Былое

умельцы, раскачали и зашвырнули на глубину. Я изрядно

похлебал Лисичкиной водички, покричал «Спасите», но, видя, что спасать меня никто не спешит, решил, что спасение утопающих дело рук самих утопающих и поплыл.

Пока я учился в начальных классах транспорта в

нашем дворе кроме велосипеда не было. Отец же, будучи

от рождения охотником и рыбаком, как я понимаю, леле-14

ял мечту о каких-нибудь моторизованных колёсах. А пока

перебивался тем, что его друзья, имеющие мотоциклы, не

имели, как правило, снастей и опыта и зазывали отца, со-бравшись поймать рыбки к какому-нибудь случаю. Для

меня в таких случаях места обычно не находилось и. помню, временами было очень обидно, что приходилось

оставаться дома. Но иногда госпожа удача мне улыбалась, меня брали с собой и радости от этого бывали «полные

штаны».

Помню, однажды отец со товарищи, привезли с рыбалки огроменного сома. Его положили на довольно

длинный стол во дворе, два мужика раскрыли ему пасть

и, придерживая её руками предложили мне засунуть туда

голову. Я было стал отнекиваться, но они давнули мне на

чуйства – мол, что ли трус – и я голову в пасть сому сунул.

Всё обошлось смехом мужиков и прочими моими чув-ствами.

В те времена на рыбалке не было принято баловать-ся удочками – ловили рыбку сетями и бреднями. Батя

был мастак вязать сети и вообще с ними управляться, знал, где рыбка держится, в какое время и где надо забре-сти бреднем, чтобы быть с рыбой и за это был почитаем

своими товарищами, Если меня, к великому моему вос-торгу, брали с собой на рыбалку, я изо всех сил старался

быть полезен: загонял в сети рыбу, шастая по камышам и

колотя по воде чем попало, выбирал из бредня вытащен-ного на берег рыбу, таскал за забродчиками мешок с уло-вом.

Если удавалось попасть с охотниками, я сторожил их

мототехнику, иногда ходил в загон.

Не помню, когда отец, наконец, купил свой первый

мотоцикл. Но было это событием №1.

По-моему, я учился ещё в четвёртом, хотя – не важно, главное у нас появились КОЛЁСА!

Мотоцикл был самым примитивным, это был так

называемый «козёл», К-125 – четыре силёнки, одиночка, 15

НО БАТЯ, А Я-ТО КАК, были ему рады. С его появлением

у нас началась совершенно другая житуха, особенно летом. Очень скоро я начал осваивать езду на этом желез-ном коньке – горбунке, причём далеко не всегда в присутствии отца. Однажды в жаркий летний полдень я тайком

умыкнул мотоцикл со двора, укатил его руками на ближ-ний пустырь, там завёл и поехал. В такой зной, какой тогда стоял, всё живое старалось держаться где-нибудь в

холодке, и видимо, это избавило меня от свидетелей моего преступления. Поехал я прямо по пустырьку, порос-шему высокой травой, в которой оказывается от зноя

пряталась стая домашних уток. Они с кряканьем и прочим шумом бросились из-под мотоцикла врассыпную, но

всё же четыре штуки я успел задавить напрочь.

По тем временам, если бы я был уличён, трудно себе

даже представить меру моей кары. Я огляделся и понял, что свидетелей вроде бы нет, и очень шустренько с пу-стырька смылся. Никто не пришёл с претензиями ни через час, ни назавтра, но я точно знаю, что хозяйка зло-счастных уток долго пыталась установить задавителя. А

тут даже вездесущая тётка Тося оказалась не в курсах. Что

называется, меня пронесло!

Однажды, когда я уже почти водил «козлика», под-выпившая компания взрослых, и батя в их числе, решила

поехать освежиться на став километрах в десяти от посёлка. Кавалькада состояла из трёх или четырёх мотоциклов.

Тогда только у отца был маленький «козлик» – почти все

его друганы были владельцами мотоциклов с колясками.

А у нас в ту пору, как я понимаю, основные свободные

деньги уходили на закупку материалов для нового дома.

Отец сразу как приобрёл «козлика», дал матери слово не садиться за руль «подшофе», а тут вдруг возникла

такая идея, да ещё у большой компании – ехать купаться.

