Полная версия:
Покуда вертится Земля. Сборник современной поэзии и прозы
Баллада о несломленной музыке
(Посвящается великой итальянской и советской пианистке Вере Августовне Лотар-Шевченко)
С разбитых пальцев музыка стекала,Дышали ею музыкальной школы стены,Вселенная доселе не слыхалаТакого Баха, Моцарта, Шопена!!!Нагана рукоятью на допросахМерзавцем исковерканные пальцы,Искусства вечного скитальцы и страдальцы,Не задавали ей ненужного вопроса,Как, почему, за что в краю далёкомОни тринадцать лет с ней лес валили,За что с ней музыку её приговорилиНа зоне жить в молчании жестоком,Пытаясь на неё надеть уздечку,Законам подчинив лесоповала!Но вновь с коленей музыка вставалаИ поднимала пианистку-зечку,И лагерными тёмными ночамиОна касалась нар-клавиатуры,Что вырезали зеки, и звучалиПод пальцами аккорды партитуры.Витали звуки в воздухе беззвучно,Но слышали их заключённых уши,И наполнялись музыкою души,И открывались ей сердца радушно!!!Лишь время страшных лагерей умчалось,Навязанное ей судьбой-злодейкой,Под лагерною рваной телогрейкойВновь в сердце Веры вера постучалась.Ночь напролет летели в небо звукиВ Нижнетагильской музыкальной школе,Не замечая скованности, боли,Полиартрита, враз забыв про мукиДопросов, лагерей, лесоповала,Вдыхая воздух, вновь пахнувший счастьем,Пред музыки несломленной причастьемДуша из пепла жизни восставала,Как Феникс, возрождалась и парила,И вылетев из клетки тяжкой доли,Вернула долгожданные гастроли,И музыкою вновь заговорила.И вспоминает целый мир понынеФранцуженку-испанку с наслажденьем,Что победила в жизненном сраженьиИгравшую с великим Тосканини!Слова её, и до сих пор бесценны,Для всех, кто любит музыку, искусствоДля всех, в ком до сих пор не дремлют чувства,Которые останутся нетленныСлова, « что «жизнь, где Бах – благословенна»!!!Имя ей – Россия!!!
Если дышится так вольноЗа чужими нам морями,Почему сюда невольноВновь стремимся с журавлями?Если в царстве тридесятомЖизнь нам кажется роскошнойИ свободной и богатой,Почему душе в ней тошно,Душно, душно, как в пустыне,И от зноя негде скрытьсяНеприкаянной отныне,Негде ей воды напиться?И ответит чужестранец:«Это просто невралгия!»Ведь не знает иностранец,Что такое ностальгия,То, что многими забыто,Что зовут патриотизмом,Что у русских есть, но скрытоВ наше время прагматизмом!Эту Землю нам однаждыЗавещал любить Мессия!На планете знает каждый,Что зовут её Россия,Чья душа для многих – тайна!В день весенний и осеннийРодились здесь не случайноИ Чайковский, и Есенин,Чтобы звуками, стихамиНад бескрайними полямиПролетать под облакамиНад Россией с журавлями!!!Памяти Юрия Гагарина
«Говорит Москва, говорит Москва!» —Гремел в эфире голос Левитана,Летели с гордостью бессмертные словаПо радиоволнам, с телеэкрана,Что час великий Вечности пробилИ внес в историю страницу незабвенную:Как Петр окно в Европу прорубил,Так дверь открыл Гагарин во Вселенную!Случилось то в апрельский день, весной,Когда обычный русский милый пареньС улыбкою открытой и простой«Поехали!» сказал – то был Гагарин.Он для людей планеты стал родным,Улыбкой осветивши век ХХ—ый,Он был первопроходцем, и за нимПошли такие же советские ребята!Недалеко от Нельсонской колонны,В столице Англии и на аллее Мэлл,Стоит на постаменте, как на троне,Тот, кто весь мир в себя влюбить сумел!И в Лондоне я гордость испыталаЗа то, что родилась в России я,И что на постамент достойно всталаВ лице Гагарина и Родина моя!Елена Полещикова
Какое счастье
Какое счастье на исходе дняВ тепло родного дома возвратиться.Как радостно, что в этом доме ждут тебяЛюдей любимых ласковые лица.Какое счастье видеть в окнах светИ знать, что мама хлопотливо греет ужин.Дороже ничего на свете нет,Чем ощущение, что ты кому-то нужен.Какое счастье быть в кругу семьи,Неспешною беседой насладитьсяИ вспоминать события и дни,Которым никогда не повториться.Какое счастье, что любой маршрутКончается у отчего порога,Где ты желанен, где тебя поймут,Где ты забудешь, как трудна дорога.И пусть порой бывает нелегко:И мир враждебен, и на сердце стужа,Родимый дом – спасение моё.Он в море бед – клочок надёжной суши.«Когда б судьба мне не послала…»
