Алмазы для Бульварного кольца

скачать книгу бесплатно


– Мешает, мешает, еще как мешает. Разве ты не замечаешь, как душа ускользает сквозь вырезы?

– Нет, не замечаю, – с усмешкой ответил Григорий.

– Это потому что ты рубаха-парень, у которого не только душа, а и все остальное нараспашку, – рассмеялся Олег. – Шутка. Не принимай близко к сердцу. А если серьезно, то жить вместе с родителями – это совсем не сахар. Мы же временно, пока у нас небольшой ремонт, у Лизиной матери живем. Она уже все знает.

– Представляю, – посочувствовал Гриша.

– Не представляешь. Так что, как только получу ответ, поеду в Анголу, уже надолго, на год, как минимум, а там посмотрим.

– Обратно к «крокодилам»? Неужели женщины так довели? Сначала добиваешься ее, а потом от нее же и бежишь. Может, вам попробовать отдельно от матери пожить?

– Я бы с удовольствием. А где деньги взять? Поеду, подзаработаю.

– Думаешь возьмут?

– Во всяком случае, на заявление мое должны что-то ответить. Вот я и говорю: жду.

– Мне кажется, тебе просто нравится подавать заявления, – рассмеялся собственной шутке Гриша. – Ну ладно, старичишко. Будь здоров, не кашляй! Если будет нужна помощь, обращайся!

Григорий передал Олегу ваучеры, попрощался и исчез в московской толпе.

Португальские «телевизионщики» оказались приятными людьми и профессионалами своего дела. Главу группы, сорокалетнего мужчину невысокого роста с приятным открытым лицом звали Жузе Морайз и Каштру. На конференции, приветливо поздоровавшись с Геннадием Копейкиным, главой международного отдела ВЦСПС, а также с его референтом, португалец как-то быстро уловил их внешние черты и характерные жесты, и уже в перерыве между заседаниями, в буфете стал очень по-доброму, с легким юмором, как бы невзначай, изображать их в лицах. В Копейкине он точно подметил его функционерскую важность и одновременно неподдельное простодушие «человека из народа», в его помощнике Сергее – чрезмерную строгость, деловитость и бравирование своим псевдооксфордским английским. Если Копейкин, заметив, что его пародируют, лишь весело рассмеялся, то референт был явно к этому не готов. Улучшив момент, он потом пару раз пытался словесно ужалить своего нежданного обидчика. Благо тот не понимал ни слова по-русски и лишь весело улыбался в ответ.

Как выяснилось, Жузе был актером не только телевидения, но и, в первую очередь, артистом театральным. На тот момент он работал в труппе лиссабонского Открытого театра, о котором потом много и интересно рассказывал, когда они вместе с его супругой, тоже актрисой, Линдой Силва и Олегом засиживались за ужином в ресторане гостиницы. Было видно, что это их не первый в жизни брак, и что поженились они относительно недавно. К такому выводу можно было прийти, видя, как муж и жена смотрят друг на друга, как Линда, светловолосая стройная женщина тридцати пяти-тридцати семи лет слегка краснеет, когда супруг говорит ей на ухо комплименты или, не отрываясь, смотрит на нее влюбленным взглядом, когда та, усевшись где-нибудь в стороне, о чем-то думает. В такие минуты супруг отводил Олега в сторону, чтобы не мешать ей побыть одной:

– Линда медитирует, – осторожно пояснял Жузе.

– Работает над новой ролью? – не до конца понимая ни происходящего, ни значения этого непривычного для него слова, спрашивал Олег.

– Нет, просто размышляет. А если и работает, то не над ролью, а над новой жизнью. Нашей с ней жизнью…

Олег и не пытался хоть как-то умерить свое любопытство, общаясь с этой замечательной парой, учитывая, что он практически ничего не знал о португальском национальном театре. Кроме этого, ему было чрезвычайно приятно разговаривать с коренным лиссабонцем, обращать внимание и запоминать, как он произносит те или иные слова и звуки, отмечать для себя интонации в разговоре этих воспитанных и образованных людей: говорить с носителем языка Олегу, еще недавнему студенту, по-прежнему доводилось нечасто:

– Сеньор Жузе, я пока никак не пойму, какое отношение театральные актеры как вы и ваша жена имеют к этим самым – сразу и не выговоришь – «аудиовизуальным средствам связи»?

– Все одновременно сложно и просто, дорогой Олег, – рассмеялся он, – только попрошу тебя лучше так ко мне не обращаться. В моей стране не все со мной согласятся, и слово «сеньор» у нас не воспринимается исключительно как «господин» или «хозяин». Но я все-таки предпочитаю обращение «товарищ». Так меня называют мои друзья по коммунистической партии, в которой я состою еще со времен подполья при фашизме. Впрочем, если для тебя это звучит слишком официально, зови меня просто по имени. – Жузе поправил упавшие на лоб темные, с небольшой проседью на висках волосы и с удовольствием затянулся сигаретой.