Маманя на батю наехала, и тот принял решение, что за

рулём буду я. ГАИ тогда на нашем периферийном посёл-16

ке была редкостью, в степи тем более, и дело было решено к моему великому удовольствию.

Процессия трогалась от нашего дома, взрослым бы-ло видимо интересно как я, такой шкет, повезу прилично

пьяненького батю, и вся публика с интересом взирала на

момент трогания.

Я же, воодушевлённый таким количеством зрителей, решил тронуться с максимально возможным канди-бобером и рванул с места, как только был способен слабо-сильный «козлик». НО не учёл я батиного состояния, тот

мотнулся сзади меня при рывке, «водитель утратил контроль над управлением транспортным средством» и мы

на пару с пассажиром, а мотоцикл сверху свалились в

превонючую канаву!

Надо сказать, по нашей улице, а была она уклонная, всегда тёк грязный ручей. После сильного дождя это был

почти Терек, но даже в великую сушь по Шурфовой что-нибудь, да текло! И главное, то, что текло – ужасно воняло. Через три квартала вверх по улице находился стацио-нарный больничный комплекс, знатоки говорили, что их

канализация вечно забивалась, канализационные стоки

выходили наружу и текли куда хотели. И действительно, от уличного ручья частенько резко припахивало лекарствами.

И вот в эту-то грязь мы с батей и нырнули по самые

уши! Публика от хохота буквально повалилась в уличную

пыль. К моему удивлению, батя даже не врезал мне ни

одного подзатыльника! Т.е. сначала он разгневался, я это

видел, но, когда увидел, на что мы оба похожи, а, главное, как покатывается народ, он тоже расхохотался и мы пошли мыться и переодеваться – иначе было нельзя – так

от нас воняло! Поездка на став всё же состоялась, но

дальнейшее обошлось без приключений.

Теперь, когда в доме появились какие-никакие мо-токолёса мне гораздо чаще стали улыбаться вылазки с

17

отцом на рыбалки и охоты, до которых он по генам своим

очень даже был охоч.

Трудно выделить что-то из совместных с отцом по-хождений, но клянусь его памятью, было очевидно, что и

для него, и для меня каждая поездка в гости к матери

ПРИРОДЕ была больше, чем праздником.

Ещё об одном случае, связанном с «козликом», стоит упомянуть.

Как-то в конце лета мы с отцом выехали на нём поохотиться на перепела и километрах в 10-ти от дома про-кололи шину заднего колеса. Ремкомплекта с нами не

было, и батя вынул из покрышки проколотую камеру, набил как мог плотно покрышку соломой и отправил ме-ня на таком аппарате домой одного, сам пошёл пешком.

Рулил я тогда ещё неуверенно, но был рад и горд оказан-ным мне доверием.

По пути мне надо было пересечь автомобильную

трассу, сейчас она зовётся федеральной трассой ДОН.

Случилось так, что я зазевался в момент её пересе-чения, а когда увидел, что не успеваю проскочить перед

приближающимся автобусом, вовсе растерялся и мотоцикл мой заглох прямо на середине трассы. Отчётливо

запомнил, что автобус был ЛАЗ-ЛЮКС сообщением

«Харьков – Ростов», и выпученные глаза водителя. Как

он смог меня объехать и не снести с лица земли – до сих

пор не знаю. Но с управлением водитель уже толком

справиться не смог и автобус ушёл в кювет, слава Богу не

перевернулся. При этом автобус до кювета отъехал от ме-ня метров за 70-80. Из автобуса стали выскакивать люди, я понял, что пахнет «керосином» и стал делать «АТАС!»

Меня, слава Господу, не повязали, я оторвался от какого-то мужика, что пытался меня догнать, похоже, это был

водитель. Оторвался потому, что нашёл в себе силы не

толкать аппарат руками, как я в панике это делал на первых порах, а приостановился и давнул на педаль запуска

двигателя, мотор сразу же завёлся и мне удалось смыться

от очень, подозреваю, крупных неприятностей. Отцу об

18

этом случае я, по-моему, никогда в жизни не рассказывал.

