Последняя любовь Хемингуэя

Это чувствовала Адриана, но все же решилась разрушить созерцательную тишину:

–Папа! Чувствуешь умиротворение моря?

–Да. Все здесь без дна. Одна бесконечность. Здесь – все вечно. Не как у людей.

Хемингуэй замолк и поник седой головой от собственного бессилия – он же хочет принять важное решение. Быстрее бы!? Но Адриана меланхолически произнесла вслед за ним:

–Вечно. От звезд, до Бермудской впадины. Когда мы сможем добраться до звезд и опуститься на дно?

–Не надо звезд, не надо дна. Был бы бесконечным океан и неиссякаемой его река, – Гольфстрим. Говорят, в Ледовитом океане он становится водопадом, уходит под воду и пропадает. А жаль! На поверхности океана он красивее. Вглядись в Гольфстрим. Видишь, как он красив? Нам не хватает земной красоты. Вернее, мы не успеваем ее рассмотреть. Красоту так часто ломают бури, заливают наводнения, разрушают землетрясения, портит человек, что мы не успеваем ею насладиться. Хорошо, если ее кусочек останется в твоей душе. Счастье, когда можешь прикоснуться к собственному счастью. И к красоте, как к кусочку собственного счастья. А если нет – то водопад… Счастлив тот, кто не мешает чужому счастью. Красота – в уединении души.

–Красота, Папа, везде. Надо уметь ее видеть.

–Я разучился ее видеть вокруг себя. Вижу только недостатки красоты.

–Красота с недостатками… А может, так и должно быть. Красота без недостатков перестает быть красотой. Ты, Папа, как всегда прав. Это бездушный эталон.

–К сожалению, чем я дольше живу, тем чаще бываю правым. – Он хрипло засмеялся. – Запомни, девочка, нет более тяжкой ноши для человека, чем всегда быть правым и правильным. Ассиметрия души и жизни должна существовать, хотя бы для того, чтобы чувствовать боль от радости. А то мы ощущаем чаще всего радость от боли. От чужой боли. – Уточнил Хемингуэй.

–Папа! Когда ты говоришь заумно, мне становится страшно. Давай просто смотреть на океан.

–Правильно, девочка! Давай смотреть просто, без всяких мыслей. Только так можно увидеть красоту. Не осмысливая ее. Но пока ты посмотри на океан без меня, а я схожу в кубрик и принесу бутылку рома. Хочешь очутиться на палубе пиратского брига и увидеть настоящего карибского пирата.

–Хочу оказаться на ветхой палубе брига, пить ямайский ром и любить пирата-романтика!

–Через минуту ты увидишь настоящего кубинского пирата.

Хемингуэй спустился в кубрик, а Адриана с интересом ждала его появления обратно. И вот появился он – пират-Хемингуэй. Он успел снять рубашку и остался в одних шортах. Видимо, копотью от примуса на кухне, он провел пятерней по своему лицу и груди – будто пороховая пыль въелась в его тело. Левый глаз был завязан грязным полотенцем. Правой рукой, вместо сабли, размахивал пузатой бутылкой рома, а в левой, вместо кинжала, держал две алюминиевые кружки. Адриана от радости засмеялась и захлопала в ладоши:

–Браво, капитан Блад! Браво!

Услышав ее смех, Хемингуэй скривил страшное и ужасное лицо с одним огромным глазом, под припухшим веком, и зарычал:

–Я не Блад! Я страшнее – Черная борода!

–Папа, у тебя нет сейчас бороды! Будь не страшным, а благородным пиратом.

Но он словно не слышал ее:

–Ты моя пленница и я за тебя возьму хороший выкуп! Что ты мне можешь дать?

–Что ты хочешь!

–Я хочу тебя всю. – Сменив грозный рык, неожиданно тихо и серьезно, произнес Хемингуэй. – Ты будешь моей пленницей на всю оставшуюся жизнь!

–Я и так твоя пленница. – Попробовала пошутить Адриана, почувствовав непонятную пока ей серьезность его слов.

