Тридцать один. Часть I. Ученик

– А кого это волнует! – взъерепенился Евлампий.

Я вздохнул. Кого бы это ни взволновало, крайним опять буду я.

– Как говорило Трутанхеймское приведение: «Я могу быть незаметным», – пообещал архивариус.

Тут уж я сомневался, но голем снова меня перебил.

– Какие хлопоты? – удивился он. – Ты так помог, а твои знания, помогут ещё больше.

– Как говаривал хранитель мести: «Всегда к вашим услугам».

Я покачал головой и, повернувшись, поднял из горшка монету. Она весила, как десять обычных.

– Не стой столбом! – поторопил Евлампий.

Я скривился, но шаг сделал. Спорить некогда. Меня потащило сквозь радужное сияние. Мимо пролетело перевёрнутое дерево, все ещё неподвижный силуэт Душегуба, одуванчиковое поле и заросли кустов. Я еле втянул плотный воздух. Та ещё хохма – оборотень не от ошейника задохнулся.

– Иди! – приказал Евлампий.

Я шагнул ещё. Перед глазами мелькнули цветочные поля с феями сборщиками нектара, а за ними, как прицепленное унеслось голубое небо, и я застрял посреди звезд. Испугавшись, я засеменил так, что радуга помчалась не хуже волшебной брусчатки. Я пискнуть не успел, как свалился с неё в густую пыль.

– Добро пожаловать в Благодатные земли! Ты что-то не торопился? – прищурился, будто целясь в меня, Оливье.

Я валялся у его ног. Футляр мастера Правши выпал из-под рубахи и нагло мозолил глаза.

– Вот так-так! – недобро протянул дядя.

Я боялся говорить, чтобы всё окончательно не испортить.

– Язык прикусил? – осведомился он.

– Слишком разогнался, – ответил вместо меня Евлампий.

– Что за футляр, крысёныш? – поджав губы, допытывался Оливье.

– Е-д-да д-ля-ля наслаждения, – еле выговорил я.

– Правша? – удивился дядя. – Из норы Душегубчика?

Он подхватил футляр и усмехнулся.

– Опасная вещичка, с двумя левыми лапами, ей лучше не орудовать, – по его лицу пробежала лукавая улыбка. – Побудет у меня.

Заглянув в футляр и цокнув языком, Оливье убрал его в бездонную сумку. Раздался писк.

– Как не вовремя, – расстроился дядя.

– Что случилось? – кротко спросил Евлампий.

– Пора вносить абонентскую плату за сумку. Год прошел, а я и не заметил.

Странно, что голем не возмутился. Я ожидал пламенной речи о том, что сокровища известного мастера должны увидеть во всех мирах. Теперь, когда его заграбастал дядя, футляр не увидит никто. Даже я. Но голем от чего-то промолчал.

Всё ещё лежа в пыли, я поднес к лицу руку и раскрыл ладонь. Пусто! Монета испарилась. Я обиженно посмотрел на радугу. Отсюда она не выглядела яркой. Скорее блёклой, даже прозрачной.

– После перехода монета исчезает, – пояснил Евлампий.

Я вздохнул и встал. Во все стороны тянулась безжизненная равнина, засыпанная ворохами жирной пыли. Ни куста, ни травинки. Только серо-желтое море до самого горизонта.

– Чего вёсла сушим? Нам ещё до Благограда грести! – гаркнул Оливье. – Руки в ноги.

Я кивнул, как скажете, учитель. В Благоград, так в Благоград. Какая разница?

Дядя, жестом фокусника, достал из бездонной сумки бумажный сверток и потянул за торчащую снизу ниточку. Хлопнуло, выкинув кверху синюю звезду. Помигав, она взорвалась фейерверком и растаяла без следа.

– Карету мне… – пропел Оливье и покосившись на меня, грозно предупредил. –Даже не спрашивай, что это!

Я кивнул и повернулся к голему.

– Что такое абонентская плата?

