скачать книгу бесплатно
Ольга
– Бабушка, я тоже хочу слушать Баха под звёздами! Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Мы ведь пойдём? – Сёма стащил с себя кроссовки, не развязывая шнурков, и теперь скакал возле Ольги и Строкина по прихожей в одних носках с рисунком собачьих лап. – Леонид Андреевич сказал, что можно, если ты пойдёшь с нами. Ты же пойдёшь, да?
Ольге с утра нездоровилось: подскочило давление, голова пульсировала болью. Сил хватило только на то, чтобы встретить внука из школы. Сёма в молчаливом отчаянии съел суп и приготовился плакать в своей комнате от жалости к бабушке, лежащей на кровати с закрытыми глазами, и к себе, потому что пропускал специальность. Жалость к себе была сильнее. А это неправильно. Но ведь с бабушкой ничего страшного не должно случиться!
Мучимый раскаянием Сёма пришёл в комнату Ольги, сел в ногах на кровать и тяжело вздохнул.
– Сегодня специальность? – через силу заговорила бабушка. – Надо позвонить Лёне, что мы не придём. Возьмёшь задание и дома позанимаешься, хорошо? Ну, не вздыхай, не вздыхай!
Строкин отозвался сразу и предложил:
– Так давай я его заберу. Как раз из администрации мимо вас поеду. Только привезти назад смогу поздно, после восьми. Если, конечно, Семён Михайлович не против пробыть в школе до конца дня.
Семён Михайлович был не против.
К вечеру Ольге полегчало. Она поднялась, приготовила ужин. А в половине девятого Сёма ворвался в квартиру, одержимый мыслью о новом невероятном приключении.
– Сёма, не скачи, пожалуйста! Лёня, о чём он говорит?
– Олечка, как здоровье? – спросил Строкин.
Сёма, услышав вопрос, перестал скакать, посмотрел виновато, прислонился к Ольге и затих.
– Ничего, получше, – Ольга потрепала Сёму по затылку, без слов давая понять внуку, что не обижается. – Так что там у вас с Бахом?
Ещё одна любимая традиция музыкальной школы № 2 заключалась в следующем. В субботний вечер в конце сентября, пока ночи не слишком холодные, ученики выпускного класса и некоторые старшеклассники по желанию вместе с педагогами и родителями собирались в школе, брали с собой спальники и карематы и отправлялись в степь, которая начиналась сразу за последними домами около остановки «3-я Степная».
Шли пешком километра два с половиной-три, потом разбивали лагерь. Разбивали – громко сказано. Просто бросали на землю коврики, разворачивали спальники, садились в круг. Раньше разводили костёр, кипятили в котелке воду на чай, жарили над огнём сосиски и хлеб на палочках. А в последние годы, когда степь стала гореть с завидным постоянством каждое лето, начали готовить чай на газовой горелке и брать с собой бутерброды. Газовую горелку доставал из потёртого рыбацкого рюкзака скрипач Потёмкин по прозвищу Броненосец. Собственно, и обустраивать-то в лагере больше было нечего.
За чаем и бутербродами поджидали ночь. Настоящую сентябрьскую ночь в степи, когда городские огни так далеко, что звёздное небо обступает куполом.
– Сёма, но ведь ты сам сказал, что традиция для больших, для выпускников, – засомневалась тогда в прихожей Ольга.
– А вдруг мама меня заберёт раньше, и у меня этого уже никогда не будет? – спросил Сёма.
Эти слова внука всё решили.
Оглядываясь назад, Ольга не без сожаления понимала, что её собственная судьба сложилась не слишком удачно. Не то чтобы значительно хуже других, но как будто без толку. Родной цех закрыли в связи с нерентабельностью, а она проработала там всю жизнь. С мужем давно разъехалась. Дочери недодала чего-то важного, коли та мечется между городами да мужиками.
Одиночество Ольгу не тяготило. Скорее, пугало всё больше и больше охватывающее безразличие. Не хотелось двигаться, разговаривать, готовить еду. Телевизор утомлял, книги перестали занимать. Ольга стала ловить себя на том, что подолгу сидит или стоит на одном месте, не шевелясь и ни о чём не думая.
Появление Сёмы год назад вернуло её к жизни. Внука нужно было провожать и встречать из школы, кормить, одевать, развивать, устраивать в музыкалку. Появились расписание и куча неотложных дел. Ольга вдруг вспомнила, как раньше любила готовить, снова завела блокнот с рецептами и стала смотреть по телевизору кулинарные шоу. Она хорошо понимала, что жизнь, бурлившая вокруг Сёмы, закончится, как только дочь решит забрать сына в Москву. А пока училась радоваться каждому дню. Бах под звёздами! Надо же! Выдумщик какой Лёнечка!
