Повесть о «царском друге». Распутин

– Ну?.. – прокашлявшись, с интересом обратился к князю Пуришкевич. Он вновь закурил сигару.

– Я ему позвоню завтра. Вы-то как сами планируете – какого числа его позвать? – спросил недоуменно Юсупов.

На мгновение у него появилось отчаянное мнение, что весь заговор против Распутина окажется сплошной фальшью и выдумкой накуренных псевдодрузей. Юсупов никому не доверял, разве что соратнику из британской разведки Освальду Рейнеру. С ним у него во время учёбы в коллежском университете сложились даже более чем дружеские отношения. Рейнер признавался русскому другу в бисексуальности, но ни разу не удалось склонить в близость к себе русского подданного, в то время за границей князь намеревался стать зятем русского царя.

Сухотин, подпиравший рукой голову, опершись локтем о комод, после смеха сменил позу, теперь он двумя локтями опирался о комод. Принял из рук Пуришкевича сигару. Монархист, развалившись на стуле, наслаждался настроением.

В преддверии сочельника и новогоднего праздника и встречи общества юных франтов Григорий Распутин старался не отвлекаться на будничные дни. Редко встречаясь с людьми, всё чаще встречая их на улице, или отводил взгляд, одаривая лишь улыбками, либо прятался под шапкой, одеваясь в тулуп возницы, обвязавшись пояском, выглядя как холопский работник таверны. За трое суток он только дважды употреблял чарку «московской», одну из которых до встречи с Юсуповым. Свою жизненную энергию он копил для встречи с женой Ириной Юсуповой. Однажды, пройдя в одежде крестьянина мимо парадного подъезда дворца Юсуповых, пожалел о том, что вырядился обывателем. Доказывать привратнику то, что он ещё есть слуга и лучший друг царского двора, при скудности одежды не решился. Обычно его наряд состоял из шубы с лисьим воротником. Красная атласная рубаха такого же материала, штаны чёрного цвета с красными лампасами, белая, украшенная в горох нательная рубаха. Налакированные сапоги. Сапоги Григорий носил для обоюдности, в сапогах можно быть всегда готовым к любой дороге. Но обычно его дороги были коротки и не пыльны в городской среде, поэтому обувь Распутина была всегда начищена. Слух о том, что одна из фавориток целовала носки его сапог, было явлением безумства одной из женщин, встретившей однажды его на пути по дороге по трактирным делам.

В эту зиму 1916 года Григорий Распутин не желал собой прельщать взгляды, он нёс обет, отказывая кому-либо в помощи. Ощущая, что день 17 декабря, вскоре назначенный князем Юсуповым, будет днём, который кардинально изменит его жизнь, а быть может, и весь слой света общества по всей стране. Таил в себе, отстраняя интуицию опасения.

На следующий день после сговора Пуришкевича, поручика и самого Юсупова, наутро 17 декабря князь назначил Распутину время и дату. Встреча бы их состоялась ещё раньше, но запаздывание Рейнера, по решению совета «пяти» из трёх человек, расправа с Распутиным должна состояться до рождества, решили не ожидать незнакомого другим членам таинства великобританца.

В самом деле, агент SIS10 был должен зафиксировать тело тобольского крестьянина как доказательство того, что общество «доброжелателей России» возвело суд над неугодным и противником царской империи. Так закладывалась мысль четырех членов «пятёрки». Распутин был яркой личностью и хорошо играл бы роль как неугодным и мешающим царю.

Так, у Николая II с Юсуповым был однажды разговор о «старце». Где Николай Романов намекнул однажды сам юному князю, что ему безразлична судьба «их друга», но лишь в том, что образ «старца» его представлял как благодетеля его жены, в чём юному князю был намёк определён как зловредный элемент по отношению к стране, и только. Но разговор с Александрой Фёдоровной о Распутине с князем так и не состоялся.

Между Юсуповым и Рейнером состоялся также разговор по поводу Григория Распутина в письме к Освальду. Агент разведки в ответ князю писал. Это письмо Юсупов сжёг в камине, уже будучи женатым и имевшим первенца – годовалую Ирину, что привело его к решению перечеркнуть некоторые детали своего прошлого за границей.

