«Эротика глазами криминалиста (Юридическая теория порнографии)»

   Следующий фильм «Соната над озером». Здесь тоже имеется своя «русалка» и зрителя здесь также медленно, заговорщицки подводят к тому моменту, когда она должна появиться на экране. Когда напряжённость момента достигает определённого накала, авторы потихоньку, как бы боясь спугнуть кого-то, указывают зрителю на камыши, из-за которых ему на мгновение предоставляется возможность подсмотреть за входящей в воду реки или озера голой героиней. И опять всё длится несколько мгновений, и вновь всё так, чтобы зритель видел «всё», но как можно меньше. Для пикантности всего лишь!

   Роль подсматривающего отведена зрителю и в фильме «Любовь моя, печаль моя», где он вместе с героем фильма как бы нечаянно, как бы случайно подсматривает за героиней, когда та вместе со своими служанками купается просто прямо в какой-то луже, ускакав на коне для этой цели далеко от дома.

   Не обошлось, кажется, без желания «освежить», «осовременить» литературный материал и у создателей фильма «Отец Сергий». У Л. Н. Толстого, например, в том эпизоде соблазнения Сергия говорится: «Чтобы снять их, эти длинные чулки на ластиках, надо было поднять юбки. Ей совестно стало, и она проговорила, – Не входите». Потом она продолжала говорить с Сергием «ступая босыми ногами по койке и поджимая их под себя». Затем она села, «обхватив колени руками и задумчиво глядя перед собой». Позже, «расстегнула платье, открыла грудь и закинула по локоть обнажённые руки». Вот и всё. Её ноги всё это время были закрыты, а юбки она поднимала только для того, чтобы снять чулки, но Сергия при этом просила не входить не для того, чтобы для пущего соблазна обратить его внимание именно на этот момент, а потому что ей действительно было просто совестно. Да и по койке она ходила «босыми», а не голыми ногами, и «открыла», а не обнажила грудь, закинув «обнажённые», но по локоть руки. В фильме же и после того, как уже сняты чулки, на экране крупным планом долго мелькает чего-то голое: то ли руки, то ли ноги, то ли ещё что. В этой сцене героиня занята не столько соблазнением Сергия, сколько зрителя.

   Во втором эпизоде, где отец Сергий «исцеляет» купеческую дочь, у автора говорится: «она взяла его руку и прижала к своей груди». В фильме же она суёт руку Сергия к себе за пазуху, а на утро, когда она ещё спит, видны её нарочито обнажённые груди, хотя у автора просто сказано: «она лежала и спала». О том, что при этом было видно её обнажённые груди, ничего не говорится. И получилось, что эти эпизоды использованы авторами только для того, чтобы помелькать чем-то голеньким перед носом зрителя. Для приманки всего лишь!..

   Несколько своеобразно выглядела сцена в фильме «Табор уходит в небо». Здесь это не просто ставшая традиционной для нашего кино «русалка». Здесь Он и Она в процессе страстных объятий «как бы нечаянно» падают в воду, после чего их раздевание становится уже как бы логически оправданным действием, но поскольку Его раздевание никого не интересует, то Он и не спешит это делать.

   Она же, озорно и вызывающе глядя на него (будто только и ждала этого момента) быстро снимает с себя кофточку и, прикрываясь своими длинными чёрными волосами (но так, чтобы зрителю видна была её маленькая трепетная грудь), медленно начинает снимать с себя бесчисленное множество юбок. До последней юбки Она, конечно, не добралась. Всё, как и следовало ожидать, закончилось «в пределах дозволенного».

   В зарубежных фильмах этот приём был давно уже «избит» и «затаскан», и использовался в основном молодыми и начинающими авторами в этой области. Из фильма в фильм там кочевали сцены, где герои то и дело (то под дождём, то ещё где-либо) промокали что называется «до нитки», после чего, уединившись, раздевались. Раздевание актёра мужского пола никого не интересовало, поэтому им в этих сценах достаточно было сбросить с себя пиджак или сорочку. Гвоздём программы было раздевание героини, а степень её обнажения и откровенности показа зрителю обычно была прямо пропорциональна авторскому представлению о нравственности и дозволенности в этой области и набожности режиссёра.

