Спецотдел «Бесогон»

– Спасибо, надеюсь, ее содержимое заинтересует знающих людей.

Я взял папку и пошел выходу. Инна смотрела мне вслед. Громко хлопнув дверью, я сбежал с крыльца и уселся в машину. На сей раз, Дадуа рванул фургон прямо с места. Мы с Солодовниковым едва удержались, чтобы не свалиться на пол.

– Нельзя ли потише? – вырвалось у меня.

– Ты сейчас был у пассии этого Горницкого? – холодно спросил Дадуа.

– Был, – кивнул я.

– Смотри, не закрути с ней роман. Это против наших правил.

– Я знаком с правилами работы отдела, – процедил я сквозь зубы, – вообще-то у меня и в мыслях не было затащить эту девчонку в койку. Я получил от нее папку с кое-какими бумагами Горницкого…

– Что там?

– Сейчас посмотрим

Я открыл маленький золоченый замочек и присвистнул от удивления. В папке лежал всего один пожелтевший от времени листок. На нем выстроились какие-то странные значки и символы. Сомкнувшись в длинные ряды, символы не разделялись ни знаками препинания, ни пробелами. Внизу были старательно нарисованы двенадцать перечеркнутых кружков. Один кружок оставался чистым, не зачеркнутым.

– Это что за письмена? – удивился Вахтанг.

– Это бесопись, – с ходу определил я, – нечисть общается между собой посредством этих странных символов и значков.

– Что же здесь написано? – не отставал Дадуа.

– Не знаю, – пожал я плечами, – нужно спрашивать у профессора Мухоморова, он всемирно признанный знаток бесописи.

– Обязательно выясним у старика.

Дадуа увеличил скорость и сосредоточился на дороге. Теперь мы неслись на пределе возможного. Фургон показал невиданную прыть. Чувствовалось, что над ним потрудились лучшие механики нашего всесильно ведомства.

– Нужно застать Мухоморова на службе, дома разговаривать с ним бесполезно, или спит, или пьян, – пояснил Вахтанг, еще быстрее разгоняя свой автомобиль.

В Москву мы прибыли лишь вечером следующего дня, но все же застали профессора на службе. Он сидел в своем кабинете и тщательно изучал какой-то древний манускрипт.

– О чем здесь писано, профессор? – не здороваясь, пророкотал Дадуа.

Вахтанг достал из папки бумагу Горницкого и, бесцеремонно отодвинув в сторону манускрипт, положил ее на стол Мухоморова.

– Нуте-с, нуте-с – пробормотал профессор, доставая из кармана пиджака старую лупу в черепаховой оправе.

Мухоморов читал бумагу больше часа. Наконец он отложил лупу в сторону и торжествующе поглядел на нас.

– Да уж, доложу я вам! – важно изрек старик.

– Что это за бумаженция? Говорите, не тяните, ну же! – поторопил его Вахтанг.

– Обычный, даже, можно сказать, типовой контракт между Горницким и его персональным бесом, – пояснил Мухоморов.

– Растолкуйте нам, – потребовал Дадуа. – выходит дело, Горницкий продал свою черную душу дьяволу?

– Можно сказать и так, – откликнулся профессор.

– А что за персональный бес? – удивился Вахтанг.

– Бес-куратор, на вашем профессиональном языке, – снизошел до объяснений Мухоморов, – обычно за подобными Горницкомцу типами присматривают те, кто сумел их завербовать.

– Кто же этот куратор? – поинтересовался Вахтанг.

– Это определить невозможно, – профессор пожал худыми костистыми плечами, – бесы не оставляют подписей. Подобных, с позволения сказать, вербовщиков достаточно много. Они шастают меж людьми и высматривают тех, кто слаб духом…

– …или подл по натуре – вставил Вахтанг.

Старик нахмурил брови и поднял на лоб очки с круглыми толстыми стеклами. Он повертел контракт перед носом и даже зачем-то понюхал его.

– Составлено по всем бесовским правилам, – заявил профессор, – бумага писана кровью завербованного и содержит в себе обязательства обеих сторон. Вербовщик обещает своему подопечному содействие в достижении его целей, а завербованный обязуется служить интересам этого самого вербовщика. Горницкий продал душу дьяволу, но покамест оставался обычным человеком из плоти и крови. Стать полноправным бесом он должен был в очень скором времени, завершив страшный ритуал. Он убивал невинных дев, на его счету двенадцать загубленных жизней, последнюю, тринадцатую он извести не успел. Вы его вовремя обезвредили. Теперь Горницкий сдох, его гадким мечтам не суждено было сбыться!

– Откуда известно, что он уже мертв? – изумленно уставился на Мухоморова Вахтанг.

