Разрыв франко-русского союза

23 октября Нессельроде прибыл из Парижа в Петербург. Ему дано было разрешение оставить на несколько недель свой пост секретаря при посольстве и приехать в отпуск. Секретная миссия, которую он выполнял во Франции наряду со своими официальными обязанностями, переписка с любимцем царя и воплощенное ничтожество его непосредственного начальника – создали ему авторитет и значение гораздо выше его служебного положения. Император Александр уже смотрел на него, как на человека, которого следует иметь в виду: как на будущего министра. Со своей стороны и Наполеон публично – на аудиенции 15 августа – осыпал его похвалами. Такое единомыслие императоров в оценке его талантов внушило ему честолюбивую мысль разыграть крупную роль; возбудило в нем вполне законное желание выделиться из общего уровня, избавив свое отечество от испытаний ужасной войны.

Несмотря на глубокую преданность царю, он не мог не скорбеть и не осуждать поведения Александра. Он понимал, что государь, сперва не желавший объясняться иначе, как загадками и перифразами, а затем уклонившийся от переговоров, во многом способствовал созданию теперешнего положения вещей и в значительной степени нес за это ответственность. Упорно придерживаться этой системы – значило наверняка навлечь на себя войну. Нессельроде боялся за ее исход. Менее смелый, чем его государь, он думал, что ни одно государство не в состоянии самостоятельно, без союзников, померяться силами с колоссом. В то время как Александр, озаренный пророческим ясновидением, видел спасение России именно в ее обособленности, в то время, как он прекрасно распознал своих истинных и всесильных союзников – время, климат, природу и бесконечные степи, – Нессельроде верил только в силу европейских коалиций и стремился к этому избитому средству. Хотя в это время ни Пруссия, ни Австрия не отдались еще в руки Франции, однако, молодой дипломат прекрасно понимал, что в настоящее время России неоткуда ждать помощи; следовательно, думал он, необходимо во что бы то ни стало избегнуть войны. По его мнению, так как Наполеон в продолжение восьми месяцев просил, и при том с неутомимой настойчивостью, об открытии переговоров, то следовало поймать его на слове, хотя бы ради того, чтобы проверить его намерения, и высказать ему все, что было на сердце. Следовало начать переговоры, пока не поздно; следовало приступить к ним дружелюбно, с добрыми намерениями и немедленно же послать в Париж агента, уполномоченного положить конец распре. Нессельроде намекал, что готов выполнить эту роль – начать переговоры о восстановлении прежней близости и о примирении на основах, которые оба императора могли бы принять не роняя своего достоинства.

Каковы же были эти основы? На этот предмет Нессельроде на словах развил императору Александру свои мысли и затем запечатлел их в крайне интересной докладной записке, где в честолюбивом секретаре уже проглядывает государственный человек с широким кругозором.[355] Рассмотрев распрю со всех сторон, он указал, в чем, по его мнению, можно было бы поступиться и каких гарантий следовало добиться.

По вопросу о нейтральных судах он не допускал никаких уступок. И честь, и интересы России, говорил он, одинаково обязывают ее сохранить за собой свободу в делах торговли. Уже это одно должно отличить ее “от толпы слабых союзников, слепо повинующихся произволу и капризам Франции”. Зато он находил, что в деле Ольденбурга Россия должна признать себя виновной и в определенных выражениях отказаться от принципа территориального вознаграждения. Что же касается Польши, то можно бы было, опираясь на предложения самого Наполеона, включить в договор, в любой форме, известную уже статью о ее невосстановлении. Но Нессельроде, обладавший положительным умом, не придавал большего, чем следует, значения этому платоническому удовлетворению. По его мнению, Россия должна иным путем искать обеспечения своей безопасности. Следовало потребовать от Наполеона, чтобы, независимо от договора, он ограничил свои наступательные силы, чтобы дал обязательство: сократить до точной цифры армию Понятовского и гарнизон Данцига, не посылать французских войск в герцогство Варшавское, постепенно вывести войска из крепостей на Одере, и освободить Пруссию, которая впредь должна служить буфером между обеими империями. В возмещение за это отступление французских сил, Россия может согласиться на некоторые меры к разоружению. Она с полным удобством может отвести свои войска на небольшое расстояние от границы, и Нессельроде советовал не делать по этому поводу слишком много затруднений. Но вот, наконец, выступает его главная мысль. “Есть еще, пишет он, один капитальный пункт, который следует рассматривать почти как краеугольный камень”: следует, чтобы, по соглашению между обоими императорами, Австрия была приглашена принять участие в их сделке и поручилась за статьи договора.

