Барин-Шабарин 4

Денис Старый, Валерий Гуров

Барин-Шабарин 4

Глава 1

Михаил Семёнович Воронцов приехал в Пятигорск. Этот небольшой городок для него был словно глоток свежего воздуха после всей той тягостной атмосферы Кавказа. Утончённый, привыкший к совершенно иному образу жизни, к роскоши, к власти, наместник императора на Кавказе сильно тяготился своим назначением.

Состояние духа имперского вельможи осложнялась ещё тем пониманием, что он определённо не может ничего толкового сделать на своём посту. Когда государь Николай Павлович назначал князя Воронцова наместником на Кавказе, император, как и многие, был уверен, искренне желал, чтобы в том регионе, наконец, установился порядок, прекратились все эти бесчинства, связанные с нескончаемыми войнами с горцами.

В империи, на самом деле, было не так, чтобы сильно много чиновников, которые готовы были ехать хоть на край света, если только государь скажет это сделать. Воронцов был из таких, для которого служба всегда оставалась главным ориентиром в жизни.

Мало было людей в империи, которые могли бы похвастаться таким удачным опытом администрирования, управления, как у Михаила Семеновича Воронцова. Он сделал почти невозможное, когда из новороссийских губерний создал регион, в который стремятся ехать, где многие хотят купить землю или дом. Он сотворил, по мнению государя, чудо. Вот повторения подобного чуда император и ждал от князя, наделяя его необычайными полномочными правами на Кавказе.

Не понимали в России специфику региона… Много наделали ошибок, а еще и зевали, когда турки, не без помощи англичан, снабжали Шамиля оружием. Куда только смотрело Третье Отделение?

Михаил Семёнович Воронцов, когда ехал в Тифлис, был искренне уверен в своих силах, что ему удастся сделать то, чего не удалось сделать его предшественнику, генералу Ермолов. Ведь Воронцов вёз на Кавказ цивилизацию, добро, даже деньги, архитекторов, учителей, строителей. Он был готов искать точки соприкосновения, договариваться со всеми этническими группами, горцами, с кем угодно, лишь бы только исполнить волю государя. Воронцов прекрасно понимал, что, если ему удастся замерить Кавказ, то он вновь попадает в Петербург и будет играть одну из главных ролей при государе.

Но для этого нужно было закончить войну, причём, не поражением, а соглашением, которое устроило бы и государя, не позволило бы обвинить князя в уступничестве. Ведь с высот красивых особняков на Миллионной улице в Петербурге возмущаются, почему до сих пор на Кавказе идет эта возьня.

Более того, Михаил Семёнович встретился на Кавказе с тем, с чем ему в большей степени приходится разбираться, тратить силы, время, государственные и свои личные средства. Очень много в регионе случалось катаклизмов, с последствиями которых не так легко быстро справляться. То землетрясение пройдёт, то оползень, дороги очень часто, порой и не без помощи непримиримых горцев, засыпает камнями. Так что впервые за всю свою чиновничью деятельность, блистательный князь Воронцов встретился с такими препятствиями, которые его, уже опытного чиновника и царедворца, ставили в тупик.

Более того, Михаил Семенович сперва и вовсе отказывался признавать специфику Кавказа, что тут прежде всего уважают силу и слово, за которым должна стоять сила оружия и характера. Он не хотел действовать столь жёстко, как и его предшественник, а еще и приятель, оппонент в спорах о силе цивилизации и просвещении.

Генерал Ермолов мог выселить целую деревню только лишь из-за того, что в этом поселении скрывали бандитов-горцев, или даже что они останавливались там, но жители вовремя не донесли об отряде непримиримых. Генерал мог поступать и ещё более жёстко. Так, что когда даже мелкие факты просачивались, то в Петербурге сыпались оскорбления в сторону Ермолова. Вот только при нем редко какой отряд горцев, даже непримиримых, беспредельничал, уважали русского генерала, который всегда исполнял свои угрозы и обещания, как жестокие, так и миролюбивые.

Однако, если у какого-нибудь путешественника была записка от Ермолова, в которой предписывалось горцам не трогать этого человека, то даже самые упертые опасались что-либо делать и уходили не солоно хлебавши. Подобные записки от Воронцова просто игнорируются. Кавказ чувствует, что у Михаила Семёновича не хватает жёсткости, чтобы за каждой запиской стояли конкретные, порой, очень жестокие, кровавые, а цивилизованные действия.

