Пасквиль для Пушкина А. С.

Иногда поэт не понимал ход его мыслей, что чем-то отрезвляло Пушкина от своих тяжелых мыслей.

«Причем тут развод?..» – формулировал слова Пушкин.

– Володя, этот выскочка Дантес, он давно у меня на хвосте, напирает и напирает! Теперь из-за моей жены решил стреляться на виду у ребенка! – пытался достучаться до друга Пушкин.

Соллогуб думал.

– Ребенка!.. – далее углублялся в мысль Владимир Александрович, на лице нарастала улыбка.

Он неотрывно смотрел на собеседника, тот внимал ему, как что-то затронуло вдруг драматурга, разбудив его товарища.

– Он сам как ребенок. Я тебя умоляю, Александр Сергеевич, дорогой! – пытался вразумить его прозаик.

В этот же миг пылкость поэта куда-то исчезла, он едва пытался ее сохранить.

– Я не понимаю, чего тут смешного? Он решил стреляться! Это ребячество. А вот Наталья Николаевна посчитала меня немыслимым повесой при моей неопытности, и это мягко сказать. Мне не дано быть в гусарских эполетах, что здесь такого, пришлось сказать ей, что она чересчур в своих высказываниях. Что, опять меня вызовешь на дуэль, Александр Сергеевич? Я к Наталье Николаевне при всем уважении, но с легкостью вести речи вашей супруге, мой друг, тоже, знаете, нужно уметь держать себя… А что этот пасквиль… рогоносца, —последнее слов произнес поэт едва слышно, словно стесняясь его.

– Что приставал, да! Подло к чужой жене. А стреляться, я думаю, бы Дантес не стал, легок на нрав самодур, он, наверное, и к службе относится так с легкостью, – разоткровенничался Соллогуб.

– Да, – подумал Пушкин, поразмыслив, – слышал я, дважды он в наряд заступал по своей расхлябанности. Уверен, его бы вообще выкинули из армии, если бы не его покровители. Этот гомосексуалист Геккерн, – предположил Пушкин.

– Хо-хо, так он из тех?.. – удивился Соллогуб.

– А то, что же он живет с Дантесом в одной квартире, – сказал Пушкин.

– Хо-о, забавно. И что же они там?.. – мнение его друга развеселило графа.

Пришла горничная, Соллогуб попросил прибор с чаем.

– Так сам понимаешь, что там делают эти голландские масоны?.. Эти… псевдомужики. Зачем он, думаешь, его своим сыном сделал? – спросил драматург.

Собеседник молчал.

– Вот… – подытожил Пушкин.

Соллогуба рассмешил вывод поэта. Но ему эта тема была не интересна, и он быстро к ней охладел. Однако он боялся, что Пушкин вновь вспомнит о дуэли с французом, в этот раз затея его друга ему не нравилась.

– Это их дело, Сергеевич. Голландцы – народ учтивый и тонкий, чего с них взять. Однако эта страна существует, – пошутил Соллогуб.

Пушкин не стал уточнять, по какой причина он сделал такое умозаключение, в комнату вошла служанка, принесла чай. Они еще поговорили о политике, затронули речь о царе. Потом они вспомнили о жене Пушкина, где речь у них быстро зашла о его детях. Соллогуб поделился с коллегой по творчеству, вспомнил, что два года назад у него был роман в Вене. В конце разговора, словно забыв, зачем Пушкин наведал старого приятеля. Но, покинув дом Соллогуба, все же мысль отомстить Дантесу он унес с собой. Пушкин после их разговора словно ушел в себя.

К вечеру 17 ноября состоялся разговор Пушкина с женой. Он в ярости подскочил с постели от услышанной новости.

– Что?! Каков наглец, а?! Натали, ты знаешь, для чего он хочет жениться на Катерине?! – у Пушкина появилась новая навязчивая мысль.

Наталья Пушкина недоумевала ярости мужа. Яркий лунный свет едва проникал сквозь зашторенные окна в их спальню.

– Нет. Однозначно стреляться, – писатель вновь настаивал на своих манерах решения проблемы.

– Дуэль!

Наталья Николаевна давно привыкла к нелепым, по ее мнению, идеям мужа. Она развернулась, ей не о чем было разговаривать с Александром. Он, немного походив по комнате, потеряв цель своим высказываниям, улегся обратно в кровать. Но не мог успокоиться.