Перед тем как в дело вступил Бах, все легли на карематы лицом в небо и укрылись спальниками. Строкин достал и установил колонку, Евгения Александровна обошла лагерь, проверяя, плотно ли дети закутались. Шагнула и к Сёме с Ольгой и, увидев, что они готовы, улыбнулась. Улыбнулась хорошо, ласково, очень похоже на Лёню. Ольга непроизвольно улыбнулась в ответ, хотя относилась к Евгении Александровне настороженно и недоверчиво: слишком уж молода, слишком красива. Живёт в глуши с пожилым мужем (а Ольга вполне отдавала себе отчёт в их с Лёней возрасте и месте проживания) и притом сама кротость и дружелюбие. Ох, не обидела бы эта раскрасавица, ровесница её дочери, старого друга Лёнечку! Но, наблюдая сегодня за ними, видя, как Строкины встречаются взглядами, как обмениваются мимолётными прикосновениями, Ольга вдруг успокоилась и даже немного позавидовала им. Вот есть же на свете настоящая любовь. Пусть у других, но есть.
…Орган стоял посреди степи в сухой пожелтевшей траве. Трубы его поднимались в небо и уходили к звёздам. Смутно белели ряды клавиш. Немолодой мужчина в парике вскинул руки, и орган ожил…
Ольга вглядывалась в Млечный Путь, наполнялась звуками и с трудом сдерживала рыдания, чтобы не напугать лежащего рядом Сёму.
Почему она решила, что её жизнь уже закончилась?
Она видит звёзды. Почему она забыла, что они существуют?
Она слышит музыку. Прекрасна ли музыка? Она не знает. Но эта музыка и есть жизнь, проходящая, как кровь через весь организм. И если бы не Сёма, она бы продолжала жить без музыки. Да и жить ли?
Слёзы всё-таки полились.
Она вдруг вспомнила ощущение детства, когда музыка пронизывает тело, делая его одним из инструментов слаженного оркестра. Впервые это чувство возникло в ней на репетиции хора, кажется, в третьем классе музыкальной школы. Когда спящее до сей поры, нечуткое ухо неожиданно проснулось, и она услышала свой голос, поющий партию в ряду других голосов. Чуть гундосили альты, звенели первые сопрано. Вливаясь в хор, партия вторых сопрано, которая по отдельности казалась Ольге невыразительной и некрасивой при разучивании, в обрамлении других голосов наполнилась теперь гармонией и смыслом. А в зале, рядом с бюстом Ленина, примостился на сиденье одноклассник Лёнька, который не то чтобы нравился, но наполнял дни неясным трепетом.
И она однажды забыла об этом, а вот теперь вспомнила. Забыла, а теперь вспомнила про множество больших и маленьких, но очень важных вещей: запахи, звуки, картинки, лица, радость и боль – всё, что питало и вплеталось в её собственную музыку судьбы, что помогало двигаться дальше, что говорило: «Ты жива!» А рядом чуть слышно перевёл дыхание Сёма, маленький строптивый мальчик восьми лет от роду, влюблённый в скрипку. Внук.
Когда улетели в небо и растворились в звёздах последние звуки органа, наступила потрясённая тишина. Ольге казалось, что лагерь слышит, как счастливо колотится её сердце, и не могла произнести ни слова. В таком же заворожённом молчании пребывали и остальные. Даже время прекратило движение.
– Бабушка, мне кто-то сел на нос! Кузнечик?! – раздался вдруг напряжённый, отчаянный шёпот Сёмы. При огромной любви к животным и растениям Сёма до неприличного девчачьего визга и полуобморока боялся кузнечиков.
– Нет, Сёма, это травинка!
Ольга быстро выпростала из спальника руку, провела по лицу внука и рассмеялась.
Тут уже засмеялись и зашевелились все. Начали выбираться из спальников и сворачивать лагерь. Ночевать им предстояло в музыкальной школе, до которой нужно было ещё дойти.
По дороге говорили о каких-то незначительных вещах. Мальчишки устроили игру в догонялки с фонариками вокруг белокурой Сони, так что директору пришлось даже сказать что-то о нежелании ездить с ними в травмпункт.