Весной 59-го я закончил начальный курс обучения в

средней школе круглым отличником, и родители решили

меня поощрить поездкой на период летних каникул в Вологодчину, на их Родину. Как раз подворачивалась ока-зия: их земеля, по имени Павел, в начале лета ехал в те

края с целью, по-моему, жениться. В аккурат к сентябрю с

молодой женой собирался вернуться в Шахты, дабы

обосноваться здесь на постоянное жительство. Надо сказать тогда от нужды и тяжёлой крестьянской работы много народу правдами и неправдами старались из деревень

вырваться в город, Вологодские не были исключением.

Места, где веками жили мои предки, стремительно пустели. Но в конце 50-тых, начале 60-тых ещё не было того

обвала, который пришёл позже…

Итак, я начал своё первое в жизни серьёзное путешествие. На поезде мы приехали на Казанский вокзал

столицы нашей Родины. Там через Комсомольскую пло-щадь перешли на Ярославский вокзал и оттуда поехали

до Вологды. В Вологде мы переехали на речной вокзал и

взяли билеты на пароход до города Тотьма. Плыли мы до

Тотьмы ровно сутки. Мало сказать, что я был в восторге

от этой в общем-то утомительной дороги, – поскольку подобное мне было впервой, я с щенячьим восторгом взирал на всё, за что цеплялся мой взгляд, а когда от Тотьмы

мы поехали вглубь дремучих лесов я вообще обалдел от

окружающей меня природы. Дороги тогда везде были

проблемными, а уж лесные… Об автобусах тогда даже в

городе Шахты мало кто слышал, не говоря о Вологодской

глубинке, потому ехали мы в кузовах грузовых машин.

Вездеходы тогда тоже были редкостью, а ГАЗ-51 не отличался высокой проходимостью, и через каждую пару километров пассажиры спрыгивали наземь и дружно, с матерком, выталкивали авто из очередной колдобины.

19

Где-то на полпути до места назначения мы проезжа-ли какую-то деревеньку, Павел вдруг прибежал из какой-то избы, куда зашёл попить, возбуждённый и потащил

меня с собою. Завёл меня в избу, показал на незнакомого

мужика и изрёк: «Знакомься! Это твой родной дядька, Арсений Ефимович, к которому ты едешь в гости!» Оказалось, что дядька мой с женой Анфисьей Степановной

едут в гости к моим родителям в Шахты!

Я было начал подозревать, что мне придётся заво-рачивать оглобли и вместе с ними ехать назад, но меня

успокоили: в Свертнево, на хозяйстве, остался их сын

Виктор, мой двоюродный брат, он ждёт меня и теперь на

хозяйстве нас будет двое.

С Виктором мы хозяйствовали около полутора месяцев. И это было КРУТО!

В хозяйстве дядьки было всё, что тогда считалось

нормой: корова, сколько-то овец, куры, был ещё вроде бы

телёнок. Виктору было тогда около 18-ти, мне 11, но мы

великолепно ладили.

Я помогал изо всех сил ему по хозяйству, он со своей

стороны, старался сделать всё, чтобы я, как гость, не

очень скучал. Он досыта давал мне возможность погуле-ванить с моими сверстниками, но не забывал осуществ-лять патронаж за мною: водил меня в лес, на реку и вообще везде, даже в соседнюю деревню Аниково, где жила

его зазноба. Именно он научил меня различать мало-мало грибы в лесу, различать деревья, некоторые травы; его спиннингом я поймал первую в своей жизни щуку.

Однажды, когда в огородах поспели огурцы, я стал

участником интересной акции. Виктор и трое его ровес-ников-друзей несколько ночей подряд брали меня с собой

воровать в чужих огородах эти самые огурцы. Я был строго проинструктирован и предупреждён об уголовной ответственности в случае поимки за этим занятием, что

придало мероприятию особый колорит.

Моя задача была стоять на атасе, но, слава Богу, атас

за все вылазки ни разу не применялся.

20

Всю добычу приносили к нам в дом, как эти огурцы

делились и куда девались я до поры не знал. Много позже

меня просветили, что это была игра! Грабились тогда

только огороды участников грабежа и снятые в ночи

огурчики на следующий день попадали в руки законных

хозяек. В ночь умыкания урожая сын хозяина ограбляе-мого огорода в шайке не присутствовал!

Так временами развлекалась деревенская молодёжь.