Все еще веря в силу коалиций и не зная, что Австрия уже решила предоставить себя в распоряжение императора Наполеона, Нессельроде видел безопасность и будущее России единственно в сближении с этим государством. По его мнению, вступление Австрии в франко-русское соглашение даст, по всей вероятности, следующий результат: оно установит между обоими дворами общность обязательств, интересов и прав, вследствие чего наверное воскреснет прежнее доверие, – они вновь приобретут привычку думать и действовать сообща. В недрах тройственного соглашения может образоваться тайный двойственный союз, и в предлагаемой комбинации выгода Росси будет состоять в том, что в настоящее время она избегнет войны, а на будущее подготовит новую коалицию, которая, смотря но обстоятельствам, будет или скрытой, или проявит себя нa деле. Если же Наполеон нарушит соглашение, Австрия, поручившаяся за соблюдение такового, без сомнения, не оставит без протеста свою подпись. Она сочтет долгом чести действовать заодно с Россией, и, быть может, достаточно будет одного вида тесно связанных между собой дворов, чтоб заставить победоносного императора подумать и относиться с уважением. “Тот день, когда оба государства в первый раз дерзнут высказать одни и те же принципы и заговорят с французским правительством одним и тем же языком, будет днем, в который возродится из пепла свобода Европы. Этот день будет предвестником воскрешения политического равновесия, без которого, что бы ни делали, достоинство государей, самостоятельность государств и благосостояние народов будут только грустным воспоминанием. Таким образом, от одной хорошо рассчитанной меры получится целый ряд выгод, и Ваше Величество, отвратив грозу, увидит плоды своей мудрой политики – зачатки истинного мира, которого, – если он только совместим с существованием императора Наполеона, – при том жалком положении, в каком находятся все государства, как в моральном отношении, так и в отношении их материальных средств, можно добиться только этим путем”.

При чтении этой части докладной записки, трудно отрешиться от одного воспоминания: само собой напрашивается известное сопоставление. Высказанные в ней мысли представляют точное воспроизведение тех мыслей, которые не так давно – во время ночных свиданий в Эрфурте излагал императору Александру Талейран и которое вскоре после свидания в Эрфурте он старался внушить и Меттерниху. С тех пор, как Талейран вступил с иноземным государем в заговор против властолюбивых стремлений Наполеона, он видел только один способ обуздать великого разрушителя: это создать союз двух империй, могущество которых более или менее сохранилось и пережило крушение Европы. Чем больше старался его повелитель разъединить их, тем больше прилагал он усилий их сблизить. Как Наполеон, так и Талейран, с одинаковой проницательностью усматривали в сближении, если бы таковое установилось между Петербургом и Веной, узел всякой серьезной коалиции. Наполеон старался его рассечь, Талейран втихомолку работал над тем, чтобы завязать его, и, нет сомнения, что Нессельроде был орудием, избранным Талейраном для этой чрезвычайно важной задачи. Если припомнить, что, по приказанию Александра, Нессельроде поддерживал близкие отношения с князем Беневентским, что он получал от него советы, выслушивал дружеские признания и наставления, то предположение о случайном совпадении мыслей этих двух людей падает само собой. Мысли, изложенные Нессельроде в его записке, доказывают, что он сумел воспользоваться уроками своего наставника и что за спиной Нессельроде скрывался Талейран.

Александр горячо оспаривал эти мысли и не хотел согласиться со своим собеседником. Видно было, что он чувствовал величайшее отвращение к переговорам. Нессельроде стоял на своем. Со смелостью глубоко убежденного человека, он напомнил Александру, что его молчание ставит его в ложное и невыгодное положение; что Европа истолкует в дурную сторону причины такого молчания; что Россия упорствуя в своем нежелании вести переговоры, доставляет Наполеону прекрасный случай объявить ей войну. “Отказываться и далее от переговоров, сказал он, значит явно принять на себя вину и признать за ним право готовиться к войне с нами”.

