скачать книгу бесплатно
«Знание, основанное только на рассуждениях, привело бы к ложным рассуждениям, так же как следование только чувственности привело бы к энтузиазму».
«Представления,[12 - Seite 152, 2. Teil] которые мы имеем о телах и их строении, являются для нас лишь феноменами, то есть видимостями».
Единственное, что объединяет взгляды Тетенса на чувственность и понимание, а также на познание, возникающее в результате их взаимодействия, с взглядами Канта, изложенными в его диссертации, – это то, что эти два направления познания возникают из совершенно разных источников, восприимчивости души и активности понимания; эту дихотомию мы находим и в школе Вольффа. Однако старая доктринальная концепция, по крайней мере, была обработана Кантом с гораздо большей определенностью и независимостью. В прежней философии чувственность и понимание рассматривались как два различных по степени развития факультета, но Кант показывает, что их принципиальное различие основано на характере их деятельности. Тетенс в принципе разделяет точку зрения Канта, но то, как он ее излагает, ясно показывает, что он не полностью преодолел точку зрения Вольфа. При обсуждении этого вопроса он считает возможным обратиться в основном к исследованиям Локка, Кондильяка, Бонне, Юме, Лейбница и Вольффа, но с тем ограничением, что «упомянутые иностранцы, не исключая и Бакона, видели только вдали и довольно туманно».
Вслед за Вольфом, Тетенс теперь допускает постепенное различие между чувственным и рациональным познанием, но понимает под чувственным познанием суждения, вытекающие из опыта, а под «рациональным познанием» – суждения, независимые от опыта и обладающие характером всеобщности и необходимости. [13 - Примечательно, что Тетенс, как и Кант, считает «необходимость и всеобщность» критерием знания, не зависящего от опыта, хотя Тетенс и не применяет этот принцип с той строгостью, как Кант. Тетенс оставляет неопределенным вопрос о том, не следует ли также приписывать необходимость и всеобщность некоторым пропозициям, выводимым из опыта.]Тетенс называет их постепенно различными, потому что сила рассуждения используется в меньшей степени в первом случае и в большей степени во втором.
Вопрос, решение которого занимало догматическую философию, состоял в том, чтобы определить, какая из двух способностей к наблюдению вещей является истинной: чувственность, с помощью которой мы воспринимаем впечатления органов чувств, или разум, с помощью которого мы постигаем то, что воспринимаем с помощью органов чувств. Один из них может дать только истинное знание, то есть такое, которое включает в себя для нас понятие о величайшем возможном совершенстве, другой же дает лишь смутное и неясное знание; поэтому различие между ними считалось количественным. Тетенс, напротив, не основывает свою классификацию на типе познания, приобретаемого обоими способностями; критерием для него является не большая или меньшая ясность, а большая или меньшая активность мыслительной силы, поскольку для него ясно, что без помощи интеллекта познание вообще невозможно.
«Всякое познание есть работа силы мысли».
Только благодаря чувственности вещи и их качества познаются ни ясно, ни путано:
«Ощущения,[14 - Seite 336] или, собственно, восприятия, являются конечной субстанцией всякой мысли и всякого знания, но они также не что иное, как субстанция и материя его. Без впечатлений о цветах нет и не может быть никаких идей о них. Но там, где нет идей, нет и объектов, с которыми может быть связано мышление; там, где нет идей, не может быть и представлений».
Я еще раз повторяю, что когда Тетенс допускает постепенное различие между чувственным и интеллектуальным познанием, это делается в ином смысле, чем в школе Вольфа, и соответствует тому, что Кант понимает под суждениями апостериори и априори. Суждение, однако, уже является комбинацией двух представлений, т. е. косвенным представлением, поскольку его объектом является только понятие, которым представлена отдельная вещь; только созерцание обращается непосредственно к предмету.
Недостатком изложения Тетенса является то, что он не подчеркивает резко и решительно, как Кант, различие между представлениями, возникающими из аффекта чувств, с одной стороны, и понятийным мышлением – с другой, хотя его изложение доказывает, что он считает его фундаментальным, а не постепенным, т. е. что он в основном согласен с Кантом. Но несомненным достоинством Тетенса является то, что, в отличие от своего абилитационного тезиса и в том же смысле, что и позднейшая критика, он отвергает возможность предположить, что знание вещей как видимости основано на чувственности и что знание вещей как они есть сами по себе основано на чистой интеллектуальной деятельности, а приходит к пониманию того, что знание вещей, и притом только как видимости, может возникнуть только через взаимодействие способов познания. – С этим пониманием мы уже покинули точку зрения тезиса об абилитации, поскольку этот взгляд Тетенса выходит за ее пределы. Однако прежде чем мы пойдем дальше, нелишним будет подробнее рассмотреть отношение Тетенса к деятельности разума. – Диссертант учит двойному использованию понятий мысли, логического и реального. Логическое понятие (usus intellectus logicus) относится к полученным, чувственно данным вещам; через реальное понятие (usus intellectus realis) даются сами понятия о вещах. Объект появления определяется логически, ибо в чувственном поле познания находится то, что называется «apparentia, quod antecedit usum intellectus logicum».
Превращение внешнего вида в репрезентативную концепцию происходит через рефлексию, то есть через суждение. Познание, однако, остается чувственным, как бы ни использовался в этом процессе логический интеллект; если только его основания принадлежат к области чувственного познания. Логическое использование интеллекта (usus intellectus logicus) сводит чувственные восприятия к эмпирическим понятиям и организует их в соответствии со степенью их общности. – Настоящее использование интеллекта само по себе дает понятия о вещах или об отношениях вещей, то есть это способность производить чистые понятия, благодаря которым становится возможным знание, независимое от всякого опыта, чистое знание разума, которое показывает нам вещи такими, какие они есть сами по себе. Их следует искать не в органах чувств, а в самой природе чистого понимания, не как врожденные понятия, а как понятия, которые по закону, присущему душе, выводятся путем внимания к их деятельности по случаю опыта и, следовательно, приобретаются.
Различие между логическим и реальным использованием интеллекта, проводимое Кантом, теперь имеет определенное отношение к двум способностям мыслительной силы Тетенса. Один из них, как мы видели, приводит к тому, что Тетенс называет сенсорным познанием, другой – интеллектуальным. Низшая часть мыслительной способности – это, в том же смысле, что и usus intellectus logicus, способность производить эмпирические понятия, то есть понятия, выведенные из опыта. Они абстрагируются от восприятия; путем отделения существенного от несущественного – обобщения общих характеристик – возникают эти понятия, через которые представляются предметы. Но сфера эмпирического использования понимания не распространяется на всякую деятельность мысли, если только ее основой является чувственное восприятие, как утверждает Кант в отношении usus intellectus logicus – согласно Тетенсу, все мышление основано на восприятии – но ограничивается исключительно перцептивными суждениями, то есть теми, в которых сочетание идей случайно, которые действительны только для индивидуального субъекта, в котором они возникают.
