Тридцать один. Часть I. Ученик

– Поглотитель тебя подери, Оливье. Снесу я тебе мешок сырца что ли?

– Спор есть спор, – пожал плечами дядя, присаживаясь к письменному столу.

– Короли коронуются, и низложатся… – опустив глаза, начал Сыч.

– А сырец растёт в цене! – довольно гаркнул Оливье.

– Чего надо? – нахохлившись, проворчал Сыч.

– Мешок сырца.

Глава тайной канцелярии потёр лицо руками и, надев подобие улыбки, погрозил дяде пальцем.

– Ты послал знак синей звезды. Я встретил. Сырца у меня нет. Деньги ты не возьмёшь. Выходит, у тебя есть желание, которое я, скрепя сердцем, выполню.

– Ты самый скучный живодёр на свете, – вздохнул Оливье.

– Выкладывай, задержанный, – нахмурился Сыч.

– Не выйдет благого дела, – простонал дядя. – Из мешка риса я хотел устроить Пир на весь мир.

Глава тайной канцелярии перегнулся через стол.

– Обезьянам будешь в уши лить! – каркнул он.

– Что штиль, что качка, – расстроился Оливье и, мучительно всматриваясь в руку, начал загибать пальцы. – Первое, арестуешь меня со всеми положенными заклятьями и охранными чарами. Чтоб на тридцать миров прокатилось, опальный мастер в Благограде. Не прыгай от счастья! В тот же миг выпустишь под залог. Оплатишь сам!

Сыч равнодушно кивнул.

– Второе, после вечернего отлива мой корабль должен стоять у причала большой арены.

Глава тайной канцелярии скривился, но согласно опустил подбородок.

– Третье, два… – Оливье оглянулся на нас. – Три билета на завтрашний виктатлон.

– Всё? – натужно прокряхтел Сыч.

– Пооо-чтииии, – протянул дядя.

Глава тайной канцелярии поджал губы, настороженно лупая глазами. Дядя с наслаждением похыкал, потёр руки, почесал бок, и, побарабанив пальцами по столу, задумчиво добавил:

– Пусть те двое орко-гвардейца подбросят нас к банку.

Напряженное лицо Сыча разгладилось.

– Да будет так!

Он протянул руку, и Оливье пожал её. Блестящая синяя верёвка развязалась, распушилась на отдельные нитки и исчезла, но дядя всё равно яростно тряс руку главы тайной канцелярии.

– Благодатные земли – пристань моей мечты! Буду рад посетить вас снова. Готовьте цветы и дудки!

– Тиски, щипцы и костедробилки подойдут? – с нажимом выдавил Сыч, высвобождая руку.

Поморщившись, он убрал красную папку и, щелчком, поднял карты над столом. Дракон уже не прятался за щитом, свирепо кидаясь на всех подряд.

– Костедробилки? Как любезно отдать самое дорогое, – тараторил Оливье, выходя из подвала. – Самый щедрый изверг в Тридцати мирах. А какой надежный и искренний, даже не скажешь, что приколдовывает. А безмерное благородство? Даже не возьмусь описывать. Слова пусты, ими сердце не покажешь…

Под эхо его издевательской болтовни, мы вышли из коридора и влезли в карету. Следом запрыгнули круглолицый и второй гвардеец.

– В банк! – бросил дядя и развалился на скамейке, облокотившись на меня.

– Мы попадем на арену? – захлопал в ладоши архивариус.

На бородатом лице застыла такая искренняя, пугливая надежда, а глаза сияли такой непосредственной радостью, что даже Оливье без лишних слов великодушно кивнул.

Круглолицый зло долбанул по крыше, и карета поехала вверх. Цепи празднично перезванивались, а механизм добродушно фырчал, утягивая нас к вершине башни.

– Как говорил поэт Ямбик Краткосложный: «Объедешь даже все миры, от счастья вылезут шары, пусть развлечений миллион, но самый лучший – Виктатлон». Я везунчик!

– Заткнись, – беззлобно осадил дядя.

