Различные миры моей души. Том 3. Сборник повестей

– А сами вы что об этом думаете? – спросила я. Меня очень заинтриговало мнение человека непредвзятого.

– Господь, конечно, творит чудеса, – серьёзно сказал он. – Но я не думаю, что он будет переносить людей во времени. Однако, если бы я поверил в такую возможность, я бы без сомнений сказал, что этот молодой человек тот, за кого себя выдаёт. Я должен верить в провидение божие, но…

– Но вы человек своего рационального века, – докончила я.

Он мрачно посмотрел на меня.

– Я не знаю, что думать, – сказал он. – Возможно, это просто несчастный человек, глубоко поверивший в свою выдумку.

– Сумасшедший, – уточнила я.

– Душевнобольной, – ответил он.

И пока я раздумывала над его уклончивым ответом, он двинулся по коридору мимо меня. Я не стала его удерживать. Смысла к нему приставать с дальнейшими расспросами не было.

Очнувшись, я направилась к выходу. В дверях я столкнулась с пожилым сеньором, буквально сошедшим со знаменитого плаката Альберта Эйнштейна: буйная копна седых волос, огромная щётка пока ещё тёмных усов и рассеянный взгляд тёмных глаз. По его потёртому пиджаку были рассыпаны крошки табака, в руках он держал небольшую трубку. Пальцы, нервно сжимавшие её, были в пятнах мела, чернил и какой-то серой пыли. Я поднапрягла память и вспомнила, что старичок-врач говорил о своём друге, увлекавшемся историей. Видимо, это был он.

Чуть не сбив меня с ног, он начал многословно извиняться передо мной. Хотя, я видела, что его мысли витают где-то далеко. Исполнив дурацкий танец, пропуская друг друга, он, наконец, поднял на меня проницательные глаза. Видимо, такое упрямое препятствие, как я, всё же заставило его вернуться на грешную землю в нынешнее время от туда, где он был.

– Вы кто? – резко спросил он.

Я было хотела ответить какой-нибудь грубостью на его вопрос, но мне пришло в голову, что он ещё не до конца осознал, где он. Я неприязненно посмотрела на него и, едва сдерживаясь, ответила:

– Анн-Мари Лундквист, – и прикусила язык, чтобы не брякнуть какую-нибудь резкость.

Он внимательно посмотрел на меня и, опомнившись, стал снова извиняться.

– Простите мне стариковскую рассеянность, – говорил он. Его речь была быстрой, а акцент и вовсе сбивал с толку. Пытаясь понять его речь, я нахмурилась. Он спохватился и перешёл на английский. – Всю свою жизнь я ждал чего-то необычного. И, когда уже ждать перестал, оно само меня нашло. Чего удивляться, что я несколько выбит из колеи…

– Необычное? – переспросила я.

– Конечно! – Лицо «Эйнштейна» расцвело. – О, простите, я не представился – Джошуа Гойхбург, профессор истории в отставке. – Он хитровато улыбнулся. – В данный момент преподаю в местной школе.

– Если с моей стороны не покажется вам грубостью, скажите, что профессор делает в заштатном городишке в должности обычного учителя, когда мог бы преподавать на кафедре в каком-нибудь университете в столице? – как могла вежливо спросила я. Хотя, мне очень хотелось спросить прямо: какого чёрта? И что он делает в больнице у полоумного клоуна?

«Эйнштейн» внимательно меня посмотрел. Его весёлость сменилась грустью.

– Простите, сеньора, но я не расслышал вашего имени. – Я повторила. – Так вот, сеньора, академический мир историков – это такой же жестокий и беспринципный, как мир политики. Если какой-то факт не укладывается в уже устоявшуюся незыблемую теорию, он отметается, объявляется фальшивкой и предается забвению. А человек, придерживающийся взглядов, идущих вразрез с догмой, становится изгоем. Его имя подвергается осмеянию, обструкции и как учёный он становится мёртвым. Что вам известно об альтернативной истории? – спросил он, нежно беря меня под локоток и разворачивая за собой. Не знаю, что на меня нашло, но я позволила этому неряшливому «Эйнштейну» повести себя за собой.