Но Хемингуэй медленно приближал к ней свое лицо, с одним глазом и от его пронзительности Адриане стало холодно под жарким тропическим солнцем.

–Я тебя сегодня забираю к себе, навсегда. – Он стянул полотенце с глаза и вытер им грязное лицо. – Как добычу пирата. Веришь?

–Верю, Папа! – Тихо ответила, ничего не понимающая, Адриана. – А во что верить? – Переспросила она.

–В меня. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной.

Он склонился перед ней и поцеловал ее колени.

–Моя пленница, на всю жизнь. Я твой пленник. Девочка, я, может быть, говорю невнятно, но я хочу, чтобы мы были всегда вместе. До конца моей жизни. – Уточнил Хемингуэй.

Вот и настал момент серьезного разговора. Адриана это поняла. Но, как он не решителен и робок! Как влюбленный юноша, а не лев, разбивший и покоривший сердца многих известных женщин. Она положила руки на его умную голову и погладила седые волосы.

–Папа! Я всегда с тобою рядом. Неужели, ты хочешь большего? Моим владыкой.

–Хочу. Я всегда хочу, чего-то большего. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

У Адрианы навернулись на глаза слезы. Она не знала, что ей делать – плакать или смеяться. Радостная боль заполонила ее грудь. Она ждала этого предложения и боялась его.

–Папа! – Она отняла от его головы руки и вытерла слезы. – Папа!! – Отчаянно закричала она. – Я люблю тебя и так! Больше, чем тебя любили другие… – Закончила она тихо.

–Ты согласна?

–Не знаю. Я боюсь.

–Не бойся, дочка. Жизнь – страх, который никогда не преодолеешь. Его можно только на время забыть. – Он снова хрипло засмеялся. – Давай преодолеем этот страх. Видишь, пиратский ром. Настоящий ямайский колониальный ром, который пили пираты. Выпьем, и страх уйдет от нас.

–Делай, что хочешь, Папа.

Хемингуэй поставил кружки на палубу, открыл бутылку и налил в них ром. Потом одну кружку протянул Адриане, вторую взял сам:

–Стукнемся так, чтобы они не звенели. По-пиратски. Они, близко подобравшись к врагу, перед решающим броском, пили ром. Так тихо чокались, чтобы не было слышно их. Я пират, готовый к решающему броску. – Он ладонью сверху взял кружку, показывая Адриане, как надо брать металлическую посуду, чтобы она не звенела. – Не надо, чтобы нас слышал океан. Только мы должны чувствовать его дыхание и нашу любовь, как пираты последний глоток рома перед боем.

Он протянул свою кружку к ее, и металл откликнулся глухим стоном. Так почудилось Адриане. А может, так ответил океан на их любовь – бессильным стоном. Хемингуэй залпом выпил кружку, а Адриана мелкими глотками пила сладкую, пахучую и ужасно крепкую жидкость. У нее снова выступили слезы, но уже от нестерпимой горечи во рту, удавкой сдавившей горло.

–Ты плачешь? – Участливо спросил Хемингуэй.

–Да. – Теперь прохрипела она. – Дышать не могу…

–Я сейчас принесу минеральной…

–Не надо. Сейчас пройдет. Пусть все будет, как у пиратов. Ну, вот, видишь, Папа, я отдышалась, а голова закружилась. Что это за любовное зелье?

–Ром. Ямайский, колониальный. Самый крепкий из всех ромов. Его любили пираты, так же крепко, как я люблю тебя.

В голове у Адрианы все кружилось

«Быстро и сильно действует ром». – Подумала она, и попросила Хемингуэя:

–Обними меня, мой пират, и поцелуй. И пока ничего не говори.

Хемингуэй обнял ее обмякшее тело своими медвежьими лапами, поцеловал в глаза, поднял и понес на корму.

–Папа, ты меня хочешь утопить?