Мы мгновенно слетели с башни и перескочили мост, похожий на распахнутую пасть морского змея. Карета затормозила на краю платформы.

– Ваша остановка, извольте выходить, господа, – с трудом выталкивая слова, предложил круглолицый.

Оливье выглянул в окошко.

– Подъезжай ближе к банку, – фыркнул он. – Перед лестницей грязно. Хочешь, чтоб я сапоги испачкал? – дядя вытянул пыльный мысок.

Гвардеец, скрипя зубами, постучал в потолок. Карета проплыла три шага и остановилась. Борт отъехал в сторону. Дядя встал, по-отечески похлопал круглолицего по плечу:

– Пожалую тебе премию за усердие! – и вышел.

Мы спрыгнули следом, и карета с визгом умчалась прочь. Борт закрывался на ходу.

Оливье надул губы и вальяжно потянулся:

– Обидчивый, как наклюкавшаяся русалка, – пожаловался он, шагая по ступеням.

Всемирный банк раскинул длинные рукава колоннады с могучими кряжистыми колоннами на всю платформу. На левом портике, подсвечивалась вырезанная из крупных блоков: НАДЕЖНОСТЬ, а на правом возвеличенное золотым венком: ПРОЦВЕТАНИЕ. Вход украшал барельеф с источником магии. Грозно шипели водяные бичи, свистел рассерженный ветер и грохотал буйный камнепад. Вокруг него крутились четыре кольца с надетыми на них шарами. Они, то врезались в стену и исчезали, то отплывали от неё, загораясь яростным пламенем. Под барельефом сверкали сапфировые ворота с табличкой: «Для волшебных персон». Рядом примостились низкие белые двери.

– Какое богатство форм! – воскликнул архивариус. – Целую чары архитектора.

– Соглашусь, умели строить в эпоху великих волшебников, – закивал Евлампий.

Оглянувшись на них, Оливье скомандовал:

– Ждать здесь.

Глава 14. Полно неожиданностей

Голем с архивариусом восторгались колоннами и барельефами, а я напряженно буравил спину Оливье. Дурное предчувствие, непонятное мне самому, не позволяло расслабиться.

– Что приуныл? – спросил Евлампий, оторвавшись от колоннады.

Я мотнул головой.

– Выше нос, юноша. Как говорил первый король Благодатных земель: «Мы в самом прекрасном из всех миров!», – воскликнул архивариус. – Он, правда, всегда добавлял: «Благодаря мне», но это не важно.

Я кивнул. Благоград покорял изысканной, ни на что не похожей, красотой.

– С минуты на минуту начнётся прилив! – удовлетворившись кивком, продолжил Мровкуб. – Идёмте к балюстраде и восхитимся силой воды.

– Не спи, – дёрнул за цепь Евлампий.

Я бросил в голема уничтожающий взгляд, но дорогу перешёл. Облокотился о мраморные перила покрытые резной чешуей. Балясины сверкали хрусталём, заставляя жмуриться. Я перегнулся через балюстраду. Песок внизу темнел на глазах. Из земли вырывались фонтаны, блестящей в закатных лучах, воды.

– Вот так скорость, – удивился голем.

– Как на балу у Водолюбов, – согласился архивариус. – Уникальные источники.

Волны кидались на опоры платформ, обнимая после разлуки. Долина погружалась под воду.

– Жутко там, – вздрогнул я, щурясь на тёмные водовороты.

– К кольцам на колоннах приковывают изменников, – сообщил архивариус.

Меня передернуло.

– Прилив? – спросил подошедший Оливье, вертя в руках бумагу с магической печатью. – Ну, смотрите! – и добавил, повернувшись ко мне. – Ученик, отойдем.

Мы прошли вдоль балюстрады.

– Шторм мы пережили, – вздохнул дядя. – Но я невольно задумался, как хрупка жизнь…

Голем недоверчиво загремел камнями.

– Я стар, – усом не поведя, продолжил Оливье. – Ты не представляешь насколько, малыш.