– Ну, это совсем просто, – снисходительно усмехнулся старик, – смотрите на строчки. Видите, они становятся блеклыми и размытыми? Вскоре значки совсем исчезнут, и бумага станет девственно чистой, так бывает, когда завербованный покидает мир живых. Каким образом, кстати, вы «вывели его из оборота»?

Вопрос профессора застал нас врасплох. Мы переглянулись. Секунду поколебавшись, Дадуа решил сказать Мухомороову всю правду.

– Мы его утопили, – выдохнул Вахтанг, – отдали Горницкого одной русалке. Та в свое время была утоплена этим самым молодчиком…

– Мудрое решение, – одобрил профессор, – для Горницкого это была самая страшная казнь. Присоединиться к отряду нечисти самого низшего разряда! Что может быть ужаснее для такого амбициозного мерзавца, каким был ваш Горницкий?

Дадуа промолчал. Он сделал мне знак следовать за ним, и мы вместе покинули кабинет профессора. Мы шли по пустому гулкому коридору. Вахтанг был спокоен и умиротворен.

– Ты знаешь московский адрес Инны, той самой девушки, которую ты вырвал из рук этого мерзавца? – вдруг спросил Вахтанг.

– Не знаю, – опешил я.

– Так узнай, ты ж офицер МГБ.

– Это против правил. Мы не можем общаться с теми, кто, так или, иначе был задействован в наших расследованиях, – напомнил я.

– Иногда правилами можно пренебречь, – Вахтанг посмотрел на меня в упор, – можешь навестить эту красотку…

– Может быть, навещу, – кивнул я.

– И вот еще что, – указательный палец шефа уперся мне в грудь, – через месяц ты отравишься в поселок гидростроителей с инспекторской проверкой. Твоя задача проверить обстановку на месте. Выяснишь, все ли там успокоилось? Не озоруют ли опять обитательницы подводного царства?

– Есть, товарищ Дадуа – козырнул я.

– Свободен, Савва…

Дадуа повернулся и пошел по коридору в свой кабинет, я же помчался на улицу. Адрес Инны я раздобыл уже через час, и к вечеру, купив цветы и шампанское, нагрянул к ней домой, откуда вышел лишь на следующее утро.

Еще через месяц я вновь прибыл в поселок гидростроителей. Руководил здесь новый начальник Стройуправления незнакомый мне степенный седовласый мужчина. Он встретил меня радушно и напоил настоянной на травах самогонкой.

– Случаев утопления больше нет!– доложил он.

– Очень хорошо! – обрадовался я.

Допив самогон, я пошел спать в барак-общежитие. Проспал я до вечера, вернее, до полуночи. В полночь я отправился на пристань. Мостки были все такими же, скользкими и разбухшими от влаги. Лодка Фомы Варчука все еще болталась у причала, жалкая и неприкаянная. Весла были небрежно брошены в траву рядом с мостками. Я поднял их и вставил в уключины. Подобрав возле причала ржавую консервную банку, я аккуратно вычерпал плескавшуюся на дне затхлую воду. Теперь посудина была готова к плаванию. Я удобно устроился на банке, закурил и погреб на середину рукотворного водохранилища. Все было спокойно. Вышла луна. Ее серебристое сияние осветило прибрежные заросли камыша. Я решил подплыть к ним и, что есть силы, налег на весла. Я чувствовал приятную усталость, моя спина была мокра от пота, а лицо мягко обдувал прохладный ветерок. Из раскинувшегося рядом перелеска доносилось глухое уханье филина, мне казалось, что я слышу шорох трав и мерное стрекотание кузнечиков. Я опустил весла и слушал эти милые сердцу звуки. Лодку медленно сносило к чернеющим в ночи пикам камышей.

– Катя Кретова! – вдруг закричал я. – Покажись! Я пришел узнать, всем ли ты довольна?

Я замер, в ответ не раздалось ни звука, русалка не появлялась. Я ждал долго, с полчаса. Ничего не происходило.

– Горницкий! Обузов, или как там тебя?! Покажись! – вновь крикнул я.

И вновь тишина, я уже хотел плыть обратно к пристани, когда тихий плеск в камышовых зарослях заставил меня обернуться. Там, высунувшись из воды по пояс, стоял, покачиваясь, Горницкий. Сейчас бывший нач особого отдела выглядел убого и жалко. Утопленник сильно раздулся и почернел. Гимнастерка на нем порвалась, и сквозь прорехи выглядывало тронутое гниением тело. Форменная фуражка давно слетела с головы, и теперь там важно восседала большая брюхатая лягушка.

– Ты прямо речной царь, – усмехнулся я.

Горницкий дернулся всем телом. Мертвые глаза его были широко открыты, а синеватые губы шевелились, бывший нач.отдела явно пытался что-то сказать:

– О чем ты там толкуешь? – спросил я, подгребая на лодке поближе к зарослям.

