Полная версия:
Путь в пустоту
Василий Васильев
Путь в пустоту
ГЛАВА 1. СТАНОВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
ЭПИЗОД 1. ЗНАКОМСТВО
Меня зовут Василий. Родился я в 1967 году в далеком провинциальном рабочем поселке под Москвой. Моя семья была самой обычной, из тех, что верили в светлое коммунистическое будущее, в идеалы «Мира, Мая, Труда» – во все, что полагалось.
Нас было пятеро: мама Людмила Николаевна, по профессии экономист; папа Альберт Иванович, работавший стекловаром; бабушка Ольга Ивановна – заслуженный учитель, орденоносец, награжденная Орденом Трудового Красного Знамени и Орденом Почета; и старший брат Андрей, который был на целых десять лет старше меня.
ЭПИЗОД 2. НЕМНОГО О РОДИТЕЛЯХ
Об отце
Мой отец родился в 1931 году в Нарьян-Маре, в семье крупного партийного работника Ивана Васильевича и Ольги Ивановны – учительницы, уроженки Северодвинска.
Когда началась война, его отец, мой дед, написал несколько писем самому Сталину, умоляя снять с него «бронь» и отправить на фронт. Разрешение пришло лишь на третье письмо. Дед ушел добровольцем, став политруком. Он погиб на Синявинских болотах под Ленинградом, поднимая солдат в атаку. До сих пор он числится пропавшим без вести.
После похоронки бабушка с моим отцом, которому шел пятнадцатый год, больным цингой, перебрались в Подмосковье к ее двоюродному брату. Тот сообщил, что в местной школе требовались учителя. Все льготы, полагавшиеся семье партработника, были тут же отменены.
Шли голодные послевоенные годы. Бабушка, чтобы спасти сына от голода, устроила его в ремесленное училище – там учеников кормили.
В училище папа проявил незаурядные спортивные способности, что открыло ему дорогу в Ленинградский техникум физической культуры и спорта «Трудовые резервы». Оттуда его призвали на пять лет службы на Балтийский флот.
Демобилизовавшись, он был вынужден вернуться в Подмосковье к тяжело заболевшей матери. Устроился на завод, получил заочно высшее образование, потом поступил во второй институт, связанный с радиоэлектроникой, но так его и не окончил.
Впоследствии я часто удивлялся: как человек с одним высшим и незаконченным вторым, с генами бабушки-орденоносца и деда-политрука, не мог прожить и дня без банальной уличной драки? Про таких говорят: «Хлебом не корми – дай подраться».
Уже в преклонном возрасте, сидя на кухне, он любил рассуждать: «Вот никакой культуры у людей не осталось! Джентльменов не стало. У англичан надо учиться. Вот, к примеру, если английский джентльмен вступился за даму и нокаутировал грубияна, он никогда не станет добивать его ногами. Раньше и у нас, в поселке, в драке ногами не добивали. А сейчас упадешь – и уже не поднимешься, забьют насмерть. Откуда столько злости?»
Мама в ответ лишь крутила пальцем у виска и говорила: «О какой ты культуре рассуждаешь? Культура – это выставки, музеи, театры, а не кулачные бои и их последствия!»
Но для отца уличные схватки были отдушиной в серой, однообразной жизни простого работяги. Его коронная фраза на протяжении всей жизни была: «Пойду кому-нибудь придерусь». Я слышал ее от него даже когда ему было за семьдесят. Прямо персонаж для Книги рекордов Гиннесса!
Вот вам и ответ на вопрос, от кого у меня гены. Гены, которые я в дальнейшем развил в строго антисоциальном направлении.
Мама родилась в 1937 году в селе Хлевное Хлевенского района Липецкой области, в семье страхового агента и врача.
Во время Великой Отечественной войны, в восьмилетнем возрасте, её эвакуировали в Туркмению, в город Чарджоу. После войны она переехала к старшему брату Леониду.
Впоследствии мама окончила Университет имени Плеханова и работала старшим бухгалтером в ресторане «Астория». Поехав по туристической путёвке на горнолыжный курорт, она познакомилась с моим отцом. Они встречались, сыграли свадьбу, и она променяла Москву на подмосковный посёлок, где долгое время занимала должность начальника планового отдела.