Я вздохнул, настороженно глядя на дядю. Не нравится мне его доброта и вежливость. Где подвох?

– Ты натерпелся и не доверяешь мне, – загрустил дядя. – Не виню. Я порою жесток, но поверь, желаю тебе только добра. Хочу, чтобы ты крепчал и сильнел.

– К чему вы клоните? – не выдержал Евлампий.

Дядя покачал головой, с упреком посмотрев на голема.

– Ты вытащил меня из междумирья. Остановил… сам знаешь кого… Я… благодарен. Вот! – выдавил он, протягивая бумагу с магической печатью.

Недоверчиво взглянув на свиток, я прочитал:

Завещание!

Я, урожденный Кристоф Оливье, удостоенный звания мастера, настоящим завещаю всё имущество, которое будет у меня ко дню смерти передать моему ученику, оборотню Люсьену Носовскому. Также завещаю ему мои звания и секретные рецепты.

Заверено в присутствие поручителей.

За текстом шли три неизвестных имени с вензелями и оттиск всемирного банка.

– Прикоснись к магической печати, и завещание обретёт силу, – еле слышно выговорил дядя.

– Наследник? – поразился я, снова перечитывая завещание.

– Надеюсь, ты не прикончишь старика ради состояния? – пошутил Оливье.

Я потерял дар речи. Ожидал чего угодно, но не этого.

– Не может быть, – поразился Евлампий, тоже просматривая бумагу.

– Мхом зенки заросли, валун? Хочешь меня обидеть? – оскорбился дядя.

Голем зашуршал камнями, недоумённо пожимая плечами.

Оливье победоносно улыбнулся.

– Думали маэстро мерзавец? – в его голосе прорезались сварливые нотки. – Ну, да. Вас теперь и не переубедишь. Я об одном и мечтаю!

Свою мечту дядя так и не рассказал. Сурово посмотрел на меня и вернулся к архивариусу.

Я разглядывал то завещание, то голема, то снова магическую бумагу.

– Настоящая, – глупо протянул я. – Соглашаться? – сам не зная у кого спросил я.

– Ты же хотел стать поваром? – потребовал Евлампий.

– Хотел, – подтвердил я.

– Тогда коснись уже печати.

Я кивнул. И правда, чего это я? Сам же хотел. А тут богатство и кулинарные секреты сами сыплются на голову. Так чего медлю?

– А как же символ свободы и поглотители? – растерялся я.

– Всё имущество Оливье, в том числе артефакт, твоё! – веско заметил Евлампий.

– После его смерти, – резонно уточнил я.

– Перестань, – оборвал голем. – Если он решил сделать тебя наследником, ты сможешь убедить его отдать символ свободы.

– Думаешь? – все ещё не верил я.

– Да что с тобой такое? – удивился Евлампий.

Самому бы знать. Я столько раз получал по шее, что перестал верить в удачу?

– Больно не будет? – на всякий случай спросил я.

– Магическая печать подтверждает наследование. Отметит на бумаге магический знак, свяжет тебя с завещанием и поручителями, чтобы никто не оспорил право на наследство.

Я кивнул. Зажмурился и приложил руку к бумаге. В подушечках кольнуло, и все чудеса. Приоткрыв глаз, я покосился на руку. Пальцы на месте, ладонь не обгорела. Не магия, а скукота!

– Странный знак, – задумался голем. – Где-то такой уже видел.

Я бросил взгляд на завещание. Под банковским оттиском и вензелями поручителей появились синие оскаленные зубы. Чего ожидать от оборотня. Зверская натура всегда вылезает наружу. Присмотревшись, я распознал переплетенные буквы моего имени и фамилии.

– Так положено, – неубедительно соврал я.

– Ты не в суде, – отмахнулся Евлампий.

Оливье умиротворенно слушал архивариуса и смотрел на поднимающуюся воду. Приняв завещание, он мельком глянул на вензель и, широко улыбнувшись, спрятал бумагу в кошель.