Если Тетенс уже ограничивает таким образом логическое использование интеллекта, то в еще большей степени это относится к реальному. Мы уже отмечали, что Кант основывал познание вещей в их сущности на usus intellectus realis, но Тетенс объявил такое познание невозможным. По сути, аналогия между двумя концепциями этих высших способностей состоит лишь в том, что они выполняют функцию производства чистых понятий. Для Тетенса, однако, они являются чистыми понятиями лишь постольку, поскольку таково их происхождение; они – продукт чистой мысли, поскольку возникают непосредственно и независимо от опыта из разума; они не создают независимого знания.
Мы должны пойти немного дальше, чтобы представить себе, как Тетенс выводит эти понятия, которые он называет «понятиями отношения»; они заслуживают нашего особого внимания, потому что, как уже ясно из приведенных намеков, у Тетенса, как и у Канта, мы имеем дело в принципе с тем, что мы находим полностью разработанным в трансцендентальной аналитике в виде таблицы категорий.
Тетенс признает неадекватность позиции, занятой предшествующей философией в отношении понятий отношения, и необходимость реформы в этом отношении. Он намерен начать эту реформу, но пока ему кажется невозможным добиться полной ясности в этом вопросе; более того, он предсказывает, что потребуется работа многих философий, прежде чем это будет достигнуто.
«Прежде всего, способ происхождения [15 - Seite 301]наших понятий отношений все еще имеет свои неясности, и если затем, в частности, будут приняты во внимание общие человеческие способы мышления и их способ происхождения, основные идеи, основные суждения и рассуждения, в той мере, в какой они являются общими компонентами человеческого знания, мы снова получим ряд исследований, которыми занимались величайшие философы и которые еще долго будут занимать их преемников, пока все не станет ясным повсюду».
Тетенс правильно признает важность «понятий пропорции» настолько, что говорит: «Философствование по-настоящему начинается только с их открытия». Но от эмпирического использования интеллекта[16 - Seite 311]
«к ясным понятиям отношения, то есть к определению отдельных выражений силы, которые содержатся в таком понятии, а если они просты, то к определению законов и обстоятельств, при которых мыслительный аппарат действует там, где он получает эти понятия, от использования понятий единства и различия, причины и следствия до психологических и метафизических исследований в уме философа, – таков долгий и трудный путь, на котором сбиваются с пути даже рефлексирующие мыслители».
Согласно Тетенсу,[17 - Seite 309] понятия отношений возникают так же, как и все остальные понятия. Сначала существуют просто акты мышления и идеи, затем возникают представления об этих актах, представления об отношениях, индивидуальных и общих, и только потом понятия об отношениях и идеи об отношениях. Если мы приводим две вещи в определенное отношение друг к другу, то это предполагает деятельность рассудка; и действительно, это нечто чисто субъективное в нас, поскольку мы не можем поставить во взаимное отношение сами вещи, а только представления о них, «это наши представления о предметах, которые должны быть поставлены в отношение», благодаря которым становится возможным возникновение реляционной идеи. Как ощущения являются их субстанцией, так и они сами образуют субстанцию для понятий отношения. Само отношение есть объект, который воображается, и поскольку оно не возникает из ощущений, а является самодействующим выражением силы мысли, эти понятия принадлежат исключительно пониманию. Поэтому, когда Тетенс говорит, что понятия отношения возникают не иначе, чем все другие понятия, это следует понимать в том смысле, что все понятия являются продуктами силы мысли, ибо всякое познание связей и отношений есть мышление, и оба вида понятий, эмпирические и чистые, производятся вместе, но их различие заключается в причине их возникновения; Одно имеет свою причину в чувственности, другое же возникает,[18 - Seite 305] когда мы обращаем внимание на то, что происходит внутри нас, когда мы соотносим воспринимаемые объекты друг с другом, то есть посредством размышления о нашей собственной интеллектуальной деятельности.»
Тетенс комментирует это следующим образом:
«Первая мысль,[19 - Seite 339] которую мы представляем себе об отношении, не есть понятие отношения или идея понятия отношения, так же как суждение есть идея суждения, а страсть – идея такого суждения. Если, напротив, необходимо получить понятие об этом акте понимания или о его эффекте, то это должно быть сделано так же, как это делается в других проявлениях души; а именно, акт мышления должен быть прочувствован и ощущен в его непосредственном эффекте, который длится некоторое время, и эта ощущаемая модификация имеет свое последующее восприятие и свой воспроизводимый след, и это должно рассматриваться как материал для идеи мысли, которая, отделенная, воспринятая и выделенная, становится идеей реляционной мысли и реляционным понятием.»
Таким образом, он полагает, что может сделать аналогичный вывод от происхождения идей – почти те же выражения, которые он использует там, – к происхождению понятий пропорции; возможно, в соответствии с тем, что он говорит в предисловии на странице XX: «Граница между полной уверенностью и вероятностью не должна быть взята так точно». Но это объяснение не только не вероятно, оно немыслимо. Я хотел бы, однако, перевести выражения: чувствовать и ощущать словами: становиться сознательным, но не нахожу для этого никаких оснований у Тетенса. Поэтому мы должны придерживаться первого определения происхождения понятий отношения, а именно, что мы должны наблюдать нашу мыслительную деятельность в отношении понятий друг к другу. Что касается понятий отношения как таковых, то Тетенс объясняет их как некий ряд мыслей, покоящихся, так сказать, в сознании, ибо понятия отношения могут существовать и без идей вещей, относящихся друг к другу; действие отношения может быть представлено без идеи вещей, относящихся друг к другу. Понятия отношения приходят в действие только тогда, когда имеется предмет, к которому они могут быть применены. Чувственность должна представить душе воспринимаемую субстанцию, а интеллект – форму, в которую она облекается. «Форма [20 - Seite 336]мысли – это работа мыслящей силы; она является хозяином работы и в этом отношении творцом мысли».