ЭПИЗОД 3. ДЕТСКИЙ САД
Я рос, как и большинство детей: ясли, потом детский сад. Был я ребёнком застенчивым и верил, что в мире существует только добро. Почему-то мои «милые» одногруппники регулярно подкрепляли эту веру тумаками.
Родители работали с утра до вечера, бабушка к тому времени тяжело заболела и вскоре умерла, а старший брат был слишком молод, чтобы быть моей нянькой. Поэтому вопрос о моём уходе из сада из-за вечных синяков и шишек даже не поднимался.
И я последовал отцовскому совету. Начал колошматить обидчиков в ответ, размахивая кулаками направо и налево. Как сказал один поэт: «Добро должно быть с кулаками». В моём случае я добивался куда большего «добрым словом и кулаками», чем одним лишь добрым словом.
Вскоре воспитатели уже жаловались маме: «Ваш ребёнок колошматит детей из группы!» Так и прошла моя садовская пора. С тех пор я старался отстаивать добро всеми доступными способами, и не только кулаками.
Дружил я с обычными ребятами. Играли мы в классические дворовые игры: в солдатиков, в «расшибки» пивными и лимонадными пробками. Мастерили «пшикалки», «поджигалки» и «бомбочки» – в общем, всё как у всех обычных дворовых пацанов.
И, конечно, дрались. Ежедневно, с поводом и без. Куда ж без этого? Дрались между собой. Старшие товарищи по двору стравливали нас, как псов, натравливая друг на друга. И мы дрались. Постепенно я привык к дракам как к чему-то повседневному, обыденному. Ну, подрался. Ну, сегодня набили тебе лицо. Завтра ты набьёшь лицо кому-то. Так и текло время.
Становление дворового пацана шло в «нужном» направлении – постепенно, через решение различных уличных ситуаций. В каждой из них у меня обострялось чувство справедливости, и я получал больше тумаков, чем мои сверстники. Они могли отреагировать спокойно или вовсе проигнорировать происходящее. Но только не я.
Однажды отец, выслушав мои жалобы, просто сказал: «Сынок, ты должен давать сдачи. Просто маши кулаками в ответ. Бей того, кто тебя ударил». Мама и бабушка, конечно, возмутились. Мама даже сходила в сад выяснять, почему воспитатели допускают, чтобы ее сына колошматили. Ей вежливо объяснили, что детей в группе много, а воспитателей – мало, и уследить за всем они физически не в состоянии.
Родители работали с утра до вечера, бабушка к тому времени тяжело заболела и вскоре умерла, а старший брат был слишком молод, чтобы быть моей нянькой. Поэтому вопрос о моем уходе из сада из-за вечных синяков и шишек даже не поднимался.
И я последовал отцовскому совету. Начал колошматить обидчиков в ответ, размахивая кулаками направо и налево. Как сказал один поэт, «добро должно быть с кулаками». В моем случае я добивался куда большего «добрым словом и кулаками», чем одним лишь добрым словом.
Вскоре воспитатели уже жаловались маме: «Ваш ребенок колошматит детей из группы!» Так и прошла моя садовская пора. С тех пор я старался отстаивать добро всеми доступными способами, и не только кулаками.
Дружил я с обычными ребятами. Играли мы в классические дворовые игры: в солдатиков, в «расшибки» пивными и лимонадными пробками. Мастерили «пшикалки», «поджигалки» и «бомбочки» – в общем, всё как у всех обычных дворовых пацанов.
И, конечно, дрались. Ежедневно, с поводом и без. Куда ж без этого? Дрались между собой. Старшие товарищи по двору стравливали нас, как псов, натравливая друг на друга. И мы дрались. Постепенно я привык к дракам как к чему-то повседневному, обыденному. Ну, подрался. Ну, сегодня набили тебе лицо. Завтра ты набьешь лицо кому-то. Так и текло время.
Становление дворового пацана шло в «нужном» направлении – постепенно, через решение различных уличных ситуаций. В каждой из них у меня обострялось чувство справедливости, и я получал больше тумаков, чем мои сверстники. Они могли отреагировать спокойно или вовсе проигнорировать происходящее. Но только не я.
Я вечно ввязывался в истории, которые меня напрямую не касались. Из-за этого я попадал в неприятности гораздо чаще других. В неприятности, которых можно было бы избежать. Но нет – проявленная мною инициатива делала их моими. Старики правду говорят: необдуманная инициатива наказуема.