– Нет, ну какова наглость. Вчера к моей жене, – повернул он голову, Натали едва ли спала, развернулся обратно на потолок, – сегодня сестра моей жены…

И лишь внезапный сон успокоил Александра.

Наутро следующего дня Пушкин направился по делам. Он зашел в департамент. Поработал над опросами интеллигенции, представив отчет бургомистру внутренних дел. После поработал над периодикой «Современника». После посетил «Московские ведомости» и в таком плане провел неделю в поисках, редактировании, сочинении, поправках, переводы Жуковского оставив на другое время. Наконец приехали Наталья Ивановна и тетка Натали Загряжская Екатерина Ивановна, как фрейлина высшего света поселившись в доме Пушкиных. В том же ноябре, на удивление всем, когда в их доме происходила подготовка к венчанию Екатерины Николаевны Гончаровой на втором сроке беременности, что Екатерина скрывала от всех, удачное предложение Дантеса помогло сыграть тот факт, что женится он на несчастной из-за сострадания и любви к Екатерине Николаевне, при всем этом завоевывает и утерянное уважение Пушкиных.

Дантес не терпел открытого расположения к драматургу за его упрямство, но уважал за дела, и с ним было весело. Однажды, встретившись на лестничной площадке до свадьбы, француз предъявил все обаяние поэту, воспользовавшись по поручению тетки Екатерины поводом встретить невесту, когда тот направился по делам к Жуковскому. Оба героя глядели, друг на друга, не решаясь на разговор.

– Александр Сергеевич… – произнес Дантес учтиво, но не серьезно, он желал высказать что-либо, что само бы потянуло на дружелюбие будущего свояка.

Пушкин лишь тем терпел и сдерживался, что к началу Нового года тот собирался жениться на сестре его жены.

– Нет, нет, пусть только он по-своему по католическому, а Катерина по славянскому обряду венчаются в Исаакиевском… – требовал Пушкин от жены по поводу брака молодых.

– Не надо тому, чтобы европейское ханжество распространялось по России, – высказался поэт в своей семье.

Пушкин имел в виду распространение масонских идей, буквально заполонивших светское общество.

Денег у Пушкиных было мало, на налоги, пожертвования по венчанию в обеих церквях, на это мероприятие им выделили мать и тетка Натали, уступив поэту. Он лик Отечества, он, значит, прав.

Свадьба планировалась публичной, открытой, от жениха – по католическому обычаю, венчание начиналось с Дантеса в церкви св. Екатерины.

С площадки горделивый взгляд словно вытолкнул Пушкина, не произнося ни слова, он все же принимал нелепость случая в доме Полетики, поэт и сам был пылко влюблен в юности и, разочаровавшись в женщине, которая была старше его, пытался простить француза. Проводил его молчаливым приветствием, и они разошлись. Беременность Екатерины, открывшаяся на время помолвки Дантеса и Катерины Гончаровой, оказалась неудачна. Дантес считал, что беременность Екатерины была от некоего кадета, с которым Жорж Дантес видел ее на балу, она оказалась ложной, отчего поручик желал поговорить с Пушкиным о скором венчании, но, встретив холодность его в доме на Фонтанке при их случайной встрече, стал дожидаться до времени на начало недели первого месяца 1837 года.

Прошел декабрь, в Новый год Пушкин планировал отъезд в Москву к Вяземскому на период свадьбы, но изменил решение.

У супругов на тот момент не утихало безмолвие ревности Пушкина. Рождался новый переворот, оборвавший дни поэта, драматурга и писателя, редактора журнала «Современник».

После дня свадьбы 10 января 1837 года наступила пятница, счастливые молодожены должны были отправиться до двадцатого числа на родину Екатерины Николаевны, ныне Дантес. Неожиданная хворь по приезде в поместье Кариан заставило вернуться новую чету обратно в Петербург. Освобожденный от праздных дел Пушкин в последнее время стал появляться на балах, зачастую с Данзасом, Жуковским, нередко навещая с друзьями Ивана Крылова. По приезде юного Карамзина, остановившегося в Адмиралтейском районе, в доходном доме, отправился 25 января к Жуковскому, отметив одну из публикаций литературного листка «Московской ведомости». После чего Жуковский в одиночестве с Пушкиным решает о чем-то с ним поговорить. Накануне он общался с юным Карамзиным, отчего спешил встретиться со своим другом по Царскому Селу, но, скорей же, просто поделиться новостью, удивив, и узнать его реакцию. Поводом для встречи была публикация литературного листка в «Московских ведомостях». Итак, встретившиеся друзья далее после трактира отправились на квартиру Ивана Крылова, давнего их друга и почитателя. Зная о безразличии к светским делам баснописца, Жуковский рассчитывал, что их тайны не уйдут за пределы его комнаты.