– Маги остановили отливы и увели воду в другую долину, но как сказал королевский зерновик: «Рис стал не сырец!», пришлось вернуть всё обратно, – рассказывал Мровкуб.

– Прогуляемся к большой арене, – перебил дядя.

Я заглянул за балюстраду. Вода докатилась до середины огромных колонн и прибывала.

Всемирный банк остался за спиной. Под ногами призывно дребезжала волшебная брусчатка, но даже с магией я бы не щёлкнул пальцами. Хотелось пройтись. Мост до соседней платформы изгибался волнами перил, из которых время от времени выпрыгивали самые настоящие рыбы. Я попытался ухватить одну за хвост, но она проскочила сквозь ладонь. Обман! У магов всегда так. Главное пустить пыль в глаза.

Из-за домов возвышался гигантский шар с подкрашенным багряным закатом фонтаном.

– Арену построили за пятьдесят лет до мировой войны. Известный в Благодатных землях строитель… – архивариус практически не умолкал.

Его трескотня могла бы развлечь, если бы не мудрёные названия и зубодробительные имена чародеев. А так, от словесной мешанины, только мысли путались.

– Скрепляющие арену заклятья рассыпались из-за поглотителей, но, к счастью…

Вода поднялась до платформ, плескаясь об шар арены. Из длинной террасы торчали причалы. Пузатые, как бочки, баржи выгружали коробки и мешки. А рядом с низкими судёнышками гордо возвышалась чёрная шхуна.

Оливье приставил ладонь ко лбу и довольно улыбнулся.

– Точен, как гремлин в часах.

– Для судов построили пять каналов к морю. Легендарный архитектор…

Мы долго метались между мостами и лестницами, и к причалу вышли только к сумеркам.

Дядя первым поднялся на трап и, заскакав по палубе, весело заголосил:

– Свистать всех наверх!

– Я тута, капитан!

Поднявшись за Оливье, я обалдело уставился на боцмана. Он гордо сложил мускулистые руки на груди и жевал губу.

– Чего надо, макак в перьях? – напрягся дядя.

– Я предатель, – выдохнула летучая обезьяна.

Оливье прислонился спиной к мачте:

– Как сюда попал?

– Я привёл в замок отравителя. Команда отреклась от меня, – Чича опустил голову. – Чтобы смыть позор, я пошёл на штурм.

– Я так и думал, – зевнул дядя.

– Сдохнуть хотел! – горько вымолвил боцман. – В парус поймало. Ждал смерти, но гремлин пощадил. Теперь, как он, принадлежу кораблю и его капитану.

– Благородно, – проворчал Оливье. – Разберусь с тобой позже. Грузись в трюм и не высовывайся.

– Так точно.

Летучий обезьян опустив крылья, побрёл прочь, а я повернулся к дяде.

– Что лупишься, у нас с тобой дело. А ты! – Оливье махнул на архивариуса. – Вали за боцманом.

Мровкуб поклонился и припустил за Чичей.

– А перья настоящие или начарованные? Как говорил погонщик с летающих городов: «Мясо одно, только шкуры разные…».

Дядя обнял меня за плечо.

– Ты на макака не смотри. Они как мальки придонные, живут по-своему. Если потерял честь, складывай крылья и об землю! – он звонко стукнул кулаком по ладони.

– Зачем? – удивился я.

– Для них достоинство важнее жизни, – скривился Оливье.

– Без чести жить нельзя, – поддакнул Евлампий.

Дядя наклонился ко мне.

– Если тащиться за предрассудками, век будет недолог. А я хочу жить долго-долго, и не важно кого придётся утопить.

– Так нельзя, – возмутился голем.

– Ты считаешь? – наигранно захлопал глазами Оливье. – Скажи это Сычу.

– Причем здесь тайная канцелярия? – не понял я.

– Притом, по башке щитом! Видел его глаза?

– О чём вы? – уточнил Евлампий.

– Это тайна, – прошептал дядя. – Но я обещал открыть наследнику все секреты. Поэтому, только между нами.