Олег промолчал, но про себя подумал: «А у нас тут, пожалуй, товарищ иногда звучит вовсе и не так демократично. Товарищи Андропов, Косыгин, а еще – настоящие и потенциальные герои анекдотов Слюньков – Зайков – Долгих – Капитонов – эти фамилии произносятся почти в одно слово с такой помпой и придыханием, что ни в какое сравнение с вашими сеньорами не идут. Хозяева жизни – вот кто они на самом деле, наши здешние дорогие товарищи! А в Португалии сеньором можно назвать и таксиста, и официанта, и тракториста, и знатного комбайнера…»

– Родители Жузе – убежденные антифашисты. Долгое время, целые десятилетия до революции семьдесят четвертого года они укрывали в своем доме подпольщиков, беглых пленных – всех, кто боролся с режимом, – вступив в разговор, объяснила его супруга Линда.

– То есть вы были настоящими подпольщиками, как у нас революционеры при царизме?

– Скорее, к этому имели прямое отношение мои родители. А я и моя тогда будущая жена были тайными членами компартии, работали в театре и старались, как могли, этому режиму навредить. Конечно, насколько это было возможно, чтобы самим не угодить в тюрьму. Ведь у нас при Салазаре была цензура, и еще какая! – Жузе приложил указательный палец к губам, как бы заставляя себя замолчать, оглядываясь по сторонам. – В шестидесятые годы, как и чуть раньше во Франции, у нас в Португалии стал очень популярным так называемый «театр ревю». Он буквально рассказывал со сцены о том, что происходило еще сегодня на улице, в народе, в правительстве, в политике.

– Что-то вроде «утром в газете, вечером в куплете»? – Олег попытался, как мог, передать смысл известной фразы.

– Да. И куплеты, кстати, были тоже – «зонги», как у Брехта. К слову, Брехта мы у себя тоже много ставили. А что касается профсоюзной конференции, то я – один из учредителей Профсоюза театральных работников, мы его создали еще до революции. Так что мне здесь самое место, – улыбнулся Жузе.

Олег вспомнил, что «Трехгрошовую оперу» Бертольда Брехта ему как раз недавно однокурсник привез из Минска, куда ездил домой навестить родителей. Там и в других национальных республиках СССР издательства иногда издавали нечто подобное, может быть, не успев получить указаний на этот счет из центра. В Москве же таких книг было не найти. По одному богу известным причинам их считали вредными для советского читателя. Так же, как «Мастера и Маргариту» Булгакова, не говоря уже о книгах Солженицына, Пастернака или Набокова. Некоторые из них, тем не менее, можно было встретить в той же Москве, в валютной «Березке» неподалеку от метро «Кропоткинская». Там Олегу однажды пришлось наблюдать очень смешную сцену: черный, как африканская ночь, негр в просторной, типа плаща национальной накидке, не говоривший ни слова по-русски, изображал из себя знатока русской литературы. Набрав себе на книжном стенде стопку вожделенных для советского читателя книг, придерживая подбородком, он притащил ее к кассе и щедро расплачивался перед кассиршей долларами. На почтительном от интуриста расстоянии, у огромной витрины с матрешками стоял худенький молодой человек, его переводчик, который старательно делал вид, что изучает шедевры русского народного творчества и что ему до этих вражеских книг нет ни малейшего дела.

Жузе потом рассказывал, как им удавалось обмануть фашистскую цензуру и хитрого, проницательного цензора, всегда вооруженного синим карандашом, который не позволял выпустить ни один спектакль без того, чтобы внимательно не прочитать и перечитать текст пьесы, а потом еще сверить с ними реплики, произносимые актерами на генеральной репетиции.

– Мы сейчас начинаем сохранять наши спектакли и другие проекты на видео, для истории. Телеканал «Эр-Тэ-Пэ», с которым я тоже сотрудничаю, это уже делает, но видеопленка – вещь хоть и передовая, удобная, – скоро, ты увидишь, видеомагнитофоны будут в каждом доме, – но недолговечная. Со временем она, увы, рассыхается и сыпется. Вот это мне здесь тоже очень важно обсудить со специалистами…

В этот момент за соседним столиком начался необычный для расслабленной атмосферы ресторана ажиотаж.

– Да, точно умер, по «Голосу» только что сообщили!.. – настаивала на своем переводчица болгарской делегации в разговоре со своей коллегой. – А до этого еще на «Би-би-си» говорили, что, мол, на этот раз слухи могут быть правдой.

– Кто, кто умер? – оторвавшись на секунду от своего собеседника, спросил девушку Олег.

– Высоцкий!..

Было двадцать пятое июля. На улице стояла редкая даже для этого месяца жара. Пресса в СССР в тот день не написала об этом ни слова. Единственная газета, которая поместила о смерти советского барда небольшой некролог, но уже на следующие сутки, была «Вечерняя Москва», которую многие подписчики ценили за ее неформальность и в некоторых случаях не столь строгую приверженность канонам советской партийной печати:

Министерство культуры СССР, Госкино СССР, Министерство культуры РСФСР, ЦК профсоюза работников культуры, Всероссийское театральное общество, Главное управление культуры исполкома Моссовета, Московский театр драмы и комедии на Таганке с глубоким прискорбием извещают о скоропостижной кончине артиста театра

Владимира Семеновича

ВЫСОЦКОГО

и выражают соболезнование родным и близким покойного.