Александр не мог не признать силы этих доводов, но только в последнюю минуту высказал свое главное возражение, ту затаенную мысль, которая уже в течение года руководила его поведением. “Если кончить теперешнюю распрю соглашением, – сказал он, – то исчезнет и та обида, которую Франция нанесла нам, присоединив к себе Ольденбург”. Следовательно, он желал сохранить за собой обиду против Франции; он хотел приберечь таковую с целью воспользоваться ею для открытия своих гаваней в тот момент, когда император Наполеон не будет в состоянии вести с нами войну только из-за этой причины”.

Нессельроде ответил ему следующее: “Я думаю, что в этом отношении Ваше Величество может положиться на всем известный характер императора; ибо, наверное, император не замедлит дать вам новые поводы к жалобам и упрекам. К тому же, ваши обязательства с ним не вечны, и если в течение еще некоторого времени они не окажут на Англию воздействия, которого он тщетно надеется при помощи их добиться, Ваше Величество всегда будет вправе заявить Франции, что не может долее жертвовать интересами своей империи ради идеи, нелепость которой доказал шестилетний опыт. Никто не усмотрит в этом заявлении нарушения договоров, и если к тому времени удастся упрочить нашу оборону и довести ее до тех размеров и усовершенствований, которые она должна иметь при жизни Наполеона, я даже сомневаюсь, чтобы ваше заявление могло вызвать войну”.

В конце концов Александр дал убедить себя или сделал вид, что его убедили. В это время у него была особая, крайне серьезная причина к тому, чтобы, подавив свои чувства, сделать шаг к примирению и начать переговоры или просто подобие переговоров, и, нужно признать, что Нессельроде искусно сумел придать особую цену этой случайной причине.

Победа, одержанная русскими на Дунае, дала предвиденный Наполеоном результат. Спасшийся бегством в Рущук великий визирь тотчас же приказал передать Кутузову предложение о мире и, вместе с тем, обратился в Константинополь с просьбой прислать ему инструкции и полномочия, а в ожидании их открыл переговоры. Таким образом, мир, который русские надеялись выманить втихомолку, при посредничестве Англии, был предложен им во всеуслышание. Он был почти что обеспечен за ними. Но, думал Александр, не создаст ли очевидность такого завершения войны препятствий к заключению мира? Царь знал, с каким вниманием, с какой тревогой следил Наполеон за всеми перипетиями кампании, какую цену придавал он продолжению войны, отвлекавшей боевые силы России. Теперь, думал царь, когда турки, обезумев от поражения, бросились сломя голову, в переговоры, Наполеон может решиться на самые ужасные деяния, только бы убедить турок отказаться от переговоров, только бы придать им мужество и помешать близкому миру, столь невыгодному для его политики! Нет ничего невозможного в том, что он решится двинуть в Германию главную часть своих войск, займет Пруссию, нападет на Россию или открыто будет угрожать ей, и этой косвенной помощью туркам расстроит дело русской дипломатии на Дунае. Можно думать, что именно с целью остановить Наполеона, предупредить с его стороны “нежелательные демонстрации”[356], не дать в настоящее время законного повода и возможности сделать еще шаг вперед по направлению к Северу, император Александр и счел нужным сделать попытку к примирению и возобновлению переговоров. Каков бы ни был результат, царь мог надеяться выиграть время для завершения миром войны с турками и укрепления своего левого фланга.

