У Кубань-реки

Друзья чувствовали, как неизвестно откуда появившаяся вода стала заливать дно открытой ими ниши. Снизу их одежда промокла насквозь. Но ребята, боясь обнаружить себя, лежали не шевелясь. Когда подвода поравнялась с ними и была от них всего в трех метрах, Мишка узнал возницу.

– Это дядя Петя Козликин, – шепнул он в самое ухо Коле. – Он работает на Загорской кошаре. Кажется, не заметил нас.

Но чабан заметил друзей. На ровной площадке у родника он остановил лошадей и, отбиваясь кнутом от бросавшегося на него Дружка, подошел к ним.

– Что это за землекопы здесь объявились? – спросил он, вглядываясь в лица ребят. – Никак сынок Федора Андреевича? – узнал он Мишку. – А ну-ка вылезайте.

Мокрые, измазанные раскисшей глиной, стояли друзья перед чабаном, потупив взоры. В давно продуманном плане они не предусмотрели такой вот непредвиденной встречи и потому не знали, как им теперь поступить и что ему сказать.

– Вы с отцом приехали? – спросил дядя Петя Мишку.

– Нет, сами пришли.

– Понятно. Ну рассказывайте, чем вы тут занимаетесь, —настаивал чабан. – Я жду.

И тут Мишка решил действовать в открытую

– Дайте нам честное пионерское слово, что никому не расскажете об этом.

Дядя Петя, став по-солдатски смирно, торжественным голосом произнес клятву:

– Даю честное слово коммуниста никому не рассказывать о том, что вы здесь ищете зарытую тачанку с позолоченным оружием и прочими ценностями!

Если бы в этот момент Дружок заговорил человеческим голосом или мимо них прошел дикий африканский слон, это не удивило бы друзей так, как осведомленность чабана. Они молча и разочарованно смотрели на дядю Петю. А он, видя их растерянность, продолжал:

– Вы думали, про эту тачанку одни вы знаете? Прошлой зимой с хутора Казачьего сюда приходил целый класс, тоже с лопатами…

– Они нашли пещеру?! – торопливо перебил его Мишка.

– А здесь и нет никакой пещеры. Это там, на Казачьем, какая-то бабка придумала сказку, а вы поверили.

– А почему же здесь снег не лежит, растаивает? – все еще не веря в неудачу, спросил Мишка.

– Да потому, что здесь на поверхность просачивается грунтовая вода, а она теплее снега, вот он и тает в ней. Те школьники с Казачьего постарше вас. Они сами сообразили, что к чему, и не стали зря копать. А вам большущее спасибо за то, что расчистили нам дополнительный источник. Теперь и в самую жару пруд не будет высыхать. Молодцы! Садитесь на подводу. Просушитесь на кошаре и поедем в станицу. Мне нужно туда гостя нашего отвезти и заодно сена в ветлечебницу. В общем, считайте, что вам повезло, горе-археологи.

С помощью дяди Пети ребята с Дружком взобрались на воз. Дядя Петя растормозил колеса и подвода быстро покатила к кошаре. Кошара оказалась совсем рядом. Она стояла в небольшой котловине у самой вершины горы.

– А зачем Шатошихе нужно было придумывать про пещеру? – спросил он у дяди Пети, когда подвода остановилась у дома, где жили чабаны. – Она же старая-престарая. Даже моя бабушка называет её тетей.

– А ты думаешь старые врать не умеют? – засмеялся дядя Петя. – А врут, чтобы получить для себя какую-то выгоду, наврут тебе так складно, что только слушай их!

– Не знаю я ни той бабки, ни её выгоды, хотя уверен, что так просто она не стала бы сочинять сказки. Да вы лучше спросите об этом у Евсеича, Нашего старшого. Он давно живёт в Казачьем и хорошо знает ту бабку.

