Соседка

– Нет! Не люблю. – Она твердо посмотрела в глаза своему парню. – Мне нравится смотреть, как ты играешь. Нравится болеть, переживать, радоваться, когда ты или кто-то из твоей команды забивает шайбу. Но мне не нравится каждый раз сидеть во время тренировки рядом с полем и смотреть, как вы отрабатываете броски или подачи, или что там еще. Мне не нравится каждый выходной, вместо того, чтобы сходить в кино или просто погулять, тащиться на очередную игру. Мне нравишься ты. Поэтому, я говорила, что обожаю хоккей, просто жить без него не могу. Я была уверена, что иначе ты не станешь со мной встречаться. – Глаза у нее горели, щеки разрумянились. – Так, что, как видишь, я не та девушка, которую ты себе представлял, и которая тебя устраивала бы. А ты, – Вика повернулась к Леле, ткнув в ее сторону указательным пальцем, – больше мне не подруга!

Взяв свою сумку, она решительно пошла к выходу из школы. Валера Гаврилин, приоткрыв рот, смотрел вслед удаляющейся тоненькой фигурке.

– Я думал, ей нравится, думал, ее все устраивает… – разводя руками, сказал он Леле. Лицо у него было растерянное, несчастное, как у обиженного ребенка. – Она ничего не говорила…

– Она боялась. Не хотела все испортить, – Леля пожала плечами. На душе было тоскливо и гадко. – Если она тебе нравится, скажи ей, что тебе важна она сама, а не то любит она хоккей или нет.

Пребывая в мрачном настроении, не замечая ни радостно сияющего солнца, ни пения птиц, ни оживленного, наполненного беззаботно-возбужденной суетой, всеобщего пробуждения, Леля брела к дому. Ничего у нее в жизни не осталось. Ни любви, ни дружбы. Одна сплошная беспросветная тоска, как тогда, когда они только переехали сюда. Но тогда была хоть какая-то надежда, что все изменится, когда-нибудь, со временем. А сейчас не осталось даже ее. Все кончено.

– Леля, – окликнула, сидевшая на освещенной солнцем лавочке, Нели Михайловна. – Чудесная погода, правда?!

– Да, – вяло ответила Леля, не находя ничего чудесного в данный момент ни в погоде, ни в жизни вообще.

– Представляешь, – Нели Михайловна посмотрела на Лелю своим излюбленным взглядом заговорщицы, – я вчера пригласила электрика проверить розетки. Что-то там не в порядке было, свет то и дело моргал. Я боялась, что может произойти замыкание.

Леля посмотрела на старушку с раздражением. Меньше всего ее сейчас волновали неисправные розетки в квартире Нели Михайловны.

– И вот электрик, такой молодой парень, очень серьезный, не какой-то там, шаляй-валяй, – Нели Михайловна махнула полной рукой, – все проверил. И говорит, ничего не могу найти, все, вроде, в порядке. Но потом, заглянул за шкаф, который Николай Борисович не стал забирать с собой, и говорит: «Там еще розетка. Давайте-ка я и ее тоже посмотрю». В общем, отодвинул он этот шкаф. А шкаф-то непреподъемный. Натуральное дерево. А от меня-то помощь какая? В общем, намучился он бедный. – Соседка покачала головой и хихикнула. Леля стиснула зубы. Больше всего, ей хотелось просто молча уйти и не слушать ни про какие розетки, шкафы и серьезных, молодых электриков. Нели Михайловна махнула рукой. – Ох, я все не о том. Под шкафом оказался листок бумаги. Видно залетел туда случайно. Вот, я даже специально с собой взяла. Дай, думаю, тебе покажу.

Нели Михайловна достала из внушительной сумки сложенный пополам тетрадный лист. Леля без особого желания взяла бумажку у соседки. Находки вроде бумажек обнаруженных под шкафом ее сейчас тоже не интересовали. Леля развернула лист, на нем был не законченный рисунок маски, сделанный карандашом. Хоть маска и была едва намечена, только контуры и нанесенный легкими штрихами довольно условный орнамент на месте щек и лба, но сразу угадывалось, что автор весьма талантливый художник.