Тот факт, что Тетенс представляет понятия отношения как серии мыслей, покоящихся в душе, можно, согласно тому, что он говорит об их происхождении, интерпретировать только таким образом, что причину их возникновения следует искать в сознании, поскольку если бы они уже были полностью сформированы, то их возникновение было бы невозможно. Невозможно представить себе и понятия отношения, которые сами по себе являются пустыми формами. Если он все же говорит о них, что они мыслимы, мы можем найти объяснение такому способу представления только в его стремлении к ясности и живости, которое и привело его к этой косной картине. В качестве доказательства того, что он придерживается правильного мнения в этом отношении, я привожу высказывание, сделанное по случаю в его полемике против Хьюма:
«Юм [21 - Seite 511]не мог более полно и ярко представить себе, что такое идея или мысль, чем любой другой человек, не представляя себе в то же время объекта для нее, и, по всей серьезности, он, вероятно, не верил, что идеи являются такими отдельными индивидуальными существованиями для самих себя, какими они представляются, как он утверждает, непосредственному сознанию».
Таким образом, в вышеизложенном мы познакомились с взглядами Тетена на понятия отношения, и само изложение показывает, что он понимает их в существенно ином смысле, чем тот, в котором Кант понимает чистые понятия в своем хабилитационном трактате. Правда, Кант придерживается той же точки зрения (§8.), что и Тетенс, когда говорит о чистых понятиях, что они абстрагированы от законов, присущих сознанию, и поэтому приобретаются, а именно путем размышления над деятельностью сознания по случаю опыта, но его стремление очистить чистые понятия понимания от всех элементов чувственности ведет его дальше. От него не остается скрытым, что психологический процесс в нас, составляющий внутренний опыт, сам основан на опыте. Теперь, если законы рассудка познаются из внутреннего опыта посредством самонаблюдения, они не возникли независимо от чувственности; поэтому, чтобы полностью освободить их от всякого опыта, Кант заявляет, что законы рассудка добавляются ко всякому опыту, поскольку они даны природой самого рассудка. §6: «dantur per ipsam naturam intellectus». Это последнее представление является единственно последовательным, поскольку только при этом условии коррелятом чистых понятий может быть mundus intelligibilis; только когда понятие понимания абстрагируется от всего чувственного, оно может относиться к тому, что мыслится в понимании Канта. Однако мнение Тетенса расходится с этой точкой зрения. Ведь, согласно последнему, чистые понятия возникают по случаю соотнесения идей друг с другом, поэтому ограничение их явлениями возникает само собой; через них, следовательно, для Тетенса невозможно символическое знание, а не знание бытийного мира, но они имеют действительное применение к реальности, они могут быть реализованы только в материале созерцания, понятийное знание относится к вещам лишь постольку, поскольку они являются явлениями. Однако именно такому использованию чистых понятий понимания учит критика, поэтому мы должны здесь же констатировать, что взгляды Тетенса в этом отношении представляют собой шаг вперед по сравнению с Habilitationsschrift, и теперь кратко обсудим, как организовано его отношение к критике.
Задача критической философии Канта – решить проблему того, как возможно познание из понятий, независимых от опыта, чтобы факт опыта стал понятным. Учение о чувственном познании в своей существенной форме уже содержится в «Абилитации», и Кант включил его в «Критику» без существенной реорганизации. В этой работе он уже придерживался мнения, что познание не может возникнуть только через чувственность, но что для этого необходима деятельность рассудка, и это разделение чувственности и рассудка еще более резко подчеркивается в «Критике». Чувственное представление выражает в своих ощущениях и формах только то, как наше восприимчивое сознание изменяется под воздействием объекта. Идеи воспринимаются так, как позволяет природа органов чувств, через которые они проходят; они должны соответствовать природе нашей чувственности, а потому не могут быть познаны сами по себе, не как причина, а только как следствие, т. е. как видимость. Это то, что чувственно в явлениях; понятийная форма, по которой познается объект чувственного восприятия, дается рассудком.
Позже мы обсудим, каким образом восприятие как таковое, которое еще не концептуализировано интеллектом и объект которого еще не распознан воспринимающим субъектом, упорядочивает сырой материал, поставляемый чувственностью, многообразие эффектов, и какую позицию занимает Тетенс в этом важном вопросе.
Если пренебречь этим моментом, то получится полная аналогия между взглядами Канта в Kr. d. r. V. и Тетена; ведь мы уже видели выше, что Тетен проводит такое же различие между чувством и пониманием, как и Кант. В. и Тетенса, ибо мы уже видели выше, что Тетенс проводит такое же различие между чувственностью и пониманием, как и Кант. По Тетенсу, чувственное представление доказывает лишь то, как наша душа изменяется под воздействием объекта, и точно так же идея вещи, т. е. познанный и определенный объект, есть представление, созданное рефлексией по отношению к объекту. Без чувственности нет предмета, без понимания нет и мысли. Аналогичное согласие существует и в отношении понятий понимания и познания, которое возникает благодаря им. Ведь в «Критике» Кант уточнил мнение «Трактата» 1770 года тем, что реальное использование чистых понятий мышления не дает познания умопостигаемого мира, что использование рассудка не должно абстрагироваться от старой материи чувственных идей, поскольку чисто логические функции не дают познания, но что понятия рассудка первоначально возникли из творческого сознания. Подобно Тетенсу, Кант объясняет чистые понятия сами по себе как пустые формы, только в созерцании они обретают содержание и смысл; абсолютно необходим чувственный материал, в котором понятия становятся мыслимыми, только из союза чувственности и понимания может возникнуть знание, понимание не способно ничего созерцать, чувства не способны ничего мыслить,[22 - Kr. d. r. V., a. a. O., Seite 56] оба вида знания определенно ограничены, ни одно из них не дает знания для себя, оно возникает только из их союза.
Заметим мимоходом, что Кант виновен в аналогичной неточности в своем изложении чистых понятий как Тетенс. Мы видели, что последний описывал их как серии мыслей, покоящихся в душе, и указывал, что это противоречит способу их происхождения. Кант говорит, что «они лежат готовыми в сознании как формы восприятия», хотя и отвергает их концепцию как врожденных и законченных форм мышления, и решает, что формальное знание развивается только по случаю опыта. Поэтому причина его возникновения может лежать только в сознании.
Что касается «понятий отношения», то заслуга Тетенса состоит в том, что он, по крайней мере, правильно представил их в целом и указал на их огромное значение для эпистемологии.[23 - Тетенс воздерживается от их перечисления, как это пытался сделать Кант.] Он также хорошо осознавал важность и новизну этой доктрины, спонтанно возникшей в результате его исследований, и сам выражает это, говоря, что благодаря его разработке понятий пропорции «объем и границы понимания будут представлены с новой точки зрения».