Когда б судьба мне не послалаНадежных преданных подруг,Какой бессмысленно-печальной,Застывшей стала б жизнь вокруг!Они не врут и не лукавятИ искренний совет дадут,Зло не завидуют, не давят,Не подведут и не подставят,В беде поддержат, такт проявят,Всегда помогут и поймут.Мы часто вместе в полумракеС бокалом лёгкого винаСидим и обсуждаем жаркоСвои насущные дела.Нас крепко связывает столькоСобытий и прожитых лет…Девчонки, я люблю вас очень!Наш мир так хрупок и непрочен,Но наша дружба – островочек,Что теплотой сердец согрет!Маме
Ты – кладезь мудрости и море доброты,Ты – бездна нежности и океан терпенья.Ты – образец душевной чистотыИ эталон безмерного прощенья.Лишь ты одна способна всё понять,Найти словам, поступкам оправданье.Лишь ты одна способна не предать,И слёзы высушить, и облегчить страданье.Души и тела раны исцелить,Не спать ночей, невзгоды отгоняя;Лишь ты одна даёшь мне силы жить,Своё здоровье жертвенно теряя.Твоей улыбки, глаз любимых свет,Твой поцелуй – мне высшая награда.Живи на свете много-много лет —И ничего другого мне не надо!Маме
Осенней грустною порой и знойным летом, и зимой,Во мраке ночи, в свете дня – лишь ты на сердце у меня.Твоя любовь, как два крыла, меня над бездной вознесла,Где есть страданье, слёзы, боль, но мне не страшно: я – с тобой.Горит, как летняя заря, в лучах любви душа твоя,Мне освещая те пути, что суждено одной пройти.И струны нежные звучат оркестром целым и летятСлова приветствия Судьбе, что отдала меня тебе.И образ твой со мной всегда, как путеводная звезда,Как добрый Ангел, как маяк и как судьбы счастливый знак.Маме
Ты для меня – начало дня, источник радости и света,Тепло и трепетность огня – благодарю тебя за это.Ты в знойный день – глоток воды, в ночи – искрящая комета,Ты для меня – родник любви, благодарю тебя за это.Ты мой судья и адвокат, ты – кладезь истин и советов,Ты – дней моих счастливых ряд, благодарю тебя за это.Ты – средоточье доброты, ты – праздничность и щедрость лета,Ты – воплощение мечты! Благодарю тебя за это!«Золотой юбилей» родителей
Вы столько лет прошли по жизни,Деля печаль, тревогу, радость.Возможно, в чём-то изменились,А в чём-то прежними остались.Двух жизней тесное сплетенье,Как перст судьбы, как воля Бога,И счастья помнятся мгновенья,Хоть не всегда гладка дорога.Пусть этот день напомнит Юность,Вновь расцветут в глазах улыбки,В сердцах царят любовь и мудрость,Уйдут из памяти ошибки.Пусть этот день поддержит сноваТот негасимый ясный свет,Который могут только двоеНести сквозь бремя долгих лет!«Наш роман оказался коротким…»
Наш роман оказался коротким,Впрочем, нет, не роман, а новеллаО застывших сердцах одиноких,Друг до друга которым нет дела.Наш роман оказался бездарным,Впрочем, нет, не роман – зарисовка,Где испытанным способом старымОт себя убегаем неловко.Наш роман оказался бездарным,Но, листая порою страницы,С лёгкой грустью о нём вспоминаем,И о том, что уже не случится…«Вы снова мне звоните по ночам…»
Вы снова мне звоните по ночамИ с жаром о любви своей твердите.Я сожалею, но ответить ВамЯ не могу, как Вы того хотите.Прошла пора раздумий, слов и слёз,Вернуться в прошлое я захочу едва ли.И актуальность потерял вопросО том, кем друг для друга мы не стали.И в потугах напрасной суеты,Которую Вы породили сами,Поймите: Ваши хлопоты пусты,Прощайте, будьте счастливы, Бог с Вами!«Звуки, запахи и цвет, лёгкое касанье взглядов…»
Звуки, запахи и цвет, лёгкое касанье взглядов,Утвердительный ответ на вопрос, что не был задан.Мыслей путаных аллюр: то мечтания под вечер,То смятенье и сумбур в ожиданьи новой встречи…Ирина Арсентьева
Бросить якорь…
Самое главное в жизни, на мой взгляд, – бросить якорь у своего берега.