Снова у Крылова

– Ха-ха-ха, – Александр Сергеевич был навеселе.

Случай, произошедший с Крыловым на его родине, забавил поэта.

– Иван Андреич, а вы еще тот шутник. Нет, с вами не соскучишься, – сказал Пушкин.

Жуковский, наблюдая за редактором басен Крыловым, не мог перейти к главной теме.

Он еще подлил в чарку водки.

– Мастак, прям дело мастак, – радовался Пушкин, у него появилось настроение, – ну а вот скажем, «сказ» и «небывальщина» – как вам разложить такое? – спросил Пушкин.

– Ну, можно случившееся, – подумав, сказал Крылов.

Пушкина вновь позабавил ответ Крылова, Жуковский только ухмыльнулся.

– Ох-ох-х, эй. Ну а как басни твои, Иван Андреевич? Новое что-нибудь наскреб? – поинтересовался у него Пушкин.

Кресло, на котором сидел поэт, казалось единственным местом, что в удрученный быт баснописца вносило изысканность комнаты.

– Я бы посоветовался бы с тобой, Саша, – сказал вдруг Крылов, – ту басню о двух извозчиках не додумаю никак, что-то стих не ложится.

– А о чем сие нравоучение? – заметил, улыбаясь, Пушкин.

В самом деле Иван Крылов жаждал, когда гости разойдутся, но гнать не мог лишь потому, что редко кто приходит сюда, а тут сам критик и публицист перед ним.

– Та… о двух… один спорит, что у него табун не прокормить, но хвалится, – наклонился для убеждения к Пушкину Крылов, – мол, не подведут…

Имея в виду, что больше всегда лучше, чем мало.

Подмигнул он заговорщицки. Пушкин понял Крылова на свой манер, расхохотался.

– Ну а второй что же? – спросил он.

– А то, что у него по численности мало, но всегда в сытости… ну мол, дольше протянет. А вот первый только позря лошадей губит.

– То есть? – спросил Пушкин.

– Ну что имеешь: большее – оно ли надо, ведь когда меньшее, гораздо лучше хранить, – пояснил как мог Крылов, он сам до конца не мог разъяснить, что хочет высказать в этой басне, он разъяснялся только стихами.

Это рассмешило поэта. Жуковский, вникая в басню, решил отложить разговор на потом. Он опустошил чарку, прежде столкнув ее с друзьями. Пушкин пропустил.

– Ну, неси, Иван Андреевич, намедни ее посмотрю, проредактирую, – произнес воодушевленно литературный критик.

Крылов оживился, с трудом поднялся, у него оказалась одышка, но, так как он был ростом высок, можно было думать, что его подъем сойдет за вечность.

Баснописец ушел из комнаты, Жуковскому не терпелось поделиться новостью, он медлил.

– По чарочке? – предложил педагог русского языка.

– Как же не по чарочке, дорогой Василий Андреевич! – они столкнули рюмки.

Пушкин предложил подождать третьего. Его друг согласился.

– А помнишь наши годы, дорогой Александр Сергеевич? – Жуковский положил ладонь на спинку ненового кресла.

– Как ты, будучи еще юнцом, предложил мне послушать одно из твоих произведений в Селе? – Крылов задерживался. – Как же оно называлось?

– Это на французском? – гадал Пушкин.

– Да, да, что-то напоминало мне тогда… Хотя я французским не очень-то был и увлечен. Но, Саша, мне нужно кое-что тебе сказать, – решился Жуковский.

– Да, да, старина, – Пушкин оглянулся, он искал его лицо, – я знаю, что ты мне хочешь сказать.

– Тут как-то э… – вспоминал его друг.

Я говорю: промчатся годы,

И сколько здесь ни видно нас,

Мы все сойдем под вечны своды —

И чей-нибудь уж близок час.

– Эта тема мне близка, но глубь ее мне далека… – задумался царский учитель.

– Я знаю, кто сочинил пасквиль, – наконец едва слышно произнес Василий Жуковский, стоя за креслом, где сидел поэт.

Пушкина словно вырвало с места, он взлетел как на долго сжатой пружине.