Через два дня, уже по окончании конференции, когда Олег заехал за своими гостями, чтобы вместе поехать на экскурсию по олимпийской Москве, Жузе Морайз и Каштру как руководитель группы сказал организаторам, что у них с Линдой есть кое-какие дела: нужно заехать на Гостелерадио СССР к коллегам, а также посетить Высшую партийную школу, где тоже обучаются его друзья-коммунисты. Вместо себя на экскурсию он отправит двух своих коллег.

Такое пожелание гостя тут же вызвало сначала робкие, а потом более твердые возражения со стороны «сопровождающего» делегации, который попросил подождать несколько минут и тут же скрылся в гостинице. Вернувшись, он сказал, что сказал, что оставляет с ними Олега, однако напомнил, что у делегации строго согласованная программа, на которую завязано большое количество людей, и нарушать ее не следует.

После того, как те уехали, Жузе попросил Олега вызвать такси:

– Ты знаешь, мой дорогой друг, мы вчера и позавчера до утра слушали «Би-би-си» – они передавали не только новости, но и его песни. И мы поняли, что Владими?р (он сделал ударение на последнем слоге) был по-настоящему популярен и любим вашим народом. Боюсь сравнивать, но думаю, так португальцы любят только нашу Ама?лию, – произнес Жузе, внимательно глядя на Олега в ожидании ответа.

Прежде чем ответить на вопрос, который, судя по всему, действительно волновал собеседника, Олег, усмехнувшись, заметил:

– Вы знаете, у нас тоже, когда что-то случается, все, кто хочет узнать подробности, а главное – правду, настраивают радиоприемники на короткие волны и слушают «вражеские голоса».

– У меня это привычка еще со времен Салазара, – озорно улыбаясь сказал Жузе, достав из бокового кармана компактный, умещавшийся в ладонь транзисторный приемник «Грюндиг». Олег посмотрел на приемник, как на маленькое чудо. – С тех пор почти никогда с ним не расстаюсь, особенно в поездках. Он, как для музыканта метроном, позволяет услышать фальшивый звук и настроить ухо на правильную ноту «ля». Проще говоря, отличить правду от лжи.

– Получается, что когда о смерти Высоцкого в день его ухода не написала ни одна газета, нам соврали?! – Олег несколько напрягся, приготовившись спорить.

– Ну, – успокаивающе похлопал его по плечу Жузе и постарался увести разговор подальше от идеологии. – Вот ты любишь «Битлз»?

Олег, с пятого класса сходивший по ним с ума, знавший почти все песни «битлов» наизусть, опешил от столь резкой перемены темы разговора и лишь утвердительно кивнул головой.

– У Джорджа Харрисона, которого я, кстати, ценю больше остальных битлов за очень глубокие тексты, в одной малоприметной, казалось бы, песне «Old Brown Shoe» есть фраза, которая ответит на твой вопрос. Мне кажется, он там как раз говорил о том, о чем и мы сейчас: «правда – это лишь половина лжи».

– Так, и получается, что не сказать всей правды – значит соврать, так ведь? – настаивал на своем Олег.

– Нет, мой дорогой, получается, что бывают ситуации, когда лучше не договорить, чем сказать все. И это называется уже не ложью, а осторожностью, расчетом, намерением избежать нежелательных последствий. А кто как не правительство должно принимать такие решения, в том числе и за нас?

– Тогда выходит, что мы, народ – это то самое быдло, за которое кто-то решает, что ему положено знать, а что нет? – не желал успокаиваться Олег.

– Ну, ладно, – отступил Жузе, видя, что их разговор уже заходит на второй круг. – Ты еще довольно молод, и у тебя много лет впереди, чтобы как-нибудь на досуге вернуться к нашему разговору. И, может быть, еще поспорить со мной. Даже когда меня уже не будет на этом свете. – Он неожиданно засмеялся: – Давай-ка лучше ты все-таки организуешь нам такси, мы втроем отправимся к театру и почтим память твоего великого современника. И это, Олег, – поверь моим седым вискам, – никакая не ложь, а настоящая правда!

В машине все молчали и слушали радио. Оно сообщало об идущих валом победах советских спортсменов: на Олимпиаду не приехало большое количество ведущих западных звезд спорта из США и ряда стран Европы, которые бойкотировали вторжение СССР в Афганистан.

– Надо же – и ни слова о Высоцком, будто его нет и не было совсем, – наконец нарушил траур таксист, молоденький паренек с горящими глазами. – Я, правда, больше рок люблю, тут хотел на «Динамик» сходить, так их концерт почему-то в Ригу перенесли.