Я вечно ввязывался в истории, которые меня напрямую не касались. Из-за этого я попадал в неприятности гораздо чаще других, которых можно было бы избежать. Но нет – проявленная мною инициатива делала их моими. Старики правду говорят: необдуманная инициатива наказуема.
ЭПИЗОД 4. ДЕСЯТЬ КОПЕЕК
В 1972 году у меня в ладони сверкала целая десятирублевая монета. Я чувствовал себя миллионером, гордо вышагивая по двору мимо сверстников с высоко поднятой головой. Эти целых десять копеек дал мне отец, стекловар, пребывая в «весёлом» расположении духа после празднования своего профессионального дня.
Отец был человеком нежадным, даже – скажу прямо – материально незаинтересованным. Если бы завод перестал платить ему зарплату, он бы не слишком расстроился. Настоящий северянин, с детства рыбачивший на Печоре. Его отец, Иван Васильевич, с малых лет брал его с собой на охоту. Навыки рыбака и охотника Крайнего Севера он привез с собой в Подмосковье и, без сомнения, мог прокормить семью браконьерской рыбалкой или охотой, чем время от времени и занимался в свободные от работы часы.
А я тем временем расхаживал по двору и хвастался своим капиталом, то и дело демонстрируя сверстникам заветную монету на ладони. Я гордо проходил перед старшими ребятами, выставляя богатство напоказ. По их недовольным лицам я понимал, как они мне завидуют, и от этого чувствовал себя ещё значительнее, горделивее и богаче.
Но за гордыней всегда следует расплата. Старший брат моего приятеля, завидев у меня в руке десять копеек, тут же возжелал завладеть ими, прибегнув, как ему казалось, к хитрости. Он принес мертвого воробья и продал мне его как живого, забрав мою монету. А я, будучи очень добрым мальчиком, искренне хотел выпустить птичку на волю. Но воробушек в моих ручонках не шевелился.
Старшие дворовые товарищи и мошенник-брателло захохотали надо мной. И тут – не знаю, откуда это берется – во мне проснулась та самая мощная внутренняя сила. Я не думал и не размышлял, что обидчик старше меня на пять лет. В считанные секунды я сблизился с ним и вразмашку начал лупить его с обеих рук с таким напором и остервенением, что смех резко стих. И, к моему удивлению, верзила начал прикрывать голову руками, не пытаясь даже дать сдачи. Это удивление пришло потом, с годами, когда мне не раз доводилось видеть, как внутренняя сила доходяги ломает физическую мощь какого-нибудь перекачанного качка. Как говорится в пословице, «дерзость любую силу ломит».
Чья-то сильная рука оттащила меня за воротник от моего бывшего обидчика, который моментально превратился в обиженного. Это была рука отца. Он возвращался с работы под легким градусом, проходя через двор домой. Его внимание привлекли возня, а точнее – избиение мной старшего брата моего друга. Отец знал, что тот старше меня лет на пять-шесть.
Папа неспешно достал из пачки папиросу «Беломорканал», чиркнул спичкой, сделал пару затяжек, пока мы пытались отдышаться после потасовки.
«Ну, что тут у вас произошло?» – поинтересовался он.
Я молчал, понимая, что отец на моей стороне, и у меня есть шанс влепить аферисту еще одну затрещину. Но все пошло не так, а точнее – совсем не так, как я думал.
Напуганный обидчик автоматически протянул мои десять копеек отцу. Тот взял их. Не перебивая, отец выслушал сбивчивый, испуганный рассказ из разбитого мною рта о попытке продать мертвого воробья и о том, чем эта афера для него обернулась.
Я остолбенел от решения, которое принял отец. Он просто взял и отдал мои десять копеек избитому верзиле. Потом крепко взял меня за руку и повел домой.
Тогда я не понял, что это было. Я осознал это много позже, когда уже жил в Ленинграде и мне самому не раз приходилось платить за откуп, чтобы не оказаться за решеткой. Папа, переживший послевоенное, жестокое, голодное детство, острее видел такие моменты. Он понимал, как нужно сглаживать углы, чтобы упреждать возможные проблемы в будущем. Возможно, в моем старшем брате он видел себя, а во мне – того, кем мог бы стать. Отец готовил меня к жизни в мире, параллельном обычному социуму. В мире, где академическое, специальное образование не имеет никакой ценности. Мире, который он понимал и знал, но в котором по стечению обстоятельств не жил. В преступном мире.