– Что?! – он направил свой взор на друга. – Кто этот мерзавец, друг?! Василий Андреевич, скажи мне qui est cet enfoiré21?!

Жуковский не спешил.

– Впрочем, я знаю, я догадываюсь, кто это. Но как он мог?! Как хитер… Мaudit français… – додумывал Пушкин.

Жуковский не понимал, о ком он, но решил не затягивать, зная вспыльчивый характер друга, как бы он по ошибке не натворил лишнего.

– Это Геккерн, – сказал наставник цесаревича.

– Барон?! – Пушкин был удивлен.

– Да, намедни я был извещен о приезде Карамзина, нашего стихоплета, как ты говоришь, – улыбнулся Жуковский в попытке развеять обстановку, сожалея в том, что открыл правду, но Пушкин теперь от него не отстанет.

– Он общался с актуариусом неким Иваном Гагариным, тот поведал ему по секрету, что был свидетелем личной рукописи Геккерна.

– Ах, подонок, ах, шалопай! – высказался Пушкин.

Тут появился высокий Крылов, по его вальяжному состоянию супротив вида его комнаты и неряшливо одетой одежды трудно было сказать, что это издатель сатирико-просветительских журналов. Он отвлек ненадолго придворного поэта.

– Вот, Сергеич, – Крылов протянул ему частично испачканный каплями чернил листок и поспешил завалиться на свободное место.

Тут же принял из рук Жуковского чарку с водкой. Пушкин попытался вникнуть в сюжет басни, но ему было трудно сориентироваться, он терял терпение.

– Хорошо, Иван Андреевич, – он собрался его сложить, – можно его с собой, дома подумать надо?

Крылов дал ответ небыстрый, подобно своей должности библиотекаря, который не спешит с делами.

– Да, Александр, конечно. Это мой первый вариант переделки, если что, – ненавязчиво обратился он к поэту, глядя на друга, – тебе, дорогой Александр Сергеевич, придется начинать все сначала, – шутил Крылов, натянув улыбку.

Его редкая улыбка утешала Пушкина, но в голове уже засияла мысль о голландце. Литератор, не глядя на часы на камине, заспешил вдруг домой. Но друзья его уговорили остаться. Но затем, слегка отдохнув к утру, Александр Сергеевич Пушкин двинулся обратно.

26 января

Наутро, когда на улице еще было темно, но брезжил рассвет, даже не заглянув в спальню, Александр Пушкин не медлил с ответом барону Геккерну. Он прекрасно выспался в кресле Крылова. Теперь же он был полон энергии и решительности, но вскоре, опуская перо в чернильницу, в спешке сделал кляксу, смял бумагу и на новом чистом листе принялся выводить, не задумываясь, слова на французском.

«Baron, – начал он без преамбулы обращения, – к делу, мне стало известно о являющемся оскорбительным пасквиле по отношению ко мне. Что задевает честь моей семьи, и к этому притронута ваша рука. Сие письмо клеветническое я считаю также неприемлемым по отношению к российским государственным деятелям. Посему требую встречи с вами. Вызываю вас на дуэль!»

Для Пушкина дуэль как прогулка по горам Кавказа – и трудна, и завораживает. Он с нетерпением ожидал встречи. Свернув письмо, тут же окликнув горничную, выскочил из дому.

Холодный ветер из открытой двери подъезда обрушился на него. Несмотря на непогоду, Пушкин самолично решил доставить письмо на почту. Закончив дело, он направился к Данзасу, товарищу по лицею. Прирожденный воин, овеянный порохом и закаленный в боях, ныне адъютант департамента морского отдела Константин Карлович Данзас принял Пушкина у себя в кафедре, причем спокойно, можно сказать, с каменным лицом, отдаваясь прихоти товарища, не задумываясь. На счету у поэта дуэлей более пяти, прямо испытывал азарт стреляться. «Что же, юнец пороху не нюхал, пускай испытает на себе его снаряд», – шутил про себя Данзас. При их встрече он только уточнил место и время дуэли.

– Я тебе обязательно дам знать, Костя, – Пушкин, покидая его, все же иронично отнесся к своему желанию. Данзас должен был что-то ему сказать.

– Подумай, Саша, пуля – дура, попадет не туда, пиши пропало, – как в точку глядел бывалый капитан вооруженных сил Империи.