«Дорогой друг Феликс, я вспоминаю наши прежние встречи. С глубоким сожалением отношусь я к тому, что ты не остался со мной. Мои дела весьма удачны. Буду краток, мой дорогой друг, в Петрограде у меня есть дела, я не буду тебе о них объявлять. Ты поймёшь меня правильно…»

До начала переписки Юсупов уже знал, что Райнер был агентом британской секретной службы М16.

«…в том, что твой «дорогой» Распутин, о ком ты так печёшься, состоит в нашем деле как агент Австрии, сейчас его дела во время войны не в лучшей стороне. В 1914 году у него состоял контракт с разведкой отдела III-b при кайзере, в чём именно – тайная тема потеряна, вероятно, уничтожена… Крестьянин села Подольска имел общение с агентом корпуса Алленнштайна, не буду упоминать его имя тебе, оно ничего не скажет, с разведкой ныне после вывода Германией и Австро-Венгрией России из войны житель стал ей не нужен. Впрочем, есть сведения, что он затаённый агент, но ныне не представляет опасности ни для одной из стран. Если всё же ты думаешь о его ликвидации, дело твоё, мой друг».

Далее шёл ряд пожеланий, переплетаясь с воспоминаниями друзей во время учёбы. В конце письма было примечание литерой f от «fire», что означало: письмо не должно было сохраняться. Далее продолжалось под конец текста. Под литерами P. S.: «Постараюсь быть по возможности к рождеству, дождись меня и не предпринимай опрометчивых решений. С любовью, друг Освальд».

К четырём часа вечера 17 декабря на Мойку подтянулся последний из заговорщиков ликвидации Распутина как диспутанта и вредителя российского общества, неугодного соотечественника и союзника иностранной разведки. Такие, по крайней мере, распускались слухи в некоторых малозначительных кругах светского общества о Распутине. В частности, от тех, кто был недоволен правителем империи, но не был противником собственно монархии.

Владимир Пуришкевич только что освободился от дневного заседания в доме картёжников, где вёлся диспут по поводу тайных организаций, именуемых «красным движением», или скрытых революционеров. О создаваемом тайном обществе, собираемом из крестьян, но где большую процентность имели граждане, работающие на фабриках, заводах, имевшие недовольствующие взгляды по поводу налогообложения, большого трудового дня, в частности, и ряде других прижимов свободы личности. Создаваемых в связи с дороговизной и дефицитом.

– Прошу прощения, господа, – притворно запыхавшись, произнёс черносотенец.

Дверь в небольшую комнатку, расположенную чуть ниже первого этажа, только с маленьким для вентиляции окном, в зимнее время оно было схвачено морозом и трудно открывалось.

– С офицерскими политиками разделялись, я не заметил, как пробежало время, – сказал Пуришкевич.

Он, словно у себя в доме, снял полушубок, кинул его на кресло, поспешив самостоятельно разлить чай в кружку. Самовар был только согрет.

– О! Крендельки, пирожные, булочки с маком? – улыбаясь, спросил он, обращаясь к хозяину подвала дворца.

Юсупов закрыл за ним дверь. Спустился с порога из двух лестниц. Кивнул положительно Пуришкевичу.

– Для Григория?.. – заговорщицки не снимая улыбки, спросил Пуришкевич.

На его вопрос ответил Сухотин. Он, как всегда, скромно прижимал локти к комоду.

– Для него, родимого… – так же заговорщицки сказал поручик.

Пуришкевичу слова сотоварища понравились.

– А чем поить старика будем? – спросил он.

Юсупов достал бутыль вина.

– Пьёт? – спросил монархист.

– Будет. Куда он денется, – ответил князь Юсупов, – не будет – насильно вольём, паскуде!

Откуда взялась ярость к «царскому другу» у наследника Сумарокова-Эльстона, Феликс не знал и сам. Но в действительности в нём играло юношеское стремление показать себя перед старшим сего круга депутатом и показать себя политически настроенным быть полезнейшим государству, что удавалось трудно. Сам Юсупов-младший не был любителем интриг, но его захватывал дух борьбы, где было бы больше лично его сторонников. Не скрывал он для себя, что если бы и не было богатого дворца, да и самого его не было бы общества «пяти» а не было бы Пуришкевича, не было бы поля для открытия своих возможностей.