В соответствии со своей декларацией в предисловии к Kr. d. r. V. [24 - 2. Teil, Seite 8]дать критику способности разума в целом, с учетом всех независимых от опыта знаний, Кант рассматривает эмпирическое знание только во вторую очередь. Кант пытается, как мы, вероятно, находим и у Тетенса, но без того же успеха, точно определить границы различных философских дисциплин. «Это не умножение,[25 - 2. Teil, Seite 665] а порча наук, если позволить их границам наталкиваться друг на друга»; таким образом, он относится к эмпирическому знанию лишь постольку, поскольку использует его для иллюстрации контраста с априорным знанием. Познание эмпирично,[26 - 2. Teil, Seite 649] то есть оно апостериорно, взято из опыта, а понятия эмпиричны, когда восприятие [27 - 2. Teil, Seite 55](которое предполагает реальное присутствие объекта) содержится в них.[28 - Порицание, которое Кант высказывает в адрес трансцендентального учения о методе, вполне может быть направлено и против Тетенса. Стр. 649: «Следует, однако, признать, что различие между двумя элементами нашего знания, один из которых полностью находится в нашей власти a priori, а другой может быть получен a posteriori только из опыта, оставалось лишь очень неотчетливым даже среди мыслителей-промышленников, и поэтому никогда не могло привести к определению границ определенного рода знания, а следовательно, и к подлинной идее науки, которая так долго и так сильно занимала человеческий разум».]
Как видно из множества приведенных примеров, Тетенс не знает, где провести границу между чистыми и эмпирическими понятиями. Поэтому он не дает общего критерия их распознаваемости, а обходится уклончивым утверждением, что в каждом отдельном случае необходимо различать, с каким из двух типов понятий он имеет дело. Может показаться, что это противоречит тому, что было сказано о чистых понятиях, но следует принять во внимание своеобразный принцип Тетенса, согласно которому он классифицирует каждую умственную деятельность в зависимости от степени активности силы мысли. По его мнению, в случае эмпирических понятий активность интеллекта меньше, поскольку здесь предмет внешнего восприятия дан, и мы получаем эти понятия путем простой операции абстрагирования, тогда как к понятиям a priori мы не приходим таким простым путем, поскольку рефлексивное самонаблюдение требует, так сказать, больших усилий ума. Вполне естественно, что Тетенс не может прийти к определенному определению таким путем, поскольку он ищет отличительную черту там, где ее нет; хотя его собственное выведение понятий понимания и в противоположность этому происхождение эмпирических понятий путем абстрагирования от опыта, необходимая обоснованность, которую он приписывает одному, случайность – другому, должны были бы дать ему истинную отличительную черту. Из его рассказа ясно, что эмпирическое использование интеллекта относится непосредственно к предмету, данному чувственностью; через него явления сравниваются друг с другом. Возможность объединить различные идеи в единство объекта лежит в способности к ассоциации. Через него, однако, познаются только отношения явлений, лежащие в них самих, – познание случайное, не могущее претендовать на всеобщность и необходимость, как это может сделать познание из чистых понятий.
Если, следовательно, Тетенс не представляет, как Кант, последнюю точку зрения эмпирического, взятого из опыта, из априорного, изначального для разума, как ведущую по отношению к понятиям, то он все же проводит это различие и подчеркивает его более резко там, где говорит о самих суждениях.
Согласно Тетенсу, простые перцептивные суждения действительны только для отдельного воспринимающего субъекта.
«Обычному уму может казаться, что тела тяжелые, но если я отделяю идею тяжести от идеи тела, то у меня есть две разные идеи, которые связаны между собой не иначе, как тем, что они связаны в одну идею. Я могу иметь идею тела без идеи тяжести, и никакая необходимость в разуме не заставляет меня приписывать тяжесть телу. Для того чтобы прийти к такому суждению, я должен сначала испытать давление тела»[29 - Кант использует тот же пример (Kr. d. r. V., стр. 21, Введение) для характеристики суждения, основанного на опыте, но главным образом для иллюстрации различия между синтетическими и аналитическими суждениями. Это последнее различие не встречается у Тетенса.].
Иными словами, это суждение основано исключительно на опыте, и в таком суждении связь между субъектом и предикатом, суждение как таковое, выводится из данных восприятий, из опыта. Опыт является достаточным объяснительным основанием для обоснованности и законности суждения, но только знание, полученное из чистого разума, обладает строгой и абсолютно необходимой всеобщностью. К числу последних Тетенс относит геометрические теоремы
«и все те, которые сходны с ними в том, что соединение предиката и субъекта не может происходить иным образом, если разум мыслит по своему естественному закону, чем оно происходит на самом деле».
Опыт показывает нам вещи только в их совместном существовании, но не в их внутренней и необходимой связи; точно так же он имеет дело только с отдельными случаями, а не с совокупностью всех возможных случаев; поэтому он не может придать своим суждениям характер необходимости и всеобщности; скорее это наши собственные законы, законы нашего разума, которые приводят к связи, посредством которой две идеи приводятся в необходимую связь. Поскольку эта связь основана на необходимости мысли, поскольку невозможно «мыслить иначе», поскольку суждение не основано на природе восприятий, которые могут быть случайными и произвольными, оно, следовательно, является общим и необходимым.
Согласно школе Лейбница-Вольфа, безусловно достоверные пропозиции также не зависят от органов чувств и не происходят из опыта, хотя и доводятся до сознания только при посредничестве органов чувств. Но именно в силу своей безусловной достоверности они были объявлены врожденными идеями, которые, однако, вступают в силу только в результате чувственной деятельности. Тетенс соглашается с первым, но не со вторым утверждением, но находит доказательство необходимости этих познаний в том, что их происхождение лежит в законном мышлении интеллекта, а их определенность – в необходимости мышления.
Таким образом, эта концепция эмпирического и чистого знания существенно отличается от той, что была принята в предшествующей философии, и довольно тесно связана с концепцией Канта. Ведь и по Канту эмпирический факт доказывается восприятием или доказательством его связи с восприятием. Но опыт лишь показывает нам случайную связь явлений, характер необходимости и всеобщности познания, полученный от разума, в котором они возникают: принцип, делающий их возможными, лежит в формах познания. Понятие, которое является фундаментальным понятием чистого разума, добавляется нами самими. В том же смысле, что и Кант, Тетенс представил здесь формы чистого мышления как принципы, из которых возникает общее и необходимое знание; в том же смысле, что и Кант, Тетенс указывает на геометрию как на науку, пропозиции которой в целом связаны с сознанием необходимости, и поэтому может с полным основанием утверждать, что представил границы понимания с новой точки зрения, той самой, которую после него принял Кант.
