скачать книгу бесплатно
– С наступающим, – протянул он бокал навстречу бокалу Лизы.
– Ура! – крикнула тихо Лиза и пригубила стекло. – Закусывай, – протянула она бутерброд, но в последний момент заменила его на свои губы и затянула Олега в долгий поцелуй.
– Фильм же пропустим, Лиза, и бутерброды остынут, – пошутил сквозь поцелуй Олег, обнимая свою невесту.
– Его все равно каждый год показывают, так что ничего страшного.
– В следующем году я уже в Анголе буду, там вряд ли покажут, – все-таки добрался до закуски Олег и, запивая шампанским, наконец прикончил бутерброд.
– Да, вряд ли там знают, что такое зима, тем более – баня, – не отставала Лиза.
– Там баня кругом.
– Тогда еще один тост, за теплоту!
– Ура! – тихо воскликнул Олег, наполнив еще раз бокалы. Они чокнулись и выпили. Лиза обняла Олега, его руки потекли по ее телу, их губы слились. А руки продолжали двигаться дальше и уже забрались Лизе под рубашку. Женская грудь легла в мужские ладони, как в ванну, но ненадолго – скоро руки, гонимые инстинктами, пошли дальше, пальцы уже пытались расстегнуть лифчик.
– Может, я сама? – захотела помочь Лиза.
– Обижаешь, – улыбнулся Олег.
Лиза вытянула из-под своей рубашки сдавшийся бюст-гальтер и небрежно бросила на пол, скоро туда же полетели рубашка, юбка, колготки, штаны, еще одна рубашка, ирония судьбы и с легким паром.
– Может, диван разложим?
Словно по приказу оба соскочили с дивана, а Олег резким движением рук сломал его пополам.
– Удивительно, обычно я с ним так долго вожусь, – кинула на диван покрывало Лиза и бросила на него свое тело.
– Женщину надо удивлять, и не только разложенным диваном, – бросился вслед за ней Олег.
– Не перестаю удивляться, – рассмеялась шутке Лиза.
– Не переставай, – привлек ее к себе Олег.
Они долго целовались, а с экрана все подсматривали и подначивали, напевая:
Но внезапно по портьере
Пробежит волненья дрожь.
Тишину шагами меря,
Ты, как будущность, войдешь.[12 - Из песни «Никого не будет в доме», слова Б. Пастернака.]
После глубоких сирен, визга электричек, лая собак, шума океана, криков чаек и конденсата на коже от погони за удовольствием, молодых выбросило на берег. Удовольствие медленно отступало, словно пришло время отлива, дыхание восстанавливалось. Мир снова начал возвращаться на круги своя сквозь переборы гитары и голос Пугачевой, которая пела в фильме за Барбару Брыльску:
Спасибо Вам и сердцем и рукой,
За то, что Вы меня, того не зная сами,
Так любите…[13 - Из песни «Мне нравится», слова М. Цветаевой.]
Олег обнимал Лизу сзади, они еще долго лежали так, глядя в мерцающий Новым годом экран, а когда там пошли прощальные титры под грустные стихи:
… Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим…[14 - «Баллада о прокуренном вагоне», стихотворение А. Кочеткова.]
– руку Олега обожгла горячая слеза Лизы.
* * *
Зима пролетала в ожидании перемен. Черно-белый пейзаж и серые лица вечно спешащих нырнуть в метро москвичей. Москва планировала измениться, все ждали этого, сидя в темной комнате зимы, будто закрылись в ванной и печатали фотографии, с любопытством глядя в емкость с проявителем, где плавали белые листы, на которых проступали силуэты того будущего, что кругом обещали – и потом должны были вытащить свои впечатления и закрепить, положив в ванночку с закрепителем, а затем в альбом, на добрую память, чтобы было чем гордиться. Жизнь начиналась с нового листа. Мы всматривались в черно-белый негатив, который по мановению палочки или указу Брежнева должен вдруг стать цветным, красочным и позитивным.
Москва всегда была городом фасадным, а сейчас наводила марафет как никогда. В спешном порядке в городе открывались стадионы, спортивные арены. Город становился все более удобным для жизни и досуга.