Василий Евсеевич, пожилой чабан с седыми, по-украински обвисшими усами, встретил Мишку, как старого знакомого. А узнав причину столь необычного визита к ним мальчишек, рассмеялся.

– Ну и мудроватая же эта Шатошиха! Баламутит людей своими баснями, а нам от этого одно разорение, – сказал он, обращаясь к уже немолодому военному с четырьмя маленькими звёздочками на погонах. – Вот такие непоседы, – он кивнул головою в сторону ребят, стоявших у раскалённой докрасна маленькой чугунной печки, – перероют всю гору, негде будет овец пасти.

– Почему же басни, – сказал военный, – я помню, что ещё в войну дедушка Головков рассказывал что-то похожее. Помните?

– Помню. Но только он говорил, будто закопали не тачанку, а вытесанные из камня статуи людей. Раз люди говорят, значит что-то действительно было закопано, – продолжал Евсеевич. – Но это же было очень давно, так давно, что уже никто и не вспоминает об этом. И Шатошиха не вспомнила бы, если бы не одно обстоятельство.

Года три назад в хутор прибыл новый учитель истории. Человек энергичный, любознательный до всего, что касается старины. Отыскал место, где когда-то был пограничный редут, вокруг которого и начал селиться хутор. Он даже снял план этой небольшой каменной крепости. И утверждает, что где-то должен сохраниться подземный ход из крепости к протоке. Все укрепления такого типа, говорит, имели подземные ходы, чтобы, значит, на случай осады, был доступ к пресной воде. В колодцах-то у нас вода солёная. По нему же можно было делать вылазки против осаждающих или в случае необходимости незаметно для противника покинуть крепость. И вот по его расчётам получается, что ход этот проходил под Шатошихиным огородом. И выходил к протоке как раз там, где у неё сейчас ворота. Владимир Сергеевич – так зовут историка – обратился к Шатошихе с просьбой разрешить им – ему и ученикам – провести в её огороде раскопки, чтобы добраться до подземного хода. Куда там!

– Я, говорит, ни в жизнь не допущу, чтобы в моём огороде хозяйничали чужие люди, да ещё эти красногалстучные пионерята. Боже упаси! Разведают, где что посажено и потом в одночасье, что саранча, обнесут сад и огород.

И чтобы совсем отбить интерес к подземному ходу, рассказала им давно забытую легенду о тачанке. Мол, если уж вам захочется копать, то копайте на горе, там для вас больше интересу будет.

– А что они могли найти в том подземном ходе? – спросил Мишка, – это же просто туннель и всё…

– Не только туннель, – возразил Евсеевич. – Владимир Сергеевич утверждает, что в таких подземельях обычно располагались склады боеприпасов, оружия и прочей военной амуниции.

Улыбаясь, Мишка многозначительно посмотрел на Колю. Тот заговорщически улыбнулся в ответ. Так у друзей, вместо утраченной надежды найти зарытую тачанку, появилась новая – отыскать целые склады боеприпасов и оружия!

– Миш, ты знаешь, где этот подземный ход? – шепотом спросил Коля. Мишка утвердительно кивнул головою.

– А Шатошиха? Она же не разрешит копать…

– Ерунда! Мы её и спрашивать не станем. Там, понимаешь, можно с улицы сделать подкоп так, что она и знать не будет.

– Тогда давай завтра и поедем, пока каникулы.

– Нет, там можно копать только летом, когда бурьян вырастет, а так будет заметно.

И друзья стали с нетерпением ожидать летних каникул.

РАССКАЗ КАПИТАНА

Через полчаса друзья уже ехали на подводе в станицу. Военный сидел с дядей Петей впереди. Мишка и Коля, укрывшись буркой, —сзади. Дружок, свернувшись калачиком, улегся между ними. Посередине на сене лежало старое ярмо для волов, подаренное Евсеевичем для музея. Военный, по званию капитан, был тем самым гостем, о котором говорил дядя Петя еще там, у родника. Из разговоров друзья поняли, что капитан – родственник Евсеевичу. Что он приезжал к нему в гости в Казачий, а вчера с ним на подводе приехал на кошару, где он когда-то жил. Теперь ехал в станицу, чтобы оттуда вечерним автобусом выехать в город.