Ольга с Сёмой шли молча. Она втайне радовалась, что внук, обычно шумный и разговорчивый, притих, шагая рядом. Ей хотелось спокойно и обстоятельно обдумать пережитое нынешней ночью. Да и усталость брала своё. Кто-то подхватил и мягко забрал из рук свёрнутые в трубу карематы со спальниками. Ольга оглянулась и с благодарностью кивнула неслышно подошедшему сзади Герману Владимировичу, учителю Сёмы по сольфеджио.
Герман
Городской парк – большое и пока ещё голое пространство – долгое время, с середины девяностых, стоял заброшенным. Зарастал кленовыми побегами, мрачнел, приобретал славу местной страшилки для детей и молодых мам, которым в зарослях мерещились маньяки. Не пропадала лишь тропа, проложенная через центральную аллею с фонтаном и тополиную рощу отважными рыбаками и несгибаемыми пенсионерами, пробиравшимися к берегу Урала и одиноко раскинутым по нему садовым участкам.
Два года назад парком занялось градообразующее предприятие. Территорию основательно расчистили, убрав начинающие валиться от старости тополя. По центру летом уже зеленел огромный газон, справа появились спортивные снаряды, а слева – детская площадка. Дело оставалось за деревьями. Саженцы приживались плохо, желтели и засыхали под летним безжалостным солнцем, что вызывало ядовитые высказывания жителей на городских сайтах. Однако на очередной призыв посадить в парке дерево желающих оказывалось в разы меньше, чем критиков.
Герман копал ямку под саженец и улыбался: «Кажется, я пускаю корни в этой земле!» Он посадил уже два канадских клёна, сирень и ещё какое-то не опознанное им тоненькое деревце-прутик. Теперь очередь была за ясенем. Рядом, тяжело дыша, трудился Строкин. К нему подошла Евгения Александровна, принесла бутылку с водой и упаковку одноразовых стаканчиков. Леонид Андреевич отпил половину стакана, сполоснул красное потное лицо и шумно вздохнул, опершись на лопату. Герман видел, что ему тяжело. Но как только Евгения Александровна бросила на мужа тревожный взгляд, Строкин улыбнулся и снова принялся за дело.
– Герман Владимирович, воды хотите? – спросила Евгения Александровна.
– Спасибо, чуть позже. Хочу сначала закончить.
Она кивнула и отошла. Ему нравилась её ненавязчивая манера помогать. Ирина бы в такой ситуации настояла, чтобы он выпил воду немедленно, потому что она так посчитала нужным. Ну вот, опять он об Ирине.
Прибежали старшеклассники:
– Леонид Андреевич, мы – всё!
– Мойте руки и расчехляйтесь.
Они закончили с саженцами и тут же, недалеко от сложенных лопат с остатками земли на лезвиях, поставили пюпитры, раскладные походные стульчики и исполнили несколько пьес в семь скрипок, четыре альта и три виолончели.
И снова Герман поразился тому, с каким азартом играют и дети, и взрослые. Да и сами знакомые с детства пьесы зазвучали по-иному в огромном пустом пространстве осеннего парка. Звуки разносились далеко и терялись где-то у спуска к озеру. Полтора десятка добровольцев, вышедших в парк, и четыре десятка саженцев, притихших в лунках, внимали Баху и Генделю.
Очень странная у него происходила жизнь в последний месяц. Жизнь, наполненная событиями и радостью. Герман с удивлением обнаружил, что заканчивается сентябрь. Ежедневник пестрел отметками: дежурство, Бах под звёздами, «Детская филармония», сегодняшний субботник с концертом.
По утрам он ехал в школу заниматься. Играть ежедневно по несколько часов в съёмной квартире оказалось невозможным: за стеной жила нервная женщина с двумя детьми. Пришлось увезти инструмент на работу. Поначалу Герман опасался оставлять виолончель в школе, но и носить туда-сюда не хотелось, тем более что очень скоро он прибился к чудесной компании, совершающей пешие прогулки по вечерам.
Они выходили из музыкальной школы гурьбой: старшеклассники, Строкин, Евгения Александровна и Герман. Иногда, в хорошую погоду, к ним присоединялись Сёма с бабушкой. Тогда компания несколько меняла траекторию движения и сначала провожала их к трамвайной остановке, а потом уже возвращалась к привычному маршруту, проходившему по трём районам нового города. Дорога занимала минут сорок. Тему для разговора обычно задавал Леонид Андреевич или Соня Белкина, которая верховодила бандой мальчишек. Обсуждали школу, кино, взаимоотношения с родителями и первые влюблённости. Говорили откровенно, много смеялись. Герман не уставал удивляться, насколько открыты дети перед директором, и поначалу чувствовал себя неуютно, как будто вторгся в чьё-то очень личное пространство. Но, кажется, никого не смущало его присутствие, он успокоился и начал принимать участие в разговорах.