   Также по принципу «как бы нечаянно, как бы случайно» зрителю была явлена фигура «голенькой» в фильме «Сладкая женщина». Там, когда главная героиня находится в раздевалке рабочей душевой и одетая беседует со своей подругой, на заднем плане (то ли в проёме открытой в душевую двери, то ли в отражении чего-то) довольно долго видна женщина, делающая вид, что «непринуждённо» моется под душем и старается всё время держаться к зрителю спиной.

   Немного, очень немного было в советское время фильмов, где сцены наготы «смотрелись»; где они не просто «присутствовали» в фильме, а органически были связаны с его действием и «работали» на фильм. Из таких работ, прежде всего, приходит на память фильм А. Тарковского «Андрей Рублёв». В нём просто и ясно (без глупых ужимок!) была показана сцена языческого обряда «ночь на Ивана Купалу» и последовавшая затем сцена расправы над язычниками. Разумеется, как можно было обойтись без такого эпизода, повествуя о тех временах?.. Попробуйте убрать эту сцену из фильма и вы сразу ощутите, как фильм многое потеряет.

   В целом не плохо всё сделано и в фильме С. Ростоцкого «А зори здесь тихие». Сцена в бане в нём выглядит именно как естественная необходимость, как логическое продолжение поначалу неторопливого повествования о фронтовых буднях небольшого, правда несколько необычного (поскольку в нём служат одни девушки) воинского подразделения. Тут всё вышло так, что эта сцена как раз органично связана с тканью фильма, логически вытекает из его действия и в полном смысле слова «работает» на фильм, а не присутствует в нём в виде вставки модной художественной фотографии.

   И когда зритель видит тела этих молодых красивых женщин, которым бы только жить да жить, да дарить бы жизнь другим людям, ему ещё громче хочется крикнуть: «Нет!» этой проклятой войне, безвременно уносящей молодые жизни. Прекрасный фильм, трогает до глубины души.

   Отметим только некоторую «шероховатость», не будь которой, фильм бы только ещё больше выиграл. Смотрите, с самого начала сцены в бане девушки ведут себя так, словно чувствуют присутствие посторонних.

   Ощущается это по скованности поз, движений, по постоянному стремлению укрыться от зрителя спиной. Зритель сразу ощущает это и начинает чувствовать себя в роли «непрошеного гостя». Ему становится как-то неловко за подглядывание и нежелательное присутствие. Или вот ещё следующий момент, когда одна из героинь по имени Женя входит раздетая из предбанника к купающимся девушкам.

   До этого подруги много раз видели её. Но без одежды, видимо, видят впервые! Соня ахнула. Галка говорит: «Ой, Женька, ты русалка!», Лиза: «У тебя кожа прозрачная». Галка опять, но за кадром: «Хоть скульптуру лепи», и т. д. Девушки просто поражены её красотой, красотой её наготы!

   Зрителю же предоставляется возможность полюбоваться лишь красотой её лица, которое он и так имеет возможность много раз видеть на протяжении всего фильма. Как видим, снова зачем-то использован трюк, продиктованный, видимо, ложной стыдливостью.

   В общем, неплохо сцена наготы получилась в фильме Е. Евтушенко «Детский сад». Здесь тоже есть своя «баня», но героиню мы видим не в ней, а тогда, когда она, напарившись в бане, в погожий зимний день (дело происходит в Сибири), выходит голая на снег, хватает его пригоршнями, бросает вверх, падает, барахтается, встаёт, кружится на снегу, радуясь молодости, жизни, погожему дню. Где-то далеко идёт война, а здесь такая тишина!..

   Кажется, это единственный фильм, где камера не спешит укрыть её наготу от взора зрителя и он свободно может полюбоваться видом голой женщины даже тогда, когда она обращена к нему в полный рост лицом. Но это было исключение.