– Альтернативная история? – Я вежливо вытащила свой локоть из пальцев профессора. – Нет. А что это? – Ну вот. Мало мне было простой истории, так на меня упала ещё и альтернативная…

– Гм, – «Эйнштейн» был явно в замешательстве: как первокласснику объяснить теорию струн? – Вот вам пример, – оживился он. – Со времён Дарвина незыблемой считается теория эволюции: от простого к сложному. Но многими учёными по всему миру найдено множество артефактов, которые заставляют сомневаться: пулевые ранения в черепах и лопатках в то время, когда человек ещё огня боялся, не то, чтобы создать огнестрельное оружие. Следы обуви в слоях отложений времён динозавров, золотые украшения, аккумуляторы в глиняных банках… А мегалиты? Изысканнейшая и монументальная архитектура из многотонных каменных блоков, созданная в то время, когда человек ещё в пещерах жил и не умел обрабатывать камешек даже для копья или стрелы. А следы радиоактивного излучения в Мохенджо-Даро, которые относят к доисторическим временам? А рисунки, на которых люди охотятся на динозавров? А письменность, пусть и примитивная, тех времён, когда обезьяны ещё не слезли с деревьев?

Видя моё ошеломление, «Эйнштейн» замолчал, переводя дух.

– Словом, если вы идёте против догмы, вы как учёный мертвец. В религии сжигали на кострах. А историков в наше время осмеивают и забывают. Я устал бороться. И на склоне лет решил вернуться на родину. Но сидеть без дела я не могу. Поэтому преподаю, считаясь у местных школьников чудаком.

За разговором мы подошли к какому-то кафе и я не заметила как, но уже держала в руках кружку с кофе. Только сделав глоток, я поняла, что пью, и отставила чашку – не люблю кофе. И не понимаю вселенской одержимости пить этот нелепый напиток. Я люблю чай. Но чтобы не обижать этого чудака, я понемногу отпивала из кружки, стараясь не морщиться.

– Когда-то давно, – мечтательно говорил мой собеседник, – я был молод и глуп. И считал, что мир должен знать правду. Однако, став старше, я понял, что всему миру правда не нужна, она просто ему не интересна. Заинтересовать его может только сенсация. И чем грязнее и лживее, тем дольше она будет этот интерес держать. Особенно, если периодически подкидывать «свежие» гадости. А академическому миру правда, если она идёт вразрез с их взглядами, вредна. Даже опасна. Ибо получается, что вся их слава, награды, гранты, да и сама жизнь – это ложь, прожитая впустую. А это непросто пережить, если считаешь себя столпом науки. И вот, совсем скоро сочетание «профессор Гойхбург» стало вызывать кривые улыбки и шепотки за спиной, насмешки, как и сочетание «барон Мюнхгаузен». Мне не были суждены лавры ни Картера, ни Шлимана. К тому же, моя жена заболела, и мне стало не до мировых проблем с историей. Мы переехали сюда, подальше от склок старых маразматиков с манией величия. Год назад моя жена умерла. И куда бы я поехал? – Он вздохнул. – Нет, я вернулся к истокам. Здесь и буду похоронен.

– А дети у вас есть? – спросила я, проглотив глоток остывающего кофе. Не то, чтобы мне это было интересно. Но участие иногда развязывает язык. А мне всё равно нечем заняться в этом городе.

– Сын, – лицо моего собеседника немного просветлело. – Но он давно в Америке с семьёй. Зачем мне их стеснять? А тут мои ученики. И пусть я для них нудный старый чудак, но может хоть кто-то из них пойдёт по моим стопам. И моё имя перестанет вызывать ухмылки. Они моя семья. Непослушная, капризная, вздорная, упрямая, но семья. И я люблю их. Даже, если они придумывают мне разные прозвища и шалят на уроках…

Он замолчал. Затем, словно очнувшись, он подозрительно посмотрел на меня.

– А вы, сеньора?.. – Он сделал многозначительную паузу.