Нессельроде был предупрежден, что в скором времени государь пошлет его в Париж со специальным поручением. Чтобы он мог более достойным образом явиться в Тюльери, его повысили в чине. Ему нашили “еще один галун на мундире”[357] и произвели в статс-секретари, что давало ему право на звание полномочного министра. Приблизительно в это же время Александр сказал Лористону, что, желая положить конец раздорам и отбросив ложный стыд, он решился заговорить; что хочет объясниться устами Нессельроде ясно, откровенно, собираясь быть слишком требовательным, точно и искренно изложить свои желания. “Я хочу покончить и не буду делать затруднений”[358] , – таковы были его слова. Он сказал, что Нессельроде будет уполномочен вести переговоры о всех вопросах вообще и о каждом в отдельности. Ему будет известен мой взгляд, его инструкции будут очень подробны, разработка их уже в ходу”[359], – прибавил Александр. Действительно, Нессельроде получил приказание подготовить для самого себя вступление к инструкциям в духе своей докладной записки.[360]

Хотя план примирения был составлен весьма талантливо, но от этого он не сделался более осуществимым. Наполеон никогда не подписал бы соглашения, которое не давало ему возможности вернуть к себе Россию и вновь заточить ее в континентальную систему. Сверх того, с его стороны было бы большой наивностью, если бы он, имея на своей стороне Австрию, сам толкнул бы ее в объятия Александра. Впрочем, ему и не пришлось отклонять предложений Нессельроде. Если и допустить, что одно время царь действительно желал вступить в переговоры, то это желание было очень кратковременно. Вдобавок влияния самых противоположных лагерей состязались в том, чтобы рассеять таковое. С одной стороны, Армфельт и его партия увидели в этом желании признак слабохарактерности, с другой, Румянцев, всем сердцем желая мира, не допускал мысли, чтобы примирение состоялось через другого посредника, а не через него. Ревнуя царя к Нессельроде, в котором чуял будущего министра – своего заместителя, он – по всей вероятности, и отсоветовал послать его. Александр легко позволил отвлечь себя от шага, на который согласился, скрепя сердце. Очень скоро выяснилось, что заявление о переговорах было только приманкой, пустой выдумкой, которой имелось в виду не допускать французской диверсии в пользу Турции. В ноябре и декабре с Лористоном постоянно заводили разговор о предполагаемой командировке Нессельроде, ему говорили о ней, как о деле бесповоротно решенном; а между тем задерживали и откладывали ее под разными предлогами до бесконечности. Каждый день Нессельроде был накануне отъезда и все-таки не поехал.[361]

В продолжение слишком двух месяцев Александр водил за нос нашего посланника, ожидая с минуты на минуту успешного результата своей уловки, т. е. известия о заключении мира на Дунае. Но мир не состоялся. Султан Махмуд и Диван выказали неожиданную стойкость и отказались уступить восточную часть княжеств. Дело провалилось; игра, задуманная с целью предупредить вмешательство Наполеона, потеряла смысл. Царь постарался найти и скоро нашел предлог взять обратно обещание начать переговоры.

В разговоре с пруссаком Круземарком, который имел место в Тюльери 16 декабря[362]и слухи о котором дошли до России, Наполеон сказал, что он был бы очень рад приезду Нессельроде, но, при этом добавил, что, по его мнению, было бы ошибкой придавать этому поручению торжественный характер. Эта фраза вполне выражала его мысль. Его желанием было, чтобы Нессельроде вернулся к нему не в качестве снабженного полномочиями парламентера, а в качестве простого собеседника; он хотел начать через него длительные переговоры, которые дали бы ему возможность пережить эту зиму и облегчили бы отсрочку враждебных действий до намеченного времени. Он не хотел, чтобы торжественное посольство вручило ему нечто вроде ультиматума, отказ от которого ускорил бы войну. Его оговорка относилась только к внешней стороне поручения. Александр притворился, будто понял, что она относится к сути дела. Опираясь на это ложное толкование, он тотчас же заявил, что его достоинство не позволяет ему отправить вестника мира к государю, мало склонному принять его. Затем, он добавил, – говоря уже правду, – что русские агенты доносят ему о наших усиленных приготовлениях, о скором выступлении наших войск, вследствие чего он не может унизиться до просьбы о мире под давлением надвигающейся угрозы и отказывается отправить Нессельроде.