   В других фильмах в основном царил тогда примитивизм. И кочевали из фильма в фильм почему-то очень полюбившиеся нашим режиссерам именно мельком появляющиеся на экране «голенькие»: то в виде всё тех же «русалок», «непринуждённо» купающихся на природе, то в виде простых смертных не менее «непринуждённо» появляющихся то в банях, то в своих ванных комнатах.

   И везде все эти бани, пляжи, ванные и душеные, лесные озёра и, якобы, очень необходимые переодевания женщин перед глазами зрителя подавались как «обусловленные сюжетом удачные находки режиссера» для раздевания актрис.

   Итак. В 60–70 годы прошлого теперь уже столетия советская цензура приоткрыла наготе путь в наше кино. Кинематографисты стали пользоваться этой возможностью, но делали они это в большинстве случаев так, что это было похоже на пустой отзвук сексуальной революции на Западе. Мельком появлявшиеся на экране сцены с «голенькими», сделанные по принципу «…и хочется, и колется, и мама не велит», не способны были дать зрителю ни в этическом, ни в эстетическом плане ничего, кроме досады и раздражения. Советские кинематографисты почему-то этого никак не понимали. Они не смогли рассмотреть в голом женском теле ничего, кроме слюнявого соблазна. То и дело они демонстрировали в фильмах своих «голеньких», становясь, таким образом, в один ряд с дельцами мелкого пошиба, которые предлагали на вокзалах покупателю из-под полы примитивные фотографии, выполненные на западный манер в стиле «ню» или «пин-ап».

   Это что касается не эротических сюжетов. С постельными же сценами в советском кино была просто беда. Когда предстояла такая сцена, камера «тактично уходила в сторону», блуждая стыдливым взглядом по стенам квартиры, либо показывала падающую к ногам героев одежду. Потом в кромешной темноте в постели под одеялом между героями происходила какая-то возня. В самый ответственный момент следовал отвлекающий звонок по телефону или стук в дверь. В лучшем случае заканчивалось всё показом ливня за окном, грозы или праздничного салюта.

   По мнению киноведа Михаила Ямпольского: «Подавленная эротика прорывалась на брежневский экран опосредовано, в бесконечных истериках героев. То в хрипящем крике командира, требующего под разрывами бомб подкрепления, то в воплях прораба, орущего в трубку, что у него кончился цемент». «И надо было быть Андроном Михалковым-Кончаловским, причём больше Михалковым, чем Кончаловским, – писал Д. Попов, – чтобы в «Сибириаде» полоснуть серпом по холщёвой рубахе Натальи Андрейченко, смакуя зрелище выпавших наружу тяжёлых крестьянских грудей».

   На общем неприглядном фоне фильм «Осень» Андрея Смирнова о внебрачных отношениях двух взрослых любовников резко выделялся желанием авторов конкретно, внятно и просто поговорить со зрителем о вечном. Этот фильм мог бы стать первым советским фильмом «для взрослых» с массой хороших постельных сцен. Но их там, к сожалению, не оказалось. Тем не менее, руководство партии этот фильм сразу «задвинуло на полку», а зритель мог познакомиться с ним лишь «на задворках клубного проката».

   Верхом достижения советского кино в этом смысле стал фильм «Маленькая Вера», где актриса Негода Н. И. впервые отважилась, оседлав партнёра сверху (при свете белого дня!) сыграть сексуальную сцену. Правда зритель её видел при этом раздетой только до пояса, но и это было для того времени уже «нечто»!.. Говорят, что бывший генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачёв во время просмотра этого фильма у себя на даче при появлении на экране этой сцены вышел из зала.

   На примере советского кино хорошо видно, что сексуальная революция в СССР не состоялась. Советская власть до конца своих дней продолжала преследовать людей за порнографию и чересчур смелые авторы эротических произведений в любое время могли получить в те годы срок до трёх лет лишения свободы по статье 228 УК РСФСР.