– Если хочешь, можешь взять себе, – пожала плечами Нели Михайловна. – Мне-то он точно ни к чему. Думаю и Николаю Борисовичу он тоже не нужен, – она язвительно улыбнулась. – Уж если ему письма не нужны, то рисунок, потерявшийся, наверное, сто лет назад и подавно.

Нели Михайловна поджала губы, давая понять, что она не забыла, как бывший владелец квартиры обидел ее, отвергнув предложенную ею помощь.

– Спасибо, – Леля положила листок в карман и пошла к двери подъезда.

Мысли ворочались в голове медленно, даже не мысли, а отдельные обрывки, вязкие, бессвязные. Одни и те же, ни о чем. Выплывали из подсознания и вновь уходили. Леля подошла к лифту, и только потянувшись к кнопке вызова, вспомнила, что мать просила купить хлеба и кефир для отца. Леля чуть не застонала и поплелась обратно на улицу.

«Ну что за день!» – прижимая к себе покупки, с отчаянием подумала она, столкнувшись у дверей подъезда с тем, кого сейчас она хотела видеть меньше всего. Лучше бы, наверное, она вообще больше никогда его не видела.

– Здравствуйте, – сказала Леля, стараясь не смотреть в его сторону.

– Привет.

Ерохин придержал дверь, пропуская ее вперед.

– Как дела? – спросил он, стоя рядом с ней в ожидании лифта.

– Нормально.

– Хозяйством занимаешься? – кивнув на хлеб и кефир, сказал он. Леля не ответила, ясно, что вопрос риторический. «Светский» разговор, в момент вынужденного совместного ожидания возле лифта. Воспитанные люди так себя и ведут.

Лифт, как назло никак не приезжал. Откуда-то сверху доносились голоса. Ерохин раздраженно постучал кулаком по двери. Что за идиотская манера зайти в лифт и болтать? Он покосился на стоявшую рядом девчонку. Тоже чудо. Нос задрала выше головы. Сама оскорбленная гордость и достоинство. Мало ему проблем на работе, так еще эта пигалица, от безделья придумавшая себе, что влюбилась в него, а теперь сама же и дуется. Какой только чушью не забита голова в этом возрасте. Об уроках лучше бы думала. Ощутив нарастающее раздражение, он уже собрался развернуться и пойти пешком по лестнице. В этот момент, лифт, ожил. Чертыхнувшись про себя, Ерохин уставился в дверь лифта. Уходить уже было глупо. Стоял, стоял, а когда лифт поехал, взял и пошел пешком. Как будто решил сбежать.

– Александр Игоревич, а как расследование того дела? – неожиданно спросила малолетняя пигалица с головой полной чуши. Ерохин вытаращил на нее глаза.

– Нормально, – ответил он так же, как перед этим на заданный им вопрос ответила она.

– А о человеке, который убил тех девушек, что-то известно?

Ерохин мысленно вздохнул. Понятно. В любовь наигралась. Теперь решила поиграть в детектива. Хорошо бы ее отшлепать и в угол поставить, чтобы мозги на место встали. Хорошая девчонка, но в голове полный винегрет. Куча глупостей, одна другой хлеще.

– Извини, тайна следствия, – постарался отшутиться майор.

– Мне кажется, – не очень уверенно сказала она, – что это может быть один человек. Наш бывший сосед Николай Борисович. Я видела…

– Леля! – он повернулся к ней и твердо посмотрел в глаза. – Хватит. Слышишь! Во-первых, те фотографии ты вообще не должна была видеть. Это материалы дела, которые не предназначены для посторонних.

Двери лифта открылись на шестом. Ерохин придержал их рукой – чем он хуже вечно болтающих в лифте домохозяек? У него тоже важный разговор с маленькой, милой, но в силу своего возраста, совершенно полоумной девчонкой. Так, что тем, кому нужен лифт, придется подождать.