Олег сидел за стеклом в кафе «Ангара» на Калининском проспекте, в одном из знаменитых зданий-книжек, и сверху наблюдал за своим однокурсником Гришей Соболевым, который, вжавшись в себя от холода, шел вдоль проспекта, без шапки, торопливо перебирал ногами, чтобы быстрее попасть в тепло. Гриша снимал здесь комнату, недалеко от ресторана «Прага», в арбатских переулках, где все еще оставались коренные москвичи, которых не успели расселить по столичным окраинам. В кулинарии при ресторане делали одноименный знаменитый торт, и очередь туда никогда не кончалась. Судя по ней, сладкого в стране по-прежнему не хватало, а следовательно – и любви. Народ занимал очередь с раннего утра, чтобы к обеду получить долгожданную «Прагу» или «Птичье молоко», как повезет. Мама Григория работала в этом магазине и для всех была на уровне министра по внешнеэкономическим связям, потому что с недавнего времени фирменный торт стал расхожей валютой, всем он, по поводу и без, был теперь жизненно необходим. Так она незаметно для себя обрастала выгодными связями и перспективными знакомствами. Благодаря этому она сумела купить сыну без переплаты хороший фотоаппарат. Гриша должен был принести фотографии со своего дня рождения, где собрались обе группы их курса. Он неплохо снимал своим «Любителем», содранным нашими производителями с импортного «Роллефлекса».
– Привет!
– Здорово, старик, – пожал он Олегу руку и сел за стол.
– Ну и дубак сегодня!
– Да уж, холодрыга.
– Карточки принес?
– Само собой, – достал из модного пакета толстый бумажный конверт для фотобумаги Гриша.
– Ого, «АББА»! Классный пакет, за сколько взял?
– За треху, купил у одного чувака. Почти новый.
– Неплохо, – всматривался в лица шведской четверки Олег. – Не жалко на таком морозе носить, потрескается же?
– Да я ж тут рядом, не успеет.
– О! У тебя и штаны новые. Откуда?
– Мать с работы принесла, давно уже, кому-то не подошли, просто ушить надо было.
– «Америка»?
– «Ли», «Джинс энд джекетс» – сняв куртку, не без гордости показал лейбл Гриша.
– Да вижу, не какой-нибудь там индийский «Милтонс» или болгарская хрень. Стоя?т?
– Чего?
– Ну, фирменные джинсы, если их намочишь, можно поставить к стенке, не гнутся.
– Не пробовал. По паре шариков мороженого? – спросил Олега Григорий, подозвав знакомого официанта.
– Да ну, холодно.
– Тогда пива?
– Это другое дело. Тоже правда холодное, но другое, – рассмеялся Олег. – Возьми еще что-нибудь на закуску, – сказал он, уже перебирая фотографии.
Скоро за столиком уже пенились две кружки «Жигулевского» и благоухала нарезка из краковской колбасы.
– Как особым гостям! – не преминул добавить Гришин товарищ, подавая закуску. – Если нужно что посерь-езнее, я мигом!..
Друзья вглядывались в лица и в детали портретов своих однокурсников, рассуждая, кого куда должны распределить.
– Я бы сам, конечно, в долгую загранку хотел. Сразу нескольких зайцев убить. Здесь с португальским – только преподавать на кафедре, мне баба Таня уже предлагала, или в военно-дипломатической академии. Я там уже и собеседование прошел. И зарплата вроде неплохая. Но тамошние ребята меня отговорили: говорят, потом лет пять будешь невыездным, из-за секретности или что там у них, – отхлебнул пива Олег. – А это что у тебя за фотографии?
– Москва. Уходящая натура. В выходные люблю погулять с камерой по окрестным дворам.
– И ведь не жалко денег?! Пленка на тридцать шесть кадров, наверное, стоит, как две кружки пива? – с деланной иронией произнес Олег. – Уважаю! – он с восхищением всматривался в запечатленную на бумаге жизнь подворотен, пытаясь распознать знакомые места.
– Это история. Скоро всего этого не будет, город меняется на глазах. Скоро Москва купеческая уйдет в тартарары и придет совсем другая, вот увидишь…
– А тебе-то это зачем? – все еще не веря в бескорыстность Гришиного хобби, посмотрел ему во вдруг ставшие бездонными глаза Олег.
У Гриши была удивительная способность видеть перспективу, в пустоте находить какие-то вещи, которые потом могли пригодиться. Он все время был в движении, движение это не всегда было вперед, иногда оно просто имело целью выбраться наружу, за рамки происходящего.
– Как тебе сказать… Что мы обычно видим на фото? Фасады, памятники, красивые здания, рожу свою или чью-нибудь на переднем плане? Москва – город фасадов, никто не показывает зафасадную жизнь, жизнь подворотен.