Самые стойкие доходили до развилки трамвайных путей, рядом с которой недавно открыли «Пирожковую». У «Пирожковой» прощались. Иногда перед прощанием вваливались в магазин весёлой толпой и сметали с полок оставшуюся к концу дня выпечку со скидкой. Герман не числил себя фанатом изделий из теста, но провинциальная страсть к пирогам казалась ему чрезвычайно милой.
После «Пирожковой» шли уже втроём. Строкины жили в «сталинке» рядом со стадионом и парком. А Герман снимал квартиру на соседней улице.
– Женечка придумала иногда выгуливать меня по вечерам, – сказал Леонид Андреевич в первую их совместную прогулку.
– А что, прекрасная идея! – согласился Герман.
Ему и в самом деле нравилось работать в школе, участвовать в мероприятиях и концертах, ходить по вечернему городу со Строкиными и детьми. Его приняли сразу и безоговорочно, несмотря на сомнительную для провинции репутацию человека из Москвы. Ему наконец-то не нужно было ничего доказывать окружающим и «пробиваться». И даже осенний Новозаводск с золотыми вкраплениями ясеней и высоким голубым небом в солнечную безветренную погоду уже не казался мрачным местом.
Сердце Германа постепенно погружалось в покой. И только в уголке, где таилось одно редко произносимое вслух имя, ещё саднило.
Глава 3. Октябрь 2017 года
Шарова
– По две заявки в каждой возрастной категории. И не тяните! Леонид Андреевич, возражения не принимаются. Школа обязана участвовать в региональном конкурсе!
– Да знаю я ваши конкурсы – нервотрёпка одна! Никакой радости!
– А при чём здесь радость?
– Как при чём? Детям нравится играть на инструментах, а не доказывать друг другу, кто круче!
– Ой, оставьте уже, Леонид Андреевич, слышали мы ваши теории, и не один раз! Конкурентная среда вокруг. А вы там у себя развели оранжерею! Ваши ученики должны выйти в жизнь, умея драться за место под солнцем!
– А если они не хотят драться? Солнце большое, на всех хватает.
Они переругивались без особого азарта, потому что спор продолжался много лет.
Бывшая завуч Детской музыкальной школы № 2, а теперь начальник Управления культуры Новозаводска Лилия Викентьевна Шарова смотрела на Строкина со смешанным чувством высокомерия, злости и жалости. Эта холёная пятидесятилетняя женщина с тонким хищным лицом претендовала когда-то на место директора ДМШ № 2, но тогдашний начальник Управления культуры Пётр Петрович Яковлев откопал непонятно откуда бывшего одноклассника Строкина. Лилия Викентьевна, в ту пору интересная особа за тридцать, разведённая, с ребёнком на руках, смирила гордыню и решила присмотреться к новому директору. Агентурная разведка в лице кадровички донесла: приехал из Москвы на время, чтобы ухаживать за умирающей тёткой, жена и взрослый сын остались в столице.
Строкин явился в ДМШ № 2, высокий, тогда ещё вполне стройный, с ласковым щенячьим взглядом, на который она купилась в первую встречу и который так раздражал теперь. Явился и тут же начал наводить свои сомнительные порядки.
– Дети не должны бояться музыкальной школы! – сказал он педагогам на первом педсовете. – Музыка – это радость!
– Музыка – это работа и дисциплина! – возразила ему Шарова. – А на радостях они окончательно заниматься перестанут!
Но Строкин пропустил слова завуча мимо ушей и отменил обязательные экзамены перед комиссией. Вернее, заменил их на концерты.
– Детям приятнее играть для зрителей, для родителей и друзей, которые их поддержат. А уж баллы поставить не так сложно.
– Концертная практика – это весело! – сказал новый директор, и теперь ученики ДМШ № 2 каждую неделю где-нибудь да выступали: библиотеки, школы, больницы.
Многие педагоги с удовольствием включились в концертную карусель.
– Учебная программа не выполняется с вашими бесконечными выступлениями! – возмущалась Шарова в кабинете Строкина.
– А вы, Лилия Викентьевна, что любите играть в свободное время? – неожиданно спросил директор.
– У меня нет свободного времени! Я работаю и одна воспитываю дочь! – вспыхнула Шарова.
Он никого не слушал и воротил, что хотел, заручившись поддержкой сверху своего толстого приятеля Яковлева. Но больше всего раздражало Шарову то, что Строкин, будучи, как она говорила, «виртуально женат», ни разу не бросил на неё заинтересованного мужского взгляда.