– Короче, забудь про это дело. Поняла? Хватит этих игр, то в любовь, то в сыщиков. – Он со злостью посмотрел на нее. – Тебе нужно учиться, с подружками в кино ходить, наряды обсуждать. – Глаза у него были холодными-холодными. – Ты маленькая девочка, вбившая себе в голову всякие глупости. Так можно напридумывать такого, что потом сама будешь не рада. Ты не понимаешь, что у кого-нибудь могут быть неприятности из-за твоих дурацких фантазий? Хватит! – рявкнул он. – У меня и без тебя проблем хватает. Не осложняй мне и другим жизнь еще больше. Займись чем-то, что подходит для твоего возраста.

Она одарила его таким взглядом, что он почти восхитился. В глазах девчушки было презрение, злость и как ему показалось разочарование. Он ее разочаровал! Ну и хорошо. Быстрее выкинет из головы всякую ненужную чушь.

– Пока, – сказал Ерохин и отпустил, наконец, двери. Усмехнувшись, он пошел к своей квартире. Надо же. Девчонка всегда казалась ему такой мямлей. А у нее темперамент оказывается, будь здоров, если ее разозлить. Один взгляд чего стоит, прямо как у тигрицы.

Леля с силой захлопнула за собой дверь. Он даже слушать ее не стал. Считает ее глупой, маленькой дурой. Боится, наверное, что она снова пристанет к нему со своими признаниями и начнет на него вешаться. Леля шмыгнула носом. Глаза щипало, но она не позволила себе снова начать рыдать. Хватит! Все. Александр Георгиевич Ерохин для нее больше не существует. Леля снова шмыгнула носом. «Я больше его не люблю!» – твердо сказала она себе. Судорожно вздохнув, Леля подошла к письменному столу и вложила листок с маской в свой блокнот «детектива». «Я больше не люблю его!» – снова повторила она про себя. Встав у окна, она некоторое время смотрела неподвижным взглядом на находящийся за ним маленький уголок города, принесшего ей столько страданий. «Я больше не люблю его!» – прошептала она.

Глава 28

– Ты меня простишь?

Леля улыбнулась.

– За что?

– За то, что я такая ужасная гадина и такая ужасная подруга, – подойдя к ней, тоже улыбнулась Вика.

– Ты не ужасная подруга. Просто, я влезла не в свое дело, – Леля пожала плечами.

– Спасибо тебе, – Вика обняла Лелю. – Я просто разозлилась. Разозлилась на себя. Из-за того, что мне самой не хватало смелости сказать правду. Валерка вчера вечером пришел ко мне домой, – она засмеялась, – с цветами. Первый раз! Представляешь! Сказал, что ему все равно, люблю я хоккей или нет. И в субботу мы с ним идем в кино.

– А как же «Зенит-Сокол»? – улыбнулась Леля.

– Он отдал билеты друзьям. Я предлагала все-таки сходить, но Валерка сказал, что эти выходные будут только для нас, никакого хоккея, – лицо у Вики было счастливое.

– Я рада, что вы все выяснили, и между вами больше нет секретов, отравляющих ваши отношения.

Глаза у Вики блеснули озорным огоньком.

– Ну почему же? Один секрет у меня имеется. Но Валерке я о нем не расскажу, – она улыбнулась. – Я поняла, что на самом деле я даже правда успела полюбить хоккей. В пределах разумного, конечно. Когда не нужно тащиться на него по пять раз в неделю.

Они обе рассмеялись.

– Пойдем, сейчас звонок будет, – сказала Леля, беря подругу под руку. «Я больше не люблю его!» – идя шаг за шагом по школьному коридору, повторяла она.

–

В последний день занятий, 9 «А» неожиданно решил повторить прошлогодний опыт совместного «отмечания» окончания учебного года. На этот раз юные, радостные и шумные, как галдящая птичья стая, одноклассники пошли в парк Горького. Аттракционы все были дорогие и, скинувшись всем миром, а затем, разделившись «по интересам», бывшие ученики 9 «Б» прокатились по разику, кому на чем больше нравилось. Закончив вертеться, кружиться, качаться и таранить друг друга маленькими электромобильчиками на таком же малюсеньком автодроме, все дружно уселись, на поросшей травой лужайке, есть мороженое. Степанов развлекал коллектив своими бесконечными шуточками, которые стали к концу девятого класса более остроумными и намного менее обидными. Вечер получился отличный. Все вернулись домой в приподнятом настроении. Впереди лето, свобода. Молодость. Беззаботная пора мечтательности и романтики.