Наполеон давно понял, что Александр отказался от намерения отправить молодого дипломата; он решил, что, быть может, у царя никогда и не было этого намерения. Лишний раз оба императора убедились в неискренности друг друга и еще более утвердились в намерении решить дело войной. Александр дал барону Армфельту “свое рыцарское слово” никогда не иметь ничего общего с Бонапартом. Он представил шведа императрице, как своего будущего боевого товарища, как брата по оружию. “Надеюсь, – сказал он, – что сделаюсь достойным его”[363]. С своей стороны Наполеон, говоря о русских, сказал Шварценбергу: “Эти сумасшедшие хотят воевать со мной; весной я начну с ними войну во главе пятисот тысяч человек”.[364] Теперь наступило время, когда, чтобы иметь возможность начать войну весной, ему нужно было соединить свои армии, созвать союзников и двинуть все силы на Север. Все пути открыты. Полное подчинение Германии дает ему свободный путь на всем пространстве от Рейна до Немана, от Майнца до Вильны. Теперь он свободно может подойти к русской земле и углубиться в ее необозримые пространства. Мы проследили, как, в течение шести месяцев, он добивался этого результата, с каким искусством замедлял ход событий, какими глубоко рассчитанными маневрами то успокаивал, то насиловал Пруссию; как, не спеша оплетал Австрию, как хитрил все время, всюду, с непоколебимым упорством. Странное, невыразимо тяжелое впечатление производит это зрелище: сердце сжимается от боли, когда видишь, как он неистово стремится к приобретению выгод, которые приведут его к гибели, сколько сверхчеловеческих усилий затрачивает он, чтобы добиться их; как терпеливо прокладывает себе пути к порогу той России, где закатится его счастливая звезда; с каким неподражаемым искусством обеспечивает себе путь к пропасти!

ГЛАВА IX. ПОХОД ВЕЛИКОЙ АРМИИ

Великая армия должна быть составлена из многих армий. – Места стоянки отдельных частей. – Колоссальная цифра войск. – Как их собрать воедино; какой опасности следует избегнуть. – Какой план составил император, чтобы собрать воедино все свои военные силы и постепенно направить их в Россию. – Доведенные до мелочей усилия обеспечить тайну первоначальных движений. – Переходы войск по ночам. – Соответственные инструкции Лористону. – Система прогрессивного обмана. – Всевозможные ухищрения. – Присутствие Чернышева делается стеснительным; за ним устанавливается надзор. – Разговор в Елисейском дворце и отправленное оттуда послание. – Наконец-то Наполеон излагает свои требования относительно блокады. – Относительная искренность его предложений; их главная цель. – Отъезд Чернышева. – Розыск. – Записка в качестве улики. – Соперничество между министерством полиции и министерством иностранных дел: роль префекта полиции. – Открытие и арест виновных. – Десять лет шпионства и измены. – Предстоящий процесс. – Наполеон сдерживает свой гнев. – Испуг Куракина. – Как ведется дело, чтобы он не дал сигнала к тревоге. – Переход итальянской армии через Альпы. – Все войска приходят в движение. – Какой договор продиктован Пруссии. – Тревога в Берлине; вступление французов. – Вступление во владение. – Страна ненависти. – Поход на Север. – Войска идут эшелонами. – Роль, назначенная прусскому контингенту. – Договор с Австрией. – Воззвание к Турции. – Наполеон надеется возродить Ислам. – Роль, назначенная оттоманской кавалерии. – Наполеон покоряется необходимости начать переговоры с Бернадотом. – Какие предложения были переданы наследной принцессе.– Захват шведской Померании: его последствия. – Первые разочарования. – Прибытие и развертывание наших армий на Висле. – Задуманный отъезд отложен. – Борьба с голодом. – Разговор с великим канцлером. – Коленкур против войны; упорные, но тщетные усилия Наполеона склонить его в пользу своих планов. – Настроение императора. Его слова Савари и Паскье. – Два плана кампании; Наполеон поддается влечению к Москве. – Его воображение берет верх над рассудком. – Головокружительные мечты. – По ту сторону Москвы. – Восток. – Египет. – Индия. – Разговор с Нарбонном.