– В общем, согласен, – глотнул еще пива Олег. Напиток располагал к доброму разговору, нежели к горячему спору. Зачастую от напитка зависит истина, подумал вдруг он. В каждой искренности своя доля спирта. – Если есть ворота, то должна быть и подворотня. Судя по твоим снимкам, у нас вся страна – одна большая подворотня. Особенно вот на этом, – рассмеялся Олег.
– Да, ты представляешь: выхожу как-то из дома, смотрю, мужик лежит на асфальте, глядит в небо и курит. А рядом бутылка пива. Красота, балдеж! Попробуй-ка вот так лечь на улице, сразу заберут, а в подворотне все свое, родное. Даже стены и менты.
– Да, контраст. Давай тогда за Москву, за «город контрастов»! И чтоб никакие бури ее не смели с лица земли!
«Предолимпийский балдеж»
Столица СССР в преддверии Летних Олимпийских игр 1980 года представляла собой довольно курьезное зрелище. Один из москвичей или гостей столицы в длинной очереди к уличному автомату с заморским напитком «Фанта», которым оперативно заменили привычную газировку с сиропом или без, скорее всего, находясь под легким воздействием более действенных, крепких напитков, очень метко охарактеризовал Олегу тогдашнее состояние Москвы и ее обитателей: «предолимпийский балдеж».
В столичных табачных киосках, где до этого продавали папиросы, сигареты, спички и прочую мелочь, появилась вожделенная жвачка, жевательная резинка, «чуинг гам»! Вот в это вообще невозможно было поверить. Олег пробовал ее только в десятом классе – в порциях не более половины или даже четверти пластинки – благодаря другу и однокласснику, у которого родственники жили в ГДР, и куда тот пару раз ездил по их приглашению. И еще как-то Вероника, его старшая сестра, привезла вместе с парой бутылок тамошней воды в бутылках по 0,33 литра (потому что это тот самый объем жидкости, который позволяет человеку утолить жажду!) несколько жевательных резинок из Прибалтики, правда, не «фирменных», а местного производства. Появившаяся перед Олимпиадой советская жвачка была трех видов – мятная, фруктовая (апельсиновая, малиновая и клубничная), которые были более-менее приличными, хотя довольно быстро теряли свой аромат, и кофейная. Эту жевать было невозможно из-за навязчивого и приторного, неестественного, как и сам советский растворимый кофе, вкуса. Кроме того, ни одна из советских жвачек, в отличие от фирменных западных, не позволяла выдуть из нее пузырь. Казалось бы, мелочь, но когда ты видел парня или девушку с прилепленным к губам белым пузырем, ты сразу же понимал: «Это да, это фирма?. В упаковке, с неизменной олимпийской символикой в виде условного изображения одной из башен Кремля со звездой наверху и пятью олимпийскими кольцами внизу, было по пять пластинок. Тогда многие товары носили этот символ, что автоматически повышало их розничную цену на 15 процентов. Советская жвачка стоила полтинник, пятьдесят копеек, а фирменную на черном рынке из-под полы все еще уверенно продавали за три рубля. И, тем не менее, выпуск советской жвачки был огромным достижением, и «Партия и правительство» вместе с фабрикой «Рот Фронт» под Олимпиаду не зря наладили ее производство. Советские люди теперь с особой гордостью ходили мимо иностранцев, двигая челюстями, не очень стремясь закрывать рот, в котором периодически белела наша родная советская «чуинг гам». Чем вам не подрыв западной капиталистической экономики и не торжество идей социализма и коммунизма? Оставалось лишь чуть-чуть поднажать, и загнивающий капитализм окажется в полном нокауте.
Помимо жевательной резинки, олимпийская Москва (но отнюдь не все остальные города Советского союза) обогатилась целым рядом деликатесов, таких как пепси-кола и фанта в изящных бутылочках, фруктовыми напитками в треугольных пакетах с прикрепленной к ним соломинкой. В столе заказов при магазинах можно было заказать и потом получить финское масло и финскую копченую колбасу сервелат. Колбаса, хотя и довольно дорого, также продавалась в нарезанном виде небольшими порциями, что сразу же оценили любители выпить на троих – в подъезде, за отсутствием рюмочных или баров, где подавали только пиво, но не крепкие напитки. Квас и пиво, а еще и те же колу и фанту стали продавать – немыслимое дело! – в одноразовой пластмассовой или бумажной посуде, которую, по опустошении емкости, советский человек бережно клал в авоську и уносил домой, чтобы они потом служили ему по несколь-ку лет.