Леля издали увидела, машину. Из передних дверей вышел он и еще один мужчина, примерно его возраста. Оба галантно распахнули дверцы со стороны задних сидений и, опираясь на протянутые руки своих кавалеров, из машины выбрались, заливающиеся звонким смехом, две молодые женщины. Сосед обнял за плечи рыженькую, которая тут же склонила голову ему на плечо. Тонкая рука, нежно обвилась вокруг его талии. Приятель соседа притянул к себе и смачно поцеловал в губы блондинку. Громко переговариваясь и смеясь, компания направилась к дверям подъезда. «Я больше не люблю его!» – чувствуя жжение в глазах, как будто в них сыпанули песка, повторяла про себя Леля, заставляя, ставшие, вдруг, непослушными ноги, идти вперед.

Глядя в потолок, погруженной в ночной мрак комнаты, она неподвижно лежала, глотая льющиеся из глаз двумя непрерывными ручейками, слезы. Подушка рядом с головой промокла, но Леля продолжала лежать, не отрывая взгляда от кажущегося серым размытым пятном потолка. В голове было абсолютно пусто. Слезы лились и лились из глаз сами по себе. Наконец, выплеснув, очевидно весь имевшийся слезный запас, она закрыла глаза. «Я больше не люблю его! Его вообще больше нет!…»

Глава 29

1999г. июль-август

Море и поселок, и горы, и солнце, все было таким же, как и год назад. Как и всегда, когда они приезжали в гости к бабушке.

Дина, большую часть времени проводила с Георгием. Они больше не играли в равнодушно-приятельские отношения. Их глаза горели страстью. С губ не сходили улыбки. Леля нередко замечала, как они целуются, сжимая друг друга в жарких объятиях. Леля была рада за них. Кто-то ведь должен быть счастлив.

Сестра и ее возлюбленный каждый раз приглашали Лелю вместе с собой на прогулки, на ужин, на берег моря. Но Леля в большинстве случаев отказывалась. Она хотела дать им возможность побыть вдвоем. И не менее сильно она хотела иметь возможность побыть одной. Почти все время она проводила на берегу. Лежа на песке и глядя в блекло-голубое, как будто выгоревшее от солнечных лучей небо, или бродила по берегу, вглядываясь в безбрежную морскую даль. В эти минуты она чувствовала себя почти счастливой. Умиротворенной, спокойной. Она много плавала. Отплыв достаточно далеко от берега, переворачивалась на спину и лежала, покачиваясь на волнах, глядя в небо, ни о чем не думая, ничего не желая, просто ощущая прикосновение к телу, идущей из глубины приятной прохлады, и дуновение ветерка, пробегающего над поверхностью моря. По вечерам она вместе с бабушкой и ее гостями играла в карты, под неспешные разговоры и ароматный чай с вареньем и выпечкой.

– Скоро сама в такую же старушку, как они превратишься, – ворчала Дина, с тревогой поглядывая на сестру. Леля пожимала плечами.

– Мне нравится с ними. Как-то уютно. Как в детстве.

– Лучше бы с нами поехала. Ты нам ни сколько не мешаешь. Если это твоя излишняя тактичность тебя останавливает, то плюнь на нее. Мы всегда найдем место и время, чтобы поцеловаться, – смеясь, говорила Дина.

Леля часто ловила на себе озабоченный взгляд бабушки. Она внимательно всматривалась в отрешенное, как будто застывшее лицо внучки. С Лелей что-то творилось. Это неестественное спокойствие, блуждающая на губах улыбка. Не радостная, а скорее печальная. И глаза, обращенные в пространство. Горящие, каким-то нездоровым, лихорадочным огнем.