Лошади споро бежали под гору. Небо над долиной Кубани было чистое. На западе сияло заходящее солнце. На вершине горы, как и утром, искрился снег.

– Как здесь все изменилось! – сказал капитан, оглядывая распаханные поля у подножья горы. – Когда я жил на кошаре, здесь до самой станицы была целина. А за тем вон взгорком лежал сбитый немецкий самолет. Я часто бегал туда, отвинчивал всякие гаечки и срывал цветные проводки…

Мишка и Коля, высунув головы из-под бурки, подвинулись вперед.

– Я слышал, что Евсеевич тебя усыновил, прервал воспоминания капитана дядя Петя. – Расскажи, как это случилось? Капитан прилег на сено, опершись на правый локоть, и начал рассказывать:

– Своих родителей я не помню. Когда началась война, мне было восемь лет. Жил я тогда здесь в Прикубанском детдоме. Перед приходом немцев нас стали эвакуировать. Вывезли на подводах за станицу. Продвигались медленно: дорога была забита подводами, гуртами скота. Вскоре налетел самолет с черными крестами и начал строчить из пулеметов. Сделал над дорогой несколько заходов. Что творилось! Коровы ревут. Лошади шарахаются в стороны. Мы плачем… Воспитательница нашей младшей группы, сама еще девчонка, долго потом разыскивала нас в этой кутерьме. Собрала всех, посадила на подводу и поехали дальше. Потом догнали нас танки, и тут началось пострашнее налета: из пушек стреляют, гусеницами давят… Один снаряд попал под заднюю ось нашей подводы. Воспитательницу и всех, кто сидел сзади – насмерть. Я со страху побежал, сам не знаю куда, лишь бы дальше от дороги. Бежал, пока не упал обессиленный. Тут меня и нашел Евсеевич. Они с женою эвакуировали отару овец, но гнали ее не по дороге, а стороною, пасом. Когда я немного успокоился и рассказал, как мог, кто я и как туда попал, они, долго не раздумывая, предложили: «Хочешь с нами жить, Коля?» Что мне оставалось делать? Конечно, я с радостью согласился. Это теперь хутор Казачий присоединили к Прикубанскому совхозу, а до войны там был свой колхоз. Назывался он «Красный ключ». Так вот отара та принадлежала тому колхозу.

– А Евсеевич разве не воевал? – спросил дядя Петя. – У него же нога…

– Хромота эта у него от рождения. Потому его и не брали в армию. Они с Марковной до войны жили на Украине. Оба они детдомовские. Поженились рано. А тут – война. По эвакуации попали в Казачий. Рабочих рук в войну в колхозах не хватало. Эвакуированных и беженцев принимали с радостью. Правление колхоза выделило им дойную корову, выписало муки и прочих продуктов и определило на работу на вот эту самую кошару, где вы сейчас работаете. Только тогда кошара и домик были покрыты соломой, пол в домике земляной. Но для них, после всего пережитого и это казалось раем.

Посоветовались тогда Евсеевич с Марковной и решили незаметно вернуться на свою кошару и там дожидаться возвращения своих. С наступлением темноты мы двинулись в обратный путь. Евсеевич и Марковна гнали овец, а я сидел на подводе, быков погонял. К подводе корова была привязана. Дорог мы избегали, гнали отару полями. На исходе второй ночи благополучно добрались до кошары. И началась наша подпольная жизнь. Евсеевич, хоть и был совсем еще молодым тогда, а рассудил правильно: кошара построена в котловине. С дороги и из хутора ее не видно. И, главное, он твердо верил в то, что немцы долго здесь не задержатся.