Он никогда не делал упор на мою учебу, в отличие от брата, с которого требовал хороших оценок. Улица забирала все мои силы и свободное время.
ЭПИЗОД 5. УРОК ТРУДА
Учителя труда звали Виктор Павлович – суровый мужик и большой любитель горячительных напитков. В школе он пребывал в одном из двух состояний: либо слегка поддатый, либо с жестокого похмелья. Часто, в течение пары уроков, он отлучался в свою комнатку «поправить здоровье». Ко второй паре он уже не мог толком стоять на ногах и сидел на стуле, пытаясь надеть на свое пьяное лицо маску умной серьезности, при этом частенько забывая, какое задание дал нам в начале.
Из-за нехватки кадров администрация закрывала глаза на пристрастие Виктора Павловича. Уроки труда у мальчиков и девочек проходили раздельно. В тот день наш учитель, пребывая в состоянии жуткого похмелья и в душе проклиная все на свете, кроме рюмочной, все же собрал остатки воли и выдал задание: обтачивать киянки – столярные молотки из дерева.
Все ученики, кто с рвением, кто без, навалились на работу. Все, кроме меня. Я стоял у верстака и ничего не делал. Виктор Павлович отлично понимал, что не сможет уйти «поправиться», пока не приструнит меня. Мой демарш приковывал к себе все его внимание, лишая его заветной цели.
Он быстрым шагом направился ко мне, на ходу крича:
– Ты почему не работаешь? Я задание дал, выполняй!
Похмелье подстегивало его, заставляя как можно скорее приобщить меня к труду и наконец-то получить доступ к спасительной стопке.
Я спокойно ответил:
– А зачем ее точить? Ей и так колошматить можно отлично.
И тут Виктор Павлович ударил меня по голове. Я почувствовал, как по левому уху медленно стекает что-то теплое. Это была кровь. Я посмотрел на его ладонь – в ней была увесистая связка ключей, на которых уже проступали алые пятна. Он тоже смотрел то на ключи, то на кровь, сочившуюся из моей головы. В этот миг хмельной туман будто выветрился из него, и он, наконец, понял, что натворил. Лицо его побелело от страха.
С ним начало твориться что-то странное: он быстро моргал, что-то бессвязно мычал, то улыбался. На мгновение мне даже показалось, что он сходит с ума. Вид крови меня не пугал – в уличных драках со старшеклассниками я сталкивался с ней, если не каждый день, то через день.
Размеренным, тихим голосом я сказал:
– Виктор Павлович, я за папой схожу. Он тебе или киянку доделает, или тобой, как киянкой, помашет.
Тогда я еще не понимал, что этот горе-педагог перешел черту, установленную не только моралью, но и законом. До меня это дошло, когда я увидел глупое и перекошенное ужасом выражение на его лице. Он сообразил, что это не просто пьяный дебош, на который администрация смотрит сквозь пальцы. Это – нанесение побоев несовершеннолетнему. А за это светил уже не выговор, а уголовная статья.
Перед ним маячили два выхода: разговор с моим отцом или разговор с милицией по заявлению матери. Первый вариант был для него ближе – и морально, и физически. Я невольно слышал когда-то, как папа, беседуя на кухне с другом Анатолием, рассказывал: «Вчера Палыч в рюмочной перебрал и на меня выступать начал. Пришлось ему леща подзатыльником выписать».
Я бежал из школы домой что есть мочи. Кровь заливала глаз, пачкала форму, мешала смотреть на дорогу и привлекала внимание прохожих. Мне отчаянно хотелось смыть засохшие сгустки с волос и помазать рану йодом или зеленкой.
Дома на кухне царило веселье. Стол был накрыт по-деревенски: капуста, картошка, селедка, хлеб и, конечно, литр самогона, одна бутылка из которого была уже почти пуста. Кухня стояла сизая от дыма папирос и сигарет – хоть топор вешай. Двое местных «сидельцев», как часто бывало в отсутствие мамы, развлекали отца байками о жизни за колючей проволокой.
Отец, подвыпив, как-то сказал мне о них: «Не думай, что они конченые ублюдки. Это просто несчастные люди, бедолаги, с которыми судьба обошлась неблагосклонно». Один сел за то, что вступился за жену, убив угрожавшего ей рабочего. Другой – матерый вор, не могущий пройти мимо всего, что плохо лежит. Жалел он их именно за эту обреченность, за неспособность вырваться из своего круга.