– Всё, что кладешь в бездонную сумку, хранится в специальной ячейке всемирного банка. Плата за обслуживание ячейки вносится раз в год, – будто по бумажке прочил Евлампий.

– А как оно в ячейку попадает? – прицепился я.

– Тайна! Банк не распространяется. Ходят слухи, что замешаны гремлины.

Я вздохнул, поправляя рубаху. Что-то кольнуло меня в плечо. Вздрогнув, я залез за отворот рубахи и вынул жёлтое перо. Подписка. Совсем забыл о ней.

– Чича меня убьет, – пробормотал я.

– Когда возвратимся на корабль, ты её отдашь, – предупредил голем.

Я кивнул. Ещё бы, но пока она у меня, взгляну одним глазком. Я взмахнул пером, и появились жёлтые буквы.

Великий повар проклинает куском торта!

Правители тридцати миров приносят соболезнования королевской династии Изумрудного острова. Известный мастер Оливье заколдовал короля Дарвина. До сих пор, ни одному магу не удалось вернуть монарху подвижность и дар речи. Император навсегда запретил мастеру Оливье заниматься кулинарным ремеслом. Звание величайшего повара свободно!

Я вздохнул и пристыженно глянул на дядю. Он шагал по пыли, задрав подбородок до небес. Жаль, что так вышло, я же взаправду не хотел его подставлять. Еще раз встряхнув подписку, я прочитал:

Переселение продолжается!

В миры бронепояса, больше всего пострадавшие от вторжения поглотителей, продолжают пребывать всё новые и новые корабли. Недальновидные «не освещенные источником магии» бросают насиженные земли, чтобы попытать счастья в Благограде и Семисвете. Влиятельные семьи волшебного мира, как могут пытаются им помочь, скупая, пусть и за не большие деньги, их брошенные дома…

Я потряс головой. Понапишут галиматьи, башку сломаешь, и снова взмахнул пером.

Загадка вкуса!

Новый мастер покоряет тридцать миров. Он ещё не представлен высшему свету, но его запеканка Ля Ра Фейри наделала не мало шума. А троллево колено вызвало фурор на Императорском приёме в Черногорске. Кто он? Что мы знаем о нём? Только имя его поверженного наставника…

Я не успел дочитать.

– Что копошишься! – закричал Оливье. – Скучно идти, ща меня понесёшь!

Я встряхнул перо и спрятал под рубаху.

Мы не успели отойти от радуги, когда из сияния выпал архивариус. На его губах блуждала блаженная улыбка.

– Как говорил хранитель войны: «Как сказочно прекрасен мир!» – воскликнул он. – Сто лет в архиве прошли даром, я и не представлял, насколько он восхитителен.

– Так и знал, что увяжется, – проворчал Оливье. – Ещё раз брякнешь про хранителей, – повысив голос, предупредил он. – Якорь в бороду вплету!

Тридцать Первый Мровкуб спрятал улыбку и опустил глаза. Дядя, не оглядываясь, устремился вперёд. А я, призывно махнув архивариусу рукой, последовал за ним.

В бесконечной пустоши стали попадаться прогалины с редкими клоками пожелтевшей травы. Пыль неожиданными вихрями взметалась вверх, и так же внезапно опадала. Не очень похоже на Благодатные земли.

– До начала мировой войны, – шепотом поведал Тридцать Первый Мровкуб. – Тут благоухали сады, – он словно читал мои мысли. – Поглотители выпили из Благодатных земель всю магическую энергию.

– Прискорбно, – поддержал голем. – Дорасскажи свою историю.

– Чью? – удивился архивариус и хлопнул себя по боку. – После сотни лет взаперти, меня даже пыль приводит в восторг, – он пожевал губу. – Как говорил один поглотитель: «Чтобы ничего не переврать, начну с момента сотворения».

– Ты помнишь, как тебя создали? – удивился Евлампий.

– Только архив, – заморгал Мровкуб. – Его сотворили в пещере под королевским замком Семисвета.