Пуришкевич и князь Юсупов познакомились на одном из балов, устроенном по поводу торжества в честь Зинаиды Николаевны Сумароковой-Эльстон, урождённой Юсуповой. Шутка за шуткой – рьяные мужчины нашли общий разговор. В пылу разгара праздника среди гостей именин они остались за столом. Мысль Пуришкевича о поддержании монархической деятельности новой группы предприимчивых политиков укрепляла в мыслях юного князя царственную позицию.

– Совершенно с вами согласен, юный друг, – льстил подвыпивший Пуришкевич, ласкал слух юного подпольщика.

– Россия нуждается в укреплении с действующим рядом особо приближённых к нему лиц. Ведь взять, к слову, аналитически настроения коммунистов, забивающие углы всей державы, – шутил он. Потерял вдруг мысль, – …Разворуют! Уничтожат! Что не добила в своё время германская армия, то сделают эти… большевики. Как понимаю, так об их названии. Такие малодумающие организации, из-за которых нам в четырнадцатом пришлось толкать все свои силы, людей. А ещё турки… революционеры… – сказал он, не исключив возможность, в красноречии поддержав юного князя. Князь редко поддерживал охмелевших гостей, но заметил в столь подпитом собеседнике мысль его глубоких идей. Феликс молчаливо согласился.

– А это их предводитель… – гадал Пуришкевич.

– Ульянов, – подсказал Юсупов, он был едва знаком со скрытым движением лидера рабочей партии, слышал о нём лишь где-то в отделах полицейского надзора.

По стенам зала раздавалась музыка. Часть гостей всё больше покидала стол, оставляя недоеденными закуски.

– Кто он?!. – продолжал негодовать монархист. – Негодяй! Протестант. Жизнь ему даёт такой роскошный вариант… А он? В поле!.. С этими… коммунистами!..

Пуришкевич, подумав над своими мыслями, сплюнул в душе. Юсупову понравилась речь знатного дипломата. Его новый знакомый, гость Зинаиды Николаевны, хотел развернуться, продолжить трапезу с недоеденным куском свинины, но обратил взор к графину.

Сам Пуришкевич редко выпивал, но в тот вечер он, забыв о своей морали, только пригубив в начале мероприятия для поддержки поздравления милой хозяйки дома Юсуповых и найдя свободные уши, решил высказаться. К тому же на днях его жена избавилась от болезни и ожидала плод, в себе черносотенец ощущал праздник. Как вдруг он развернулся к юноше. Тот о чём-то размышлял и, уже практически не взирая перед собой ни на кого, в ближайшие минуты собирался покинуть веселие и отправиться к жене. Ирина в этот день искала в себе силы, супруги оба искали сил для зачатия второго ребёнка.

– А Распутин?! Этот лизоблюд! – произнёс, обращаясь, как он считал, к другу тобольского крестьянина. – Кстати, где он?

– Думаю, опять в Зимнем. Там поближе к Её Величеству, – подумав, сказал князь.

– О! Опять у царских покоев! – возмутило Пуришкевича. – Что он там всё трётся, негодяй!

– Посидел бы с нами. Пообщался с простыми людьми, – казалось, Пуришкевич успокоился, но про графин с водкой словно забыл. И снова продолжил: – Так не-ет. Куда ему, простому мужику, нровочитому лакею, быть с его друзьями. Негодяй, лизоблюд! Вся нищета от Распутина!

Он потянулся к графину, чтобы наполнить свой бокал. Налив туда четверть водки, поднёс ко рту, чтобы выпить, но тут алкоголь, что так и не влился в него, попал не туда. Пуришкевич поперхнулся от слов князя.

– Агент германской разведки… я слышал, – предположил, сказав свою точку зрения, юный князь.

Но тут депутат Думы быстро восстановился, затерев салфеткой брызги, попавшие на чиновничий костюм.

– Да ты что?! Князь, – поинтересовался он.

Такое известие было на руку завистнику-дилетанту.

– И надёжна информация такая? – Пуришкевич словно протрезвел.

Юсупов долго не мог молчать, но пытался сдерживаться от государственной тайны. Собственно, государственной тайной это не было, суждения по поводу слухов Петрограда хоть и имели величественную значимость, но, по крайней мере, никогда не имея тому подтверждение.

– Мой друг из коллежского университета нашёл архивное дело о том, как некий Григорий Новых, крестьянин Тобольской губернии, житель Российской империи был связан сношениями со шпионской группой Вильгельма II.