–Я тебя утоплю в своей любви…

…Обнаженная Адриана лежала под жаркими лучами послеполуденного кубинского солнца и слушала песнь океана. Кажется, она подпевала ему. А где-то рядом звучала хриплая мелодия Хемингуэя. Голова кружилась от крепкого рома любви, и ей не хотелось двигаться. Рядом лежал Хемингуэй, и его рука покоилась на ее груди. Рука была тяжелой, но родной и от того казалась легкой.

–Девочка, моя… – Прошептал он.

–Тихо. Не говори ничего. Слушай океан и нас…

И Хемингуэй послушно замолк. Солнце клонилось к горизонту, а они все лежали под его нежными лучами. Океан, ветром покрыла вечерняя, мелкая рябь. Но песнь продолжалась. А они жаждали новой любви…

–Отвернись, я оденусь. – Смущенно попросила Адриана.

–Теперь я на тебя буду глядеть всегда. Любовь и нагота – жизнь и искусство. Ты – мое искусство. – Он приподнял голову и поцеловал ее грудь. – Ты достойна позировать своим великим венецианцам. Соблазненная пиратом Венера, с привкусом рома любви…

Темнело, когда «Пилар» подошла к причалу Кохимары. Фуэнтес, увидел катер из окна «Террасы» и поспешил на пристань. Хемингуэй счастливо улыбался, а Адриана – смущенно. Фуэнтес закрепил тросы и спросил:

–Мотор не барахлил.

–Нет, Грегорине. У моего судна сердце в порядке.

–Рыбалка была успешной?

–Да. В океане плавает море рыбы. Но мы решили ее не ловить сегодня, пусть подрастет. Осмотри катер, а мы поехали домой.

–Папа! А я все песо пропил с друзьями… – Почему-то совсем постороннее сообщил Фуэнтес.

Хемингуэй помог Адриане сойти с катера и повернулся к шкиперу:

–На еще десять песо. Выпей за сегодняшнюю рыбалку. Она была удачной.

–Вижу. Не без глаз.

Хемингуэй вздохнул и тихо произнес, чтобы не слышала, стоящая недалеко от них Адриана:

–Если бы не она, Грегорине, нам с тобой было бы плохо.

Они пошли с причала. Сегодня, как они договорились с Адрианой, она скажет матери о его предложении. А Мэри, пока, говорить не будут – надо точно знать, что делать дальше.

А Фуэнтес, угощая пивом рыбаков, рассказывал:

–Русалка оказалось, что надо! Костяной гребень поломал на ее волосах. Папа дал мне еще денег, чтобы завтра купил деревянный. Где найти такой гребень? – Деланно сокрушался он, пропивая и эти песо. Но для этого их и дал ему Хемингуэй.

8

Когда Адриана сказала матери, что они с Хемингуэем хотят пожениться, то Дора вначале, вроде бы, испугалась. Словно забыла, что говорила об этом дочери ранее.

–Дочка, он же стар для тебя!

–Знаю, мама. Но, что делать?

–Да, он – Хемингуэй. Может все позволить себе. Я бы хотела, чтобы все было по чести, и вы обвенчались в церкви.

–Конечно, в церкви.

–Так положено. Но второй раз церковь не венчает. А он уже венчался в церкви и не раз. Я не могу дать тебе разрешение без венчания в церкви.

–Я сама, мама, еще не решила, что делать. Я его люблю и боюсь за него. Не будет ли ему плохо?

–Давай, подумаем, Ади…

Доре очень хотелось, чтобы Адриана в своей жизни встретила достойного человека. В это понятие она вкладывала свое содержание – богатого. Адриана красива и умна – без сомнения. Все это отмечают. Хемингуэй известен и богат – всем известно. Конечно, он был бы достойным партнером Адриане. Но Дору смущало в любви Адрианы два обстоятельства. Хемингуэй был уже четырежды женат, и немноговато ли ему жениться на Адриане в пятый раз. Что скажут окружающие? Церковь не одобряет свадебные метания прихожан. А Дора была ревностной католичкой, и ей хотелось, чтобы брак Адрианы был освящен церковью. А такое она может сделать только один раз. Правда, исключения и здесь бывают. И второе обстоятельство – возраст Хемингуэя. Выходить замуж за мужчину, годящегося в отцы, некрасиво со всех сторон. Но и здесь можно найти оправдания. Старой графине Иванчич и хотелось такого брака, и одновременно она колебалась. И свалились же на нее сразу же два предполагаемых брака – сына и дочери. А где взять на все денег? Но все-таки она была не против брака дочери с писателем. Но по закону.