Увидев мою окровавленную голову, папа спросил:
– Опять к старшеклассникам ходил задираться?
– Да нет, – начал я, – это учитель труда, Виктор Павлович…
– Вот мерзавец, – буркнул отец себе под нос.
Больше никто не стал дослушивать мой рассказ. Как по команде, вся компания вскочила из-за стола и на самогонных парах рванула в школу. Я успел смыть запекшуюся кровь, намазать голову йодом, снять пиджак и бросился вдогонку за лихой троицей.
Я догнал их у входа в школу, но на меня уже не обращали внимания. Они шли с такой целеустремленностью, словно шли в атаку герои былых времен. Цель у всех троих была одна – наказать обидчика.
Виктор Павлович, к этому времени уже протрезвевший, стоял, насторожившись, как суслик, чуя опасность. Увидев отца и компанию, он рванул в длинный школьный коридор и помчался к кабинету администрации с скоростью олимпийского спринтера. На бегу он истошно орал на всю школу, оправдываясь:
– Я ему ноготком! Ноготком, нечаянно!
На что мой отец, остановившись, крикнул ему вдогонку:
– Я тебя, щенок, позже в рюмочной найду!
В тот день я усвоил важный урок: какой бы сильной и властной ни была фигура, правда и грубая сила всегда её сломят. На моих глазах важный и серьёзный мужчина превратился в скулящего щенка под гнётом обстоятельств, которые создал себе сам.
С таких вот ситуаций, с самого детства, я начал понимать, что в жизни существуют связи, «блат», «спина». Что на любую силу найдётся другая сила. Все эти рычаги я впоследствии научился применять в своих нелёгких делах, шедших вразрез с общепринятыми нормами.
Инспекция по делам несовершеннолетних приметила меня рано и, конечно, поставила на учёт. Начальница, серьёзная на вид женщина, вызывала меня по повестке раз в месяц для профилактических бесед. Она втолковывала мне, что такое хорошо и что такое плохо, и к чему это может привести. Хотя, наверное, в душе сама не верила, что её внушения на кого-то повлияют. Благо, она охотно принимала подарки и подношения. Говорили, что последний раз она приняла в дар банку солёных огурцов – контингент у неё был соответствующий, в основном дети из неблагополучных семей. Я понимал, что папа или мама всегда смогут с ней «договориться», если гири окончательно грохнутся об пол.
Вот так я и дотянул до окончания восьмого класса.
ГЛАВА 2. ГПТУ
ЭПИЗОД 1 УЧЕБА В ГПТУ
Ура! Да здравствует ГПТУ (Государственное профессионально-техническое училище)! Хотя в народе ходила другая расшифровка: «Господи, Помоги Тупому Устроиться».
Я без труда перенёс свой стиль жизни из школы в училище и сразу стал своим среди тамошнего контингента. А контингент, надо сказать, был ещё тот. Тумаки я теперь приносил домой посерьёзнее школьных. Меня утешало лишь одно: учиться здесь было необязательно. Никаких дневников, никакого пристального внимания к оценкам. Меня готовили в наладчики оборудования для огромного градообразующего завода – мощного и сильного по тем временам. Но я сомневался, что буду там работать. Вообще сомневался, что стану работать на какого-нибудь «дядю». Мне это представлялось скучным и беспросветным. Никакие лозунги про «Мир, Труд, Май», никакие демонстрации не вызывали у меня ни малейшего энтузиазма. То самое «светлое будущее» виделось мне тёмным, бесконечным тоннелем.
Как-то раз отец, с присущим ему презрением к официальной мишуре, сказал мне: «Возьми пустой плакат и иди на первомайскую демонстрацию. Этим поступком ты публично выразишь своё несогласие».
Эта идея привела маму в ярость.
В нашей группе учился паренёк по имени Сергей. Спортивного телосложения, но спокойный, незаметный и неразговорчивый – про таких говорят, будто их пыльным мешком по голове ударили. Я, конечно, не мог удержаться и не придраться к нему. Но драться с ним оказалось на удивление тяжело. Он жил в посёлке за двадцать пять километров от моего.
