по жилам.

Был весь день настолько занят, что еще не почитал газету. Все же здесь мне неплохо. Делаю творческую работу, неплохо ем, чувствую, что уже окреп после караула и пью чай.

О нашем поваре Мисюре.

Он все называет уменьшительными именами: супчик, борщик, перчик, рыбки, лучок, хлебец.

Кормит меня он, наливая 2–3 лишних поварешки. Правда, я ему помогаю: то принесу воды, то разведу самовар.

Ровно 12 часов ночи. Вечером фашистские самолеты вновь бомбили Краснодар. Нам хорошо были видны целые потоки трассирующих снарядов и пуль, но взрывов бомб не было слышно: далеко.

Один из возвращавшихся фрицев невдалеке от нас грохнул бомбу, очевидно, в проходящую с горящими фарами машину. В нашей ветхой избушке полетела с потолка штукатурка.

Избушка с такими низкими потолками, что я постоянно хожу нагнувшись и уже несколько раз чуть не проломил себе голову.

Вечером при свете каганчика121 прочел в газете «Красная звезда», начиная с 79 № замечательные очерки Кривицкого и Крайнова «В Брянских лесах» (о партизанах).

Мне кажется, что эта книга ляжет когда-нибудь в основу замечательного кинофильма и будет читаться с захватывающим интересом, особенно юношеством.

Недавно с полчаса был на дворе, дышал свежим воздухом. В небе раздается рокот наших «кукурузников», которые каждую ночь летают на переднюю линию противника и старательно и методично его бомбят. Вот тебе и «кукурузники». Возвращаясь назад, они над нашей территорией пролетают с сигнальными фонарями – красный, зеленый, обычный.

Когда утихает рокот моторов, раздаются ночные весенние голоса: где-то щелкает соловей, которого я не слышал очень давно, бурчат лягушки и, словно кто стучит в кастаньеты, вибрирует голос древесной лягушки.

А сейчас вот, когда я пишу эти строки, мои мысли прерывает назойливый порывистый гул пролетающего над головой немецкого самолета.

Так хорошо в природе и так ужасно на земле и в воздухе: война!

26 апреля 1943 г.

Сегодня Архипов заговорил с Полонским о передаче меня ему во взвод. На это Полонский ответил, что Цымбал уже не принадлежит эскадрону. Об этом, конечно, Архипов пожалел, т. к. он намеревался взяться за меня у себя во взводе.

После этого капитан Полонский сказал, чтобы к 11 часам я явился к начальнику штаба полка. Я пошел.

Этот уже седой человек внимательно поговорил со мной и сказал, что он тоже учитель со стажем 31 год. После беседы он мне заявил, что я буду работать секретарем замполита полка, а дальше будет видно. «Если вы сумеете себя проявить, мы будем вас продвигать». Я отпросился на два дня, чтобы закончить в эскадроне газету. Он отпустил меня. Итак, еще новое место, новая работа, новые люди.

Сегодня был в бане, вымылся и хочу сегодня спать на дворе, чтобы не набираться вшей, блох, клопов, тараканов и муравьев на земляном полу.

Весна в разгаре. Особенно хорошо себя чувствуешь, когда идешь из эскадрона в полк. Дорога на протяжении 2 километров пролегает через кустарники. Хорошо видна даль. Все цветет, как осыпанное снежными сугробами.

На нашем участке фронта, очевидно, готовится немцам удар к 1 мая. Это видно по приготовлениям и передвижению. Фашистские разведчики кружатся над железной дорогой. Очевидно, предполагается контрудар.

26 апреля 1943 г.

Характеристики, написанные для газеты

Капитан Полонский

Во всем любит «порадок» (так он говорит, потому что белорус). Он молод, весел, поет песни, говорит несколько детским голосом, но умен, деловит, любит ночи напролет писать или читать, прекрасно знает своих людей, имеет на каждого карточку, в которой записывает его поведение, прохождение службы. Он строг, но не груб и не кричит. Бойцы любят его за строгую справедливость. Со мной он шутит, советуется, но требует, чтобы я не забывал, что я просто красноармеец, конно-связной – и ничего больше.