Овец мы приучили пастись ночью, а днем ставили отару у родника. В Казачьем знали, что весь колхозный скот угнали в эвакуацию и потому нас никто не искал. Да и кому было искать в этой неразберихе! А Евсеевич сразу же стал думать о зимовке. Летом в 1942 году был небывало хороший урожай. Хлеба и травы уродилось на славу. Весь склон горы и её плоская вершина были покрыты скирдами сена. Но на одной паре быков много не навозишь. И потому Евсеевич на второй день после прибытия на кошару спустился вечером с горы в лес к Кубани в разведку: не бродят ли где бесхозные быки или лошади. И сходил не зря.

Проснулся я утром, смотрю возле дома стоят рослые тощие лошади, запряженные в зеленую военную повозку. К повозке привязана корова и еще одна лошадь под седлом. Сиденье на повозке все в крови. Видимо, и здесь дорогу бомбили. Ездовой погиб, а лошади шарахнулись в лес и мчались до тех пор, пока не запутались вожжами за дерево. Неизвестно, сколько они там простояли. Если бы не Евсеевич, так бы они и подохли в упряжке. А та, что под седлом, паслась возле них. Корова была стельная и сильно хромала на переднюю ногу, потому ее, наверное, и оставили при эвакуации.

С лошадьми дело пошло веселее. Евсеевич верхом объехал окрестные поля и на одном из полевых станов – вот здесь, сразу за горою – обнаружил целые вороха пшеницы, ячменя, овса… Видимо, наши не успели вывезти, а немцы еще не обнаружили. Запаслись мы зерном на всю зиму для себя и для скота. Евсеевич соорудил из двух плоских камней ручную мельницу, раздобыл где-то керосину. Соли-лизунца на кошаре было вдосталь. Родник рядом. В общем, мы могли жить, ни с кем не общаясь.

– Так и дождались своих, никем не замеченные? – спросил дядя Петя. – Интересно.

– Разве Евсеевич вам ничего не рассказывал об этом? – удивлялся капитан.

– Нет еще. Я ведь с ним работаю всего четырнадцатый день. Два из них он пробыл с тобой в Казачьем. До этого я работал на другой кошаре. Евсеевич собирается уходить на пенсию, а я буду вместо него за старшего. Пока присматриваюсь, что тут к чему.

– Незамеченными мы прожили здесь всего несколько дней, – продолжал рассказывать капитан. – Потом пошли немецкие обозы. Обозы шли по дороге, а верховые рыскали по степи в поисках сена, фуража, продуктов. Как-то в полдень заявились и к нам три непрошенных гостя: один офицер и два солдата. Офицер мог говорить по-русски. Обрадовались они такой находке. «Колхоз! Карашо!» – закричал офицер. Поймали они лучшую овцу, связали, вскинули солдату на седло и начал офицер ему по-немецки что-то приказывать. Видимо, чтобы тот пригнал сюда порожнюю подводу за баранами. Своих лошадей и быков с подводами Евсеевич, как только увидел обозы, успел отогнать за гору в Темный лес. Потом, подумав, офицер вернул солдата с овцой и заставил Евсеевича и солдат пропустить отару через «струнку». Сам стоит и считает: айн, цвайн, драйн… Всех пересчитал и, наверное, для круглого счета, пустил в отару и ту, что собирались увозить. Заполнил он какой-то лист с печатью и с фашисткой свастикой, вручил его Евсеевичу и говорит: «Теперь вся эта овец мой. Если продай хоть один – расстрелю. Если сохранишь вся, возьму тебя к себе работать. Скоро я здесь на Кубан получу земля». И так это сказал, будто нет большей чести, чем гнуть на него спину. С тем и уехали. Марковна в слезы. «Давай, Вася, бросим все и уедем куда—нибудь подальше. Убьют они нас!» Но Евсеевич настоял на своем: «Никуда мы отсюда не поедем. Его может быть скоро убьют наши. А бумага его нам еще пригодится». И действительно пригодилась. После к нам не раз приезжали немцы и полицаи с Казачьего. Как начнут «хозяйничать» Евсеевич покажет им ту бумагу – сразу на попятный. Видимо, тот офицер был кокою-то важной персоной, то ли герцог, то ли барон.