– В Семисвете не бывал, – вставил голем.

– О, прекрасный мир. Меньше других пострадал от поглотителей, так что, почти такой, как до войны. Бескрайнее море и свежий ветер сами по себе волшебство!

Скрипящая под ногами пыль, сушь и духота с лихвой доказывали его слова.

– Я всего лишь хранил знания, – продолжал архивариус. – Но со временем их стало так много, что я создал гомункула. Назвал Мровкубом. Мров-куб. Если читать наоборот – книжный червь, – архивариус улыбнулся. – Он делал то, чего не успевал я. Знания росли, я создавал новых гомункулов. Как говорил первый волшебник: «Сначала было интересно». Но когда я собрал всё, что осталось после войны, стало скучно.

– Перемена мест убивает скуку, – мудро изрёк голем.

– Я тоже так решил! – обрадовался Тридцать Первый Мровкуб. – Я знал всё, но ничего не видел. Я решил оставить архив и отправиться в путешествие.

– Во всех мирах были? – полюбопытствовал я.

– Что вы, юноша, нет. Мне запретили покидать пещеру. Как говорил гном Дагар: «Я слишком ценен, чтобы подвергать себя опасности».

Оливье обернулся, с интересом посмотрев на архивариуса.

– Мешаю? – вежливо уточнил тот.

Дядя покачал головой, но шагал уже не так прытко, прислушиваясь.

– Как я говорил, гомункулам начали сниться сны.

– Не может быть! – воскликнул Евлампий.

– Как говорят в гильдии Иллюзий: «Возможно всё!». Я вижу то же, что и гомункулы. Им снились сны. Поначалу безобидные фантазии, а потом тот самый кошмар. У них появились страшные раны.

– Потрясающе! Необычайно! – поразился голем.

– Пугающе! – закончил вместо Евлампия архивариус. – Я перерыл архив, и раскопал, что до появления магов…

– Чародеи были всегда! – провозгласил голем.

– Всегда! – не так уверенно, подтвердил я.

– Нет-нет. До магов были шаманы!

– Никогда не слышал о шаманах! – раздраженно сказал голем.

Я вжал голову в плечи. Опять он. Его вонючая задымлённая хижина и морщинистые руки с чёрными ногтями преследуют меня даже в другом мире. Его скрипучие слова: «Властелин освободится от проклятия, когда предатель отдаст магическую силу, ненавистник подарит смелость, а наставник откроет истину», всегда со мной.

– Может их уже и не осталось! – согласился архивариус, мотнув бородой. – Но один ещё точно есть. Шаман приходил ко мне. Каждую ночь погибал гомункул, а мне снился старик в шубе приказывающий идти на Изумрудный остров. Когда остался единственный Тридцать Первый Мровкуб, я сдался. Ничего не сказав хозяевам, я открыл портал и отправил выжившего гомункула в мир летучих обезьян. Дальше вы знаете!

– Тяжело без помощников? – не к месту спросил я.

– Ращу новых.

– Неважно! – вскрикнул голем.

– Если всё это правда, нас ждут большие неприятности, – посерьёзнел Оливье.

– Почему это? – бросился в бой Евлампий.

– Потому, что хозяева будут искать, куда делся их гомункул.

Голем фыркнул, а я подумал, что дядя прав. Если пресловутый магистрат существует, страшно представить, что нас ожидает.

– Вы правы, они захотят вернуть гомункула. Но пока я в архиве и выполняю свою работу, они ничего не знают! – пообещал архивариус.

– Тяжело быть в двух местах одновременно…

Дядя резко остановился, перегородив нам дорогу.

– Как началась мировая война? – потребовал он, уставившись Мровкубу в глаза.

– Бессмыслица! – взвился Евлампий. – Об этом знают все!

– Бессмыслица – твоя жизнь, – бросил Оливье, не глядя в сторону голема, а продолжая в упор рассматривать архивариуса. – Если ты тот, за кого себя выдаешь, то знаешь!