– Я очень переживаю. Что с ней? – спрашивала она несколько раз Дину.

– Да возраст, бабуль, такой. Может, влюбилась в какого-нибудь мальчишку. Она и дома последнее время такая была. – Чмокнув бабушку в морщинистую щеку, Дина улыбалась. – Сейчас, чуть-чуть повзрослеет, и все нормально будет. В семнадцать лет все такие, а Лелька вообще впечатлительная. Не переживай.

Бабушка качала головой. Слова старшей внучки не успокаивали ее. Казалось, что Леля, как будто горит изнутри. И огонь этот разрушительный. Такой, после которого может ничего не остаться. Любовь. Это, наверняка, любовь. Только не детская влюбленность в одноклассника, как считает Дина. А настоящее, сильное чувство, отчего-то не радостное и светлое, а мучительное, болезненное.

Глава 30

1999г. сентябрь – 2000г. июнь

В связи с очередными изменениями внесенными Министерством образования в учебный процесс общеобразовательных школ и введением одиннадцатилетней системы обучения, осенью учащиеся, которые должны были идти в четвертые, восьмые, девятые и десятые классы, чудесным образом «перескочили» через один класс и пошли сразу соответственно в пятые, девятые, десятые и одиннадцатые.

Расставшиеся весной ученики 9 «Б» встретились первого сентября уже не десяти, а одиннадцатиклассниками.

Таких разительных внешних перемен, как в прошлом году заметно не было, хотя, несомненно, все повзрослели, слегка возмужали. Но на этот раз одноклассники, почти все без исключения, преобразились и «подросли» морально. Не было больше гаденьких ухмылок, когда кто-то допускал какой-нибудь промах. Не звучал злорадный смех и обидные, оскорбительные высказывания в адрес друг друга. Общение стало более интеллигентным, и если не уважительным, то, по крайней мере, более взрослым. Уже неудобно было сказать кому-то просто из вредности какую-нибудь глупость или гадость. В поведении теперь присутствовала некоторая солидность, сдержанность.

Для Лели последний школьный класс прошел как во сне. Она общалась с друзьями, с одноклассниками, смеялась, посещала мероприятия, соответствующие ее возрасту, вместе с остальными. Но ей все время казалось, что она сама находится внутри какого-то колпака и наблюдает все происходящее вокруг сквозь стеклянную стену. Не чувствуя соприкосновения с окружающим, не ощущая его атмосферы. Ее душа, как будто замерла в образовавшемся вокруг нее вакууме. Если летом она, как считала бабушка, горела. То теперь она впала в некий анабиоз. Как замерзшее на зиму озеро. Под слоем льда жизнь не погибла, не прекратила свое существование, но она уснула, в ожидании, когда лучи солнца растопят ледяную корку и своим теплом дадут возможность пробудиться этой жизни от долгого сна.

Домашние замечали произошедшие в Леле перемены. Алла Сергеевна несколько раз пыталась поговорить. Но Леля всегда со спокойной улыбкой заверяла мать, что все хорошо. В конце концов, и родители, и Дина решили, что это и впрямь возраст. Просто Леля такая. Она всегда была немного сама в себе. Не закрытая или замкнутая, но просто оставлявшая часть своей души неприкосновенной для остальных.

Несколько раз Леля встречала его. Каждый раз он был один. Рыженькую подругу Ерохина она больше не видела. При встрече она теперь не испытывала трепета, как раньше. На мгновение сердце болезненно сжималось, но потом начинало биться ровно. Леля научилась «управлять» своим сердцем. Ей даже не нужно было теперь повторять себе, что она больше не любит. Каждый раз они вежливо здоровались. Ерохин, иногда справлялся как у нее дела. Леля отвечала спокойно, сдержанно, вполне доброжелательно.

Каждый раз после встречи с соседкой у майора было чувство, что в него швырнули парой лопат снега. Она не вела себя надменно или обиженно, как после ее дурацкого детского признания. От нее просто веяло таким холодом, что он буквально чувствовал его.