Утром Хемингуэй не пошел на завтрак, а, схватив бутерброд, поднялся на Башню. Он решил приступить к новой книге. В эти дни декабря он закончил книгу о море, к которой не притрагивался с сорок седьмого года. Четыре года она продумывал концовку романа, и вот, наконец, он готов. Но с ним еще много работы и опубликует «Острова в океане» после его смерти – Мэри.

Он решительно подошел к машинке, стоящей на полке у стены. Печатал, как всегда, стоя, и его пальцы забегали по клавиатуре. Появилось первое предложение.

«Этот старик, рыбачивший в одиночку на своем челне в Гольфстриме, вот уже восемьдесят четыре дня возвращался домой с пустыми руками».

Почему восемьдесят четыре дня? Хемингуэй задумался. Двенадцать недель – критический срок в афро-кубинском культе лукумми. Их божество Очун, что-то типа святой девы в католичестве, за это время успевает нагрешить и вновь стать непорочным. Таков цикл обновления природы – размышлял Хемингуэй. Видимо, не зря этой деве нужно двенадцать недель для одной жизни – три лунных месяца. Потом наступает следующая жизнь. Не этап жизни, а именно новая жизнь. Это предельный срок для неудач моего героя. Он кубинец. У него свое течение времени, не зависящее от цивилизации, а подчиненное вечному движению Гольфстрима. Что ж, пусть неудачи преследуют его только восемьдесят четыре дня, а следом ему должно улыбнуться счастье. А оно улыбается тем, кто очень сильно желает найти его. Старик желает себе счастья.

Он вздрогнул от неожиданного появления в комнате другого человека. Как он не мог заметить, что вошла Адриана?

–Доброе утро, Папа. – Со смущенной улыбкой, приветствовала она его.

–Доброе утро, девочка. – Ответил Хемингуэй, целуя ее. – Я приступил к новой книге. Ты сказала своей матери о нашем решении? И что ответила она?

Адриана склонилась над печатной машинкой, читая текст, чтобы оттянуть время ответа. Но Хемингуэй повторил свой вопрос:

–Ты сказала графине о нашем решении?

–Да. Но она отнеслась прохладно к нашему решению.

–Почему?

–Тебе, Папа, больше нельзя венчаться в церкви. А для нее это очень важно. Без святого благословения она не даст разрешения на брак. И потом… – Адриана думала, как ей это сказать, чтобы не обидеть Хемингуэя. – Разница в возрасте ее смущает…

–Проклятая цивилизация! – Взорвался Хемингуэй, энергично размахивая руками, пробежал по комнате из угла в угол. – Дьявольские условности! Умные люди давно не верят вашему римскому папе! Они верят только в себя. – Он вдруг остановился, и устало опустился в кресло. – Мой возраст! – Вырвалось у него, как стон. – Я доказал себе, что все могу преодолеть, только со старостью мне не под силу справиться.

–Успокойся, Папа. Ты молод. – Адриана поправилась. – Для меня ты всегда молод.

–Рядом с тобой я тоже молод. Я сравниваю себя с тобой, и невольно в голову лезут воспоминания, что я делал в двадцать лет? Каким был? Все помню, даже как родился. Память осталась молодой, а мир постарел вместе со мной. Понимаешь, дочка, нет ничего страшнее для человека, чем сравнение себя с прошлым. И это сравнение не в пользу настоящего. Когда начинаешь вспоминать себя юным, знай, что ты уже старик.