Но предположение Тетенса о том, что это еще не дает абсолютной ясности в данном вопросе, столь же верно. Хотя он и пытается доказать, что понятия, которые первоначально выражают только законность мысли, могут вообще относиться к вещам, он не идет в своей аргументации дальше утверждения, что существование разума, который мыслит противоречивые вещи, является таким же противоречием, как и существование противоречивого объекта. Почему разум переносит свое отсутствие противоречия на вещи, по какому праву мы применяем чистые понятийные связи к объектам вне разума – это вопросы, которые Тетенс вообще не задает себе, поскольку он увяз в представлении, что то, что субъективно необходимо, должно иметь необходимую обоснованность и по отношению к объектам.
Решение этой проблемы, однако, является главной задачей критики, и делается это посредством дедукции чистых понятий понимания.
«Дедукция [30 - 2. Teil, 13. Versuch, Seite 114.]должна сделать понятным отношение рассудка к чувственности и, посредством последней, ко всем объектам опыта, следовательно, объективную обоснованность его чистых понятий».
Объединение двух таких разнородных способностей, как чувственность и рассудок, происходит благодаря трансцендентальному синтезу воображения. Воображение обладает не только восприимчивостью, как органы чувств, но и спонтанностью, как рассудок. —
По Тетенсу, воображение – это способность воспроизводить идеи, и как таковое оно является самодействующей способностью души, которая не имеет ничего общего с восприимчивостью органов чувств и, следовательно, не может занимать такое посредническое положение.
По мнению Канта, воображение обладает как чувственностью, так и пониманием; связь между ними осуществляется воображением посредством понятия времени, которое, с одной стороны, является априорным, а с другой – чувственным. Это показывает необходимую связь формы появления вещей с единой функцией сознания. Понятия, возникающие в функции мышления и реализующиеся в формах восприятия, действительны и необходимы посредством этих форм предметов внешнего вида. Время посредничает между понятием и восприятием, поскольку время одновременно является формой внутреннего и внешнего опыта и, таким образом, общей характеристикой обоих. В этом отношении Кант называет время схемой чистых понятий. Через эту схему любая категория может быть применена к внешнему виду.
В результате предыдущего рассмотрения мы можем сказать, что теория познания Тетенса в некоторых отношениях, как утверждалось вначале и показано в экспозиции, занимает промежуточное положение между «Абилитацией» и «Критикой», что отчасти она полностью согласна со взглядами, содержащимися в «Критике», но что, с другой стороны, особенно в отношении объективной обоснованности понятия разума, взгляды Тетенса не только отличаются от взглядов Канта, но и значительно отстают от них.
LITERATUR: Otto Ziegler, Johann Nicolaus Tetens’ Erkenntnistheorie in Beziehung auf Kant, Leipzig 1888
ГОТТЛОБ БЕНДЖАМИН ЯШЕ
Логика Иммануила Канта
Предисловие
Прошло уже полтора года с тех пор, как Кант поручил мне отредактировать его «Логику» в том виде, в каком он излагал ее слушателям в публичных лекциях, для печати и представить ее публике в виде компендиального справочника. Для этого я получил от него рукопись, которой он сам пользовался в своих лекциях, с выражением особого, почетного доверия ко мне, что я, знакомый с принципами его системы в целом, здесь же легко войду в круг его идей, не буду искажать или фальсифицировать его мысли, а изложу их в надлежащем порядке. – Поскольку, таким образом, приняв почетное поручение и стараясь выполнить его как можно лучше, в соответствии с пожеланиями и ожиданиями достойного мудреца, моего глубоко почитаемого учителя и друга, все, что касается изложения, представления и расположения идей, должно быть частично отнесено на мой счет, я, естественно, обязан дать некоторый отчет об этом читателям этого нового кантовского труда. – Итак, вот одно и другое более подробное объяснение этого момента.
Начиная с 1765 года, профессор Кант в своих лекциях по логике постоянно опирался на учебник Мейера (George Friedriсh Meier’s Auszug aus der Vernunftlehre, Halle 1752) в качестве руководства; по причинам, которые он объяснил в программе, опубликованной им для объявления своих лекций в 1765 году. – Экземпляр сборника, который он использовал для своих лекций, как и все другие учебники, которые он использовал для той же цели, переплетен с бумагой; его общие заметки и объяснения, а также более конкретные, которые изначально ссылаются на текст сборника в отдельных параграфах, можно найти частично на переплетенной бумаге, а частично на чистых полях самого учебника. И эти письменные заметки и пояснения, разбросанные тут и там, вместе составляют тот материальный журнал, который Кант составил здесь для своих лекций и который он время от времени расширял, отчасти новыми идеями, отчасти пересматривая и улучшая его снова и снова в связи с различными отдельными темами. Таким образом, в нем содержится по крайней мере самое необходимое из того, что знаменитый комментатор учебника Мейера рассказывал слушателям о логике в своих лекциях, которые читались в свободной манере и которые он считал достойными записи. —
Теперь, что касается изложения и расположения вещей в этой работе, я подумал, что наиболее точно выражу идеи и принципы великого человека, если в отношении экономики и разделения целого буду придерживаться его прямого заявления, согласно которому в настоящий трактат по логике, и особенно в элементарное учение о ней, не может быть включено ничего большего, чем теория трех основных функций мышления – понятия, суждения и умозаключения. Поэтому все то, что касается познания в целом и его логических совершенств и что в учебнике Мейера предшествует учению о понятиях и занимает почти половину всего объема, должно в дальнейшем рассматриваться как часть введения. – «Раньше, – замечает Кант в самом начале восьмого раздела, в котором его автор излагает учение о понятиях, – сначала рассматривалось знание вообще, как пропедевтика логики; теперь следует сама логика».
В соответствии с этим явным указанием я включил во введение все, что касается вышеупомянутого раздела, который по этой причине получил гораздо больший объем, чем тот, который он обычно занимает в других руководствах по логике. Следствием этого было также то, что теория методов, как другая главная часть трактата, должна была быть тем короче, чем больше вопросов, которые, кстати, справедливо втягиваются в область методологии нашими новейшими логиками, уже были рассмотрены во введении, как, например, учение о доказательствах и тому подобное. – Было бы излишним и неприличным повторять эти вопросы здесь на их месте, чтобы только завершить неполное и расставить все по своим местам. Я, однако, сделал последнее, имея в виду учение об определениях и логическом делении понятий, которое в «Компендиуме» Мейера уже относится к восьмому разделу, а именно к элементарному учению о понятиях; порядок, который Кант также оставил неизменным в своей лекции.