Он крепче сжал моё плечо.

– Когда Сыч был студиозусом, его еще не звали Сыч. Не знаю его истинного имени. Он от него отрёкся.

– Почему? – не выдержал голем.

– По златому кочану! Из-за магии, конечно. Он учился перевоплощениям…

– Он волшебник? – удивился я.

– Нет! – проворчал Оливье. – Ярмарочный зазывала!

Я невольно залился румянцем. Глупо думать, что в тридцати мирах главой тайной канцелярии может стать блёклый.

Дядя выдержал паузу, недовольно зыркнув на меня:

– Решил блеснуть на выпускном балу и обернуться…

– Кем? – испугался я.

– Не трясись, – усмехнулся Оливье. – Ночным хищником, парящим на крыльях тьмы, но вмешалась женщина.

Я вздохнул.

– Да. Прекрасная половина всегда появляется вовремя, – поучительно заметил дядя. – Превращения магам недоступны! Сколько не пытались, толку во, – он раскрыл сжатый кулак, в котором ничего не было. – Но Сыч был слишком талантливым и чересчур честолюбивым. Самоубийственное сочетание, надо отметить. Он готовился…

– К этому нельзя подготовиться, – пробурчал Евлампий.

Дядя бросил на голема сердитый взгляд.

– У него почти выгорело, – добавил он. – Перекинулся наполовину, сил слишком много потратил, вот любимая и захотела помочь. Подпитать будущего главу тайной канцелярии.

Я снова вздохнул.

– Не влезь она, превратился бы… а может нет… Не все же беды от…

– Никогда, – заявил Евлампий. – Превращаться могут только оборотни.

– Стухни, замшелый! Без тебя все умные, – оборвал Оливье. – Произнесённое заклятье обратно в глотку не заткнёшь! Сыч обзавёлся совиным желудком и клювом с когтями. Стал видеть ночью и вертеть головой за спину. Лучшие врачеватели Благодатных земель три дня возвращали ему прежний облик, но так и не справились. Кое-что не переиначили. Не знаю насчёт желудка, глаза с когтями остались. Да и клюв у него здоровый! – дядя усмехнулся. – Так-то.

Голем покачал головой, но язык не распускал.

Дядя театрально вздохнул:

– За жёлтые буркалы Сычом и прозвали.

– А девушка? – напомнил я.

– Бросила, – оскалился Оливье.

Я поморщился.

– Не крючься. Я его спрашивал: «Хочешь покончить с собой?». Он ответил: «Что лучше с клювом жить, чем подыхать», – дядя загадочно прищурился, закрутив ус. – Наплюй на Сыча. Сегодня сбываются мечты. Давно ищешь путь в хранилище? – поддел он. – Идём!

– Сгораем от любопытства, – ответил голем и подмигнул мне.

Оливье ухмыльнулся и потащил меня в кабинет. А я думал о главе тайной канцелярии. Значит, и магам не везёт в любви.

– Как она могла так поступить? – не выдержал я.

Дядя покровительственно посмотрел на меня.

– Жалеешь Сыча? – спросил он. – Зря! Он бы тебя не пожалел, – и добавил, после того, как мы вошли. – Закрой дверь на защелку.

В дядиных покоях почти ничего не изменилось. Те же котелки над столом и таинственный шкаф с ухмыляющимся черепом и костями на двери. «Пожалеешь» прочитал я нацарапанную надпись и невольно сглотнул. На витраже по бушующим волнам реяла чёрная шхуна, а за штурвалом в зелёном камзоле, матроске и шляпе, грозно поглядывая одним глазом, застыл я.

– Будешь вылитый маэстро, – брякнул Оливье, сдвинул кресло и, скинув шляпу поскрёб череп.

– Как же она открывается? – шутливо спросил он.

– Никак, – рыкнула страшная зубастая рожа, проступившая на двери.

На меня таращились глаза-сучки, из-под которых вверх и вниз торчали обломанные острые ветки.

– Что это? – заикаясь, промычал я, позабыв про витраж.