В конце концов, мои амбиции были уязвлены. Как так – я, проводящий большую часть времени в уличных драках, не могу справиться с каким-то «ботаником», который ещё и умудряется порой побить меня? Однажды я прямо спросил его, как у него это получается.
«А я на секцию бокса хожу, – спокойно ответил он. – Хочешь – приезжай, я тебя запишу».
Меня будто молнией ошарашило. Он предложил мне то, о чём любой пацан мог только мечтать. Я, не раздумывая, согласился. Двадцать пять километров до секции меня не пугали – у меня был ученический проездной, не зря же я учился в ГПТУ.
Сергей, мой новый однокурсник, буркнул: «Бери с собой трусы, полотенце и майку. Приезжай ко мне домой к четырём. Договорились».
ЭПИЗОД 2. СПОРТ
Ровно в три тридцать я уже стоял у его дома. Моя спортивная сумка была укомплектована всем, что он велел. Я гордо ждал, приехав на полчаса раньше. Сергей появился ровно в четыре. На его плече красовалась сумка куда богаче моей. «Пошли», – скомандовал он.
Мы направились к клубу. Боксёрский зал находился на втором этаже. Я чувствовал, что вхожу в какой-то особый мир, но он был мне не чужд. Возникало ощущение, будто я здесь уже был в прошлой жизни, будто это моё родное. Хотя до этого шага я ни разу не переступал порог боксёрского зала.
Тренера звали Сергей Иванович. Невысокого роста, плотного телосложения, лет пятидесяти, подвижный и шустрый. Как я позже узнал, он был кандидатом в мастера спорта. Его стиль – «технарь». Технический боксёр. Знающие люди поймут, о чём я. Если кратко – это универсальный боец, который может и отправить в нокаут точным ударом, но главная его цель – технически переиграть соперника по очкам.
Без лишних расспросов, почти по-семейному, он спросил:
– Сколько лет?
– Четырнадцать, – ответил я.
Он что-то быстро написал в журнале и объявил:
– Записан в школу бокса. Бери вот те шестнадцатиунцовые перчатки, иди в ринг. Посмотрим, что умеешь.
Моим спарринг-партнёром он поставил Сергея.
Прозвучал гонг. Сергей мгновенно сгруппировался: приподнял левое плечо, опустил подбородок, прижал локоть правой руки к печени, а саму перчатку – к подбородку. Ноги на ширине плеч, левая чуть впереди, правая сзади, обе слегка согнуты в коленях. Он легко подпрыгивал на носках в этой стойке.
Я не придал этому значения. Со звуком гонга я применил свою уличную тактику: бей или тебя забьют. Но здесь, в ринге, она не сработала. Я раз за разом натыкался на его левую руку. Мне не удавалось приблизиться, чтобы начать молотить с обеих рук.
Я попытался просто отбить его руку вниз и прорваться к нему. Руку я отбил, но Сергей тут же подставил правую и встал во фронтальную стойку, приподняв обе перчатки. Я понял, что сблизился, и подумал: «Если я отступлю, то на дистанции мне его не победить». У Сергея была подготовка, а у меня – нет. Я начал колотить его с обеих рук, прижав к канатам.
Прозвучал гонг.
– Стоп! – крикнул тренер. – Неплохо. Для первого раза неплохо. А кто тебя научил руки у подбородка держать?
– Папа, – ответил я.
– А что, он боксёр?
– Да, мастер спорта. Закончил Ленинградский техникум физкультуры. Провёл сто двадцать боёв, сто выиграл. Стал чемпионом Ленинграда, за что и получил звание. Выступал и на открытых рингах, и на официальных соревнованиях.
Тренер на мгновение задумался, промолчал, а затем объявил время следующей тренировки, добавив:
– И не забудьте бинты и капы.
Я тут же принялся донимать Сергея вопросами: что такое бинты и капы и почему тренер о них напомнил? Сергей с гордостью показал мне скрученные бинты, а потом достал из-под зубного порошка коробочку, в которой лежала странная штуковина, напоминающая вставную челюсть.
– Это капа, – важно пояснил он. – Бинты нужны, чтобы не повредить кисти, фаланги, запястья. А капа защищает от травм челюсти. Надо ещё уметь правильно бинтовать руки.
– А когда мне скажут их приносить? – не отставал я.
– Месяца через два тренировок, – ответил Сергей.
В зале занималось человек двадцать. У некоторых на ногах были боксёрки, но большинство тренировались в кедах.