– Лундквист, – подсказала я.

– Вы, сеньора Лундквист, что делаете здесь, в глухом городке Португалии? Вы же не местная?

– Я та самая туристка, которую здешний шериф хотел обвинить в наезде на пешехода со средневековой шпагой, – ответила я.

Он откинулся на спинку стула, сложив руки на груди.

– Так это вы, – сказал он. Я не поняла, какой смысл он вкладывал в свою фразу. Пососав пустую трубку, он вдруг спросил меня: – И что вы обо всём этом думаете?

Интересно, зачем ему моё мнение?

– Я думаю, – спокойно ответила я, поболтав остатками кофе в чашке, – что молодой человек уж очень глубоко влез в определённый период истории, и это сказалось на его разуме. Попросту, он спятил.

Разочарование на лице моего собеседника было ни с чем не спутать.

– А вот я так не думаю.

– Вы уверены или только предполагаете? – спросила я. Зачем мне понадобилось углубляться в историю средневековья и историю пострадавшего, я бы не смогла сказать. Может, из чувства противоречия: чем упорнее мне стараются навязать что-то, тем энергичнее я от этого отказываюсь. – Вы поэтому приходили к нему в больницу? Вам были нужны от него доказательства?

«Эйнштейн» моргнул.

– То, что граф Пиментели – точно граф Пиментели, для меня уже не предположение. А то, что он принимал участие в Войне за испанское наследство и жил в XVIII, я всё больше убеждаюсь.

Я вытаращилась на него. Он серьёзно?

Полюбовавшись моим потрясением, он пояснил:

– Я ведь не только историк. Я имею ещё степень лингвиста. Язык этого молодого человека – язык того времени. И ещё я провёл некоторые изыскания…

– Изыскания?

– У нас, стариков, зачастую бессонница, – хихикнул он. – А наличие интернета весьма сокращает время. Я разослал в разные лаборатории образцы его одежды и грязи с его тела, фотографии его самого, шпаги и его личных вещей. На некоторые запросы я получил ответы. В частности то, что род Пиментели прервался ещё в середине XIX века. А лицо нашего пациента один в один похоже на портрет одного из последних представителей этого семейства.

Я чуть не подавилась остатками остывшего кофе.

– Вы серьёзно?

– Мне ответил один из представителей потомков – побочной ветви, и прислал фото портрета. Никаких сомнений: и лицо, и имя совпадали. Там ещё какая-то загадочная история с ним случилась. В результате чего им занималась инквизиция…

Я мысленно простонала. И снова вспомнила священника в старой церкви. Стараясь не волноваться, я медленно рассказала «Эйнштейну» тот наш разговор. Он важно кивал головой во время всего моего рассказа.

Когда я замолчала, он снова покивал.

– Но как так может быть? – спросила я. Не то, чтобы я поверила в эту фантастически нереальную историю, но что-то в глубине моей души, имевшей склонность к тайнам и мистике, подталкивало меня поверить. Однако швейцарская обстоятельность требовала держать свои разошедшиеся фантазии при себе.

«Эйнштейн» пожал плечами.

– Вы слышали о дырах во времени? – спросил он.

Я снова мысленно застонала: мистика мистикой, но для меня это уже слишком: альтернативная история, Война за испанское наследство, клоун то ли псих, то ли нет, и ещё какие-то дыры.

А «Эйнштейн» в упоении начал мне рассказывать про таинственные случаи пропажи людей среди бела дня в разных местах планеты. Я слушала его вполуха. А уж когда он начал мне излагать какие-то физические теории, я вообще отключилась: физика никогда не была мне понятна.

Он ещё что-то говорил, а я вдруг подумала: в какую ярость придёт Силва, когда узнает, что ещё этот доморощенный учёный куда-то отослал образцы потерпевшего психа! Я невольно улыбнулась: его считают в городе местным героем. Ну так пусть на себе почувствуют его «героизм». Не всё мне одной страдать.