– Охрана! – хохотнул дядя.

– «Домовой страж», – объяснил голем. – Полезешь перемелет…

– В фарш, – согласился Оливье.

Он нагнулся к пасти и что-то прошептал. Из деревянных зубов вырвался вздох сожаления. Рожа спряталась и дверь открылась внутрь. За ней уходила вниз винтовая лестница.

– Проходи, – насмешливо предложил дядя.

Я замотал головой.

– Чувствую наведённое заклятие «Полог отдохновения», – встрял голем.

– Чтоб тебя тухлым левиафаном накормили, – обиделся Оливье, – всё удовольствие испортил. Я пойду первым, ученик. Гляди под ноги, если шкура дорога. В хранилище ловушек больше, чем в гильдии Иллюзий.

– Да, учитель.

Дядя припустил по лестнице, а я след в след скакал за ним. Даже прижал руки к груди, чтоб не влезть куда не надо.

Тёмному сырому колодцу не было конца. Я уж боялся, что со всех сторон хлынет вода. Мы должны были пройти корабль насквозь и плыть ко дну долины.

– Где хранилище? – не выдержал я.

Вместо слов разнёсся жалкий писк, даже голем не расслышал. Лестница не кончалась, а колодец с каждой ступенью всё больше погружался во тьму.

Я прочистил горло и закричал со всех сил.

– Полундра!

Голем встрепенулся и заголосил:

– Полог отдохновения!

Оливье встряхнул головой и остановился.

– Задумался. Размечтался, – смутился он и закрутился на месте, размахивая рука.

Темнота наматывалась на него, пока в колодце не посветлело.

– Могли бы спускаться вечно, – объяснил голем.

Я сглотнул.

Лестница растворилась вслед за сумраком. Перед нами теряясь в тусклом свечении фонарей протянулся трюм. Почти такой же, как настоящий, только раз в десять длиннее и шире. Его от края до края перегораживали высокие старые шкафы с рассохшимися дверями. Между ними оставались узкие проходы, в которые я едва протиснусь боком. У стен выстроились гнилые бочки, накрытые сетями. Мешки, вёдра, бухты канатов, скрученные ковры с сундуками. Я зябко вздрогнул. Балки, перетянутые верёвками, протяжно скрипели. А за шкафами мигая бледными сполохами выделялся зелёный камень, изъеденный серыми, белыми и чёрными прожилками, закручивающимися в кольца.

– Чувствуй себя, как дома, – беззаботно проговорил дядя. – Скоро моя жизнь станет твоей!

– Постараюсь, – запинаясь, ответил я.

Дядя дотянул меня до диковинного камня. Вершина как шляпка гриба, а ножка как перевёрнутый бутон цветка.

– Зачем мы здесь? – заинтересовался Евлампий.

– Чтобы передать ученику знания! – провозгласил Оливье. – Удостоверимся, что он достоин такой чести?

– Как? – заволновался я.

– Через ритуал, – успокоил дядя. – Не дёргайся, тут не междумирье, никто не укусит. Клади руки на камень и повторяй за мной.

– Это что, объединяющий камень? – удивился Евлампий.

Дядя закивал.

– Что он объединяет? – запутался я.

– Жениха с невестой, – растолковал голем.

– Шутишь? – удивился я.

– Нет! Молодожёны приносят на нём клятву.

– Вот-вот, – поддержал Оливье. – Поклянись, что не предашь своего старого учителя.

Я с сомнением перевёл глаза. Не хотелось трогать гриб. Несмотря на мёртвую серость, в нём скрывалось жуткое подобие жизни. Как жениться, касаясь этого?

– Всю ночь здесь будем торчать? – расстроился дядя, улыбка сползла с его лица, а глаза беспокойно забегали. – Ужин пропустим!

– Без ритуала никак? – уточнил я.

– Ты мне не веришь? – обиделся Оливье.

Он завернул ус, сверля меня глазами.