Само собой разумеется, что великий реформатор философии и, если говорить об экономике и внешней форме логики, в частности, этой части теоретической философии, работал бы над логикой в соответствии со своим архитектурным проектом, основные контуры которого зафиксированы в «Критике чистого разума», если бы это было ему угодно и если бы его дело научного обоснования всей системы собственно философии – философии подлинной истины и совести – это гораздо более важное и трудное дело, которое только он мог осуществить первым и только он один в своей оригинальности, позволило бы ему подумать о том, чтобы самому работать над логикой. Но эту работу он вполне мог оставить другим, которые, обладая проницательностью и непредвзятостью, могли бы использовать его архитектонические идеи для действительно целесообразного и упорядоченного обращения и трактовки этой науки. Этого следовало ожидать от нескольких основательных и непредвзятых мыслителей из числа наших немецких философов.
И это ожидание не обмануло ни Канта, ни друзей его философии. Несколько последних учебников по логике в большей или меньшей степени можно считать плодом идей Канта о логике в отношении экономии и расположения целого. И что эта наука действительно приобретает таким образом; – что она не стала ни богаче, ни основательнее по своему содержанию, ни более обоснованной сама по себе, но что она очистилась, отчасти от всех посторонних элементов, от многих бесполезных тонкостей и простой диалектической игры, – что она стала более систематической и в то же время, со всей научной строгостью метода, более простой, В этом самое беглое сравнение старых учебников логики с новыми, отредактированными в соответствии с кантовскими принципами, должно убедить каждого, кто имеет правильное и ясное представление о своеобразном характере и законных границах логики. Ибо как бы ни отличались некоторые из старых учебников этой науки научной строгостью метода, ясностью, определенностью и точностью объяснений, связностью и доказательностью доказательств, нет ни одного из них, в котором границы различных областей, принадлежащих общей логике в ее широком объеме – чисто пропедевтической, догматической и технической, чистой и эмпирической – не пересекались бы друг с другом так, что нельзя было бы четко отличить одну от другой.
Правда, г-н Якоб замечает в предисловии к первому изданию своей «Логики»: «Вольф превосходно задумал идею общей логики, и если бы этот великий человек вошел в привычку излагать чистую логику совершенно отдельно, он, несомненно, в силу своего систематического ума, представил бы нам шедевр, который сделал бы бесполезными все последующие работы такого рода». Но он не осуществил эту идею, как не осуществил ее ни один из его преемников; как бы ни была велика и обоснована заслуга, которую приобрела вольфианская школа для фактического логического, формального совершенствования нашего философского знания.
Но помимо того, что еще можно и нужно сделать в отношении внешней формы для совершенствования логики путем необходимого отделения чистых и чисто формальных предложений от эмпирических и реальных или метафизических предложений, суждения Канта на этот счет не вызывают сомнений, когда речь идет об оценке и определении внутреннего содержания этой науки как науки. Он несколько раз определенно и прямо заявлял, что логика должна рассматриваться как отдельная наука, существующая сама по себе и основанная на самой себе, и что, следовательно, с момента своего возникновения и первого развития со времен Аристотеля и до наших дней она не смогла получить никакого научного основания. Согласно этому утверждению, Кант не думал ни об обосновании самих логических принципов тождества и противоречия высшим принципом, ни о дедукции логических форм суждений. Он признавал и рассматривал принцип противоречия как пропозицию, которая имеет свое доказательство в самой себе и не требует выведения из более высокого принципа. – Он лишь ограничил применение – действительность этого принципа, изъяв его из области метафизики, в которой догматизм стремился его утвердить, и ограничив его чисто логическим применением разума, как действительного только для этого применения.
Но действительно ли логическое предложение о тождестве и противоречии способно и не нуждается в дальнейшей дедукции само по себе – это, конечно, другой вопрос, который ведет к гораздо более важному вопросу: существует ли вообще абсолютный первый принцип всякого знания и науки; – возможен ли такой принцип и можно ли его найти?
Научная доктрина полагает, что она открыла такой принцип в чистом, абсолютном «я» и тем самым полностью установила все философское знание не только по форме, но и по существу. И если допустить возможность и аподиктическую [логически убедительную, доказуемую – wp] обоснованность этого абсолютно единого и безусловного принципа, то, следовательно, она также действует совершенно последовательно, когда утверждает логические принципы тождества и противоречия, пропозиции: A = A и: A = – A не являются безусловно действительными, а только подчиненными [subordinate – wp] пропозициями, которые могут и должны быть сначала доказаны и определены ими и их верховной пропозицией: Я есть. (см. Grundlagen der Wissenschaftslehre, 1794, стр. 13 и др.) Столь же последовательно Шеллинг в своей «Системе трансцендентального идеализма» выступает против предположения логических принципов как безусловных, т.е. не выводимых из каких-либо высших, в том смысле, что логика может возникнуть только через абстрагирование от определенных пропозиций и – в той мере, в какой она возникает научным образом – только через абстрагирование от высших принципов знания, а следовательно, предполагает эти высшие принципы знания и вместе с ними учение о самой науке. —
Но поскольку, с другой стороны, эти высшие принципы знания, рассматриваемые как принципы, столь же неизбежно предполагают логическую форму; отсюда возникает именно та кругообразность, которая, хотя и не может быть разрешена для науки, тем не менее может быть объяснена – объяснена путем признания первого принципа философии, как по форме, так и по содержанию (формальному и материальному), в котором и форма, и содержание взаимно обусловлены и основаны. В этом принципе лежал бы тогда пункт, в котором субъективное и объективное, – тождественное и синтетическое знание были бы одним и тем же.
Принимая на себя такое достоинство, какое, несомненно, должен иметь такой принцип, логика, как и всякая другая наука, должна была бы быть подчинена учению о науке и ее принципам. —
Но какова бы ни была природа этого, несомненно следующее: в любом случае логика остается неизменной в пределах своей области, насколько это касается сущностей; и трансцендентальный вопрос: способны ли логические пропозиции выводиться из более высокого абсолютного принципа и нуждаются ли они в этом, может иметь столь же малое влияние на них и на достоверность и доказательность их законов, как чистая математика, ввиду ее научного содержания, имеет трансцендентальную задачу: как возможны в математике синтетические суждения a priori? – Как математик как математик, так и логик как логик может спокойно и безопасно в пределах своей науки заниматься объяснением и доказательством, не беспокоясь о трансцендентальном вопросе трансцендентального философа и преподавателя науки, который лежит вне его сферы: как возможна чистая математика или чистая логика как наука?