Но все может измениться в ближайшее время. Наконец, получилось удачно начать операцию по вытеснению войск Шамиля из дагестанских аулов, прежде всего рядом с Дербентом. Там находились продовольственные базы шамилевцев, там же и пастбища для их коней и скота, женщины и дети. Через Дербент шло немало контрабанды, которая снабжала обмундированием и оружием Шамиля и его вождей отрядов. Вот и рассчитывал Воронцов отсечь горцев от их баз. Да, горец в горах может долго выживать, но не большим числом, и ни в современных условиях ведения войны, когда постоянно нужно пополнять запасы пороха и оружия.

– Ваша светлость, позвольте выразить вам глубочайшее уважение! – говорили прохожие, когда Михаил Семёнович Воронцов направлялся в свой дом в Пятигорске.

Он приветливо кивал всем прохожим, прекрасно понимая, что такое столпотворение дворян в достаточно раннее утро, связано ни с чем иным, как со слухами о приезде самого Воронцова.

Далеко ещё не все списывали Михаила Семёновича, считая, что, как минимум, он один из богатейших людей России. А тот факт, что после неудачного Кавказского наступления тремя годами ранее, государь не изволил отправить в отставку Воронцова, даже наделяя его княжеским титулом «с именованием светлости», говорил о том, что в Петербурге ни в коем разе не намерены предавать опале славного Михаила Семёновича Воронцова.

Князь шёл по небольшой аллейке, старался быть любезным, даже нескольких дам одарил комплиментами. Своё резюме, как человека открытого, даже для солдат, не говоря уже о дворянстве, Воронцов поддерживал исправно.

Пришлось прибыть в Пятигорск. Выписанный из Европы глазной врач наотрез отказывался ехать в Тифлис, тем более, когда на Северном Кавказе вновь начались интенсивные боевые действия. А с глазами у князя все хуже, он рисковал ослепнуть в ближайшие годы. И вот тогда точно… все.

– Фёдор Петрович Пален уже гостит у меня? – спросил Воронцов у управляющего домом в Пятигорске. – И доктор где?

– Так и есть, ваша светлость, господин Пален, два дня как прибыли. Глазник тут же, велите отправить за доктором? – говорил управляющий, услужливо подавая руку Михаилу Семёновичу.

Князь чувствовал себя не важно. Начинающаяся слепота, от которой уже даже плохо спасали очки, накладывала свои отпечатки и на привычках князя, и на тот этикет, который был принят в его домах. Вот и сейчас управляющий помогал взбираться на крутые ступеньки дома своему господину. В иной ситуации Воронцов мог бы и сам, без посторонней помощи, зайти в дом. Но сейчас он казался крайне болезненным. Все же некоторое пребывание в лагерях русских войск, начинавших новый виток Кавказкой войны, давали о себе знать. Не тот возраст был у князя, чтобы в сырости, да под ветрами долго находиться.

– Глазного лекаря после позовешь. А пока пригласи ко мне господина Палена, – повелел Воронцов, направляясь в свой кабинет.

Всё-таки Михаил Семёнович был хозяином дома, да и по статусу, и по своему титулу. Это к нему должны приходить, а не он к кому-то ходить. И даже, несмотря на то, что Пален, член Государственного Совета Российской империи, был далеко не самым последним человеком государства, именно ему надлежало первому подойти к своему покровителю. Воронцов зашёл в кабинет, окинул взглядом массивные полки, на которых в изобилие стояли книги. Большего библиофила, чем Воронцов, в России нет, а князь хочет сделать так, чтобы в будущем по этому показателю никто не смог с ним соревноваться.

– Ваша светлость! Я очень рад с вами встретиться, – сказал Фёдор Петрович Пален, заходя в кабинет к Воронцову.

– Не поверите, друг мой, насколько же я рад вас встретить. Хочется, порой поговорить с человеком из столицы, – сказал Воронцов, и, набравшись мужества, встал и сам подошёл, обнимая своего гостя.

Воронцов не лукавил, он действительно был очень рад увидеть того человека, который может принести с собой важные сведения из Петербурга. Пален был и остаётся верным соратником князя. Именно Воронцову Федор Петрович обязан своим продвижением и тем, что не только занимает почётное место члена Государственного Совета, тем, что так же играет немалую роль в новороссийских губерниях. В том числе, он, не без помощи Воронцова, владеет обширными землями в новороссийском регионе. А при Воронцове цена на землю в Новороссии от тридцати копеек за десятину выросла уже до десяти рублей, и продолжает расти.

Но, дело даже не в этом, почему Пален остаётся верным соратником и одним из проводников влияния Воронцова при дворе. Просто ему невыгодно, даже опасно примкнуть к какой-либо из других группировок. Александра Ивановича Чернышева Пален откровенно недолюбливает, к Третьему отделению также не питает особых любовных чувств, Нессельроде кажется Фёдору Петровичу и вовсе пустым болтуном. Так что и выбора особого не было, к какой партии примыкать, кроме как держаться за Воронцова.

– Ну-с, милостивый государь, сперва давайте по делу, – сказал Воронцов, усаживаясь в непривычное для себя кресло во главе большого стола.

Редко в последнее время Михаил Семёнович бывает в Пятигорске, также в других городах, кроме Тифлиса, Кутаиси. Он и вовсе здесь, так как уже началась масштабная операция по вытеснению горцев из ряда аулов под Дербентом. Для Воронцова было важно, чтобы он, если и не командовал войсками, то, по крайней мере, находился рядом с театром военных действий, чтобы иметь возможность оперативно реагировать на те или иные события или изменение обстановки. Пятигорск не был сильно ближе, чем Тифлис к Дербенту, но тут уже почти что Россия, нет того гнетущего ощущения постоянной опасности.

– Ваша светлость, боюсь, что новости вас сильно не обрадуют, – Пален развёл руками в жесте сожаления.

– Что? Государь всё же решил меня передать опале? Но под Дербентом мы наступаем и из двух аулов горцев уже выбили, – Воронцов связывал любые неудачи теперь только со своей службой на Кавказе.

– Это очень хорошо. Я поздравляю вас с успехом, – сказал Федор Петрович Пален и замолчал, так как слуга принёс вино, а то, что должно было прозвучать, касалось только ушей князя. – Но боюсь, что дело в ином.

– Вы слишком много боитесь, Фёдор Петрович, – усмехнулся Воронцов.

– Увы, но время диктует нам страхи. А вино из ваших виноградников? – спросил Пален.

– Непременно. Но изготовляли мои французы, – сказал Воронцов, лично наливая себе и гостю гранатового цвета напиток. – Оно недурственное.

– Как и всё, что производится на ваших виноградниках, – поспешил польстить Воронцову и его гость.

Мужчины отпили немного вина, покатали напиток по нёбу, от удовольствия хмыкнули, но быстро оба резко посерьёзнели.

– Итак. Рассказывайте! – сказал Воронцов, отставляя бокал с вином чуть в сторону.

– Ваш ставленник в Екатеринославской губернии, господин Яков Андреевич Фабр, бывший ранее вашим помощником…

– Фёдор Петрович, неужели вы считаете, что я настолько вышел из ума, что не помню того деятельного господина, который был у меня долгое время помощником? Прошу вас, по существу! – потребовал в нетерпении Воронцов.

К Якову Андреевичу Фабру князь относился, как может относиться наставник своему любимому ученику. Ранее, сорок четвертого года, пока Воронцову не было велено отправляться наместником на Кавказ, именно Фабру поручалось огромное количество дел, которые Яков Андреевич с честью и начинал, и заканчивал. Воронцов ценил подобное рвение по службе, хотя и отмечал для себя, что Фабр не был бойцом, которого можно было бы поставить в первые ряды в своей политической группировке.

Именно потому, что Яков Андреевич Фабр мог быть деятельным, но не конфликтным, не строил интриги и позволило считать фигуру помощника Воронцова, как компромисс между различными политическими силами. Вот и получилось договориться, что Фабр становится во главе Екатеринославской губернии, при этом не участвует ни в каких тайных и коммерческих делах, которые могли быть и были в этой одной из богатейших губерний Российской империи.

Михаил Семёнович Воронцов слушал рассказ, подмечая для себя, что словосочетание «барин Шабарин» звучит, как каламбур. Вот только улыбаться не было никаких причин. Всё, что происходило в Екатеринославской губернии Воронцов принимал, как объявление войны. Той, политической, в ходе которой так же бывает льется кровь и ломаются судьбы.

– Так кто же? Чернышов или Орлов играет против меня? – в какой-то момент Воронцов прервал рассказ Пален.

– Имел со мной разговор, перед самым моим отбытием в Пятигорск. Он просит не вмешиваться, – стыдливо потупив глаза, говорил Федор Петрович Пален. – Предлагает смириться с потерей губернии.

– Неслыханная дерзость! – воскликнул Воронцов, приподнялся, но ощутил резкую боль в коленных суставах, вновь плюхнулся в кресло.

Пален сделал вид, что не заметил болезненного состояния своего покровителя.

– Понятно, что Чернышов через Министерство внутренних дел сцепился с Орловым с его Третьим Отделением. И, как оказалось, в Екатеринославской губернии творились такие непотребства, кои могут сильно ударить по Чернышову… И по Фабру, значит и по вам, – Пален несколько заискивающе посмотрел на своего покровителя. – Ваша светлость, может, благоразумным будет и вовсе ничего не делать? Пускай собаки погрызут друг друга!

– Федор Петрович, если сочтут, что я настолько слаб и неспособен ответить, что даю каждой собаке себя укусить, то и вас, и меня, и всех тех людей, кои смотрят на меня, всех, эти собаки загрызут. Они же, что Орлов, что Чернышов, пусть и в годах уже, но власть почуяли свою не так давно. Оттого их зубы острые, им закрепиться в стае нужно, – Воронцов залпом выпил бокал с вином.

Всё же пребывание на Кавказе оставляет свои отпечатки, когда даже сиятельный аристократ, ставящий всегда в край угла этикет, так невежественно пьёт вино.

– Оно и понятно, ваша светлость, министр внутренних дел Лев Алексеевич Петровский начал дело Петрошевского по поручению Александра Ивановича Чернышова. Это удар и по Орлову, и по всему Третьему Отделению, и по вам. Там же задевают многих людей от культуры, к коим вы благосклонны, – Пален развел руками. – Очень смелый ход.

– Да, Чернышову смелости не занимать. Теперь можно поднимать все связи, всё моё покровительство людям от культуры и литературы. Туда же можно и Гоголя приписать, и Глинку, и многих иных, – задумчиво сказал Михаил Семенович Воронцов.

Наступила продолжительная пауза, в ходе которой князь размышлял, а его гость пристально наблюдал за реакцией своего покровителя, стараясь выкинуть малодушные мысли из головы.

«Может уже пора думать о будущем? Если Воронцова свергнут с политического Олимпа России, то, как тогда поступят со мной?» – гнал от себя мысль Фёдор Петрович Пален.

– Вы упоминали о дворянине Алексее Петровиче Шабарине. Чей он человек? Чернышова? Это вполне было бы логичным. Но не верю я, что какой-то молодой повеса, не имеющий ни чинов, ни звания, может так взбаламутить воду. За ним обязательно кто-то должен стоять. И это нужно срочно выяснить, – сказал Воронцов, посмотрел на своего собеседника, будто прочитал мысли Пален. – Не вздумайте меня списывать со счетов! Наступление под Дербентом идёт полным ходом. А после я рассчитываю договориться с Шамилем. Если замирение на Кавказе случится в скором времени, то я на коне и с саблей в блестящей кирасе.

– Как вы могли подумать? – всполошился Фёдор Петрович. – Я с вами, и позвольте мне своего человека послать в губернию и всё подробным образом разузнать. Уверен, если мои люди отправятся на добрых лошадях, то уже на пятый день будут в Екатеринославе.

– Действуйте. Но с вашими людьми отправится моё доверенное лицо. Это атака даже не на Екатеринославскую губернию, а на меня лично. Просто смолчать я не имею никакого права. В следующий раз у меня заберут все новороссийские губернии, – решительно сказал Воронцов.

Уже через два часа четверо мужчин на двух каретах, сопряженных четвёркой лучших лошадей, которые только можно было найти на Северном Кавказе, устремились к Екатеринославу.

Михаил Семёнович Воронцов не мог оставить без своего внимания всё то, что там происходило. На самом деле, самодостаточность, новороссийских губерний, что было достигнуто при содействии князя – это залог политического и экономического веса самого Воронцова. Ведь тех денег, которые выделяются государством, хватает не на многое. Воронцов вынужден тратить собственные средства, чтобы только не прослыть плохим чиновником. И, если отберут контроль над Одессой и другими новороссийскими городами, сильно ослабнут финансовые поступления, то князю придётся признаваться в своей несостоятельности, как наместника Кавказа и теневого хозяина Новороссии. А также он будет вынужден рассказывать о том, какие бедствия принесли природные катаклизмы. Ведь последствия от оных ложились нелёгким бременем на самого Михаила Семёновича Воронцова, князя с титулованием «светлость».

Глава 2

Дюбельт уехал, а я после того разговора стал чувствовать себя арестантом. За мной постоянно ходили филеры, не скрываясь даже для приличия. В доме вице-губернатора жандармы устроили себе «Ставку жандармского беспредела». Так что контроля было больше, чем того я мог допустить.

Но в эту игру можно было и поиграть. Так что я постоянно «скидывал хвост» своих соглядатаев и встречался с теми людьми, с кем хотел и с кем должен был. Я готовился к тому, что может и должно произойти.

Мне показали новые «признания» Зарипова. Лавр полностью растерял честь и достоинство. Он признавал, что стрелял в Кулагина, но при этом указывал, что я приказал Зарипову убить вице-губернатора. Это уже не угроза со стороны жандармов, это исполнение угроз, демонстрация, что Третье Отделение все же не пускает слова на ветер.

– Вероятно, вы готовы что-то сказать? – вкрадчиво тогда спрашивал меня Лопухин. – Или передать нам что-либо? Эту бумагу можно и не рассматривать, или же это ваш приговор.

Я промолчал тогда, чтобы не сказать всего того, что именно было в мыслях. Не стоило опускаться до банальных оскорблений, нужно быть выше этого. Выбор сделан и я себя перестану уважать, если поддамся на угрозы. По крайней мере, сдаваться без боя, я не намерен. Силенок у меня маловато, конечно, но вот нестандартные решения проблемы – это то, что я умею.

Так что больше я иллюзий не питал и понимал, что уже в скором времени меня могут осудить, отправить по этапу, скорее всего, убить уже после, когда мои ноги окажутся в колодках. Интересно, а профессор Пирогов уже придумал для арестантов новый вид колодок, которые меньше натирали ноги и были менее тяжелыми? Помниться, что этот гений от медицины немало внимания уделял вопросу помощи осужденным.

Елизавета Кулагина, между прочим, нашла общий язык с Третьим Отделением. Я опасался того, что начнется еще и давление на Фонд, популяризацию которого я отложил до лучших времен, хотя все было к этому готово. Думаю, если удастся меня осудить, то и имущество отожмут ничтоже сумняшеся.

Все берут деньги. В этом мире, во все времена, решают блага. Что именно отдавала вдова Третьему Отделению, может и компроматом расплатилась, могу только догадываться, но дамочка не заграницу рванула, а на воды, может и в Пятигорск. Правильно, пусть там какого Печорина встретит, да оторвется от души.

Сегодня же я решил развлечь себя тем, что отправился общаться с представителями торгового сообщества Екатеринославской губернии. Война-войной, но любой руководитель, даже такой, как я, без определенного статуса и при непонятном положении, обязан думать о мирном существовании и развитии. Против меня могут интриговать, сталкивать меня с социальной лестницы, но это не значит, что не нужно работать на перспективу.

– Алексей Петрович! – всплеснула руками купчиха Олимпия Степановна Тяпкина. – Не чаяла вас увидеть в нынешнем году. Всякое о вас гуторят, что и осудить могут.

– А вы всё хорошеете, госпожа Тяпкина. Ох и повезло же вашему мужу! – сказал я, делая вид, будто умиляюсь прелестницей-купчихой. – И не верьте вы слухам. Знайте, что я всегда готов противостоять невзгодам.

Хотя, по местным меркам, по вкусам, когда многим нравятся дамы по попышнее, Тяпкина очень даже ничего. Уверен, что ее мужу есть чего волноваться.

Пусть даже не в рамках всей губернии, но, как минимум, для дел своего поместья мне нужно было встретиться и с купцом Михельсоном, и с купеческой четой Тяпкиных. Как минимум, необходимо узнать цены на сахар, насколько он востребован в городе, прояснить тенденцию ценообразования на зерно, масло и другие виды товаров, которые я мог бы сейчас предоставить на рынок. Каждый уважающий себя помещик безошибочно должен знать изменения цен.

Но, наверное, более масштабным и важным было то, как приходится по вкусу купцам такое новшество, как чемодан. В поместье получилось смастерить два чемодана, скорее, не для того, чтобы их продать или пользоваться очень даже удобной вещью, да и по качеству вышло так себе. На скорую руку, впопыхах, сложно что-то хорошее сделать, но для наглядности привезенные два чемодана подойдут. А умный человек поймёт, что к чему и как это будет продаваться.

Кстати, сложно было с чемоданами наперевес убегать от филеров. Это еще время такое, когда бомбисты-социалисты не появились. А то через лет так двадцать в меня бы, с моими чемоданами, могли бы и стрелять, предполагая, что в них бомба.

Делать чемоданы оказалось не так сложно. Там самое трудозатратое – это найти хорошую кожу, да смастерить замки. А, нет… Еще не так легко было подобрать тонкие доски, обшить все это без механизации, в ручную. Но дело делается, а это главное. По поводу механизации так же можно было бы поразмышлять, но только когда станет понятно, что дело выгорит. Нужно еще раз проанализировать необходимость механизмов, пока еще есть возможность что-то заказать в Англии или Франции.

Следом за мной, не сегодня, так завтра, должна была прибыть Эльза, у которой будет с собой уже около дюжины чемоданов различной формы, длины, замков. Именно в замках и были определённые сложности, так как моя мастерская не могла быстро, условно за ночь, выдать десяток замков различных форм и конструкций. Такое разнообразие было обусловлено тем, что я хотел показать товар в ассортименте, какие замки могут быть использованы, как, что и к чему может крепиться. Кроме того, сразу же будут показаны и два чемодана с выдвижной ручкой и на колёсах. Вот до этого Луи Витон явно не смог бы догадаться в ближайшее время.

Кроме того, бизнес-леди, вдова Эльза Шварцберг должна также привезти большое количество различных платьев и бижутерии, которые обещали доставить в моё поместье, но что-то эта доставка задерживалась. Нужно будет обязательно с этими платьями что-то решать. Покупать их в Одессе – это, как минимум ограничивать себя и не иметь перспектив развития.

Я уже догадываюсь, что часть женской, а уже и мужской, одежды, которая прибудет для реализации в Екатеринослав, проникла на территорию Российской империи не совсем законным образом. Плодить контрабанду я не хотел никоим образом. Да, и зачем это делать? Вполне можно создать копии тех самых нарядов, которые прибывают из Франции и Италии. Если уже простой, но рукастой, бабе Марфе, без особой помощи, прямо в моём поместье, удалось скопировать некоторые модели французских платьев так, что они стали выглядеть лучше, чем оригиналы, то почему бы тогда не делать это массово?

Вот этим и будет заниматься Эльза, только не в моём поместье, а здесь в Екатеринославе. Она начнет официально шить одежду по французским лекалам, и не только по ним, а также по некоторым тем образцам, которые я вспомнил из будущего, и что здесь и сейчас пока ещё в моду окончательно не вошло.

К примеру, даже не знаю, как это должно называться, но скоро должна прийти мода, когда на женскую попу стягивается часть материи, часто в виде замысловатых складок. Это все выглядит так будто одна из привлекательнейших частей женского тела визуально оттопырена. Это ещё в моду не вошло. Вместе с тем, из последней партии, условно из самого Парижа, несколько платьев были именно таковыми, почему я и вспомнил о подобном наряде, который неоднократно видел в исторических фильмах о второй половине девятнадцатого века. Экранизации той же Анны Корениной.

Да, когда мы начнём шить в Екатеринославе, то придется делать это официально, потому прикрыться полностью французскими брендами, которые уже становятся знаменитыми, например, La franse или La Pari, не получится. Вместе с тем, забывать о них нельзя.