К моменту выпускных школьных экзаменов в семье Федоренко произошло важное событие. В Москву, на несколько дней, приехал Георгий и по всем правилам попросил у Вадима Николаевича и Аллы Сергеевны руки их старшей дочери.

– Учтите, – со смехом сказала Дина, – если не дадите благословения, сбегу из дома, и мы все равно поженимся. Так, что выбора у вас нет. Соглашайтесь.

– Ты уверен, что хочешь на ней жениться? – улыбнулся Вадим Николаевич будущему зятю.

Июнь выдался хлопотным. Дина одновременно сдавала экзамены, готовилась к защите диплома и к свадьбе. Леля сдавала экзамены в школе и готовилась к поступлению в институт. Она долго выбирала, кем видит себя в жизни. Наконец, выбор остановился на институте океанологии в Санкт-Петербурге. Алла Сергеевна поначалу пришла в ужас. Одна дочь уедет в Сочи. Но она хотя бы выходит замуж. Тут можно только порадоваться и за нее сердце любящей матери спокойно. Но младшая, ее совсем еще маленькая девочка, тоже уедет из родительского дома в другой город. И, можно сказать, обе покинут дом одновременно.

– Как же мы будем без них жить?! – растерянно спрашивала она мужа. – Они же обе сразу уедут. Это же кошмар! Что мы без них будем делать?

– Ну, ты же их рожала не для того, чтобы всю жизнь возле юбки держать, – посмеивался Вадим Николаевич, которого разлука с дочерями тоже расстраивала и даже пугала, хотя в этом он бы никогда не признался.

– Леля, ну почему именно этот ВУЗ? Ну, что в Москве мало институтов что ли? – пыталась зайти с другой стороны Алла Сергеевна, надеясь, что Леля изменит решение. Но зная дочь, в глубине души понимала, что если Леля решила, то так и сделает.

– Мам, в Москве нет таких кафедр как там, – с мягкой улыбкой говорила Леля. – Я же буду приезжать на каникулы и на праздники.

– Да, конечно, каждые полгода. Бросаете мать старуху, – смеясь, говорила Алла Сергеевна, сдерживая подступавшие к глазам слезы.

–

– Скажи, что это не новый психопат. – Абдурахманов развернулся и отошел от тела. Лицо у него было бледное. – Еще с тем не разобрались, а уже еще один нарисовался. Массовое помешательство? Может в воздухе распылили, что-то такое, от чего у некоторых крыша съезжает на полную катушку?

Алексей, не отрываясь, смотрел на девушку. Наверное, это будет его следующим ночным кошмаром. А может быть, они будут чередоваться с предыдущим, связанным с девушками, которых они находили изуродованными и задушенными.

Жертва лежала на лужайке в дальнем конце парка. Казалось, будто она спит. На лице безмятежное выражение. Необыкновенно хрупкая, тоненькая, само воплощение красоты и юности. Тело девушки было расположено очень прямо. Руки прижаты к бокам. В темных волосах, уложенных в аккуратную прическу, похожую на те, что изображали живописцы времен средневековья, воткнуты бутоны алых роз. Картина могла бы показаться прекрасной, будь девушка жива, но смерть делала ее отвратительно-пугающей.

– Предварительная причина смерти – асфиксия, – сказал судмедэксперт, подошедшим следователям.

– Ее задушили? – удивленно спросил Ерохин. Никаких внешних признаков удушения на теле не было заметно.

– Утопили, – хмуро сказал медик. – Пока ничего больше сказать не могу.

– Ладно, работаем, – отчего-то с трудом проталкивая слова из горла, сказал Ерохин. Очень хотелось развернуться и просто уйти. Может быть, предел есть у всех? Даже у загрубевших, зачерствевших на работе следователей отдела убийств, вовсе не склонных к мелодраматическим размышлениям и реакциям с соплями, причитаниями и пустыми разглагольствованиями об ужасах этого жестокого мира.