–Папа! – Укоризненно произнесла Адриана. – Рядом с тобой я чувствую себя умной. Мне хочется сравниться с тобой по уму и опыту жизни, переболеть твоими болезнями, одерживать победы. Я хочу повториться в тебе. Поэтому нам с тобой, когда мы вдвоем, всегда одинаково лет. Я люблю тебя, какой ты есть! Даже больше!

–Спасибо, моя девочка на добром слове. Но, что мне сейчас делать? Как быть? Я хотел все сказать Мэри. Честно, чтобы она не считала меня подлецом. – И Хемингуэй почувствовал, что фальшивит. Определенность их отношений сейчас его пугала больше, чем неопределенность.

–Мама не сказала «нет» нашему браку. Поэтому давай подождем с окончательным решением. И пока ничего не говори мисс Мэри. Она так любит тебя и переживает вместе с тобой все твои радости и неудачи.

–Она знает, для чего ей нужны мои переживания и неудачи. – Туманно произнес Хемингуэй.

Адриана выглянула из окна.

–Ой! Идет мисс Мэри. Я побегу к себе на этаж. А ты ей не говори ничего. – Она торопливо поцеловала Хемингуэя в щеку и, как нашкодившая кошка, чувствующая свою вину, поспешила скрыться за дверью.

Хемингуэй продолжал сидеть в тростниковом кресле, когда вошла Мэри. Она подозрительно смотрела на него. Было отчего. Она ожидала от него подвоха для своей личной жизни каждый день. Сегодня утром он избежал встречи с ней, сейчас ему надо было найти оправдание за вчерашнее отсутствие целый день.

–Доброе утро, Эрни! – Как совсем недавно Адриана, произнесла приветствие Мэри. – Ты не был на завтраке, и я поняла, что ты с энтузиазмом продолжаешь работать.

–Нет, Мэри, не продолжаю.

У Мэри тонкие подбритые брови от удивления полезли вверх. А Хемингуэй продолжал говорить.

–Я начал новую работу.

–Правда! – Радостно воскликнула Мэри, забыв о внутренней тревоге. – Какой ты у меня молодец, какой умничка! Это то, что ты говорил – о философствовании или что-то другое? – Настороженно уточнила она.

–И то, и другое. Это будут размышления пожилого человека о жизни. Как ты говоришь, философствование. Но будет и сюжет – борьба человека с рыбой. Видишь, сначала читаю Вергилия, потом печатаю свое. Какой был умный человек Вергилий, не то, что я.

–Прекрасно! Читай Вергилия и еще кого нужно. – Мэри искренне была рада, что Хемингуэй приступил к совершенно новой работе. – Можно я взгляну, что ты уже напечатал? – Она подошла к полке с машинкой и прочитала единственную фразу, а потом сказала. – Начало хорошее. – И как журналистка и редактор, спросила. – А может быть надо написать, не с «пустыми руками», а «без улова», например. Так будет точнее. Он же рыбак.

Хемингуэй мысленно поблагодарил Мэри за то, что она сразу же пытается улучшить его первое предложение будущего произведения, но решил не соглашаться с ней.

–Посмотрю. Но «без улова» мне, кажется, будет узко. Мы говорим о философской книге. «С пустыми руками» объемнее. Читатель может понять так, что от него отвернулось не только рыбацкое счастье. Но и угасает жизнь. Он же старик… – Закончил Хемингуэй совсем тихо. Ему вдруг показалось, что это он сам остался в конце жизни, с пустыми руками.

Мэри тонко уловила перемену в его настроении:

–Не буду спорить насчет первого предложения. Потом будет видно, как лучше. Эрни! С высот своей, уже долгой жизни, ты должен показать, как я поняла, нелегкую жизнь старика. Старайся показать ее идеалистичнее, как требует нобелевский комитет…

–Я ее напишу, как умею. – Нахмурился Хемингуэй.