Клуба в Свертнево не было, тем не менее почти каждый вечер у одной избы, где была подходящая площадка, собиралась молодёжь и танцевала под патефон, т.к. элек-тричества в деревне не было. Собственно местной деревенской молодёжи было немного, в основном летом в деревне молодёжь была приезжая, вроде меня. В тот год я

ещё не танцевал, девками не увлекался, но ходил на

танцплощадку чисто из любопытства.

Виктор тогда учился в Тотьме в лесном техникуме, ему надо было подрабатывать на жизнь и когда пришло

время он начал заготовку ивовой коры для фармацевти-ческой промышленности, тем более что батя его, мой

дядька, был районным заготовителем.

Конечно же, я впрягся ему помогать, тем более что

за это мне был обещан футбольный мяч.

Работёнка была весёлая: мы уходили в лес километров за 5 от деревни, где ива росла в промышленных количествах. Топором внизу ствола кора подрубалась, и затем

подрубленную ленту рывками отрывали от ствола снизу

вверх, пока лента коры вовсе отрывалась от ствола и па-дала на землю. Оторвав так несколько лент, их сворачи-вали и связывали в некие снопики размером в длину около метра и в диаметре около 200 – 300 мм. Снопики

укладывались на сооружённые из-под топора лежаки для

сушки тут же в лесу. Время, в течение которого кора легко

отделяется от ствола ивы – около 2-х недель. Чтобы

успеть заготовить за 2 недели по максиму коры, мы с

Виктором пахали по 10 – 12 часов в день. Домой после

21

первых заготовок я приходил сначала едва живой, но потом втянулся и снова стал посещать танцульки, по-прежнему, в качестве зрителя.

Виктор показал мне, как сделать поплавочную удочку и показал, как ею пользоваться, где и как добыть червя

и ручейника для насадки. Пожалуй, в самый первый наш

с ним выход на рыбалку с удочками он увидел, что неподалёку сыграла щука, тут же поймал пескаря и забросил

на живца. Не прошло и пяти минут, как щука взяла живца, но оказалась слишком большой для Викторовой снасти и оборвала её. Помню, глядя как Виктор борется со

щукой я не испытал особого азарта. Азарт и вообще любовь к рыбалке удочкой пришли ко мне позже, когда я

сам начал подсекать и вываживать более или менее круп-ную рыбу. Но это было ещё впереди.

Хорошо помню, как поймал первого в своей жизни

хариуса, первую в своей жизни щуку на спиннинг Виктора, как на вылазке за грибами, которые только-только

начинал распознавать наткнулся на полянку, усеянную

волнушками и в одночасье набрал их полное лукошко.

Хорошо запомнился мой первый контакт с лошадью, если его так можно назвать, – контакт.

Выйдя однажды из избы, я обнаружил со стороны

входа в хлев мирно пасущуюся лошадку. Трудно сказать, что мне взбрендилось, но я подобрал валявшуюся рядом

изрядную жердину, подкрался к лошадке сзади и концом

жерди крепенько ткнул лошадке под хвост.

Реакция лошади была для меня совершенно неожи-данной. Я-то думал она пустится наутёк, а она вместо этого так лягнула по жердине, что я не удержал её в руках, жердь пребольно треснула мне по башке и улетела куда-то назад. Но и этим дело не кончилось. Мирная лошадка

превратилась в монстра, который, пятясь задом на меня, лягал воздух пока перед самым моим носом. Почему по-ка? – да только потому, что я тоже быстро пятился, пока

не упёрся спиной в стенку хлева… Почувствовав, что пя-22

титься больше некуда, я решил, что мне конец! Громадный лошадиный круп упёрся мне почти в лицо и лошадке

только-то и оставалось – один раз лягнуть, но он, а это

был конь по кличке Красавчик, этого не сделал. Он видимо знал, что через пару лет я буду спасать его жизнь!

Помню, как я, до этого не встретивший по жизни ни

одного однофамильца, с удивлением обнаружил, что добрая половина жителей Свертнево – Рыжовы. Вторая половина носила фамилию Ярыгины. И всего три фамилии

отличны были от двух доминирующих: Маслов –

тракторист и виртуозный матершинник, муж моей тётки

Анны; Шестаков – деревенский лекарь; и, наконец, гор-батый учитель, фамилия которого не запомнилась.