–

– Лель, пойдем, потанцуем, – Генка, в костюме, галстуке, в начищенных до блеска ботинках выглядел отчего-то не взрослым, а наоборот наивно-трогательным. Здоровенный кадык, выпирающий на тощей, длинной шее, смешно двигался, когда Генка говорил. Леля почувствовала прилив какой-то материнской нежности к приятелю.

– Ты чего, правда, в Питер учиться поедешь? – прижимая к себе Лелю, взволнованно спросил Генка.

– Если поступлю, то да.

Генка вздохнул.

– А я в МАДИ пойду.

– Хорошо. Хотя, я думала, ты в художественную академию будешь поступать. Ты же рисуешь классно. У тебя талант.

– Да, туда знаешь какой конкурс. Навряд-ли я поступлю.

Леля улыбнулась.

– А ты попробуй. Вдруг, получится.

Генка тоже улыбнулся.

– Наверное, я, правда, попробую.

После того, как музыка смолкла, Генка позвал Лелю на улицу. В зале, наполненном выпускниками, учителями, родителями, было душно, шумно. На улице теплый, необыкновенно нежный вечер был полон тишины и приятной, после душного зала, прохладной свежести.

– Хорошо как! – Леля подошла к кусту сирени, росшему неподалеку от входа, и понюхала белые ароматные гроздья цветов.

– Леля, – Генка подошел сзади и встал совсем близко к ней. Она повернулась, и их взгляды встретились. – Я давно хотел тебе сказать. Я люблю тебя.

Она смотрела удивленно. Нежные губы слегка приоткрылись. Генка наклонился и потянулся к ним своими губами. Леля слегка придвинулась к нему. Она слышала звук его взволнованного дыхания, чувствовала непривычный, по-взрослому, исходящий от него, аромат одеколона, ощущала тепло его тела. Внезапно, перед ней встало совсем другое, не похожее на Генкино, лицо взрослого мужчины, так и не поцеловавшего ее. Мужчины, которого она больше не любила. Который больше не существовал для нее. Она увернулась от Генкиных губ, почти коснувшихся ее.

– Извини, – сказала она мягко и очень грустно. Генка смотрел обиженно. Он тяжело дышал. В глазах застыли слезы, разочарование, злость. – Я не могу. Я люблю другого человека.

Ей показалось, что Генка всхлипнул.

– Прости меня. Я знаю, что это больно, – она опустила глаза. Генка развернулся и пошел к выходу со школьного двора. Леля смахнула набежавшие слезы. «Я больше не люблю его!».

Из Дининой комнаты доносился звонкий, радостный голос. То и дело сестра заливалась счастливым смехом. Они с Георгием нередко разговаривали по полночи. Алла Сергеевна даже ругалась, говоря, что Дина разорит его такими долгими телефонными разговорами по межгороду.

– Ну, значит, у нас будет нищая семья, – смеясь, отвечала Дина.

Леля лежала, не вслушиваясь в голос сестры. Он был просто как фон. Динина радость почему-то успокаивала ее. Было приятно думать, что кто-то счастлив, любим. Что на свете есть и радость и взаимная любовь. Наверное, так здорово, когда два человека созданы друг для друга. Хотят дарить друг другу тепло, делать друг друга счастливыми. Леля повернулась на бок и стала смотреть на противоположную стену, не видя ее, не видя ничего вокруг. Поскорей бы уже уехать в Питер. Здесь она задыхается, не может дышать. Здесь она постоянно ощущает, что он рядом. Может быть, когда она будет далеко, она сможет забыть о нем. О его равнодушии. О неприязни и злобе в его взгляде, обращенном на нее. О том, каким он был холодным в тот раз, когда сказал, что она должна прекратить фантазировать и играть в свои игры. Почему она полюбила его? Она увидела его в первый раз, и ее сердце сразу запрыгало в груди, как мячик. Почему? Разве так бывает? Она его почти не знает. Может быть он прав – это просто ее выдумка. Все чувства, которые она испытывает. Она закрыла глаза. Она не хотела больше думать. Ничего больше не хотела. Только уехать. Подальше. Сбежать от него и от самой себя.