Да и чёрт бы с ним, не свет клином, в конце концов! Но тут он принял на работу молоденькую скрипачку. И уж такие кренделя перед ней стал выписывать, что совестно смотреть. Девчонку, конечно, приходилось ставить на место. Но старый дурак, чуть тронь, бросался на защиту. И потом и вовсе женился на ней, быстренько дав отставку своей московской жене. А во что превратил музыкальную школу, сказать смешно. Цирк и богадельня в одном флаконе!
Вот и теперь ни одно высказывание Шаровой не оставалось без возражений. И остальные подчинённые, она чувствовала, в душе принимали его сторону.
Наивный и глупый старик! Уже старик.
– И, кстати, – Шарова специально придержала новость к концу совещания, – ещё одно объявление. На будущее, так сказать. Финансирование нам урезают, в стране кризис, вы знаете, поэтому некоторые наши учреждения подлежат оптимизации: пока, предварительно, разговор идёт о библиотеке Западного района и ДМШ № 2. Готовьтесь, коллеги. Я понимаю, что новости не очень приятные. Но, с другой стороны, вот вам, Леонид Андреевич, например, если я не ошибаюсь, в следующем году будет шестьдесят. Видите, как удачно складывается: доработаете учебный год, сдадите дела – и со спокойной душой на пенсию.
Вот так-то, любезный!
– А как же мои дети? А педагоги? – вскинулся Строкин.
– Что вы так переживаете? В городе есть первая музыкальная школа. А ваше здание, во-первых, требует ремонта, а, во-вторых, сейчас разрабатывается план по размещению там Центра молодёжной культуры. Большое количество молодёжи в нашем городе интересуется уличными танцами, рэпом и другим… Ну, чем они там увлекаются? Мы уже предварительно согласовали с Управлением молодёжной политики. Предоставим ребятам помещение. Город хочет идти в ногу со временем! Или вы имеете что-то против молодёжной культуры?
Леонид
– Вот и не нужны мы стали больше, – сказала ему после совещания библиотекарь Западного района Вероника Павловна Пескова, цепляя берет на седые кудряшки. – Да-а. Что творится?
– Подождите, может, ещё обойдётся.
– Да не обойдётся, Леонид Андреевич, чего уж! Не нужны!
Они горестно кивнули друг другу и вышли из здания администрации.
– Лёнька, ты не представляешь, как ты мне нужен! – сказал тогда, шестнадцать лет назад, толстый Петька Яковлев.
Они встретились случайно, во дворе, столкнулись у первого подъезда. Строкин только приехал, охнул, увидев, как похудела тётка за год, что они не виделись, засуетился, чувствуя подступающие слёзы, и сбежал в магазин, якобы за продуктами. На самом деле выбежал из дома, чтобы перевести дух. От его Кати осталась одна тень. Черты некрасивого, но милого в молодости лица заострились, и оно потеряло всякую миловидность, оставив на поверхности уродливую маску болезни. Но Катя ещё оставалась его Катей.
– Что, москвич, помешала я твоей счастливой столичной жизни? – она лежала на диване и дышала с трудом, но глаза смотрели весело.
– Ты меня спасла. Опять, – сказал он тогда.
В Москве Строкин не прижился.
Жена Лариса и сын Вадик как-то быстро обросли знакомыми и связями, зацепились на Савёловском рынке. Постперестроечная история с семейным бизнесом ещё в Шадрине вызывала у Строкина ощущение дурного сна, а после переезда в Москву он и вовсе перестал что-либо чувствовать, кроме тоски, собственной бестолковой ненужности и унизительной жалости со стороны жены и сына. Стоя за прилавком в окружении безголовых манекенов, украшенных кружевами турецкого нижнего белья, он спасался тем, что представлял выражение лица старого друга Густава, если бы тот каким-то чудом появился возле их павильона и увидел бы, к примеру, комплект цвета обморочной варёной креветки.
Когда позвонила Катя, Строкин сорвался в Новозаводск в тревоге за неё, но при этом испытал и невероятное облегчение. Лариса и Вадик, кажется, тоже вздохнули свободнее.
Петьку Яковлева он не видел с выпускного и страшно обрадовался ему, несмотря на ситуацию с тёткой. Они минут сорок протоптались у подъезда, коротко пересказывая друг другу события последних двадцати пяти лет жизни, и договорились встретиться завтра у Петьки на работе. Тут-то и выяснилось, что толстый Яковлев теперь заведует городским Управлением культуры.