   В результате, целая плеяда замечательных советских актёров и актрис, обладавших колоссальной сексуальной манкостью, которая голливудским деятелям кино даже и не снилась, в советское время осталась невостребованной и навсегда утраченной мечтой зрителя из-за царившего повсюду в СССР торжества коммунистической идеологии и морали.

   Заметим, статусом господствующей «общественной нравственности» тогда обладали нормы морального кодекса строителя коммунизма, ориентированные на христианский идеал «моральной чистоты». С позиций этого идеала, цель «возбуждение полового чувства» считалась не только аморальной, но и преступной.

2.3. Появление и толкование термина «порнография».

   Сейчас трудно с научной достоверностью сказать, кто первый придумал и ввёл в употребление термин «порнография». Некоторые авторы утверждают, что в Древней Греции были публичные дома, которые назывались «порнэкон», а женщины, которые работали в этих домах, назывались «порнэ». Проституция называлась словом «порнэйя», а художники, которые занимались декоративными украшениями статуй и придавали красу лицу куртизанки, назывались «pornotrophoi». Их услугами пользовались наиболее выдающиеся гетеры и дектериады. Здесь логично было бы предположить, что создаваемые этими художниками работы назывались «порнографией», но автор такого вывода не сделал и, видимо, не случайно. В словаре древнегреческого языка слово «порнография» отсутствует.

   Современные специалисты считают, что термин «порнография» возник в конце 18-го века, после появления во Франции книги Ретиф де ля Бретонна «Порнограф, или Размышление порядочного человека об истинной безнравственности проституции».

   Так или иначе, но термин стал появляться в словарях европейских стран примерно с середины 19-го века. В словаре французского языка Ля Роберт появление термина датируется 1842 годом и трактуется как «изображение проституции». В Оксфордском словаре английского языка этот термин датируется 1857 годом и также объясняется как «изображение проституции», а чуть позднее в 1864 году там же говорится, что порнография – это «игривая живопись, используемая для украшения стен в помещениях, предназначенных для вакханалий и оргий, образцы которой представлены в Помпее».

   Ближе к концу 19-го века термин «порнография» стали трактовать и как «изображение разврата» (от греч. «порнос» – развратник и «графо» – пишу). Для правильного понимания смысла этих определений необходимо учитывать, что половая жизнь человека с библейских времён регламентировалась церковными канонами, согласно которым половое общение верующих было возможно только между супругами, только в зарегистрированном церковью браке и только с целью деторождения. Всё, что было за пределами этих правил (половое сношение в браке ради удовольствия, добрачные и внебрачные половые связи и пр.) богословы называли проституцией или развратом. Отсюда и соответствующая трактовка понятия «порнография», как «изображение проституции» или «разврата», читай «половой жизни», «секса», поскольку именно такая жизнь протекала в стенах публичных домов, именно этой теме были посвящены фрески, которыми порнографы украшали эти дома в древности. Этой же теме посвящена и «игривая живопись» найденная при раскопках древнего города Помпеи.

   Автором первого определения понятия «порнография» можно признать составителя канона № 100 книги «Правила Святых Вселенских Соборов», но термин этот тогда ещё не был известен и долгое время описанные в этом каноне произведения христианами именовались просто как «непристойные».

   В 1913 году в Париже состоялся четвёртый по счёту международный конгресс, где порнография впервые была признана международным преступлением. Участниками этого конгресса была предпринята попытка написания определения понятия «порнография», пригодного для использования в юридической практике разных стран. Получилось следующее определение:

   «Порнографией является всё, что имеет непристойный характер, что расположением лиц, поз, рисунка обнаруживает специальное стремление породить нездоровые представления и своим содержанием выдаёт желание автора вызвать похотливые и развратные мысли».

   В дореволюционной России порнографией называли произведения, «рассчитанные на возбуждение похоти и оскорбляющие чувство стыдливости».