I

В феврале 1811 г. все части, назначенные войти в состав великой армии, были уже сформированы, но не были еще соединены. Они тянулись, разместившись по квартирам в Германии, северной Франции и Италии на пространстве от Данцига до Парижа от острова Текселя до Вены. Когда в северо-восточном углу этого громадного четырехугольника гарнизон Данцига едва достиг двадцатипятитысячного состава, когда герцогство Варшавское выбивалось из сил, чтобы выставить шестьдесят тысяч воинов, армия Даву, поставленная у основания Датского полуострова, насчитывала сто тысяч отборного французского войска, усиленного несколькими немецкими полками. Она должна была составить первый корпус великой армии. Далее, между Эльбой и Рейном, государства Конфедерации собрали сто двадцать две тысячи человек. Прибавив к своим войскам саксонцев, баварцев, вюртембержцев, вестфальцев, бригады Берга, Гессена и Бадена, т. е. войска, выставленные и снаряженные королями и принцами. Наполеон имел материал для сформирования трех полных корпусов – 6-го, 7-го и 8-го – и нескольких вспомогательных дивизий и бригад. Для образования 2-го корпуса были назначены три дивизии Удино и две его же кавалерийские бригады, собранные у границ Вестфалии. Для 3-го – пятьдесят тысяч человек Нея, сгруппированных около Майнца. К югу от Германии, за Альпами, стояла наготове итальянская армия, которую имелось в виду назвать 4-м корпусом. В ее состав входили, кроме нескольких французских дивизий, итальянская королевская гвардия, линейные и легкие войска Цизальпинского королевства, полк кроатов, испанский Жозефа-Наполеона полк, далматский полк, французские и итальянские егеря, – всего восемьдесят тысяч под командой Евгения, при котором назначен был состоять в роли руководителя и советника Жюно. В самой Франции ждали приказания двинуться в путь гвардия, парки тяжелой артиллерии, запасы материальной части и девять тысяч повозок для перевозки провианта. Между этими войсками носились громадные полчища кавалерии. Из них предполагалось составить отдельные, весьма подвижные и легко управляемые единицы.

Теперь дело шло о том, чтобы собрать на сравнительно небольшом пространстве почти все боевые силы всей Европы, чтобы слить и спаять в одно целое все эти разнородные элементы, чтобы создать из них одну грозную армию, поставить ее между Рейном и Эльбой, лицом к России и затем двинуть эти массы людей так, чтобы они, подобно морской волне, прокатились по всей Германии к границам России. Труд беспримерный, требовавший от императора почти сверхчеловеческого напряжения ума и точного расчета. Движения разных частей должны совершаться с неукоснительной точностью. Все пути сообщения, все средства для продовольствия войск должны быть приготовлены и обеспечены заранее, ибо достаточно малейшей ошибки, малейшего недочета, чтобы на всем пути вызвать загромождение, замешательство, беспорядок и из разноязычных, но дисциплинированных масс создать Вавилонское столпотворение вооруженных людей. Главная трудность задачи состояла в том, чтобы выполнить ее с возможно меньшей оглаской, почти неслышно. Действительно, и теперь еще русские могут, если вовремя разгадают наши планы, воспользоваться численным превосходством, могут напасть на наши аванпосты на Висле, могут опустошить страну, имеющую своим назначением снабжать нас в начале кампании провиантом, и, таким образом, отбросить назад уже надвигающееся вторжение.

Боязнь, что русские расстроят его план военных действий, постоянно преследовала Наполеона. Чтобы не допустить этого, он решил облечь глубочайшей тайной свои приготовления к войне и свои начальные операции. Вскоре армия в четыреста тысяч человек должна будет потихоньку сняться с места и чуть не на цыпочках выступить в поход. Для соблюдения тишины будут приняты все меры. Постараются тщательно заглушить и подбить ватой все пружины, которые надлежит пустить в ход. Если бы концентрация войск обнаружилась, она должна продолжаться далее с молниеносной быстротой, чтобы как можно скорее поставить неприятеля пред совершившимся фактом. Затем, по мере приближения наших войск к Северу, император постарается своей речью смягчить угрожающий характер наступления. Он прикажет сказать в Петербурге, что подозрительное и непонятное поведение России вынуждает его двинуть войска и выставить их в линию но что, тем не менее, он всегда готов выслушать всякое предложение, подсказанное желанием придти к мирному соглашению. Он намерен, чем дальше, тем больше притворяться, все больше высказывать горячее желание вступить в переговоры, и, по мере того, как его войска будут двигаться вперед, будут усиливаться и его уверения, и настойчивые просьбы миролюбиво покончить дело.