И, прервав на полуслове эмоциональные излияния «Эйнштейна», я поторопилась покинуть его: мне надо было упорядочить мысли. Слишком много информации за один день.

Дальнейшие события развивались помимо меня. Поскольку городок этот был маленький, то перед отъездом я наслушалась много интересного. И что этого графа с поля боя забрали инопланетяне и бросили под колёса безумной туристки. И что он в сиреневом облаке перемещался по времени и пространству. И что неизвестная туристка – сама путешественница во времени, слетала в XVIII век, влюбилась в графа, а по дороге в своё время потеряла его в нашем…

Я не слишком совалась людям в глаза, но, благодаря блужданиям по редким достопримечательностям этой дыры, уже успела примелькаться. Поэтому на меня уже не обращали внимания. И то, что «эта иностранная туристка» я, как-то пока никому не пришло в голову. И я надеялась, что здешние обитатели не опомнятся до моего отъезда.

Пару раз я посещала своего старичка-профессора. Он развил бурную деятельность: по интернету списался с какими-то историками, археологами, психиатрами и бог знает ещё кем. Как я слышала, вытащил из отпуска и с пенсии каких-то дряхлых академиков и профессоров, которые собирали консилиум в палате графа. Чем, в конце концов, вывели из себя главного врача, который запретил им приходить до выздоровления пациента. Я сама, не удержавшись, ещё раз посетила молодого человека, наткнувшись там на упрямого Силву. Он как раз выходил из палаты молодого человека. Весь его вид говорил о том, как ему непросто быть вежливым, когда ему очень хочется схватить за шкирку этого молодца и вытрясти из него признание.

– Чёртов ублюдок, – бормотал он.– Про это сражение он поёт соловьём, как будто сам участвовал! Ну не может же быть, чтобы он действительно попал к нам из XVIII века! Черти, священники… Чудовища какие-то – вы поняли тогда, о чём он говорил? – Силва обернулся ко мне.

Я вздохнула.

– Я вам сто раз рассказывала, как мы с ним столкнулись. Как он крестил меня и мою машину. Как призывал деву Марию себе в помощь…

– Чёрт знает что!

– Ну что вы ругаетесь? Это же мальчишка! Ему не больше двадцати лет!

– В свои двадцать я в армии уже успел повоевать. Да и он, как мне кажется, тоже…

– Я прекрасно вас понимаю, – отмахнулась я. – Армия, война, всё такое… Но вы забываете, что он человек XVIII века… – Я осеклась, заметив его взгляд. – Хорошо. Он считает себя человеком XVIII века. А людям того времени ещё свойственно верить в рай и ад и спасение души. И во многом они как дети. По отношению к нашему циничному времени.

Я поймала его взгляд: похоже, в рай, ад и спасение души верят не только пришельцы из других веков.

– Дети или не дети, но на ваши коленки он пялился весьма как взрослый мужчина, – съязвил Силва. – Он меня даже спрашивал, знаю ли я вашего мужа. Имеются ли у него шансы заслужить ваше внимание и как вы вообще к нему относитесь. Не считаете ли его недостойное поведение на дороге препятствием к благосклонному к нему отношению. И подобная вежливая чепуха, которую я даже повторять не буду, всё равно всё не запомнил. Заковыристо выражается, бедолага. Видимо, вы ему очень понравились…

– Что? Мужа? Внимание? Благосклонность? – Ну, это уже вообще ни в какие ворота не лезет! Не хватало ещё связаться с психом на 10 лет младше меня! Нет, я была бы не против – молодое тело это молодое тело. Но не с психом же, который считает себя участником Войны за испанское наследство! – Он что хотел стать моим любовником?

Силва усмехнулся.

– Хотите, я его спрошу? Или сами спросите?

– Прекратите издеваться! – взорвалась я. – Меня достало уже ваше отношение ко мне! Если сегодня я не получу свой паспорт, я звоню консулу! Если понадобится, я до вашего президента дойду! Или кто у вас там? Король?

– Президент у нас, президент, – тскривился Силва. – С шестнадцатого года Марселу Ребелу ди Соза.