–Конечно же, пиши, как хочешь. – Поспешно согласилась с ним Мэри. – Я пойду на крышу загорать, пока еще не взошло высоко солнце. Может, распорядиться, чтобы тебе принесли сюда завтрак? – Как мать, заботливо спросила Мэри.

–Я уже перекусил. – Он встал и пошел к машинке, а Мэри вышла из его комнаты.

Хемингуэй остановился перед машинкой. Он же хотел сегодня сказать Мэри о их скором расставании? Не откладывая это дело в долгий ящик и вопреки договоренности с Адрианой. Как он забыл об этом сейчас? Увлекла его Мэри разговором о новой книге, и он забыл о главном. Впрочем, Адриана только что просила его пока не сообщать ничего о них Мэри. Он успеет еще ей все сказать. Успокоил свою совесть Хемингуэй, одновременно ругая себя за нерешительность и даже, непривычную ему, растерянность.

Адриана сидела на третьем этаже Башни и делала рисунки к книге Хемингуэя. Это были морские пейзажи, навеянные содержанием книги о море, которую Хемингуэй отложил в сторону до лучших времен. Так он называл доработку книг. Работа не шла. Адриана думала, как ей быть дальше. Она не могла представить себе, будущую совместную жизнь с Хемингуэем. Сейчас она для него вдохновение. А что будет позже? А дальше Адриана не видела никаких перспектив. Конечно, перспектива стать женой Хемингуэя сама по себе значительная. Но, а дальше? И от этого мучительного – дальше, раскалывалась голова, не предлагая никаких вариантов. Сможет ли она своей любовью поддерживать вдохновение Хемингуэя долгое время, хватит ли у нее на это сил? Снова ответа не было. Она знала, что любит Папу, но чувствовала, что эта любовь может выбить его из привычного ритма жизни и не принесет ему пользы. Все-таки его возраст даст о себе знать. Он человек со сложившимися привычками и представлениями, и ломать их в пятидесятилетнем возрасте сложно и опасно. Так можно разрушить не только привычную жизнь, но и личность.

«Любовь и обстоятельства». – Горько усмехнулась сама себе Адриана. Лучше не думать о соединении двух страстей в одну любовь. Пусть будет все, как есть. Две страсти в одном времени, в разных пространствах…

Работа не шла, и она решила спуститься в комнату Хемингуэя. Может он ей подскажет, что следует нарисовать. Время шло к обеду, вскоре заканчивался дневной этап их литературный работы. После обеда, обычно следовал отдых. Но, может, сегодня они снова куда-нибудь поедут?

Адриана спустилась на второй этаж и через застекленное окно в двери увидела Хемингуэя. Он бил пальцем по клавиатуре пишущей машинки. Вот он задумался, опустил голову, почти на машинку, поднял ее и снова набрал слово. Потом отошел от полки с машинкой и прошелся по комнате, задумчиво поглаживая ладонью свой подбородок. Снова подошел к машинке и, кажется, напечатал строчку. Опять задумался, прошелся по комнате и снова к машинке…

«И сколько же он проходит километров, прежде, чем найдет нужное слово или выражение?» – С нежным состраданием подумала Адриана. Как он мучается над каждым словом? Никто сейчас этого не видит, кроме нее. Его надо жалеть, нянчить, потакать его желаниям, лишь бы писал. А она его только любит, но сможет ли, как Мэри, создать ему условия для работы? Она следила, как он пишет начало нового произведения. Станет ли оно великим произведением? Несомненно! Она вдохновила Папу на эту книгу. И чувство нежной гордости за великого человека, охватило ее. Адриана решила не заходить в его комнату и не мешать ему в работе. Пусть пишет, пока течет мысль и работает рука. И снова любовь к нему поднялась теплой волной в груди Адрианы.