При таком общем признании правильности общей логики спор между скептиками и догматиками о конечных основаниях философского знания никогда не велся в области логики, правила которой каждый разумный скептик признавал действительными так же, как и догматик, но всегда в области метафизики. Да и как могло быть иначе? Высшая задача актуальной философии касается не субъективного, а объективного – не тождественного, а синтетического знания. – Здесь, следовательно, логика как таковая остается совершенно не у дел; и ни критике, ни учению науки, – ни философии, умеющей отличать трансцендентальную точку зрения от чисто логической, – никогда не приходило в голову искать конечные основания подлинного философского знания в области простой логики и пытаться вычленить реальный объект из логической пропозиции, рассматриваемой просто как таковая.
Тот, кто определенно рассмотрел огромное различие между собственно логикой (общей), как чисто формальной наукой, – наукой о простой мысли, рассматриваемой как мысль, – и трансцендентальной философией, этой определенной материальной или реальной чистой наукой о разуме, – наукой о действительном знании, – и никогда более не пренебрегает ею, поэтому легко сможет судить о том, что следует думать о недавней попытке, которую предпринял г-н Бардили (в своем «Grundri? der ersten Logik»), разобраться в сущности самой логики, рассчитывая найти на пути этого исследования: «реальный объект, который либо позиционируется ею (простой логикой), либо везде не позиционируется; ключ к сущности природы либо дается ею, либо везде невозможна ни логика, ни философия». " По правде говоря, невозможно предугадать, каким образом г-н Бардили мог бы обнаружить реальный объект из установленного им априори логики, принципа абсолютной возможности мысли, согласно которому мы можем бесконечно повторять одну и ту же вещь как одну и ту же вещь во множестве (не многообразии). Этот якобы вновь открытый «prius» логики, очевидно, есть не что иное, как старый, давно признанный принцип тождества, лежащий в области логики и поставленный во главе этой науки: что я думаю, то я и думаю, и именно это и ничто другое я могу теперь думать многократно до бесконечности. – Кто же будет думать о множестве, а не о простом множестве в хорошо понятной логической пропозиции тождества, которая, однако, не возникает и не может возникнуть ни через что иное, как через простое повторение одной и той же мысли, – простое повторение A = A = A и так далее до бесконечности. – Поэтому на пути, который выбрал г-н Бардили, и в соответствии с эвристическим методом, который он использовал для этой цели, было бы трудно найти то, что интересует философский разум, – начало и конец, с которых он может начать свои исследования и к которым он может вернуться. – Поэтому основные и наиболее важные возражения, которые г-н Бардили выдвигает против Канта и его метода философствования, могут быть выдвинуты не против Канта-логика, а скорее против Канта-трансцендентального философа и метафизика. Поэтому мы можем оставить их здесь на своем месте.
Наконец, я хотел бы отметить, что отредактирую и опубликую «Метафизику Канта», рукопись которой уже находится у меня в руках, в том же порядке, как только у меня появится свободное время для этого.
* * *
I. Понятие логики
Все в природе, как в неживом, так и в живом мире, происходит по правилам, хотя мы не всегда знаем эти правила. Вода падает по законам гравитации, а у животных движение при ходьбе также подчиняется правилам. Рыба в воде и птица в воздухе движутся по правилам. Вся природа в целом есть не что иное, как связь явлений по правилам; и нигде нет недостатка в правилах. Если мы только скажем в этом случае, что правила нам неизвестны.
Использование наших способностей также происходит в соответствии с определенными правилами, которым мы следуем, сначала бессознательно, пока постепенно не приходим к их осознанию путем экспериментов и длительного использования наших способностей, и в конце концов делаем их настолько привычными для нас, что нам стоит больших усилий думать о них in abstracto. Так, например, общая грамматика – это форма языка в целом. Но человек говорит и без знания грамматики; а тот, кто говорит, не зная ее, на самом деле имеет грамматику и говорит по правилам, о которых не подозревает.
Как и все наши способности в целом, так и ум в частности связан в своих действиях с правилами, которые мы можем проанализировать. Действительно, разум следует рассматривать как источник и способность мыслить по правилам. Ведь как чувственность – это способность к восприятию, так и разум – это способность к мышлению, то есть к приведению идей органов чувств в соответствие с правилами. Поэтому он стремится искать правила и удовлетворяется, когда находит их. Спрашивается, раз интеллект является источником правил, то каким правилам он следует сам?
Ведь нет никаких сомнений: мы не можем мыслить или использовать наш разум иначе, чем в соответствии с определенными правилами. Но теперь мы можем мыслить эти правила сами по себе, то есть мыслить их без применения или in abstracto. – Что же это за правила?
* * *
Все правила, по которым действует разум, являются либо необходимыми, либо допустимыми. Первые – это те, без которых никакое использование интеллекта было бы невозможно; вторые – те, без которых определенное использование интеллекта не имело бы места. Случайные правила, зависящие от определенного объекта познания, столь же многообразны, как и сами эти объекты. Например, существует использование разума в математике, метафизике, морали и т. д. Правила этого конкретного, определенного использования разума в задуманных науках случайны, потому что случайно, мыслю ли я тот или иной объект, к которому относятся эти конкретные правила.
Но если мы теперь отбросим все знания, которые мы должны просто заимствовать у объектов, и будем размышлять только об использовании интеллекта в целом, мы обнаружим те правила интеллекта, которые абсолютно необходимы во всех намерениях и независимо от всех конкретных объектов мышления, потому что без них мы бы вообще не мыслили. Эти правила, следовательно, могут быть также признаны a priori, то есть независимо от всякого опыта, поскольку они содержат, без различия объектов, просто условия использования интеллекта вообще, будь то чистый или эмпирический. Отсюда одновременно следует, что общие и необходимые правила рассуждения вообще могут касаться только формы, но никак не материи оного. Соответственно, наука, содержащая эти общие и необходимые правила, есть просто наука о форме нашего познания или мышления. И поэтому мы можем составить представление о возможности такой науки, как общая грамматика, которая содержит не что иное, как простую форму языка вообще, без слов, относящихся к материи языка.
Эту науку о необходимых законах понимания и разума в целом, или, что то же самое, о простой форме мысли в целом, мы теперь называем логикой.
* * *
Как наука, рассматривающая все мышление вообще, независимо от предметов, как материю мышления, логика является. 1) как основа для всех других наук и как пропедевтика всякого использования интеллекта. Но она может также, именно потому, что полностью абстрагируется от всех объектов.