Бывает – прибьётся ищущий лучшего места под солнцем к чужой земле, крутится, мечется. Вроде и место под солнцем нашёл, а места себе не находит. Не принимает его эта земля, как он ни старается. Чужак он, и чужаком на все времена останется!
Я на своей земле лежу, и в этом моё предназначение – лежать на своей земле, вернее, у её берегов… Имена Нахимова, Корнилова, Лазарева навеки связаны с этой землёй, пропитанной русской кровью…
Старым стал, часто ворчу в последнее время. Коррозия стала разъедать металл. Раньше хорошо было – устрицы, мидии, гребешки облепят – соли вообще не чувствую. Только мягкие ноги ползают по мне, массажируют старое тело. А теперь этих массажистов и не отыщешь.
Въехала как-то на днище одного судна из Японского моря дикарка рапана и с тех пор проживает в море на правах хозяйки. Вычистила всё дно, извела моих мягкотелых любимцев. Теперь вот от соли страдаю. И нет управы на эту рапану. Жили бы морские звёзды, я бы с ними давно договорился. Но им, видите ли, у нас в Чёрном море соли не хватает. А я от этой соли мучаюсь – коростами обрастаю. Водоросли одни только и радуют – после прилива много их на меня цепляется. Одна радость для старика…
А когда-то я тоже был молод и бодр…
Когда-то я был ни кем иным, а эскадренным 120-пушечным броненосцем Российского императорского флота!!! Слышите, как гордо звучит!!!
А родился я в 1835 году в городе Николаеве. Отец мой, полковник Воробьёв, немало сил положил, чтобы сделать своё детище совершенным. В 1838 году окрестили меня и дали при крещении имя «Три Святителя» в честь епископов-богословов первых веков христианства – Василия Великого, Иоанна Златоуста и Григория Богослова. У меня было два старших брата, носивших то же имя, что и я. В тот же год, сразу после крещения, спустили меня на воду и переправили из Николаева в порт тихого белоснежного города Севастополь, где прожил я до своего совершеннолетия, и где закончилась славная моя жизнь.
В те времена владычицей морей была Великобритания, и все её корабли носили исторические имена. Это было традицией английского флота давать кораблям имена исторические. А в России были иные традиции. Как узнало английское Адмиралтейство, что Российский флот строит новые корабли и планирует дать им названия двенадцати апостолов и трёх святителей, очень расстроилось и запаниковало, сосчитав до пятнадцати. Позже узнало, что имена «Три святителя» и «Двенадцать апостолов» получили только два судна, и успокоилось.
К моменту моего ввода в строй я считался не только сильнейшим кораблём Российского флота, но и всего мира. Меня вооружили четырьмя 12-дюймовыми и четырнадцатью 6-дюймовыми пушками, которые позже заменили четырьмя 8-дюймовыми. Водоизмещение я имел немалое – целых 13.300 тонн и был по тем временам совершенством роскоши, простора и уюта.
Офицерская кают-компания была отделана красным деревом и отличалась необыкновенным уютом – в ней была прекрасная мебель, библиотека и пианино. Нежную грустную мелодию слушали по вечерам матросы линкора и морские обитатели, которые не без страха подплывали к никелевой броне. Пеньковые канаты заменили на цепи, и они стали превосходным украшением борта.
Воевал я много, к военным действиям привык. Такая работа у военного – воевать. Но вот первый день учебной артиллерийской стрельбы боевыми снарядами помню до сих пор. До того времени я ни разу не слышал 12-дюймовых пушек, мал был. А тут показалось мне, что самый страшный гром не может сравниться с грохотом этого орудия. Наивным я был. Самый сильный звуковой эффект я испытывал только тогда, когда стрелял залпами весь борт корабля. Вот это сила! Вот это мощь!
Послужной список мой прост – «Участвовал в Крымской войне 1853 – 1856 г. г.» Вот такая биография – ничего примечательного, обычная биография военного. «Погиб во время первой обороны Севастополя».
11 сентября 1854 года поперёк фарватера, между Константиновской и Александровской батареями, были затоплены семь устаревших кораблей российского флота. Это решение было принято для того, «чтобы заградить вход неприятельским судам на рейд и тем самым спасти Севастополь», о чём доложил командованию П. С. Нахимов. В списке затопленных были «Сизополь», «Флора», «Уриил», «Силистрия», «Селафаил», «Варна» и я.