Майор Панков

Трудно сказать, когда отдыхал этот рослый широкоплечий человек с открытым и просветленным лицом и серебряной прической, подстриженной под бобрик. Всегда на ногах, он ходит из подразделения в подразделение, улыбается, шутит. Девушке скажет, что она красавица, бойца похвалит. Всех ободрит, поднимет настроение, вселит в душу надежду на близкую победу над врагом. Никто не видел его злым, печальным, хотя его, как и других, семья была на оккупированной территории, за судьбу которой он боялся, печалился, переживал. Говорит он громко, смело, открыто. Не всегда ладил с комполка из‑за его замкнутости и нетактичного поведения. Был справедлив, не терпел наушничанья и пересудов. Умел найти хорошее у подчиненных, ценил их и поощрял, делился с солдатами хлебом, сахаром, угощал земляникой, вишнями, яблоками, если они оказывались у него. Все бойцы знали его как человека правдивого, любили за простоту и веселость, поэтому морально-политическое состояние полка всегда было высоким и чрезвычайные происшествия в нем почти отсутствовали.

Капитан Бугаев

Начищенные до блеска сапоги. Подвижная фигура небольшого роста с офицерской сумкой через плечо, всегда выбритое сосредоточенное лицо без усов, небольшие, внимательно изучающие глаза, короткие, причесанные на пробор черные волосы.

Он неразговорчив, немногословен, деловит и всегда занят каким-то делом: или в подразделениях, чтобы лично убедиться, как работают коммунисты, или у землянки на временном столике оформлял документы на вступающих в партию, или руководил заседанием партбюро.

Говорил он тихо, никогда не выходил из себя, умел тактично заставить делать то, что нужно. Хорошо руководил работой большой полковой парторганизации и ячейками ее в подразделениях. В гражданке из него вышел бы толковый первый секретарь горкома.

Майор Богатырев

Высокий костистый человек. Ходил не торопясь, широко шагая и немного наклоняясь вперед, будто мерил землю метром. Худое бритое лицо, отливающее синевой. Густой бас. Громкий голос. Любил и ценил умных людей, независимо от звания и положения. Тосковал по семье. По вечерам, когда офицеры собирались в штабной палатке, любил затеять умный спор, умело подбрасывая для обсуждения вопросы, и внимательно следил за ходом спора, вставляя дельные замечания.

Тетрадь № 5. Война с Германией.

С 27 апреля 1943 по 10 июля 1943 г.

Кубань: район станицы Абинской

27 апреля 1943 г.

Сегодня никаких особенных событий не произошло, я делаю запись, потому что сделал тетрадь. С бумагой большие трудности, а здесь вчера мне подарили 3 листа бумаги, из которых я сделал эту тетрадь. Примерно на месяц, если не больше, буду обеспечен бумагой для записей. Кроме тетради, сделал еще несколько конвертов, чтобы 1 мая написать письма, если все будет благополучно.

В эскадроне сегодня окончил писать первомайскую газету до обеда. После обеда хотел уйти в полк, на новое место, чтобы устроиться сегодня с квартирой и довольствием, а завтра с утра приступить к работе. Но капитан Полонский из каких-то соображений не пустил меня и сказал, что я пойду, когда он скажет об этом.

Со мной он уже начал говорить иначе, чем с рядовым бойцом – шутить, рассказывать анекдоты, советоваться. Особенно после моей творческой работы с газетами.

Вообще, меня здесь ценили больше, чем в дивизионе, и хотя здесь я всего несколько дней, уходить мне было тяжело.

Командир эскадрона капитан Бондаренко – украинец, преподаватель вуза по марксизму-ленинизму. Строгий, но толковый человек. Простяк. Со мной разговаривает больше как с учителем, нежели с бойцом.

Старшина Вакулишин, ростовский парень. Простой и толковый. Вот только Теребрин – кладовщик по-прежнему (он работал кладовщиком и в дивизионе) жаден, скуп и груб. Но и он, видя, что ко мне относятся по-особенному командиры, иногда даст сахарных остатков к чаю, конечно, в том случае, если у него выпросишь. В дивизионе вообще к нему нельзя было и подступиться. Писарь Дьяков, если можно так выразиться, несколько ревнует и недолюбливает меня. Раньше он чувствовал себя здесь некоторым божком. С Теребриным они снюхались быстро. Хлеба он ест сколько хочет, сахару тоже. Перепадает ему и другое, потому что он выписывает, а Теребрин – выдает. Работают, так сказать, в контакте.