   Заметим, любую комедию или трагедию легко можно обвинить в том, что они своим содержанием выдают желание автора рассмешить нас или разжалобить. И точно так же и в любом эротическом произведении можно легко обнаружить намерение автора навести нас на «похотливые и развратные мысли».

   Вина порнографии усматривалась в том, что она может возбуждающим образом действовать на половую чувственность. Изначально определение понятия «порнография» были настолько широким, что по объёму полностью совпадало с понятием «эротика». Разницы между эротикой и порнографией тогда не замечали и часто использовали термин «порнография» вместо термина «эротика».

   Постановления международного конгресса 1913 г. не нашли своего должного осуществления. Следующий конгресс состоялся в 1923 году в Женеве. Участники Женевской конвенции 1923 года о пресечении обращения непристойных изданий и торговли ими не дали определения понятию «непристойность» пригодного для использования в правовой практике разных стран. Решение этого вопроса было предоставлено законодательным органам отдельных государств.

   И в названии конвенции, и в основном тексте документа вместо слова «порнографических» по-старому было использовано слово «непристойных».

   Таким образом, формулировка, данная в законе, предоставляла возможность широкой трактовки понятия «непристойности» и позволяла правительствам разных стран подвергать репрессиям у себя на местах (по своему усмотрению!) кого угодно для пресечения любой нежелательной или предосудительной деятельности. Единообразного толкования и применения международного акта не получалось. В результате, «на местах» появилось много разных определений и теорий порнографии.

   Например, так называемая «анатомическая теория», получившая применение в судебной практике государств англосаксонской системы права, за основной критерий непристойности признавала факт демонстрации половых органов и полового сношения, а также другие анатомо-биологические характеристики частей тела.

   В Голландии к числу непристойных относили публикации следующего содержания: изображение лиц в состоянии полового возбуждения со специально подчёркнутыми половыми органами; половое сношение более чем двух лиц; сношение с детьми или животными; сцены садизма и других извращений.

   Судебная практика Франции признавала порнографическими фотографии, изображающие «наиболее интимные части человеческого тела». В других случаях здесь порнографией признавался всякий фрагмент литературы или изображения, «который может вызвать эрекцию у 7 из 12 людей».

   На Западе была в ходу и так называемая «теория искренности», согласно которой считалось, что порнография – «это техническая документация секса».

   Проблема заключалась в том, что согласно этим «теориям» под запрет попадали не только ремесленные поделки, но и произведения, имевшие научную или художественную ценность. Поэтому деятели искусства однажды «взбунтовались» и предложили «отличать искусство от порнографии». Они рекомендовали узнавать порнографию не по сюжету, как это было прежде, а по стилю изображения. Об этом, например, писал в своей статье «О порнографии» В. Ходасевич в 1932 г. Об этом же позднее писал в послесловии к «Лолите» и В. Набоков. Со временем эта глубоко ошибочная точка зрения укрепилась в сознании искусствоведов, литературоведов и таким образом на свет однажды появилась ложная искусствоведческая теория порнографии. Движимые ложными убеждением, многие авторы стали заниматься бессмысленной работой по поиску «..тонкой грани, отделяющей искусство от порнографии». Бессмысленной потому, что грань, отделяющая искусство от жанра или стиля в природе не существует.

   Тем не менее, теоретики от искусства эту грань как-то «находили» и заставляли мировую общественность и судей в разных странах прислушиваться к их мнению. Хитроумная уловка, придуманная однажды нашими литераторами долгие годы помогала спасать «настоящее искусство» и многих авторов от преследования со стороны пуританской цензуры.

   В первом издании БСЭ (Большой советской энциклопедии,1926/1947 г.г.) о порнографии вообще ничего не говорилось. Во втором издании определение понятия «порнография» появилось и автор сформулировал его уже исходя из искусствоведческого принципа:

   «Порнография (от греч. «порнос» – развратник и «графо» – пишу) – в Западной Европе до 19-го века название книг, посвящённых борьбе с проституцией. В современном словоупотреблении – грубо натуралистические, циничные изображения половой жизни в литературе, изобразительном искусстве, театре, кино и пр.»