Экипажи этих судов вместе с корабельным вооружением пополнили ряды доблестных защитников города на бастионах, которые обручем окружали Севастополь.
В днищах всех кораблей были прорублены отверстия. Я погружался очень медленно и видел, как все они пошли ко дну. Даже после нескольких выстрелов в мою подводную часть я всё ещё держался на плаву. Икона «Трёх Святителей» в этот раз вновь защитила меня, как не раз это делала в боях.
Корабли противника вспарывали брюхо на острых шпилях красавцев линкоров, опустившихся на морское дно, и не было для военного картины прекраснее этого момента.
Всё, что от меня осталось после уничтожения в 1922 году, адмиралтейский якорь на цепях. Лежу теперь на побережье, ворчу по-стариковски, рассказываю о легендарной судьбе Флота Российского крабам и креветкам. Пользуясь случаем, и вам рассказал о том, что помню.
Ведь самое главное в жизни, по моему мнению, – бросить якорь у своего берега. Берега, пропитанного кровью… И отдать жизнь за этот берег…
Выше, сильней, быстрее…
Моему отцу, заслуженному учителю Каз ССР, мастеру спорта, заслуженному тренеру, посвящаю…
В тридцать седьмом Арсентий был ещё слишком мал, чтобы что-то помнить. Но он почему-то помнил.
Тогда отец вернулся с завода позднее обычного, был радостным и слегка возбуждённым. Арсентий это понял по отцовскому голосу, доносившемуся из-за стены с прибитым на неё бархатным ковриком, на котором среди лесных зарослей удобно разместилась семейка пятнистых оленей. Маленький оленёнок, по-видимому, только что рождённый, стоял на ещё слабых ножках, прижавшись к матери. Обычно Арсентий гладил пушистого оленёнка маленькой ладошкой, перебирая пальчиками ворсинки коврика, и сон медленно накрывал его своим тёплым мягким одеялом.
Но в ту ночь Арсентий долго не мог уснуть. Он гладил по очереди всех членов оленьего семейства, но сон так и не приходил к нему. Поэтому он слышал, как отец долго разговаривал с матерью. Сквозь шёпот до него доносились непонятные фразы – «повышение в должности», «начальник смены – это очень ответственно», «зарплата увеличится на двадцать рублей». Он тщетно пытался хотя бы как-то разобраться в том, о чём говорят родители, и уснул, так ничего и не поняв.
А утром дом наполнился громкими голосами, смехом старших братьев и сестёр, запахом каши и душистого свежего хлеба, принесённого матерью из булочной, которая находилась в соседнем доме. Вся семья начала торопливо собираться, и детям велели надеть самую красивую одежду. Арсентия облачили в матросский костюмчик с сине-белым полосатым воротником, а на голову нахлобучили беретик в тон. Все приготовления назывались одним трудным словом «воскресенье», и Арсентий, как ни старался, не смог его выговорить. «Воскресенье» – это значит, что будет парк с высокими деревьями и дорожками, по которым можно бежать быстро-быстро, карусели, мчащиеся по кругу под весёлую музыку, воздушные шарики и мороженое. Вкусное…
В это воскресенье отец купил Арсентию большой кожаный мяч. Он даже немного хрустел в руках. И ещё от него по-особенному пахло. «Выше, сильней, быстрее», – весело крикнул отец и подбросил мяч высоко-высоко. До самого неба…
Таким Арсентий запомнил отца – высоким, сильным и счастливым…
Несколько пунктов 58 статьи вычеркнули из памяти всё, что было до этой семейной трагедии. Арсентий лишился не только отца, но и детства. Стал неразговорчивым и ершистым. Об отце никогда не рассказывал, будто его и не существовало вовсе.
Десятилетним подростком Арсентия определили в спортивный интернат. Это случилось как раз после войны. Вероятно, это был единственный способ выжить и получить образование. Однажды, проделывая привычный путь от дома, который разрешалось посещать по воскресеньям, до интерната, Арсентию пришлось пробираться через глубокие сугробы. Он по пояс утопал в мягком белом снегу, засыпавшим все знакомые тропинки между высокими соснами за одну ночь. Он уже порядком устал и остановился на минутку, чтобы перевести дыхание. Холодный адреналин страха пробежал вдруг по его спине. Серые, неподвижные от злости глаза волка смотрели прямо в его, расширенные от неожиданности зрачки. Упав лицом в сугроб, он ни о чём не думал тогда. Просто упал и долго лежал в снегу неподвижно. «Выше, сильней, быстрее», – стучало его сердце голосом отца, отзываясь в висках. Именно это тогда и спасло ему жизнь. «Выше, сильней, быстрее»…
«Выше, сильней, быстрее», – скользят лезвия коньков, высекая ледовую пыль. «Выше, сильней, быстрее», – шепчет лыжня вслед уходящему спортсмену, дыша в спину клубами морозного воздуха. «Выше, сильней, быстрее», – мелькают спицы велосипеда, накручивая на колёса расплавленный солнцем асфальт. «Выше, сильней, быстрее», – колышется невесомая вода в бассейне, накрывая пловцов. «Выше, сильней, быстрее», – ячеистая корзина принимает мячи: оранжевые, словно солнца, отскочившие от щита. Это идут экзамены в Институте физкультуры и спорта.