– Я открыт и честен, – добавил он. – Ты мой ученик. Без ритуала в хранилище не войдёшь, «домовой страж» передавит тебя на сосиски. И корабль не подчинится, гремлин, знаешь ли, с кем попало не якшается.

– Но… – начал я.

– Мы должны закончить своё дело, – продолжил за меня голем.

– Спустить флаг, – сдался Оливье. – После ритуала я отдам символ свободы.

Я кивнул, а голем ободряюще похлопал меня по шее.

– Победили, – прошептал он так, чтобы не слышал дядя.

Я положил руки на гриб.

– Повторяй за мной! – торжественно молвил Оливье. – Посвящаю свою жизнь хранению вкуса.

Я так и сказал.

– Клянусь хранить знания и умения, переданные учителем. Обогащать их! – продолжил дядя. – Беру в свидетели своего учителя и присутствующих духов, клянусь не раскрывать полученных знаний. Ставлю свою жизнь, свой дух и всё, чем являюсь, на службу искусству вкуса!

Я повторил. Гриб запульсировал, отвечая на каждое слово и разгораясь малахитовым огнём.

– Неправильный объединяющий камень, – пробормотал голем.

– Соединяю свою жизнь и дух с духом учителя!

Гриб под ладонями потеплел.

– Мы станем неразделимы! Его жизнь – моя жизнь. Его дух – мой дух! – бубнил Оливье.

Я замялся. Камень размягчился и пальцы проваливались в шапку гриба, липли и чесались.

– Повторяй! – приказал дядя.

Но я хотел только оторвать руки от объединяющего камня. Тянул, тянул, но ладони будто приклеились к грибу.

– Непредвиденная магическая активность! Высокий всплеск отрицательной энергии! – панически закричал Евлампий.

– Повторяй за мной! – не обращая внимания на голема, велел Оливье.

– Не хочу! – заорал я.

– Повторяй, ученик.

– Нет.

– Ты не оставляешь мне выбора! – рявкнул дядя.

– Что вы творите! – завопил голем, переходя в боевую форму.

Я дёргался, но руки вросли в шляпку гриба.

Оливье вытянул чёрный платок и набросил на Евлампия. Заскакали россыпи искр. Голем дико взвыл и больше не двигался.

– Надоел, – прохрипел дядя и приставил мне саблю к горлу. – Не будешь повторять, отрежу башку, – предупредил он.

Я всхлипнул.

– Мы неразделимы! Его жизнь, моя жизнь. Его дух, мой дух! На веки вечные! Его дух и тело!

Я повторил.

– Нас разделяет одно слово. Когда учитель позовет «Волчонка», я уйду в междумирье, а он станет мною.

Я сказал всё до последнего слова.

– Видишь! – обрадовался дядя. – Как оленя в тесте приготовить! А ты боялся!

– Что-то сссо мннной? – еле выговаривая слова, из-за бившей дрожи, спросил я.

– Сущая ерунда, – ощерился Оливье. – Забрал твоё тело! Я хранитель вкуса, крысёныш! Я бессмертный дух! Ты уничтожил мою репутацию. Я не приготовлю даже жалкого супа в моряцком притоне. Ты осквернил мою оболочку, и за это, я заберу твою!

– А как же я? Мой дух? – завизжал я.

– Будет вечно бродить в междумирье среди других теней! – пожал он плечами. – Ты виноват, что я остался без ремесла. Предупреждал, что за всё придется платить, и ты заплатишь, – он спрятал саблю в ножны и равнодушно глянул на меня. – Не огорчайся, твоё тело послужит тридцати мирам.

Я захлюпал носом.

– Да будь ты оборотнем, а не беременной феей! – брезгливо бросил дядя. – Сто лет, а до чего вы докатились! Всё вернётся туда откуда началось, попадёшь в междумирье и когда-нибудь снова провалишься внутрь источника магии! Радуйся! Никаких мучительных превращений. Тишина и вечный покой. Побудь пока здесь, подумай о жизни, а я передохну, – он хлопнул меня по плечу. – Завтра ответственный день.