Менты (ни у кого и язык не поворачивался сказать «поганые») ходили по городу в белой форме и обрели в те предолимпийские дни какую-то несвойственную им стать, достоинство и вежливость. Одновременно с ними порядок на улицах «блюли» бесчисленные бойцы невидимого фронта – сотрудники Комитета государственной безопасности, которые обычно перемещались по городу парами, одетые в штатское, высматривая потенциальных нарушителей общественного порядка и социалистической нравственности и, время от времени, напоминая упившимся фантой и пепси-колой, кто в стране хозяин и как нужно «Родину любить».
Лиза и ее школьная подруга Оксана в легких плащиках сидели ближе к вечеру в сквере неподалеку от метро «Спортивная», у Новодевичьих прудов и болтали о своем, о девичьем. Дело было ранней весною, солнце начинало уже потихоньку прогревать освободившуюся от снега землю. Стройных молоденьких девушек можно было принять за старшеклассниц, которые вырвались из душных классов и забросили домой портфели, обретя, наконец, свободу – от школы и еще не пришедших домой с работы родителей.
Сквер был полон людьми, мамашами с детьми, мужчинами, играющими в домино, молодыми папами, толкающих впереди себя коляски. Лиза и Оксана сидели чуть в стороне, на скамейке, глядя в сторону лесопарка, со свободно продававшимися теперь в Москве сигаретами «Мальборо». Они еще не объявили родителям и близким о своей новой взрослой привычке, поэтому отрывались по полной, находясь вдали от дома и чувствуя себя зрелыми независимыми людьми.
– Хочу уйти, но не могу. Нет выхода, куда я пойду? К матери? Еле вырвалась, думала – на свободу…
– Выход всегда есть. Просто надо найти дверь, – вдохнула очередную порцию табака Лиза. – Я вот тоже с родителями живу. Не сахар, конечно, но мы ладим.
– Значит, я к тебе за дверью.
– За выходом, – постаралась сделать кольцо, выдохнув дым, Лиза, но ничего не вышло. – Только я так и не поняла, в чем причина?
– Надоело постоянно получать по морде. От мужа. Пусть он и гражданский.
– По морде? Он тебя бьет?
– Пусть не физически, но морально, а это еще больнее. Постоянные пинки в душу. Причем ни за что, просто так, «для профилактики», как он сам потом извиняется. И это не вчера началось. Порой такая тоска накатывает, что хочется послать все, напиться и забыться.
– Значит, уже уходила?
– Уходила, к матери, с ней тоже не сахар, тесно там, сама знаешь: бабушка, брат, каждый со своими тараканами, тоже выматывает. Петя все время названивал, просил вернуться, в итоге вернулась.
– То есть ты все еще любишь его?
– Да какая там любовь. Нет ее давно. Сплошная нелюбовь.
– А что мешает уйти насовсем?
– Во-первых, некуда, это еще хуже, чем с матерью, во-вторых, на что я буду жить?
– Тогда оставайся, если тебе нравится жить без прав. Я бы так не смогла.
– В том-то и дело, что не нравится.
– Уходить надо один раз и насовсем, с вещами. Найти работу, снять квартиру.
– Ты знаешь, сколько стоит снять квартиру?
– Сними комнату.
– А где я найду работу, чтобы обеспечить и себя, и мать, я же ей тоже помогаю, – не найдя поблизости урны, Оксана бросила окурок на землю и стала затирать его ногой. – Я же обычный технолог. Работаю на молочном комбинате, хотя понимаю, что не мое это.
– Для начала найди любимую работу, вдохни немного свободы, – сделала еще затяжку Лиза и улыбнулась.
– Легко тебе рассуждать, тебя твой Олег любит.
– Это не так важно, главное, чтобы ты себя сама полюбила.
– Сейчас я даже не знаю, что значит дышать, что значит воздух. У меня постоянная борьба за дыхание.
– Ты не знаешь – я знаю, ты же сильная.
– Думаешь, у меня получится?
– Обязательно. Пора учиться любить себя, не жалеть, а именно любить. Ты умная, молодая, красивая.
– Знаешь, не хочу быть сильной, слабой хочу. Ты знаешь, в чем сила женщины?