   После принятия такого определения порнографией стали называть не все эротические произведения, как это было прежде, а только те из них, которые были выполнены в грубо натуралистической, циничной манере. Возможно, это помогло спасти какое-то количество «настоящих» произведений искусства от уничтожения. На первый взгляд, решение проблемы было найдено. Однако на деле получилось, что такое определение невозможно использовать в юридической практике.

   Отметим, половая жизнь – это «совокупность соматических, психических и социальных процессов, в основе которых лежит и посредством которых удовлетворяется половое влечение» (Сексопатология: Справочник. Авторы: Агарков С. Т., Агаркова Т. Е. и др.; под редакцией профессора Г. С. Васильченко. – М, Медицина 1990 г., стр. 41). Следовательно, сюда относится: и поиск партнёра, и встречи с ним, и первые объятия и поцелуи, но ещё в одежде, затем ласки, поцелуи и объятия без одежды, и, наконец, сам половой акт, как логическое завершение всех предыдущих событий.

   Если следовать логике искусствоведческого определения, то получается, что все случаи грубо натуралистического изображения знакомств, ухаживаний, встреч, объятий, поцелуев является порнографией. Это, во-первых. Во-вторых, все перечисленные в определении признаки характеризуют произведение с эстетической точки зрения и являются свойствами стиля. И тогда получается, что порнография – это всего лишь произведение, выполненное не в том стиле и только. Согласно искусствоведческой теории признак общественной опасности порнографии усматривается в её эстетической несостоятельности.

   Может такая порнография интересовать закон? Конечно, нет. Вопросы стиля – это частные вопросы научного или художественного творчества; это не проблемы государственного масштаба, поэтому стиль нигде не значится в качестве объекта правовой охраны. И тем более он не может быть объектом уголовно-правового регулирования. Нарушение никем не писаных правил изображения сексуальности в искусстве не может являться основанием для организации каких-либо репрессий против произведений. Тем более это не может служить основанием для развёртывания уголовных репрессий. Не тот стиль – это ещё не преступление.

   Следовательно, решение использовать для выявления порнографии признак «стиля» является ошибочным. С его помощью искусствоведы могут выявить какие-то стилистически несостоятельные произведения и назвать их порнографией. Но это будут произведения, посягающие не на тот объект.

   В целом «искусствоведческая» теория несостоятельна потому, что задавать вопрос: «это искусство или порнография?» – также неверно, как неверно спрашивать: «это искусство или разжигание национальной розни»?

   Ясно ведь, что именно произведение науки или искусства, выполненное на высоком профессиональном или художественном уровне способно сильнее влиять на сознание широких масс, а значит, если оно является носителем крамольной идеи, будет более общественно опасным, чем простые ремесленные поделки того же содержания. Следовательно, здесь мы так же находим убедительное доказательство того, что критерий «искусства» не может служить извинительным аргументом, позволяющим не признавать порнографией произведения науки, искусства, ремесла только потому, что это наука или искусство. Истории известно не мало примеров, когда деятели науки и искусства, сознательно или добросовестно заблуждаясь, выступали на стороне «тёмных сил». Поэтому, с правовой точки зрения извинительным аргументом всегда может служить только критерий «благой цели», а не критерий научности или художественности произведения.

   Видимо, понимая, что «не тот стиль» – это ещё не аргумент, автор нового определения понятия порнография дополнил искусствоведческое определение таким юридическим признаком субъективной стороны, как критерий цели.

   В новом варианте узнавания порнографии её вина уже усматривалась не только в том, что она выполнена «не в том стиле», а ещё и в том, что она «имеет своей целью нездоровое возбуждение полового чувства». Таким образом, получалось, что порнография вредит здоровью населения. А это уже было основанием для её уголовного преследования. В комментарии к статье 228 Уголовного кодекса РСФСР образца 1962 г. определение порнографии сформулировано следующим образом: