Барин-Шабарин 3

– Бах-бах! – стреляю в ответ, падаю и перекатываюсь на брусчатке.

Больно. Так можно и поломаться. Чай не по травке катаюсь.

– Бах-бах-бах! – раздаются выстрелы.

Это уже мои бойцы включились в перестрелку.

– По ногам бейте! Живые нужны! – кричу я.

– Бах-бах! – раздаются выстрелы, и одна из пуль пролетает рядом…

А ведь еще сантиметров десять – и все… Никакие Елизаветы Дмитриевны мне были бы не нужны. Пуля попала рядом с моим «междуножьем», ударилась о камень на мостовой и ушла в сторону.

– Э! Суки! Я наследника хочу! – выкрикиваю я, вновь смещаясь.

Стрелять уже крайне сложно. Нападающие все в дыму от сгоревшего пороха, дыма много и у крыльца ресторана, где уже не протолкнуться от людей. Нужно будет еще работать и работать с мужиками. Чего они сгрудились в одном месте? Надо рассредотачиваться, брать в обхват нападающих. А вот – растерялись всё же в реальной боевой обстановке.

– Обходите их! – кричу я, заходя на бандитов справа.

Сместившись в сторону и встав за деревом, я теперь был почти что в тылу нападавших. Прицеливаюсь:

– Бах-бах! – еще смещаюсь из-за облака дыма. – Бах-бах!

Двое из троих нападавших валяются с подстреленными ногами. Нет, одному попал в седалище.

– Бах! – пролетающая мимо пуля обожгла щеку.

– Бах! – я поражаю уже наповал убегающего третьего бандита, в спину.

– Один минус, два трёхсотых! – кричу я, сообщая своим бойцам ситуацию. – Выход!

Замечаю, как, виляя, словно пьяному показали бутылку в водкой, но велели добраться до неё первым, бегут дружинные. Но по ним уже не стреляли, да и я успел подобрать два револьвера системы «Кольт» и засунуть оружие себе за пояс.

– Все целы? – спросил я.

– Господина земского исправника зацепило, подранило также и урядника. Но того больше посекло камнями по лицу и руке, – докладывал Петро, стоявший рядом со мной и также наблюдавший, как вязали бандитов.

Двое из троих нападавших были мне знакомы. Один из них был Бэра, а другой – боец, с которым я некогда дрался в тесных условиях номеров в трактире. И вот как раз-таки этот боец был мной убит, когда он уже убегал.

А вот что касается Бэры, то здесь я был несколько озадачен. Я стрелял ему по ногам, и вроде бы даже попал, но теперь на ногах у него не видно было никакой раны, зато рана была у этого быка в районе лопатки. И явно, что пуля вошла сзади. Значит, стрелял свой, вероятно, тот, кто после выстрела пытался убежать.

– Говори, скотина! – заорал я, засунув палец ему в рану.

Бэра заорал, как кабан, которого уже подрезали, но не совсем удачно – бывает, что свинка ещё кричит, сообщает, что не хочет быть съеденной, а жаждет жить. Но, разве объяснишь это тем членам семьи, что съехались в отчий дом на «свежатинку»? Холощеный кабан обречен, и подпитый дядя Ваня с криком «За ВДВ!» все равно завершит начатое.

Было несколько неправильным проводить экспресс-допрос прямо здесь на месте, метрах в сорока от крыльца ресторана. Так что я надеялся, что после первого нажатия на рану всё же услышу что-нибудь дельное от бандита. Чаще всего люди колются в первые моменты после того, как потерпят неудачу (а плен можно таковой счесть). Уже после может прийти осознание, что он где-то должен был смолчать, а что-то рассказать немного иначе, чтобы выгородить себя. Сейчас я был уверен, что Бэра к мыслительной деятельности ещё не способен. И пусть я раньше думал, что он вовсе не способен мыслить. Но недооценивать своих противников нельзя.

Самое главное, что я узнал – Бэру нанял Кулагин. А ещё при его обыске были найдены очень интересные письма.

– Вот же интриган. Так можно было меня опозорить, – тихо пробормотал я себе под нос, читая вчитываясь в письмо якобы от Эльзы.

– Командир, что с деньгами делать? – громко спрашивал Петро, протягивая мне какие-то, предполагаю, немалых сумм векселя.

– Кричишь чего? Спрячь себе. Потом отдашь. А за службу тебе и бойцам по десять долей от того, что взяли, как ведётся, получите, – с металлом в голосе шептал я Петро почти на ухо.

И всё же больше, чем добытые деньги, меня беспокоили письма. Становилось понятным, что против меня началась какая-то игра.

– Ты знал, что твоего хозяина уже убили, когда шёл на дело? – задумчиво спрашивал я у Бэры, который, казалось, всё же оценил свою жизнь достаточно высоко и готов был мирно сотрудничать.

– Нет! Я же, как оставил господин Кулагина в его кабинете, так более и не слышал, и не видел его. Я и вам не поверил, когда вы кричали, что он уже мёртвый, – продолжал свою исповедь бандит.

– Петро, пошли к лекарю, пусть прибудет в полицейское управление. И этих бандитов, что живые, туда же отведите, – отдавал я распоряжения.

Со стороны могло показаться, будто я и не арестант какой, а, напротив, хозяин положения, чиновник в штатском. Вместо того, чтобы податься в бега, я всё же решил действовать по закону. Как минимум, у меня есть свидетельство того, что Кулагин собирался меня убить. Если не удастся доказать ничего иного, вдруг суд посчитает, что именно я убил вице-губернатора, то всё же можно, как минимум, переиграть в форму некоторой самозащиты.

В любом случае, мое бегство было бы расценено, как подтверждение преступлений. И тогда я уже не отмажусь от грязи, к которой прилипнет ещё и обвинение в трусости. А ведь, прикрывая коррупцию, многое могут просто навесить на меня. Нет, козлом отпущения я быть не хотел.

– Яков Андреевич, так мы в околоточную идём? – обратился я к Молчанову, которому чуть задело икроножную мышцу.

Земскому исправнику, прибывшему меня арестовывать, мои бойцы уже оказывали медицинскую помощь, а он закатывал глаза, будто сейчас помрёт. Постанывал, как… Девственница, когда репетировала первую брачную ночь.

Молчанов – явно человек не совсем мужественного склада характера. Оно и логично, и таких тут будет немало. Как правило, подобные Кулагину люди обрастают именно окружением прихлебателей.

Назвать полицейское управление околоточной я несколько поспешил. Ещё так никто не называл место, куда свозят преступников. Между тем, подобное понятие уже бытовало, так что меня поняли. Демонстрируя всю «скорбь еврейского народа» и трагизм умирающего лебедя, Молчанов был подхвачен под руки и сопровождён к моей карете. Не знаю, был ли когда-нибудь ещё случай, чтобы в Екатеринославе потенциальный преступник, я имею в виду себя, сам ехал в полицейское управление, да ещё законников вёз. Для меня было удивительно, что полицмейстер Марницкий также решил проследовать за мной.

Его не было на том самом втором этаже, где я ночевал и где готов был отбиваться от любых врагов. Напротив, Федор Васильевич Марницкий даже поселился в другой гостинице, недалеко от «Морицы». Но мы договорились, что с самого утра он придёт ко мне. Видимо, ростовский полицмейстер всё-таки принял окончательное решение – быть со мной до конца и бороться с той самой преступностью, для чего, собственно, и был призван на службу когда-то.

Полицейское управление представляло собой убогое строение, один в один похожее на Земский суд. Причём два этих дома находились буквально рядом, метрах в ста друг от друга. Здесь не было какой-либо камеры предварительного заключения. Как мне поведал сам Молчанов, меня должны были отвезти сразу в тюрьму. Вот на это я никак не хотел бы соглашаться. Не знаю, оказал ли бы сопротивление, но уж возмущался бы до последнего.

Вместе с тем, и Молчанов опасался со мной поступать жестко. После смерти Кулагина административного ресурса, как и силы, чтобы меня заставить что-либо сделать, у исправника не хватало. Он сам был в крайней степени растерян, и всё больше причитал что-то о том, что у него ранение и вовсе ему нужно идти домой и он не хочет ни в чём участвовать. Очень надеюсь, что, если Молчанова и не посадят, то точно снимут с занимаемой им должности. Такой земский исправник – это позор губернии.

– Вы должны мне дать честное слово, что никуда не сбежите, – всё же собравшись с мыслями, заявил мне Молчанов.

– Если бы я хотел это сделать, то не преминул бы воспользоваться случаем. А так мне самому очень важно разобраться во всём том, что произошло, – я с трудом сдерживался, потому как даже не понимал, что именно мне может предложить сейчас Молчанов. – И что же дальше? После того, как я даю вам слово никуда не сбежать?

Яков Андреевич Молчанов замялся, явно не до конца понимая, что именно ему нужно сделать. Кажется, само то, что я никуда не бегаю и хочу во всём разобраться, а также собственное ранение сильно выбивало из привычной колеи земского исправника. Или, привыкший быть ведомым, Молчанов просто не умеет принимать решения?

– Беги к вдове Кулагиной и возьми с неё объяснение, как и что случилось, – нашёлся Молчанов.

– Я попрошу вас, господин земский исправник, уведомить его превосходительство губернатора о том, что именно произошло. И пусть ваш посыльный передаст, что ещё можно остановить бумаги, которые направляются в Третье Отделение и в Правительствующий Сенат, – потребовал я от Молчанова.

Я будто наяву видел, как мог скривиться губернатор Фабр, у которого и так сидит сейчас на шее с удавкой ревизор, а тут ещё я со своими проблемами и трудностями и шантажирую отсылкой документов в Сенат и в страшное Третье Отделение. Однако, если губернатор не навёл порядок ранее, то я ему в этом помогу. Ну, а будет здесь при этом сидеть губернатор Фабр или кто-либо другой, это уже вторично.

Мы же сидели в управлении, и Молчанов полностью оправдывал свою фамилию. Он отводил взгляд и просто молчал. Я уже попробовал его натолкнуть на мысль, что нужно бы не только ему, но и мне увидеть место преступления тоже, что, весьма вероятно, я смогу каким-либо образом помочь в расследовании. Но Молчанов не только молчал, но и не слышал.

Тот мирок, в котором жил земский исправник, вдруг рухнул. Нет Кулагина, покровителя и хозяина, есть только его труп, с которым ещё непонятно, что нужно делать. Если бы какие-то разбойники убили Кулагина, то всё ясно. Если бы именно я был взят на месте преступления, так тоже проблем бы особо не возникло – обвинить, судить, казнить. Но была записка, суть которой Молчанов мне так и не поведал. И больше, ну кроме предполагаемого мотива, ничего не указывало на меня, как на убийцу. Я так подозреваю, что записка эта смущает даже самого земского исправника, и ему очень хочется, чтобы из всей это проклятой кутерьмы его кто-то вызволил. Вот сидит, молчит, вздохи сдерживает.

Мы просидели ещё с полчаса, когда в полицейское управление, словно вихрь, ворвался Яков Андреевич Фабр.

– Что произошло? Почему до сих пор нет доклада? – сразу наехал на своего тёзку губернатор. – Черти что творится. И всему имя – Шабарин!

Несмотря на ранение, Молчанов резко поднялся, комично выставил свой живот вперёд, словно это не живот, а грудь колесом, и он бравый удалой офицер, а не толстый чиновник.

– Потрудитесь, господин Шабарин, объясниться, что это за войну вы устроили в центре города? – потребовал Фабр.

– На меня, – как можно твёрже начал я – мол, очнитесь, господин начальник всего здесь, – совершено вооружённое нападение группой установленных лиц. Это были исполнители, нанятые убитым ночью вице-губернатором Кулагиным. На служащего вашего, почившего Андрея Васильевича Кулагина, я имею множество сведений о преступной деятельности, – здесь я сделал небольшую паузу, чтобы проследить за реакцией Фабра.

Губернатор имел запоминающееся лицо, с выдающимися, даже, наверное, болезненными на вид глазами. Они у него были вечно будто выпучены. А сейчас же и вовсе казалось, что глазные яблоки губернатора вот-вот выпадут из глазниц.

– Так то, что сказал посыльный о том, что некие бумаги уже направляются в Правительствующий Сенат и в Третье Отделение его Императорского Величества… Это правда? – выкрикнул, казалось, всегда сдержанный губернатор.

– Одно ваше слово, и я повелю своим людям нагнать вестовых и придержать эти бумаги до выяснения обстоятельств, – сказал я и не отвёл свой взгляд от грозных очей губернатора.

Сам виноват, что развёл здесь такую клоаку. Однако я не собирался сейчас действовать так резко. Если сейчас Кулагин мёртв, то зачем ворошить его дело в публичном пространстве? Можно же всё тихо, тайно решить: посадить тех, кто достоин сидеть, уволить всех, кто не соответствует своей должности.

– Где же те, кто на вас напал? – чуть сбавив тон, спрашивал губернатор. – И мне нужны эти бумаги, о которых вы так громогласно заявляете всей губернской общественности.

Последние слова Яков Андреевич Фабр произносил уже совершенно иным тоном. Я услышал в этом голосе сожаление, злость на меня, который принёс губернатору проблемы. Но пусть он почитает, сколько всего в этих бумагах содержится, и если есть хоть капля, совести и истинного стремления служить императору и Отечеству у него есть, во что я всё же верил, умыть руки и ничего не сделать губернатор не сможет.

– Те, кто на нас напал… Их сейчас пользует доктор в соседней комнате. Их показания на бумагу я уже положил. Что же до бумаг по вице-губернатору… – я кликнул Петро и попросил его привезти ту копию документов, чтобыла спрятана в карете.

Глаза Фабра наполнялись ужасом, руки начинали подрагивать. В какой-то момент я даже подумал пригласить доктора. Не случится ли инфаркт или какой-нибудь инсульт от такого чтива, что сейчас предоставлено вниманию губернатору?

– Это крах всему! – замогильным голосом прошептал губернатор.

Глава 6

– Ваше превосходительство, прошу о снисхождении. Поспособствуйте тому, чтобы я лично посмотрел на место преступления. Я не убивал Кулагина и хотел бы иметь возможность доказать это, – сказал я, но, не найдя отклика у губернатора, продолжил: – По документам… Если позволите мне разобраться в некоторых делах, прежде всего, связанных с моим имением, то и я пойду навстречу.

Фабр задумался. Он тер рука об руку, показывая тем самым, что сильно нервничал, посматривал то на меня, то на Молчанова, продолжаюшего молчать и буравившего взглядом хозяина губернии.

– Что скажете, господин Молчанов? – спросил губернатор у земского исправника.

– Что прикажете, так и будет, ваше превосходительство! – выкрикнул Молчанов.

– Ревизора удалось направить в сопровождении с моим помощником в Павлоград. Они прибудут не раньше чем через четыре дня, но и не позже, чем через пять. К этому времени нужно придумать, как оправдаться. И если не получится… – губернатор посмотрел на меня гневно. – Вы, господин Шабарин, заполучите в моем лице своего недоброжелателя.

– Я понял вас, ваше превосходительство. Но могу ли я рассчитывать на то, что бумагам, что собраны мной, всё же дадут ход? Понимаю, что сильно рискую потерять ваше расположение и помню наш разговор прежде, но… Душа болит за державу, – сказал я и почти что не слукавил.

Я верю, что я в том не одинок – не могу оставлять преступление без наказаний, верю в справедливость, при том понимаю, через какую именно грязь приходится порой пробираться, чтобы найти путь к правде. Не мог я оставить без наказаний тех, кто замешан в преступлениях против государства.

– Может быть, вас порекомендовать в Третье Отделение? У вас некое обостренное чувство справедливости. Впрочем… и там… – губернатор не стал договаривать, что именно «там».

– Так как же, ваше превосходительство, прошу милосердно простить меня за вмешательство. Прикажете отпускать господина Шабарина? – все еще стоящий по стойке «смирно», ну, как умел, выпятив пузо вперед, спросил Молчанов.

– Приказывать не стану. Придумайте сами, как допустить Шабарина к следствию. Оно же началось? Следствие? – Яков Андреевич Фабр говорил с нажимом.

– Так точно, началось, не извольте беспокоиться, – отчеканил Молчанов.

Гляди-ка, и нога уже не болит!

– Позвольте назвать мое участие в расследовании, как следственный эксперимент, – сказал я, придумав, как можно было бы оправдать то, что обвиняемый будет что-то выискивать на месте преступления.

– Да как пожелаете, но дабы по закону все было, – отмахнулся губернатор.

Очевидно, что Яков Андреевич Фабр настолько тяготился ситуацией, а еще и пребывал под впечатлением от бегло пролистанных документов, что готов довериться хоть бы и мне, если я хоть что-то предложу. А я как раз предлагал решить вопрос по-тихому, без ревизора и привлечения общественности.

Мой вчерашний спектакль в ресторане уже вторичен. Информационную повестку в этом тихом городке должна перебить перестрелка у ресторана «Морица», а после, когда городской общественности и гостям города станет о том известно, и факт убийства Андрея Васильевича Кулагина.

Мое имя не просто под угрозой. Я попадаю в такую яму, что можно сразу же и присыпать землей, так как, как фигура, как дворянин, даже просто человек – если сейчас же не выберусь, для этого общества умру и тогда «анафемой мне по горбу» и «проклятья в спину». Именно поэтому я хотел разобраться, что именно произошло и кто убил Кулагина.

Не знаю пока, как, но чувствую – тут главное взяться.

Насколько же в этом времени рыхлая правоохранительная система! Императора Николая Павловича многие обвиняли в том, что он устраивает бюрократические стены, что император жёстко правит. Но я вижу то, что некоторым служащим нужно буквально палкой по горбу съездить, чтобы они хоть что-то делали.

Несмотря на скрытый, а порой так и открытый шантаж с моей стороны, меня нельзя было привлекать к расследованию убийства. Ведь я же подозреваемый! Но страхи людей, так беспокоящихся за свое хлебное место, позволяли нарушать правила.

Уже через полчаса я, в сопровождении Марницкого, рассматривал место преступления. Губернатор, оставив меня на поручение Молчанову, удалился по своим делам. Его превосходительство обещал прислать своего помощника, чтобы тот следил за тем, что здесь будет происходить.

Урядник же, которого ранее послал Молчанов, занимался тем, что всячески старался успокоить вдову, которая просто билась в истерике,.

– Вы? Да как вы смеете приходить сюда?! Это вы его убили! По Вашему приказу был застрелен мой муж! Или вы сами стреляли? – Елизавета Леонтьевна Кулагина словно выплёвывала эти слова, будто и говорить ей было трудно.

Она рванула в мою сторону с выставленными пальцами. Я не бью женщин, ну или почти никогда этого не делаю. Однако и себя бить не позволю никому. Перехватив руку вдовы, которой она стремилась расцарапать мне и без того уже посечённое лицо, я поднял женщину и отнес её, заламывая руку, к ближайшему дивану.

– Отпустите меня, подлец! – кричала вдова.

– Держите себя в руках. И смею вас заверить, сударыня, я не причастен к смерти вашего супруга. И считаю необходимым сделать всё, чтобы моё честное имя не было опорочено, – сказал я Кулагиной, глядя в ее пышущие злостью глаза. – А еще не стоит оскорблять меня, усердствуя в своем спектакле.

Не нужно было даже знать о том, насколько Кулагина недолюбливала своего мужа, чтобы понять – женщина явно переигрывает. И растерялась, увидев меня. Вот, видимо, ничего иного и не придумала, как проявить агрессию.

– Господин земский исправник, найдите слова утешения вдове, а мы с господином Марницким пока здесь осмотримся, – сказал я и рукой указал ростовскому полицмейстеру на выход.

– Да как вы смеете распоряжаться мною! – воскликнул Молчанов.

То ли на него повлияло присутствие Кулагиной, то ли он всё же захотел вспомнить, что он какой-никакой, а чиновник при исполнении, но Молчанов решил проявить характер. Правда, вяло, неубедительно, да и поздно.

– Ах, да, господин земский исправник, я же вам не показывал ещё некоторые документы, которые у меня имеются, – с ухмылкой проговорил тогда я. – Взять, к примеру, тот документ, по которому вы незаконно прирастили господин Жебокрицкому часть моих земель. И поверьте, это не всё, что у меня имеется на вас. Потому думайте о себе не как о земском исправнике, а как о возможном каторжанине. И не мешайте мне!

Я был предельно груб. Но рядом не было ни помощника губернатора, ни самого его превосходительства. А что касается Молчанова, так уважения к этому человеку у меня нету от слова «совсем». Кроме того, я был уверен, что Яков Молчанов – сбитый лётчик, как говорили в будущем, или «хромая утка». В любом случае, этому человеку недолго осталось пребывать у власти.

Молчанов потупил взгляд и стыдливо отошёл в сторону. Тьфу ты господи, ну и трус. Как можно таких людей ставить на важные должности!

В недоумении пребывала и Кулагина. Я тут появился совершенно для неё неожиданно и вел себя так, как от меня не ожидают. Да и контраст был серьезный: я, в целом выглядящий, как щеголь, молодой повеса, говорю и веду себя, как матерый чиновник, или же дворянин с титулом, не меньше графа. Вдова могла попробовать покачать свои права, даже в истерике пытаться выгнать меня из дома. Но я был полон решимости, а защитников у Елизаветы Леонтьевны пока что не наблюдалось. Урядник так и вовсе будто испарился, исчез из комнаты. Ну а Молчанов… Он смог бы защищать рьяно защищать разве что свой обед, а более от него ждать было нечего.