В Свертнево тогда было около тридцати дворов, ес-ли не все сорок. Деревня стояла на взгорке, на берегу оча-ровательной речки Кунож. По периметру вся деревня бы-ла обнесена изгородью из жердей, дабы домашняя живо-тина не уходила в лес, а всякая лесная не пёрлась в деревню. Едва-едва проезжая дорога делила деревню пополам

и одним концом уходила в сторону Тотьмы, другим в сторону лесопункта Верёговский, что на берегу реки Унжи, где жил один из моих дядей, старший из батиных братьёв

по имени Николай.

Как-то раз, в другой приезд, я жил в Верёговке с неделю и там мне запомнилась одна разбитная деваха и тараканы в жилище дядьки, которых я съел сколько-то

штук, когда как-то пришёл поздненько и обнаружил на

столе банку свежесваренного варенья. Не включая свет, я

в темноте выкушал часть содержимого, удивляясь лёгко-му похрустыванию на зубах. Когда утром я заглянул в

банку и понял, что же это так хрустело ночью, меня тут

же вывернуло до самой прямой кишки.

А тем временем заканчивались мои первые из пяти

летних каникул, проведённых в благословенных местах

обитания моих и ваших, дети мои, предков.

23

На обратном пути ничего особенного не произошло.

Но пара эпизодов всё же просится на бумагу.

В Москве, незадолго до посадки в поезд, Павел купил громадный арбуз, который мы с превеликим удовольствием стрескали, сели в вагон и почти сразу же легли спать т.к. «лошадь была вечерняя». Среди ночи молодая соседка, спавшая на нижней полке подо мною, рас-толкала меня и, когда со сна я начал, наконец, соображать, с ужасом понял, что во сне весь арбуз из меня вытек, и львиная его доля затекла прямёхонько под неё, причём количество жидкости приближалось к потопу

средней величины. Трудно передать словами как мне бы-ло не по себе от этой «ситуэйшн», но утром, когда все

встали, в том числе и притопленная ночью мадам, я не

нашёл в себе сил спуститься со своей полки, дабы не

встретиться с ней глазами, а тем более заговорить.

Так и пролежал я на своей второй полке, отвернув-шись к стене, пока молодайка не вышла, доехав до места.

А вышла она из вагона во второй половине дня, а остатки

арбуза стучались наружу, но я терпел, сжав зубы; не спустился даже позавтракать, чем несказанно удивил Павла.

Надо отдать должное той девушке: она ни словом ни

со мной, ни с Павлом не обмолвилась о ночном происше-ствии, ну а я, понятное дело, тем более помалкивал…

Второе, что запомнилось – состояние великой эйфории, когда поезд вечером подъезжал к родному городу.

В окошко тамбура, где я стоял в ожидании приближения

к вокзалу, врывались такие знакомые запахи вечерней, нагретой солнцем за день степи, такая буря ностальгиче-ских чувств бушевала в груди, что эти ощущения крепко

запомнились и впредь таких сильных я уже, пожалуй, и

не припомню. Видимо, подобные сильные чувства дово-дится переживать только в детстве, да в ранней юности.

Через 3-4 дня наступал сентябрь, мне было идти в 5-й класс, предстояла некая непонятная кабинетная система обучения, другая училка будет командовать классом, 24

называясь классным руководителем; по каждому предмету – свой учитель… Короче, сплошные непонятки.

Накануне 1-го сентября, как всегда и ранее, состоялась организационная линейка, на которую, как и в прошлые года, я прибыл в трусах и майке. Не сразу врубился

я, что хихикают мои одноклассники не над кем-то, а надо

мною. Оглядевшись, я понял в чём дело – в трусах из всех

наших был один я. К тому же наша классная дама, Алла

Ильинична, начав с нами знакомиться, так зыркнула на

меня, что у меня слегка захолодело под ложечкой. Надо

отдать ей должное: умение выразительно зыркать на какого-нибудь виновника у неё было так отработано, что мы

очень скоро стали её воспринимать-понимать не столько

на слух, сколько «на зырк».

С 1-го сентября 1959-го года началась новая эра мо-ей, да и всех моих однокашников, жизни. Очень скоро я

получил в дневник свою первую в жизни и очень жирную

«двойку». Помню эта двойка так меня шокировала, что я

не нашёл ничего лучше, как утопить свой дневник в ка-нализационном колодце недалеко от отчего дома и в аккурат напротив дома тётки Тоси.