– А сам он, этот барон, не появлялся больше? – спросил дядя Петя.

– Как же, появился! Он здесь и остался. Вон за тем курганом их зарыли.

– Неужели Евсеевич его прихлопнул? Молодец! – похвалил дядя Петя. – Никогда бы не подумал, что он способен на такое. Спокойный мужик, кажется, и муху не обидит.

Мишка и Коля еще ближе подвинулись к капитану.

– Не забывайте о том, что шла война. А у нее свои законы: кто кого упредит. У Евсеевича на всякий случай была припасена винтовка и патроны. Но не он их убил. «Хозяин» тот прибыл на кошару за десять дней до прихода наших, а за две недели до него к нам пришли настоящие хозяева.

– Бывший председатель колхоза, что ли?

– Да нет, я и сам толком не знаю, кто они были. Наверное, партизаны. Помню, пришли они к нам ночью. Трое их было. Одеты в немецкую форму, а говорили по-русски. «Партизан!» – кричат на Евсеевича.

– Какой же я партизан, – говорит он и показывает им на ту бумагу. – Вот смотрите.

– Один из них прочел бумагу и перевел ее содержание остальным. Они пошептались между собой о чем-то, потом старший спрашивает:

– Вы что же из самой Германии гнали сюда хозяйских овец?

– Из какой там Германии! – вспылил Евсеевич. – Наши это колхозные овцы.

Он стал рассказывать о том, как ему, эвакуированному с Украины, поручили уход за отарой, как после неудавшейся эвакуации снова вернулся на свою кошару, как появился новый «хозяин» и вручил ему эту бумагу.

Ночные пришельцы, сидя на лавке, внимательно слушали его. А старший их при этом рассматривал фотографии, висевшие напротив него в одной застекленной рамке. До прихода немцев в этой рамке висел портрет Ленина. Знаешь, есть такой портрет неяркий, вроде карандашного наброска, но художнику удалось точно выразить неповторимо-прозорливый ленинский взгляд, с этакой лукавинкой, будто Ильич хочет сказать: «А что, буржуи, не вышло по-вашему!»

После возвращения из эвакуации, чтобы сохранить портрет, мы с Марковной закрыли его мелкими фотографиями из семейного альбома, разместив их за стеклом перед портретом.

– Кто это у вас там? – вдруг прервал Евсеевича старший, указывая на рамку.

– Родственники, – ответил Евсеевич, даже не взглянув на фотографии.

– А под фотографиями кто? Кто это выглядывает там?

Уж потом Евсеевич рассказывал: «Я как глянул на рамку – обмер от страха: одна фотография опустилась вниз и сквозь узкую щелку видны глаза Ильича. А его взгляд ни с чьим другим не спутаешь».

– Это портрет его дедушки, – ответила Марковна, указывая на мужа.

– А почему вы его прячете?

Старший переглянулся со своими и посоветовал:

– Поправьте фотографию, мне кажется, что этот дедушка не понравился вашему хозяину. Ну и что вы намерены делать дальше с отарой? – уже серьезно спросил он. – Ведь через 10—15 дней сюда придут советские войска.

– Буду делать то, что делал: сохранять овец, – вызывающе ответил Евсеевич. – Наши придут – спасибо скажут.

– Смелый ты мужик! – удивился старший. – Это для кого же, по твоему советские войска – наши?

– По-моему, и для вас тоже, – он решительно рубанул по воздуху ладонью. В какую бы шкуру ни рядились, как бы ни угрожали оружием, вижу, что вы не предатели. Или, если и споткнулись в чем-то, то еще не до конца потеряли человеческий облик. Помогите мне сохранить овец, и советская власть может простить вам ваши ошибки.