2) не быть органоном наук.
Ведь под органоном мы понимаем указание, как должно быть получено определенное знание. Но это подразумевает, что я уже знаю объект знания, который должен быть получен в соответствии с определенными правилами. Поэтому органон науки – это не просто логика, поскольку он предполагает точное знание наук, их объектов и источников. Математика, например, является прекрасным органоном как наука, содержащая причину расширения нашего знания в связи с определенным использованием разума. Логика же, поскольку она, будучи общей пропедевтикой всякого использования понимания и разума вообще, не может входить в науки и предвосхищать их материю, является лишь общим искусством разума (canonica epicuri), чтобы делать знание вообще в соответствии с формой понимания, и поэтому может быть названа органоном только в этом отношении, который, конечно, служит не для расширения, а лишь для суждения и исправления нашего знания.
3) Как наука о необходимых законах рассуждения, без которых вообще не может быть употребления понимания и разума, которые, следовательно, являются условиями, при которых понимание может и должно соглашаться только с самим собой, – необходимыми законами и условиями его правильного употребления, – логика есть, однако, канон. И как канон понимания и разума, она, следовательно, не должна заимствовать никаких принципов ни из какой науки, ни из какого опыта; она не должна содержать ничего, кроме априорных законов, которые необходимы и относятся к пониманию в целом.
Некоторые логики действительно предполагают наличие психологических принципов в логике. Но привносить такие принципы в логику так же непоследовательно, как выводить мораль из жизни. Если бы мы взяли принципы из психологии, то есть из наблюдений за нашим разумом, мы бы просто увидели, как протекает мысль и как она находится под воздействием различных субъективных препятствий и условий; это привело бы, таким образом, к реализации чисто случайных законов. В логике, однако, речь идет не о случайных, а о необходимых правилах – не о том, как мы мыслим, а о том, как мы должны мыслить. Поэтому правила логики должны выводиться не из случайного, а из необходимого использования разума, который человек находит в себе самом без всякой психологии. В логике мы хотим знать не то, как устроен и мыслит разум и как он мыслил до сих пор, а то, как он должен мыслить. Она призвана научить нас правильному использованию интеллекта, то есть такому использованию интеллекта, которое согласуется с самим собой.
* * *
Из приведенного объяснения логики теперь можно вывести и другие существенные характеристики этой науки, а именно, что она
4) это наука о разуме, не по форме, а по существу, поскольку ее правила не вытекают из опыта и поскольку она имеет разум в качестве своего объекта. Таким образом, логика – это самопознание понимания и разума, но не в соответствии с процессами последнего в отношении объектов, а просто по форме. Я не стану спрашивать в логике: что познает разум и сколько он может познать или как далеко простирается его познание? Ибо это было бы самопознанием с точки зрения его материального использования и, следовательно, относится к метафизике. В логике же вопрос только в том, как разум познает себя?
Как наука, рациональная по материи и форме, логика, наконец, является также
5) учением или доказанной теорией. Ибо поскольку она имеет дело не с обычным и как таковым чисто эмпирическим применением понимания и разума, а лишь с общими и необходимыми законами рассуждения вообще, она основывается на априорных принципах, из которых можно вывести и доказать все ее правила, как таковые, которым должно было бы соответствовать все познание разума.
В том, что логика должна рассматриваться как априорная наука или как учение о каноне использования понимания и разума, она существенно отличается от эстетики, которая, будучи просто критикой вкуса, не имеет канона (закона), а только норму (образец или руководство только для суждения), которая состоит в общем согласии. Эстетика содержит правила соответствия познания с законами чувственности: логика, напротив, содержит правила соответствия познания с законами понимания и разума. Последняя имеет только эмпирические принципы, а потому не может быть ни наукой, ни учением, поскольку под учением понимается догматическое наставление, основанное на априорных принципах, где все постигается разумом без всяких других наставлений, полученных из опыта, и которое дает нам правила, соблюдение которых обеспечивает требуемое совершенство.
Некоторые, особенно ораторы и поэты, пытались рассуждать о вкусе, но так и не смогли прийти к решительному суждению о нем. Философ Баумгартен во Франкфурте выдвинул план создания эстетики как науки. Но Юму правильнее было бы назвать эстетику критикой, поскольку она не дает априорных правил, достаточно определяющих суждение, как логика, а выводит свои правила апостериори и делает эмпирические законы, по которым мы распознаем несовершенное и совершенное (прекрасное), более общими только в сравнении.
Логика, таким образом, есть нечто большее, чем простая критика; она есть канон, который впоследствии служит для критики, т. е. для принципа суждения о всяком применении рассудка вообще, хотя только о его правильности с точки зрения простой формы, так как она не является органоном, не более чем общая грамматика.
Как пропедевтика всякого использования интеллекта вообще, общая логика теперь также отличается от трансцендентальной логики, в которой сам объект представляется как объект простого интеллекта, тогда как общая логика имеет дело со всеми объектами вообще.
Если теперь суммировать все существенные характеристики, необходимые для детального определения понятия логики, то получится следующее ее представление.
Логика есть наука о разуме, но не о материи, а о форме; наука a priori о необходимых законах мышления, но не в отношении отдельных предметов, а всех предметов вообще; – таким образом, наука о правильном применении понимания и разума вообще, но не субъективно, т. е. не по эмпирическим (психологическим) принципам, как мыслит понимание, а объективно, т. е. по принципам a priori, как оно должно мыслить.
* * *
II. Основные разделы логики – Лекция. – ПРИМЕНЕНИЕ ЭТОЙ НАУКИ. – НАБРОСОК ЕЕ ИСТОРИИ
Логика делится.
1) на аналитическую и диалектическую.
Аналитическая обнаруживает путем расчленения все акты разума, которые мы совершаем в мышлении вообще. Поэтому она является аналитикой формы понимания и разума, а также справедливо называется логикой истины, так как содержит необходимые правила всякой (формальной) истины, без которых наше познание, независимо от объектов, также неистинно само по себе. Поэтому она есть не что иное, как канон дедукции (формальной правильности нашего знания).
Если это чисто теоретическое и общее учение использовать как практическое искусство, то есть как органон, то оно превратится в диалектику. Логика видимости (ars sophistica, disputatoria), проистекающая из простого злоупотребления аналитикой, поскольку в соответствии с простой логической формой искусственно создается видимость истинного знания, характеристики которого должны быть взяты из соответствия с объектами, то есть из содержания.