– О как! – удивился его собеседник.

Про то, что кругом было веселье, он словно забыл.

– Ну, есть такое. Но кто?.. Как?.. Почему никто не говорит? Потому что не знает.

Князь достал графин с гранатовым соком, отлил себе в фужер. Пуришкевич покосился на графин с водкой. Проигнорировал её. Всё сказанное князем ему было интересно. В планах организации, куда он входил, «Подпольщики России», давно были переворот и отстранение Николая от престола, которое какими-то принципами или людьми, морально поддерживавшими царя, отсрочивалось. И слухи, опять же не по подтверждённым доводам, сетовали об отношениях между царицей германского происхождения и её другом Распутиным.

– Вы знаете, князь, я полагаю, этому необходимо уделить больше времени, – посоветовал, подумавши, Пуришкевич князю.

Юсупов, подумав, пожал плечами.

– Вы знаете, Владимир, – он оглядел монархиста, решая, можно ли ему доверять, – у нас есть свой своего рода небольшой кружок, – признался князь, Пуришкевич был весь во внимании. – В нём собираются люди, преданные царю, и те, кому небезразлично будущее империи. Пока нас немного. Всего трое, но мы ищем сподвижников. Думаю, Владимир Митрофанович, вы нам подходите, – сказал Юсупов.

– Я весь во внимании! – отозвался депутат-черносотенец.

Юсупову понравилось поведение этого с виду дилетанта. Подзадоренный слегка выпитым алкоголем, князь являл в себе истинное желание принять чиновника в монархический кружок, но главный вопросом являл в себе – не был ли тот масоном. Впрочем, тому ещё следовала проверка принадлежность к иностранным скрытым организациям.

– Тогда я прошу вас прийти в срок к углу нашего дома в четверг ровно к девяти часам вечера. Сможете? – заискивающе спросил его князь.

Пуришкевич, увлечённый желанием приблизиться к дому Юсуповых, спешил согласиться.

Следующая их встреча состоялась на углу дома на набережной Мойки, 94, где ранее была их встреча внутри помещения, где некогда проживала кухарка с двумя её маленькими детьми. И ныне располагалась «штаб-квартира» юного князя и его общества. В одной из следующих встреч в подвале, это был ноябрь 1916 года Пуришкевич, доказал свою верность антимасонству тем, что принёс табак, в котором содержался сбор, являвшийся болеутоляющим для военных и одурманивающим. Английский бренд, бывший для некоторой части человечества наркотиком.

– Ха-ха-ха, – русский поручик, с недавнего времени комендант Ясной Поляны по сепаратному договору о прекращении военных действий между Россией и Швецией, имел время бывать в доходном доме Петрограда возле Невы. Оставляя жену в местах отбывания службы. На то время поручик был уволен со службы, но по директиве, как военнообязанный к службе его величеству, но роль миротворцев между Берлином и Петроградом государь России счёл в бесперспективности подобных усилий, сохранял статус временного коменданта. Затянув скрутку с heroin, он почувствовал весёлость и блаженство. Но продолжал внимать рядом своих друзей.

– Хороша штука. Господа, Володька – наш парень. А масон он или не масон – это всё… дурь, – он вновь рассмеялся.

Лёгким смешком его поддержал Пуришкевич. Находившийся тут же двоюродный брат Николая II Дмитрий Павлович неодобрительно оглядел сотоварища, упоённого наркотическим веществом, но приравнивать к нему не стал.

– Эх, Феликс Феликсович, давай-ка водочки, – попросил он князя Юсупова.