Они с улыбкой переглянулись. Заговорили снова старший:

– Интересно знать, что дало тебе повод так думать о нас?

– Да хотя бы то, что прежде чем зайти в дом, вы обмели сапоги. Немцы и полицаи этого не делают – заходят как в сарай. В общем я считаю, что дедушка этот, – Евсеевич указал на рамку с фотографиями, – наш общий родственник, и потому действовать нам надо заодно.

– Как тебя зовут? – спросил старший.

– Крещен Василием, по батюшке Евсеевич.

– Так вот, Василий Евсеевич, давай раз и навсегда договоримся о том, что не будешь нас спрашивать, кто мы такие и чем занимаемся. Придет время, сами все расскажем. А пока, чем сможем, поможем тебе, но и ты нам должен кое в чем помочь…

После этого они стали появляться у нас каждую ночь. Иногда пригоняли по несколько немецких подвод, груженых оружием, боеприпасами и всяким военным имуществом. Все это увозили в Темный лес и там прятали. Как-то пригнали сотни две овец, а на следующую ночь – сотню коров. Все эти животные трофеи Евсеевич приучил пастись в скирдах на горе, а на водопой гонял их к Обжорному роднику, что недалеко за горою. Сгонял два-три раза, а потом они уже сами ходили туда.

Вначале те действовали втроем, потом у них появился четвертый… Кстати, я и забыл сказать об этом Евсеевичу, – капитан хлопнул себя кулаком по лбу. – Три дня назад я видел, кажется, этого четвертого. Я служу командиром роты охраны заключенных. Сейчас еду в длительную командировку. Когда выезжал из лагеря, навстречу везли новую партию арестантов, и мне показалось, что один из них – он. Понимаешь, у него такое запоминающееся лицо, вернее, не лицо, а нос, похожий на серп, подвешенный ручкой кверху.

– Не может быть такого, чтобы бывший партизан и вдруг преступник, – усомнился дядя Петя.

– Все на свете может быть, только того не может быть, что на свете быть не может, – ответил капитан, видимо, словами какого-то философа. Ведь прошло уже столько лет. Вернусь из командировки, обязательно проверю. И если это действительно тот человек, тогда, может быть, удастся разгадать загадку – узнать, что это были за люди.

– По-моему, тут нет никакой загадки, – сказал дядя Петя. – Судя по твоему рассказу, это были самые настоящие партизаны.

– Так и Евсеевич тогда думал. Действовали они действительно по-партизански: нападали на небольшие обозы, уничтожали фашистов, а подводы, оружие и продовольствие копили для наших.

Однажды ихний старший поделился с Евсеевичем своими планами. «Вчера, говорит, один из русских предателей, перед смертью сообщил нам, что через день-два по этой дороге будут гнать колонну наших пленных. Охрана небольшая. Попытаемся освободить их. Оружие и продовольствие для них у нас на первый случай имеется. Представляете, какая это будет сила? Батальон, может быть, и полк! Тогда мы сможем закрыть не только эту дорогу, но и железную. Взорвем мост через Кубань и ни один состав не пройдет. А пешком они далеко не удерут и, главное, не смогут увезти награбленное. В общем, с сегодняшнего дня нам необходимо установить круглосуточное наблюдение за дорогой. Чтобы не насторожить охрану военнопленных, всякие активные действия мы временно прекратим. Так что, говорит, Василий Евсеевич, если в ближайшие дни мы не будем появляться, не беспокойся о нас, знай: мы выполняем задуманное».

– Загадка состоит в том, – продолжал капитан, – что они вдруг изменили свои планы.

– А может быть, немцы устроили облаву и уничтожили их?..

Капитан – его звали Николаем Васильевичем – отрицательно повертел головою.