Снизу послышались торопливые шаги, и она увидела, поднимающегося вверх по лестнице, Рене Вильяреаля. Он работал у Хемингуэя и выполнял обязанности управляющего по дому. Хотя обязанностей у него достаточно было и других. С детства, служивший у Хемингуэя, Рене пользовался полным доверием своего хозяина. Впрочем, как и другие слуги. Иных слуг Хемингуэй просто не держал. Оставались самые верные. Адриана хотела уйти, но Рене обратился к ней.

–Сеньора графиня. – Вежливо спросил он Адриану. – Вы к Папе?

Рене все видел и знал, что происходит в доме. Его преданность Хемингуэю не знала границ. Адриана, застигнутая врасплох этим вопросом, пробормотала:

–Я хотела войти, но он работает…

–Заходите. Он уже заканчивает работу. Видите? – И Рене показал бутылку виски «Чивас». Она запомнила по прошлому разу эту марку виски. – Папа попросил ее принести. Значит, на сегодня работа закончилась.

«Все логично. – Подумала Адриана. – Наверное, у него начало пошло хорошо и он хочет отметить это событие. Конечно, он бы пригласил и меня. Но, кажется, он такую же бутылку оставил у себя в шкафу. Неужели выпил?»

Они вошли в комнату, и Хемингуэй, оторвавшись от листа бумаги, на котором что-то записывал, возбужденно произнес:

–Рене! Знаешь, сколько слов я сегодня написал?

–Не знаю. Но вижу, что много. – И он улыбнулся радостной улыбкой. Когда хорошо Папе, то и ему хорошо, и всем хорошо.

–Открывай «Чивас». Он заслуживает того, чтобы его сегодня выпили. Тысяча девяносто слов стоят «Чиваса»! – Гремел его победный голос.

Обычная норма у Хемингуэя была пятьсот слов. Это знали слуги. И знали, что он каждый день, заканчивая работу, подсчитывал количество слов, напечатанных за день. Сегодня он вдвое превзошел себя.

–Наливай всем!

–Пригласить мисс Мэри? – Спросил Рене.

–Пока не надо. Она пусть радуется за меня, без меня.

Рене налил в стаканы виски, разбавив их минеральной водой. Ее Хемингуэй предпочитал содовой, правда, когда только начинал выпивать. Потом шла содовая.

–Ну, Рене, я сегодня совершил подвиг! Моя книга продвинулась вдвое быстрее, чем бы это было в обычные дни. И знаешь, кто всему виной?

Рене знал, но ответил наоборот:

–Не знаю, Папа.

Адриана поняла, что разговор пойдет о ней, и смущенно запротестовала:

–Давайте выпьем. А то у меня после вчерашнего рома, до сих пор голова кружится.

Хемингуэй пристально посмотрел на нее и улыбнулся:

–Все правильно Голова должна болеть от работы или любви. Ром, девочка, у тебя давно прошел. Осталось другое… – Он не стал уточнять, что осталось. – Рене! Взгляни на меня! Я самый счастливый человек на свете! Не спорьте со мной! Взгляни на нее, Рене! И ты поймешь, почему я самый счастливый человек. Понял?

–Да. – Понимающе улыбнулся Рене.

–Сегодня я начал грандиозную вещь. Уверен, что она у меня получится. Кто рожден быть головой, тому шляпа с неба падает! – Вспомнил он свою любимую поговорку. – А теперь выпьем, за новую книгу!

Все выпили и Хемингуэй, с громким стуком поставив стакан на стол, подошел к полке и взял боксерские перчатки. Одну пару он бросил Рене, который ловко их поймал.

–Одевай! – Распорядился он и стал натягивать другую пару перчаток на свои руки. – Вспомню молодость, как побеждал боксеров-любителей Багам и Флориды. Так будет сейчас и с тобой, Рене!

Рене, с понимающей улыбкой, натягивал перчатки. Он был моложе Папы почти на тридцать лет и готов был уступить сейчас Хемингуэю матч.

Адриана увидела снисходительную улыбку Рене и встала между ними, посередине комнаты, замахав руками.

–Не надо! Пожалуйста! Я не люблю этого спорта! Это не спорт! Прошу тебя, Папа, прекрати.