– Умереть. Смерть от пули, молю, дай погибнуть, как солдату. Не дай сгнить в этом смрадном болоте! – пробормотал он, собрав последние силы.

Я в упор смотрел на этого еще недавно всесильного хозяина здешних мест . Горницкий дрожал всем своим полусгнившим телом. С губ его текла вода, а изъеденные рыбами щеки дергались, словно от ударов. Он сделал шаг по направлению к моей лодке, но вдруг остановился, словно ткнулся в невидимую преграду. Сейчас он стоял, опустив голову, и даже огромная лягушка покинула давно насиженное место, спрыгнув обратно в воду.

– Умереть от пули, – жалобно проронил Горницкий.

Я смерил его взглядом, и, не поверите, мне стало жаль этого мокрого мертвеца.

– Твоя взяла! Застрелю, если скажешь, кто тебя завербовал. С кем был составлен договор, что ты хранил у себя дома?

Утопленник колебался недолго. Едва разлепляя синие распухшие до невероятных размеров губы, он торопливо залепетал

– Одна немецкая фрау, ведьма. В Первую Мировую я попал в плен, она спасла меня от расстрела, взамен ведьма потребовала мою душу. Я подписал договор. Она обещала могущество, а вот, что вышло на деле…

Он громко чихнул, выпустив наружу целый фонтан брызг. Большая увядшая лилия, торчавшая за ухом утопленника и оставшаяся, вероятно, еще со дня русалочьей свадьбы, вслед за лягушкой тоже упала в воду. Горницкий брезгливо оттолкнул ее прочь объеденной рыбами пятерней.

– Ты обещал, – негромко напомнил он.

– Будь по-твоему,

Я достал кобуры черный вороненый Вальтер и, прицелившись, выстрелил Горницкому в голову. Тот облегченно вздохнул, завалился на спину и тут же пошел ко дну. Так окончательно закончилась эпоха его царствования.

Я развернул лодку и поплыл обратно к берегу. Высадившись на пристани, я тут же поспешил к железнодорожной станции.

– Поезд только утром, – сообщила мне неулыбчивая престарелая кассирша, дремавшая в своей деревянной будке посреди темного зала ожидания.

– Прекрасно. Хоть отосплюсь,

Я лег с ногами на станционную лавку и тут же провалился в сон. Спал я и в поезде, что мчал меня в Москву. Прямо с вокзала я поехал к Дадуа и тут же доложил ему о результатах своей поездки. Упомянул я и о том, что окончательно перевел Горницкого в мир мертвых. Дадуа мои действия одобрил, приказав однако избавится от оружия, из которого я стрелял. Дальновидность шефа я оценил спустя неделю, когда тело Горницкого все же нашли. По пистолетной пуле следователи пытались найти убийцу, но не преуспели в этом. Ствол был трофейный и неподотчетный.

К Инне я стал захаживать регулярно. Вернувшись в столицу, девушка поступила в театральное училище и начала сниматься в кино. Очень скоро из нее получилась неплохая актриса. Вскоре она вышла замуж за одного видного военачальника. Имя этого человека до сих пор на слуху, и я не собираюсь предавать его огласке. Тем более что наши с Инной отношения не прервались и после ее свадьбы. Знала ли она, где я служил, и что приключилось с ее бывшим любовником Горницким? Думаю, догадывалась, но предпочитала не говорить об этом со мной. Эта тайна связывала нас довольно долго. До самой смерти Инны…

Вместо эпилога

– Неплохо, – Вахтанг Дадуа отложил в сторону только что прочитанную рукопись и взглянул на меня своим проницательным взглядом, – но отчего ты не описал здесь все те случаи, о которых поведали тебе мои бывшие подчиненные?

– Обязательно опишу, если книгу сочтут хорошей, и эти истории понравятся читателям.

– Пусть люди знают, повествование о бесогонах не ограничивается этими эпизодами, – Вахтанг потянулся к лежащей на столе пачке папирос, – что пишут в конце книги, если автор намеревается продолжить ее написание?

– «Продолжение следует», – ответил я.

– Значит, так и укажи, – велел Дадуа.

– Хорошо, непременно укажу…

Я пожал руку Вахтангу и вышел в коридор старой давно не ремонтированной квартиры, расположенной в легендарном Доме на Набережной. Уже через минуту я был во дворе и бросил взгляд наверх. Там у окна своего домашнего кабинета стоял высокий худой человек. Я махнул ему, но Дадуа не ответил. Он смотрел куда-то вдаль, туда, где все еще молодые офицеры-чекисты боролись с тем, что во все времена именовалось одним емким словом нечисть.