«Выше, сильней, быстрее», не замечая травмы сустава, которая даст о себе знать много позже. А пока, превозмогая боль, выше, сильней, быстрее…
Арсентий знал Лиду давно, они жили по соседству, но близко знакомы не были. Лида была студенткой медицинского института и всё своё время посвящала учёбе. А тут устроили тренировочные сборы и соревнования по выполнению нормативов ГТО среди студенческих команд. Придумали разные этапы, в том числе оказать первую медицинскую помощь раненому. «Раненым» сразу решил стать Арсентий, выполнив все отведённые ему задания. Лежа на носилках и имитируя сложный перелом костей черепа, он наблюдал за быстрыми круговыми движениями бинта в ловких пальцах Лиды. «Выше, сильней, быстрее…», – бухает юношеское сердце и заходится в нахлынувшей радости от искусственного дыхания «рот в рот» через кусочек бинта, как положено по инструктажу…
Дочка сидит на шее Арсентия, свесив вниз тонкие длинные ножки. Они совершают восхождение в горы Абхазии. Сверху видно всё – и макушки деревьев, и солнце, и до облаков можно достать рукой. «Выше, сильней, быстрее», – шаг за шагом к заветной цели…
Кожаный мяч перелетает через туго натянутую сетку туда-сюда, туда-сюда. Идёт тренировка волейболисток-старшеклассниц в школьном спортзале. Девчонки в полосатых майках, словно шахматные фигуры, заняли свои позиции на поле. Свисток. Подача. «Выше, сильней, быстрее!» Высоко взлетает мяч, и сердца девчонок начинают биться с тренерским в унисон. Арсентий – мастер спорта, мастер своего дела. Ох, и гоняет он своих учеников! Без поблажек! Несмотря ни на чьи уговоры, будь готов к труду и обороне!
Вот они уже на пьедестале с блестящими медальками на гладких атласных ленточках и блестящими от слёз и счастья глазами готовы и к труду, и к обороне, и к новым победам…
Выше… сильней… быстрее… – медленно хромает сухонький седой старичок, проделывая ежедневный километровый путь на дачный участок, изредка останавливается, и взгляд его устремляется ввысь под самые облака, куда давным-давно полетел его первый мяч, брошенный отцом.
Выше, сильней, быстрее… – Арсентий улыбается серыми глазами и слабой рукой протягивает внуку самое дорогое, что у него есть, – кожаный мяч…
Положите меня спать в сирени…
Нам не дано вернуть назад
Весны прелестное дыханье
И детских лет воспоминанье
Нам не дано вернуть назад.
Ф. Тютчев
В этот раз весна почему-то запоздала, и всё живое затаилось, ожидая её наступления. Почки набухшими красно-коричневыми зачатками долго висели на ветках и, побаиваясь частых утренних заморозков, страшились расшвырять в стороны многочисленные слои смолистых обёрток-пелёнок и выглянуть наружу нежными клейкими уголками изумрудной зелени. Первоцветы и подснежники, с трудом освободившись от тяжести серых пористых снежных лепёшек, кое-как выбросили бутоны на коротких цветоносах, не успевших вытянуться из-за отсутствия положенного по сроку солнечного света и тепла. И отцвели так же быстро и скромно, без лишней помпезности и хвастовства, торопясь окончить свой жизненный цикл вовремя, несмотря ни на что.
И только кустики сирени, казалось, радовались этому весеннему опозданию, набирались какой-то удивительной силы, с каждым холодным утром покрываясь всё гуще и гуще тугими кисточками белых и фиолетовых соцветий.
Тепло пришло неожиданно в конце мая. И только в июне разлетелись во все стороны брызги всевозможных оттенков зелёного – от трепетного салатного, мятного и ярко-лаймового до таинственного малахитового и терпкого оливкового. Брызнула зелень и засверкала на солнце, будто умытая недавним густым дождём.