– Исключено. В то время фашисты драпали без оглядки, было не до облав. Они боялись, как бы им на Кавказе не устроили второй Сталинград.

Николай Васильевич умолк, задумчиво покусывая стебелек сухой травы.

– Почему вы решили, что партизаны в конце изменили свои планы?

– За день до прихода наших, рано утром, у нас объявился тот кривоносый. Евсеевича не было на кошаре. Он еще ночью уехал на быках на гору за сеном. Кривоносый запряг в повозку лошадей, насыпал в ящик овса, вместе с Марковной они поймали двух упитанных валухов, связали и погрузили на подводу. Марковна помогала ему, думая, что это необходимо им для какого-то дела. «Когда ожидать вас?» – спросила она, когда тот уже взялся за вожжи. «Мы уезжаем в станицу Прочноокопскую, – ответил кривоносый, не глядя на нее. – Как приедет хозяин, – немедленно гоните туда весь скот. Это приказ нашего командира». С тем и уехал. Больше мы их и не видели. А через день пришли наши.

– А может быть им было дано такое задание – находиться в тылу у немцев?

– Тогда зачем угонять в немецкий тыл скот? – вопросом на вопрос ответил военный.

Дядя Петя сдвинул на лоб шапку и почесал затылок.

– Да, тут действительно загадка.

– Николай Васильевич, – обратился Мишка к капитану, он запомнил, что так его называл Евсеевич, – расскажите, как убили того немца, который хотел забрать себе колхозных овец.

– Да, да, ты ж не рассказал об этом, – вспомнил и дядя Петя.

– Заявились они к нам, как я уже говорил, за десять дней до прихода наших, – продолжал рассказ Николай Васильевич. – Помню, было это перед заходом солнца. Мы с Евсеевичем управлялись на базу. А те четверо спали у нас в доме, готовились к своей обычной ночной работе. Подъехали они, как и в первый раз, втроем верхами. Офицер увидел Евсеевича и кричит: «Рус, бистро, бистро гони овца вниз Кубана! Мне там земля давают». – «Как же можно по глубокому снегу, без корма гнать овец в такую даль, – пытаться возразить Евсеевич, подмигнув мне и кивком головы указывая на дом. – Не по-хозяйски это. Давайте дождемся весны, тогда и погоним по зеленой травке». – «Молчит, руссиш швайн! – запищал фашист. – Пока им там будем мало-мало кушайт, – он указал ногайкою на дом, – ти бистера собирай, вместе будем ехайт». Я хоть и маленький был, а сообразил, на что мне намекал Евсеевич. Незаметно шмыгнул в дом и разбудил партизан. Те фашистов и в дом не пустили. У порога разоружили, отвели за косогор и там расстреляли. Офицер тот, видно, был хороший мародер. На седле у него в переметной сумке нашли металлический футляр от немецкого противогаза, до верха наполненный изделиями из золота: кольца, серьги, монеты, часы, браслеты…

– А куда потом все это дели? – спросил Мишка.

– Золото партизаны забрали с собой, сказали, сдадут в фонд государства. А что раньше прятали в Темном лесу: оружие, фургоны, лошадей – Евсеевич передал нашим. Трофейные лошади у нас хорошо отдохнули, поправились. В общем, это был хороший подарок для наших обозников. Взамен солдаты оставили нам десятка два отощавших и раненых лошадей, которые к весне поправились и пригодились колхозу, как находка.

– А я и не знал, что наша кошара имеет такую интересную историю, – сказал дядя Петя. – Теперь я Евсеевичу на дам покоя, пока он не расскажет все до мельчайших подробностей.

– Николай Васильевич, а мы вот здесь, – Мишка указал рукой в сторону Волчьего гая, – нашли скелет человека.

– Это я его нашел, – сказал Коля.

Торопясь и перебивая друг друга, ребята рассказали всю историю о своей страшной находке.