Юсупов открыл дверцу серванта комода, налил из графина заведомо приготовленный в нём алкоголь, наполнил водкой небольшой стакан, передал князю. Тот, повертев его в руке, осушил залпом, затем развалился в кресле. Так произошло «вливание» депутата Думы в общество князя Юсупова. Речь о Распутине пошла в следующих встречах «пятёрки». Предложенное Сухотиным в начале собраний название «тройка» по числу людей и затем, только после смены числа её членов, по предложению Юсупова было изменено, он пояснил поручику, что пятым звеном являлась сама цивилизация, в ней он скрывал своего коллежского друга. Задумка о том, что Распутин являлся тайным агентом германской разведки, всё больше воспринималась членом депутатской фракции, что называется, в «штыки», в тайности скрываемая как зависть. Ближайшим помощником и царским другом В. Пуришкевич предполагал только себя. В своё время он знал о подготовительном убийстве, но молчал, собственно, не зная тому подтверждения. В частности, избавление от агрария сулило бы ему восход на «олимп» приближения к театру царственноподанных лиц, и, воспользовавшись убийством агрария Столыпина, он имел в том свою выгоду. По избавлению нового посредника, подтолкнув интригу, перевёл вымысел убийства избавления страны на том уровне понимания, как не работающее социальное обеспечение рабочих шло поперёк положению в стране, мировая война располагала к бесконтрольному рождению незаконных партий, подшатывая социальное законодательство, которое не работало председателя Совета министров на Распутина. Тем самым обращая на него внимание как на зловредную деталь в российском обществе. Потеряв в этом фиаско, лишь несколько из общества света недолюбливали «царского друга», как, собственно, не иметь завистников при открытом отношении к людям невозможно, депутат искал повод продолжить борьбу с ним. Теперь, примкнув к обществу молодого офицера, неопытного политика, взялся за него всеми щупальцами. Предпоследняя их встреча состоялась 16 декабря 1916 года, тайному обществу к полуночи с субботы на воскресенье вынести вердикт «царскому другу» Григорию Ефимовичу Распутину о его лучшем состоянии как раскаянии в служении немецкой разведки либо в худшем, устроив над ним самосуд.

Итак, Распутин оказался в подвальном помещении юсуповского дворца. О встрече знал и сам Сумароков-Эльстон. После съеденных пар пирожных, предложенных заговорщиками, Распутин принялся за конфеты на коньяке, предложенные другом Пуришкевича военным врачом Лазавертом, начинённые цианистым калием, в вино было подмешано сонное вещество.

Так было задумано. При реакции сладкого вина несколько граммов яда на некоторое время замедляют отравляющее действие, а сонный порошок предполагал, по мысли военного врача, запуск процесса заторможения, и ликвидируемый должен был покинуть помещение. Зная характер «старца» о несдержанности к словам Распутина, он мог в любой момент покинуть не понравившееся ему общество, заговорщики определили план ещё вчера, преступники не желали смерти Распутина внутри помещения.

Но всё сводилось к другой схеме позднего вечера. На прошлый вечер члены «пяти» предполагали иной ход событий – не убивать смутьяна. Если Распутин не станет продолжать нести свою речь о заговоре против царства неполитических подпольных сподвижничеств. «Пятёрка» их считала лишь криминальным сбродом. Дерзким и малоопытным формированием «красный террор», изредка проскакивавших со скамей заседаний Думы, сами не принимая в этом усмотрение как признак угрозы империи.

– Я вам ещё раз утверждаю, Григорий Ефимович, никакой угрозы от подвальных сборищ нет! Это всё выдумки! – утверждал Пуришкевич, почти перейдя на крик.

Но в то же время, наблюдая за начатым не без удовлетворения поеданием накачанного ядом пирожного гостем, монархист в себе был удивлён стойкости крестьянского мужика и ещё держал позицию как доверительному лицу высшего света, но, понимая, что перешедшего к поеданию таких сладостей переходило в преступление. Отчасти он опасался не только за свою судьбу в случае жизнедеятельности их гостя, но и как соучастника противозаконного, пусть среди представителей светского сословия Отечества.

– Да, – махнул Распутин, настроение у него было отменное: казалось он забыл, зачем сюда пришёл, и об интуитивной опасности. – Вы мало ведаете, батенька. Анархия! Вот что сейчас звучит по улицам Петрограда. Не ровен час – и за царственную чету примутся.

Распутин чувствовал негатив от рядом сидящих с ним представителей светского общества, но продолжал по доброте своей доверять им.

– Это что, конфетики?.. С алкоголем? – заговорщицки спросил Распутин.