Но Пушкин был уверен в том, что пройдет гладко, как и в то, что Геккерн трус и не осмелится быть на дуэли. Это все, что нужно было ему, – уронить блудливого голландца. Но все пошло не так. Пришли к вечеру в дом Пушкина, принесли письмо. В нем указывались дата и время дуэли, а также замена стрелка, им был подопечный Луи Геккерна – Жорж Дантес. Негодование пронеслось в уме поэта, он был готов к сражению.

27 января того же года. Зима. Свежий морозный день предвещал устойчивую безветренную погоду, по народному поверью, еще дня два-три. К февралю обещали усиление морозов. Александр Сергеевич Пушкин остановил карету вблизи Невского притока вдоль немногочисленных заснеженных дачных домов царского повара Ф. Миллера. И, прогуливаясь неспешным шагом, оценивающе оглядывал снежные покрывала вдоль Ивинской улицы, некоторые дороги мостовых, тянущиеся к речке, были также занесены снегом. Зажмурившись от солнца, он решил, что, отомстив голландцу, займется одой о первом кораблестроителе. Заметив далее справа от дороги экипаж, дуэлянт увеличил шаг. Невдалеке от моста через Черную речку суетились двое. Секундант Пушкина запаздывал. «Странно, не в его стиле», – подумал Пушкин.

На месте поединка один из них утаптывал место возле куста от крутого спуска к реке.

– Не понимаю этого русского, – утаптывал снег Дантес.

– В нем играет африканская кровь, чего уж боле, – сказал секундант Дантеса.

Виконт д'Аршиак готовил пистолеты для выстрелов. Все было честно, подданный Франции, атташе, был твердым военным деятелем, на своей родине являясь директором МВД Франции, требовал прежде всего от себя соблюдения солдатского устава, от чего, он считал, и существует порядок в любом из ведомств государственного значения, а значит и в стране.

– Да уж, братец, – виконт состоял в родстве с дуэлянтом Пушкина, – нам такие афрорусских не надо. Хватает колоний для Бразилии. Вот только русских все же не понимаю. Это же надо, человек с черным лицом… – остановился Дантес. – Ты знаешь, Оливье, кто был у него прадед?

– Что-то из приближенных к царю? – гадал атташе. – Быть может, сарафан носил для забав, – пошутил д'Аршиак.

Оба засмеялись.

– Да нет, его прадед был инженером при государе Петре, мне Катрин рассказала, – поделился Дантес.

Он отмерял шаги. Вытоптанная площадка была неровной, однако поручиком двигала больше ярость, чем стремление: «Раз тебе надо, вот и сделаю».

– О, как! И что он там разрабатывал? – поинтересовался с иронией секундант.

– Этого мне не известно, знаю, что тот наградил его, сделав генералом-аншефом, – сказал Дантес.

– Видимо, много чего хорошего и полезного. Петр – очень умный царь, знаю по истории, – виконт не стал углубляться в историю, он закончил свое дело.

– Тот? Да, у Петра все люди были при работе… – не договорил Дантес.

– А вот и он, легок на помине. Идут… – заметил виконт, оборвав речь дуэлянта.

Дантес оглянулся, он увлеченно заканчивал свое дело. У него не было желания делать грязную работу за Луи Геккерна, но тот настаивал.

Подождав, когда выйдет прибывший Данзас, Пушкин обнял подполковника.

– Все будет хорошо, старина! – сказал поэт.

Они тронулись к месту поединку для двоих. Дантес встречал дуэлянта холодным взглядом, не зная, что сказать, рассчитывая на отмену встречи. Пушкин остановился напротив французского подданного, который стоял возле березы напротив него. Следующая березка словно разделяла их, но стояла ближе к противнику литератора.

– Messieurs, je vous prie d'examiner les armes22, – произнес секундант француза.

Данзас, словно был вторым д'Аршиаком, безмолвно подошел к набору для дуэли. Осмотрел, проверил оружие, кивнул в знак согласия виконту. Оба начали заряжать пистолеты. Оба дуэлянта не сводили друг с друга взоры. Слегка усилился ветер, задрав воротник Пушкина. Но отчего-то только дуэлянтам было не столь холодно, сколь их напарникам.

– Прошу взять оружие, – скомандовал Оливье д'Аршиак.

Нисколько не колеблясь, видимо, для него эта работа была естественным занятием, Данзас искренне верил, что Дантес промахнется. Соперники взяли оружие и разошлись по местам. Мысли офицера прервал первый выстрел, пуля угодила в живот поэту. Александр Сергеевич немедля, оседая, сделал ответный выстрел. Затем упал на снег. Снежный покров быстро стал багроветь возле поэта. Все, кроме д'Аршиака, бросились к Пушкину.