Разумеется, не успел я, опечаленный, доволочь ноги

до дома, как маманя моя уже всё про утопленника знала.

Реакция мамы была однозначной – иди и достань! Легко

сказать!

В колодце примерно по колено было той самой дурно пахнущей жижи, в которую мы с отцом не так давно

заныривали вместе с мотоциклом. Отца, слава Богу, дома

не было, я знал, что до него эту историю лучше не доводить, одел сапоги и полез в колодец. Дневник, помню, достал, а что было дальше не припомню, НО что с дневни-ками впредь обращался более лояльно – это точно!

Следующий жизненный этап, который стоит выделить это учёба в 5-м – 8-м классах.

Много чего происходило в эти годы подростково-юношеского возраста. По-моему, именно в эти годы что-25

то выковывается в человеке, что потом с ним остаётся

навсегда. Я благодарен судьбе, что не разделил участь

многих моих сверстников, которые именно в эти годы

свалились в криминальный штопор и выйти из него уже

не смогли. Многие и многие из них попали за решётку

задолго до совершеннолетия, и я не припомню ни одного

из таких, чтобы когда-нибудь, хоть много позже, кто-то из

них стал приличным человеком.

Я не помню, в каком году родители мои достроили, наконец, новый дом, но это произошло, по-моему, одновременно почти с приобретением тяжёлого, как тогда говорили, мотоцикла М-72М Ирбитского завода. Ещё задолго до этого батя сделал заявление, что К-125 достанет-ся мне в наследство и я с вожделением этого ждал.

Но как же вскоре меня батяня обломил! Если не

ошибаюсь, произошло это перед началом учебного года, в

котором мне предстояло идти в 6-й класс. Вернувшись

как-то домой, я застал отца в компании незнакомого мне

мужика, они с батей гулеванили. Увидев меня, отец принял вид заговорщика и заявил, что меня ждёт сюрприз. Я

не очень-то любил разговаривать с ним, когда он был

подшофе, уклонился от расспросов и ушёл от греха подальше. Когда незнакомец ушёл, отец показал мне на

приличных размеров чемодан: «Посмотри на сюрприз!».

Я открыл футляр. Внутри покоился баян «Армавир».

Тоном, отсекающим возражения, отец сказал: «Будешь

играть!».

К тому времени многие мои сверстники кто где обу-чались игре: кто на баяне, кто на аккордеоне и, можно

сказать, это было модным поветрием на нашем посёлке. В

принципе, я был не прочь научиться игре на баяне. К то-му времени я уже и сам сделал попытку записаться в ду-ховой кружок при клубе шахты Южная, где руководитель

тут же определил мне играть на самой здоровенной трубе, от дутья в которую у меня, что называется «губы свело» и

я поставил крест на духовых инструментах.

26

Но утром следующего дня я узнал горькую правду о

«сюрпризе»: отец променял на баян вожделенный мною

мотоцикл! Горечь утраты «козлика» была так велика, что

потом я так и не прикипел к игре на баяне, хотя учителя

меня обучавшие считали, что я подаю надежды.

Позже, когда я подрос и счёл что могу спорить с батей, отстаивая свою позицию, я при первой же возможности забросил баян на чердак и практически больше не

брал его в руки. А произошло это, когда я учился в вось-мом классе. Мой учитель игры на баяне узнал, что я сов-мещаю баян с занятиями боксом и выставил ультиматум:

«Или то, или это! Совмещение недопустимо!»

Собрался в его присутствии семейный совет, батя по

обыкновению, попытался применить против меня огол-телый авторитарный нажим, но я уже умел «держать

удар» и категорически выбрал занятия боксом. Видимо, в

этом решении выразился мой давний протест против от-цовского диктата в вопросах решения моей судьбы. Надо

отдать должное бате: после того семейного совета я уже

практически не испытывал его давления как раньше. Он

понял: «Сын вырос!» НО до этого момента по хронологии

моего повествования ещё долгих два года.

Когда я сам стал отцом, дети мои, вы помните, я

ослабил свой отцово-авторитарный нажим по достиже-нию вами возраста 16-ти лет. Так что некая преемствен-ность поколений здесь просматривается.