– Начало войны известно самому бестолковому студиозусу в тридцати миров, – проворчал голем.

– Нельзя говорить об этом в присутствии юноши? – заюлил Мровкуб.

– Заклятье не позволит, даже если захочу, – кашлянув в рукав, оборвал дядя. – Скажи одно слово. Я пойму!

– Мировая война началась с восстания, – пробормотал Мровкуб и опустил глаза.

Оливье кивнул.

– Это не значит, что я тебе верю, – сказал он и пошёл дальше.

– Какое восстание? О чём вы? – загалдел Евлампий.

– Объясните, – не так уверенно, как он, попросил я.

– В другой раз, – пообещал архивариус, не поднимая глаз.

Мы догнали дядю. Голем требовал объяснений, но Мровкуб сосредоточенно молчал. Когда я уже не ожидал никакого ответа, он тихо произнес:

– Как говорил один архивариус: «Историю пишут победители!». Нельзя сказать часть правды, а говорить всё, что знаю, я боюсь.

– Нелепые оправдания! – разозлился голем.

– Слова – это оружие, – ответил архивариус. – Как говорят чернокнижники: «Не позволяй необдуманным речам разрушить твою жизнь».

Голем заскрипел камнями, но промолчал.

– Приплыли! – оборвал наши препирательства Оливье.

Среди пылевого моря, я не сразу различил дорогу. Только мчащая во весь опор карета, поднимая тучу пылищи, обнажала неровную каменную колею. Такой чудно́й повозки, я ещё не видел. Понятно, что лошади ни к чему, если есть магия, но колеса могли бы и оставить.

– Заклинатик! – завизжал архивариус.

– Нет – гвардейский бобик, – урезонил Оливье. – Ты значит ещё и фанат! Архив-болельщик! Запхни свой восторг поглубже, иначе я тебе все страницы повыдергаю? Мы итак шуму наделали, припёрлись верхом на радуге, да с фейерверком.

Мровкуб ухватился за бороду и заткнул ею рот, выпучив глаза.

– Нас арестуют? – совсем струсил я.

– Закон нарушать нель…

– Как пить дать, а твоего голема пустят на фундамент нужника, чтоб поддувало реже отворял, – рявкнул дядя.

Карета подлетела к нам, обдав волной пыли. Не знаю заклинатик или бобик, вблизи деревянный ящик с окошками. Две синие полосы по серому борту и резные фонари на лапах-канделябрах по углам. Да герб, фруктовое дерево с короной, перевитое искрящимися молниями и травой с длинными белыми рисинами.

– Тишина на палубе, докладываю я, – наказал Оливье.

Мы переглянулись.

Борт с гербом с предупредительным скрежетом отъехал в сторону, и из кареты высунулись двое гвардейцев в серых камзолах. На солнце заблестели золотые кокарды на колпаках, а в загребущих пальцах заиграли увесистые чёрные дубинки.

– Построиться! – проревел круглолицый гвардеец с раскрасневшимся лицом.

Из-под полей колпака стекали бисеринки пота. Хрустнув спиной, он вывалился в пыль и закряхтев, перекатывался с ноги на ногу, стуча по ладони дубинкой.

Мы послушно вытянулись в шеренгу во главе с Оливье.

Второй гвардеец, со скучным вдавленным лицом и острыми глазами, прошёл мимо и застыл за нашими спинами.

– Чё приперлись? – заорал круглолицый, вперившись в дядю.

– Упали с радуги! – в тон ему завопил Оливье, выпрямляясь.

Я затравленно оглянулся. Бледные полосы, ещё висели над пустошью, подтверждая наше преступное проникновение в Благодатные земли.

– С какой целью упали?

– Всемирный банк!

Гвардеец, переставив толстые кривые ноги, подкатил вплотную, пристально всматриваясь в единственный дядин глаз:

– Грабить?

– Завещание составлять! – вздохнул Оливье. – Моя карьера погибла, – печально добавил он.

– Он говорит правду! – зачем-то добавил голем.

– Все там будем. В повозку! – приказал круглолицый.

– За что? – возмутился Евлампий.

– Цвет неба своей радугой испортили!

Второй гвардеец со вдавленным лицом и острыми глазами подтолкнул Оливье в спину. Дядя, продолжая улыбаться и корчить гримасы, поднял руки.

– Сдаюсь! – заорал он, маршируя на месте.

От его безумной весёлости было ещё страшнее.

– Жуткая карета, – пробормотал я, косясь на маленькие окошки в борту.

– Она проклятая, – прошептал архивариус. – Могущественный чародей тренировался перед гонками, а когда его оштрафовали за лихую езду, в ярости проклял кареты, сказал: «Чтобы поганые колёса никогда не оскверняли землю и ни одно живое существо не тянуло повозки», – он покачал головой. – Сбылось, по сей день развеять не могут. Зато из них получились превосходные заклинатики.

– Разговорчики! – рявкнул круглолицый.

Оливье влез в карету и развалился на деревянной скамье. Я сел к окну, а рядом притулился архивариус. Гвардейцы, не сводя с нас сердитых глаз, устроились напротив. Круглолицый стукнул по крыше, и борт, скрипя, заехал на место.

Я сглотнул, в полутьме на полу хищно блеснули цепи с застёжками для рук и ног.

Карета дёрнулась и за окошком поднялись клубы пыли. Кандалы тоскливо брякнули и, под их унылый перезвон мимо поползла убогая пустошь.

Мы с архивариусом и Евлампием напряженно молчали, не решаясь открывать рты при гвардейцах. Дядя, беспечно улыбаясь, насвистывал пиратский вальс: бу-бу-бу-бу-бу, бу-бу-бу-бу-бу.

От равномерного покачивания и усталости, я начал клевать носом.

– Потрясающе! – пробормотал архивариус.

Я почти задавил любопытство, но несносный голем дёрнул за цепочку и глаза открылись сами собой.

– Смотри-смотри! – скандировал он.

– Тихо! – возмутился круглолицый гвардеец, но больше для порядка.

Чувствовалось, что он доволен, как поражены чужемирцы. Тогда и я не смог сдержаться и взглянул в окошко. Дорога поднималась на холм, поросший вялой бесцветной травой.

– Выгляни! – скомандовал Евлампий.

Склонив голову набок, я сунулся в окно. От бьющего в лицо ветра слезились глаза, но пробирало даже через мерцающую пелену. На вершине взгорья, к которому поднималась карета, дымила тысячами труб стоглавая башня. Она вырастала из платформы с витой балюстрадой и тяжело опиралась на четыре колонны, подозрительно смахивающие на драконьи лапы. К каждой башне липли балконы и обвивали галереи с витражами. Крутились мельничные колёса, разбрызгивая фонтаны разноцветной пены. Змеились желоба и ржавые трубы со сверкающими колдовскими рунами. Открытые переходы, каскады с бойницами и длинные извилистые анфилады с лестницами и мостами лопались от толп чародеев в разноцветных мантиях. А над крышами башен висел, перемешиваясь из розового в голубой, густой жирный дым.

– Благоградскую гильдию алхимиков выперли сюда возмущенные гарью и вонью горожане. Как сказал глава гильдии: «Простакам нет дела до истины». Представить не мог, что увижу её своими глазами, – архивариус вытер слёзы грязным рукавом.

Мы влетели под башни алхимиков и выскочили между колонн к Благограду. Столица королевства захватила гигантскую долину между холмов. Огромные платформы поднимались из воды на толстых каменных ногах, заставленные яркими многоэтажными домами с покатыми крышами. Между ними петляли пёстрые улочки с шатрами и лавками, садами и парками. К солнцу тянулись могучие статуи в колпаках и, похожие, на мраморные деревья с перевитыми ветвями, арки. Между платформами, соперничая числом каменных левиафанов, кракенов и морских змеев, переплелись мосты и акведуки. А среди них висели бесчисленные водяные поля.

– Благоградский рис-сырец, – шепнул архивариус. – Растёт только здесь. Из него готовят…

– Ух приготовлю! – радостно подтвердил Оливье.

– Угомонись! – рыкнул круглолицый.

Я склонился перед окошком. В центре Благограда высился гигантский шар. В небо упирался купол, увенчанный кристаллами фонтана с переливающимися струями. Вода десятками водопадов сбегала по сверкающим граням и срывалась с платформы.

– Во время вечернего прилива, – забурчал архивариус, – вода из подземных источников заливает долину под платформы, а утром сходит.

Мы проскочили треугольные воротами украшенные золотыми ростками и жемчужными семенами риса-сырца и собрав три моста, начали взбираться на огромную башню, занимавшую всю платформу. Узкая дорога обвивала её, карабкаясь над головокружительной бездной с блестящей на дне водой.

– Объясните, куда нас везут? – не выдержал голем.

– В тайную канцелярию, – скривив губы, выплюнул круглолицый.

Его толстые щёки вздрогнули от ядовитой улыбки.

– В чём нас обвиняют? – распалился Евлампий.

За окошками стемнело. Карета въехала в ворота и замерла, нетерпеливо трясясь на месте. Гвардеец неприязненно взглянул исподлобья:

– У Сыча стребуешь.

По бортам заскребли железные крюки на толстых цепях. Заскрипел механизм, карета качнулась и за окнами замелькали каменные стены. Нас опускали в колодец.

– Кто такой Сыч? – прошептал я на ухо архивариусу.

Мровкуб пожал плечами. Зато гвардеец, пригвоздив меня взглядом, расплылся в усмешке и прижал палец к губам.

Я замолчал. Томительно ползли секунды, подгоняемые визгом механизма и трагическим бряцаньем цепей. Когда карета вздрогнула от удара об землю, я так изъерзался, что чуть первым не выскочил наружу. Борт отъехал, но Оливье пхнул меня обратно, и, меланхолично потянувшись, первым спрыгнул на каменный пол.

– По одному! – скомандовал круглолицый, кивая на тёмный узкий коридор.

Я согнулся, боясь стукнуться головой о низкий потолок, и так и брёл, щурясь под ноги и считая шаги, пока не натолкнулся на остановившегося дядю. Выглянув из-за его плеча, я захлебнулся испуганным криком. Всегда боялся попасть в пыточную, а как известно, чего боишься, то тебя и настигает. Длинный, почерневший от смрада факелов, подвал долго насмехался протяжным эхом и погрузился в зловещую тишину. Потрескавшиеся кирпичные стены ощерились зубастыми пилами, кривыми ножами и топорами палачей. У них, кособочась, будто приготовившись к броску, застыли багровые от пятен столы. Над свободным от кривоногих стульев с гвоздями, железных шкафов, раскрывших смертоносные объятия и растяжек с ещё влажными от ужаса жертв ремнями, проходом свисали ржавые крючья и решётки с шипами.

Сглотнув, я попятился, но дверь, безжалостно хлопнув, закрылась, заскрежетав задвигаемым засовом.

– Проходите, гости дорогие! Кто бывал, тот не задержится, остальные вспомнят худшее!

В дальнем тёмном углу за прожжённым оплывшими свечами столом, склонилась над заскорузлыми бумагами, седая, коротко остриженная голова.

Подталкиваемый архивариусом, я засеменил по хрустящему полу. Под ногами скрипели грязные опилки, смердевшие гнилью и кровью. У меня даже закружилась голова. А от вкрадчивого, холодного и липкого голоса оледенела спина.

На столе, едва не касаясь свечей, мелькали пёстрые игральные карты. Скрюченные белые пальцы с длинными жёлтыми ногтями, ловко переворачивали их рубашкой вниз, накидывая одну на другую. Когда, пиковый туз упал на червовую шестёрку, картинка ожила, из-за щита выскользнула драконья башка и сцапала одно из пурпурных сердец. С соседней бубны спрыгнул рыцарь в тяжелых доспехах и рубанул алебардой по чешуйчатой шее. За ним бросились крестовые стражники с мечами и в глазах совсем зарябило.

– Спасибо на добром слове, и тебе зелий от хвори в достатке! – ответил Оливье.

Седой распрямился, уставив на нас немигающие жёлтые глаза. Карты замерли и закрутились на месте, замелькали драконы, клинки и пышные платья.

– Принесла вас радуга в недобрый час! Поди разберись кто наследник, кто предатель! Виноваты все. Особенно враги и шпионы.

Его взгляд остановился на мне.

– Лет пятьдесят не слышал оборотня, – обронил он, обращаясь к самому себе. – Должен представиться. Гости редкие…

Приподнявшись, всё также крючась и вжимая голову, он сообщил:

– Глава тайной канцелярии, Сыч!

– Очень приятно! – отвесив шутливый поклон, пропел дядя. – Давно не виделись, пешая чайка!

Я тоже хотел сказать, как меня зовут, но не смог. Жёлтые глаза завораживали, а от сырого подвала простудилось и умерло самообладание. Я едва держался на ногах, а себя в руках.

– Не тужьтесь, – разрешил Сыч, нахохлившись за столом. – Оборотень Люсьен Носовский, широко известный ученик запрещённого мастера Оливье. Газеты изрыгают тонны комплиментов! – уголки его тонких губ слегка поднялись. – В заговорах, пока не отличился. Дышите вонью свободы, – он приоткрыл рот, вытягивая из ящика стола лакированную красную папку и кидая поверх карт. – А Мастер Оливье насладится ароматом казематов!

Глава тайной канцелярии удивленно вылупил глаза.

– Ароматом казематов? – повторил он. – Казематов ароматом!

Воззрившись на дядю, он сдавленно сглотнул, будто что-то застряло в горле, и, скривившись, склонился к папке. По-моему, все сумасшедшие садисты без ума от рифм. Это пугает посильнее пыточных механизмов.

– Обезьяны изумрудные пока не подали в мировой розыск, но радуга…

– Такая полосатая? – беспечно уточнил дядя.

– Семицветная, – любезно подтвердил Сыч, – запрещена! Бесстыжий Константин подговорил?

– Кто? – перекосило Оливье.

– Брат покойного короля. Не знал? – глава тайной канцелярии вытянул шею, прищурив один глаз. – Изворачиваешься?

– Теряю терпение, – расстроился дядя.

– Зря, – насупился глава тайной канцелярии, втягивая шею в плечи. – Император велит считать защитницу и Константина союзниками!

– Чего?

– Они изменники! – холодно сказал Сыч.

– Хорош тролля валять! – не выдержал Оливье.

– Посажу!

– Что, пустозвон пернатый! – взревел дядя. – Решил отвертеться от спора?

– Спорили праведники, где совесть хоронить, – расстроился глава тайной канцелярии. – Окститесь, задержанный.

– Не выйдет! – закричал Оливье, наступая на Сыча. – Я создал для тебя Семисветское жаркое под лимонно-чесночным соусом. Ты бурчал, что сам бы поставил мешок риса-сырца тому, кто откроет луч радужного моста. Бурчал?

– Пожалуй, – вяло согласился Сыч. – Константин ещё сидел на троне…

– Я словил тебя на слове, – перебил дядя. – Мы завязали узел благородного спора и ударили по рукам! Так? – не отставал он, нависая над столом.

– Вроде.

– Ага! – взревел дядя и протянул руку.

Сыч моргнул и нехотя подал свою. На ладонях вспыхнули синие нити, закрутились, заплелись в верёвку и связали руки у запястий.

– То-то же, – кивнул Оливье. – Гони мешок?

Глава тайной канцелярии поджал к груди скрюченный кулак и злобно заклекотал, раздражённо вертя подбородком.