– Александр Сергеевич! Александр Сергеевич! Сашка! – пытался привести в чувство теряющего сознание Пушкина Константин Данзас.

На Дантеса словно что-то низошло, только после того, как он побежал звать кучера, лишь тогда осознал, как ему чудом повезло. Рикошет отдал от пуговицы его мундира. Перед тем как стрелять, Дантес скинул шубу, готовый на все. Даже если Пушкин выстрелит первым. Однако русский мороз, казалось, начался ранее, чем по народному поверью, или же воспитанный на балах и в довольстве молодой человек почувствовал усиливавшийся мороз своими руками. Дантес стрелял, не целясь, Пушкин желал, чтобы пуля хотя бы задела заступника голландского интригана.

Речь, которую бы он придумал на месте дуэли, так и не была произнесена. От того что пуля ушла, он получил рану, сознание его еще больше погрузилось в негодование.

Затем наскоро, как могли, его привезли домой, вызвали лекаря, извлекли пулю. Но был задет организм, который могли восстановить лишь сильнодействующие препараты, изобрести которые могут лишь спустя сто лет. 29 января 1837 года к полудню поэта не стало.

Эпилог

Дантес, желая в скором времени помочь раненому им же, едва лишь осознавал, что помочь он ему ничем не может. Карета увезла Пушкина.

– Вот и все, Жорж, не стало больше поэта, – сказал д'Аршиак так же безучастно, как и наблюдал, как Жорж Карл Дантес берет пистолет.

– Нам надо ехать, – сказал виконт, пожал плечами, – миссия выполнена.

д'Аршиак уложил комплект, пошел за Дантесом, где он оставил свою верхнюю одежду. Взяв ее из рук задумавшегося поручика, понимал его, как и понимал то, что ввязался в эту авантюру со стрельбой, но было поздно. Они разъехались по домам. Дантес, вернувшись на Михайловскую улицу в квартиру, снимаемую им с Геккерном. Кавалергард только к вечеру навестил своего названного отца. Просидев молча у него на диване. От предложенной бароном французской водки поручик отказался и вернулся в свою комнату и пробыл там до утра.

Спустя время после смерти поэта состоялся суд над участниками дуэли. Указ был подписан царем Николаем I, Геккерна и Дантеса попросили покинуть Россию. Данзаса взяли под арест, но вскоре отпустили по служебной выслуге, которую ему не раз пришлось доказывать своей верностью Отечеству, тем самым Константин Карлович заглаживал свою вину в допущенном преступлении, в котором он обвинялся. До нового замужества Наталья Николаевна, которое было только спустя три года, вновь переехала из семейного поместья в Петербург.

Начало весны. Жуковский, наставник юных дочерей Александры Федоровны, в день занятий по русскому языку заприметил царицу, вошедшую в учебную комнату.

– Ничего, ничего, продолжайте, милостивый государь, – она доверяла Жуковскому и любила его, он был вторым после мужа человеком.

– И снова день чудесный… – диктовал Василий Андреевич.

Княжна старалась выводить буквы с каждым разом все лучше и лучше. Ей легко удавался и русский, и французский. Царица подошла к окну, задумавшись.

– …Дремлешь, друг прелестный. Bien23, конечно же, так, госпожа княгиня Александра Николаевна.

Вдруг Фредерика Луиза Шарлотта Вильгельмина повернула голову от окна в их сторону.

– Скажи, Василий Андреевич, какое последнее сочинение было у Александра Сергеевича? – вдруг спросила она.

Жуковский, наблюдая за выведением слов на бумаге юной княгиней, сложив за спину руки, задумавшись, обернулся к царице.

– Я памятник себе воздвиг нерукотворный… – процитировал он Пушкина.

Для изготовления обложки использована художественная работа автора

Примечания

1

Политическая партия США.

2

Он уже мне смешон.

3

Водка 38º.

4

Произведение, содержащее в себе оскорбительное, клеветническое сообщение.

5

Да, барыня, и ваш взгляд меня больше пленил, чем столица вашего государства.

6

Плетение стихов.

7

Столица Ирана при Персидских войнах (1826-1828 гг.), не уступающая часть Кавказа.

8

Военные действия в период Кавказской войны.

9

Шефом жандармов Пушкину было отказано в участии в Кавказской войне.