Но вдруг мгновение ярости наступило у юного князя Юсупова, он стоял позади гостя, наблюдая за ним, переглядываясь с взглядами своих товарищей, как бы с вопросом, что делать с дальнейшим сопротивлением организма Распутина к яду в сладостях. Страх и негодование проникали в его мозг. Не выдавая этого, юный граф Сумароков искал выход окончания с приглашённым его затяжной беседы. Для него Распутин – самый ближайший советник, но и холоп, и мужик, просто любимец царской четы разрушал в нём все хорошие качества. Сухотин в том же напряжении уже терял терпение, сохраняя молчание, понимая суть неудавшегося преступления, нервно начал расхаживать в маленькой комнате. Казалось бы, самообладание имел только князь Дмитрий, он желал в это время присоединиться к Распутину и завести с ним тайную дружбу, приобретая уважение к его стойкости. Уже обдумывая план объяснений, в случае если Распутин выживет на следующий день, явиться к нему, и рассудить, внимательно придя к выводу, что вкусности были всё же несвежие, и гостеприимство князя Феликса Феликсовича считать неудавшимся. Заняться с ним неполитическим образованием, посвятив его по борьбе с «красным» революционным подпольными сборами. Продолжая наблюдать за поведением своих соратников, лишь Дмитрий Павлович хотел вывести Распутина из этой страшной комнаты, как теперь ему казалось, проникнутой какой-то мрачностью, предательством и преступлением, будто оно уже совершилось. Диспут Распутина с Пуришкевичем, который время от времени ожидал подтверждение со стороны юного князя, в течение десяти-пятнадцати минут не решался. Присутствующие теряли терпение, словно уговаривая человека обратить на их небольшое общество, его слова, намекавшие на уговоры, были бессильны. Тут Распутин заметил мелькавшего Сухотина, но не придал этому значения, ему нравился спор, ему нравилась кампания. Распутин угостился одной из конфет, находившейся в коробке с другими. Подивившись, что господа не увлекались сладостями так же, но это не вызвало в том подозрения. Единственным его пониманием было, что вся эта сворь интриганов, как отмечал про себя Распутин, заманила его в эту сферу, дабы примкнуть его особу к их обществу. Жены, обещанной князем Юсуповым, здесь не было, увлекшись едой, забыв о посте, Распутин налегал на сладкое.

– Чушь! – произнёс Пуришкевич на высказывание их гостя и откинулся в кресле.

На нём был костюм, в котором выкупал для давно залежавшегося где-то с давними одеждами, в нём он был лишь однажды на балу. Повстречав там свою будущую жену. Легкоё кашне из-за боязни простудиться – внутри помещения присутствовала свежесть воздуха. Эта часть дома редко протапливалась, место это было в своё время отведено для проживания здесь домашних работников, до того помещение было отведено для хранения бочек с вином, отчасти которые там хранились в редкости со времён Елизаветы Петровны, дочери царя Петра I, затем подсобка долго пустовала.

– Это не чушь, дорогой… – Распутин забыл имя собеседника.

– Владимир Митрофанович, – подсказал тот.

– Володя. Всё аллегория, – Распутин любил изъясняться новомодными словами, – в том, что коммюнизьм этот подступает и найдёт свой след.

Крошки застревали в бороде «старца».

– Вина, Григорий Ефимович? – предложил ему юный князь.

– Нет, спасибо, мой дорогой, маленький, – растянулся в улыбке, которую едва можно было определить в зарослях лица Распутина, сказал «старец», обратившись к нему.

На миг что-то колыхнулось внутри юного князя, слова, как бы казавшиеся для столь рядового офицера, преподнесли ему какое-то успокоение.

– Однако тот ажиотаж, – неправильно произносил Распутин. Некоторые слова он говорил для формальности, не понимая их значение, тем самым считая их необходимым для галантности. Он обращался к Пуришкевичу, пытаясь заострить собеседника в беседе да смягчить, казалось, терявшего терпение, и как-никак Распутин находился не среди своих друзей и, теряя беспокойство среди незнакомцев лишь потому, что доверял юному князю, интуитивно в характере которого отчасти также читалось сопротивление «царскому другу».

– Весьма непредсказуем, – он поднял указательный палец.

Заметив налитое для него вино, отпил и осушил бокал.

– Господа… – договорил Распутин.

Никто не понимал его. Да и понимать не собирался всё с большей и большей минутой. В следующем времени Сухотин намеревался спросить у Пуришкевича «дурманную сигару», одну из закруток, смешанную с табаком с использованием бренда heroin, но при «старце» не отважился. Такую сигарету выкуривал однажды сам Пуришкевич. Но больше тому не было возможности. Поручик так и не спросил.