– К чёрту его! – заорала я. Как меня всё это достало! – К тому же, – несло меня, – насколько я помню, вы тоже не отворачивались, когда в своём кабинете пялились на мою грудь! Только что слюна не капала!

– Что? – заорал в свою очередь Силва. Кажется, в этот раз я его все-таки допекла.

Однако узнать, что хотел мне сказать полицейский, мне не довелось: откуда-то прибежал старичок-доктор и чуть не взашей вытолкал нас из коридора.

– Здесь вам не полицейский участок! – шипел он, брызгая слюной. – Здесь врачи людей лечат, а больные пытаются выздороветь! Им вовсе не нужно слышать, как полицейский ругается с кем-то! Хотите выяснять отношения – идите на улицу! А вас, Силва, – он обернулся к полицейскому, – я уже предупреждал – оставьте этого графа в покое. Я его перевожу в клинику для нервнобольных. Теперь это их забота. И вам туда не добраться. Вы уже выяснили, что хотели. Дело не стоит даже того, что выходит из вашей задницы. А вы всё пытаетесь что-то вынюхать. Чего вы хотите добиться? Сфабриковать дело? Успокойтесь уже. Ещё раз вас тут увижу, честное слово, возьму грех на душу, и вколю вам что-нибудь усыпляющее. Чтобы вы хотя бы на денёк оставили в покое наш город, а не искали в нём то, чего нет. Вас же, сеньора, – он повернулся ко мне, – очень прошу: уезжайте домой. С вашим приездом у нас творится нечто невообразимое. Сами видите. У вас просто дар создавать вокруг себя проблемы и будоражить людей.

Он помолчал, сурово глядя на нас поверх очков.

– Я вам обоим ясно сказал?

Я кивнула, стараясь не улыбаться – уж очень комичный у него вид был. А полицейский, скривившись, ответил:

– Препятствие следствию это преступление.

– Нет никакого следствия, – снова зашипел доктор. – Есть ваше уязвлённое самолюбие. Или что там ещё. Нечего расследовать. Вы уже выяснили всё, что могли. Хватит.

Он снова замолчал, глядя на нас.

– В общем, я вас обоих предупредил. Не доводите до греха.

И, круто развернувшись, он стремительно ушёл. Вот не думала, что этот кроткий человек может быть таким грозным! Хотя, если кролика загнать в угол, он ведь и укусить может. Вот за овец я бы не поручилась…

И, внутренне хихикая, я поспешила к выходу. Что там остался делать полицейский Силва, я не стала выяснять. Меня душил смех. А смеяться во всё горло я побоялась, чтобы не нарваться на очередную отповедь доктора. Я не верила в его угрозы, но кто знает…

Через пару часов в моём клоповнике меня посетил Силва и с явным неудовольствием вручил мой паспорт.

– Вы свободны, – сказал он. При этом лицо его было таким, как будто он съел лимон. – Вы полностью оправданы…

– Оправдана? – тут же взвилась я. – А кто меня обвинял? Разве был суд? Я не была свободна только потому, что меня держали здесь ваши дикие подозрения! Убедились, что я не серийный убийца-водитель? Или что вместе с этим свихнувшимся графом не затеваю поднять на смех величайшего мирового детектива Силву?

Я вырвала из его рук свой паспорт.

– Вы мне ещё должны за испорченный отпуск, – нагло заявила я, ожидая от него гневной вспышки. Но к моему удивлению, поиграв желваками, он почти спокойно произнёс:

– Чем я могу компенсировать?

– Можете, – дерзко ответила я, глядя ему в глаза. Затем я бросила взгляд на часы и решительно произнесла: – Я опаздываю на самолёт. Если вы включите сирену, я ещё могу успеть.

Тут он в первый раз за всё время нашего знакомства улыбнулся. Оказалось, он обаятельный, чёрт, и улыбка у него заразительная. Я невольно улыбнулась сама.

– Я предполагал чего-то в этом роде. Но, всё же, ожидал иного.

– Чего? Материальной компенсации? – Я махнула рукой. – Если я опоздаю, то потребую с вас денег за билет на самолёт сегодня и на тот, на котором полечу. – Я спохватилась. – Не морочьте мне голову. У меня сейчас другие заботы.

– Хорошо. Тогда я вас жду, – сказал он, и вышел.

Подивившись его покладистости, я быстро побросала в чемодан свои вещи, которые ещё оставались несобранными, раскрыла шкафы и ящики в поисках забытых вещей, метнулась в ванную, проверила, не оставила ли я там что-то, и заторопилась к выходу.

У стойки, где сегодня стоял тот наглый парень, что не захотел мне сказать про химчистку, я даже не остановилась, пулей пролетев к дверям с вытянутой в его сторону рукой с красноречивым средним пальцем. У машины Силва галантно помог забросить мой чемодан в багажник полицейской машины, чем снова поверг меня в удивление. Но меня тут же пронзила другая мысль – моя машина. Я застонала, опершись рукой о закрытый багажник.

– В чём дело? – озабоченно спросил Силва от полуоткрытой водительской двери.

– Моя машина, – ответила я. – Мне надо её сдать в прокат. А это в противоположной стороне!

Силва с минуту подумал.

– Я сам отгоню вашу машину. А счёт перешлю вам по электронке.

– Спасибо, – снова удивилась я.

И уже усаживаясь в машину, я вспомнила про свои вещи в химчистке.

– А мои вещи вы мне тоже перешлёте, или мне за ними вернуться? – ехидно спросила я.

– Какие вещи? – спросил Силва, заводя мотор. Одновременно он включил и сирену.

Когда мы уже выехали со стоянки и он понёсся по городу, я объяснила ему про порошок на одежде и химчистку. Он усмехнулся.

– За всё время, что вы здесь, вы так и не дошли за своими вещами?

– Очень уж неординарная грязь на них была, – парировала я. – Ну так как?

Он помолчал.

– А вы не будете против, если через месяц-два я вам сам их завезу? – вдруг спросил он.

Я в изумлении я раскрыла рот.

– В аэропорт? – глупо спросила я. Но тут же поправилась: – В Швейцарию?

– Да, – ответил он, глядя прямо перед собой на дорогу. – Всегда мечтал побывать в Швейцарии. Бабушка говорила, что её мать родом от туда.

Я сидела и глупо хлопала глазами. Он меня клеит, что ли? Вот это животное, что держало меня в своей дыре с дикими и ничем не обоснованными подозрениями?

– Ладно, – ляпнула я. Он повернулся и посмотрел на меня. Странный цвет у его глаз: не то зелёный, не то серый…

Я одёрнула себя и уставилась в лобовое стекло. До самого аэропорта мимо посторонних городов и городков, мимо границы с Испанией мы не сказали друг другу больше ни слова, кроме обычных дорожных банальностей и ничего не значащих междометий. За всю дорогу по Португалии, а потом и по Испании нас никто не останавливал. Только раз или два в Испании нас тормознули. Но Силва, выйдя из машины, о чём-то поговорил с испанскими полицейскими, и те даже сопровождали нас на своих машинах с мигалками какое-то время. Я чувствовала себя попеременно то преступницей, за которой гонится «вся королевская конница, вся королевская рать», то королевой, которую сопровождает кортеж телохранителей. Силва был бесстрастен. Только доставая мой чемодан в аэропорту, он пристально смотрел на меня. А я… В каком-то дурацком порыве чмокнула его в щёку и понеслась на посадку. Пробегая стеклянные двери, я мельком увидела его, опёршегося задом о свою машину и прижавшего руку к щеке. Выражение лица я уже не успевала рассмотреть…

Благодаря сирене его машины я больше чем успела на самолёт. Сидя в зале ожидания, я попыталась осмыслить последние минуты, но постоянно сбивалась…

Продолжение истории с блуждающим по времени графом я уже узнавала, если можно так сказать, «с другой стороны». Пребывая дома, в Швейцарии я как-то наткнулась в интернете на знакомую фамилию. Углубившись в чтение, я с удивлением узнала, что несчастного графа во время пребывания в больнице и после неё осаждали различные учёные мужи: лингвисты, историки, химики, археологи, даже физики и модельеры исторических костюмов. Не говоря уже о невропатологах, психиатрах и всяких экстрасенсах. Беднягу поместили сначала в сумасшедший дом, который в статьях расплывчато называли «клиникой неврозов». Там его обследовало множество врачей разных специальностей, проводили какие-то тесты, анализы. Но в этой клинике его стали осаждать всякие уфологии и экзальтированные истерики, ищущие «червоточины» – проходы в иные миры. В статьях писалась всякая мистическая чушь, выдвигались дикие предположения и откровенные глупости, «исследовалась» его генеалогия. Был даже размещён портрет, про который говорил мне «Эйнштейн» – действительно, очень похожее лицо. Родственники потомков всячески отказывались от комментариев по поводу возможного появления в нашем времени своего предка, ограничившись предоставлением портрета для фотографирования и своих поместий. Всякие новоявленные умники делали себе имя, описывая свои предположения, озарения, «контакты с внеземными пришельцами» и прочую ахинею. Я читала и дивилась всеобщей истерии, поднятой одним предположением о том, чего вовсе могло не быть. Ажиотаж, поднятый вокруг графа Пиментели, не был вселенским, даже всеевропейским. Но шума вокруг него хватало: на редких фотографиях он выглядел ошарашенным, испуганным, мрачным и обречённым. Меня удивили его слова в одном интервью:

– Об одном жалею, что больше никогда не увижу ту, кто вырвала меня из войны там и бросила в битву сюда.

Я задумалась: уж не обо мне ли он вспомнил? И если так, то как мне воспринимать его слова?

Однако полугодовая шумиха вокруг графа, его появления и его психического состояния вдруг резко оборвалась: одним прекрасным днём молодой человек вышел погулять в сад при клинике и исчез. Просто был и вдруг его не стало. Как и куда он ушёл оказалось тайной: все камеры в клинике работали исправно, на выходах-входах охрана его не видела, санитары, не спускавшие с него глаз, не заметили, как он пропал… В ближайших городках его не видели. Полицейские, предупреждённые о нём, прочёсывали дороги и овраги. Но от него не осталось даже намёка. Только груда старомодной одежды и шпага, которые разобрали по лабораториям. Как неожиданно он появился непонятно откуда перед моей машиной, так же непонятно как и куда он и исчез. А мне осталось лишь сожалеть, что этот несчастный, попав в своё время, будет вскоре сожжён на костре. Красивый молодой человек, с прекрасным телом и глуповатыми мозгами. Но это не повод делать из него колдуна и сжигать… Впрочем, в то время по-другому и не боролись с непонятными вещами. Если бы в наше время парочку истериков сожгли, глядишь, другие бы в разум пришли и перестали постить всякий бред в интернете, от которого волосы дыбом встают и не знаешь, чему верить: пришельцы, теории заговоров, провалы во времени, продукты с ГМО, от которых люди начинают светиться, гробницы Христа со всей его семьёй, Туринская плащаница, на которой спустя сто лет исследований вдруг какая-то высокоучёная курица нашла греко-еврейские письмена, которые никто не видел тогда и не видит сейчас, и высоконаучные артефакты, найденные в слоях времён динозавров. Люди вообще склонны привирать, преувеличивать и выдумывать. Некоторые со скуки, некоторые ради минутной славы, некоторые, чтобы поднять самооценку в своих глазах. А интернет только способствует увеличению аудитории и созданию самых диких выдумок обо всём на свете, а также появлению психически больных и истерически настроенных людей, которые верят любой чуши или глупости. Я вздохнула. Как было хорошо и тихо в XVIII веке: ни тебе мобильников, ни соцсетей, даже машин с дураками-водителями тогда ещё не было. Тихо, спокойно, ни стрессов тебе, ни потрясений. Если не считать мировых катаклизмов, связанных с войнами… И почему этот граф от туда сюда попал, а не я – в его время?