скачать книгу бесплатно
Наушники пискнули. Девушка посмотрела вперед, где сквозь редеющий туман уже проступал белый призрак близкого рассвета.
– Я – «Сфера-1». Начало работы. Самочувствие хорошее, условия штатные. Конец записи.
Дождалась ответного писка и выдохнула:
– Старт. Высота – тысяча метров.
Легкий толчок. Смотровое окно подернулось серым, двор исчез, в легкие ударила холодная сырость. Соль, отключив наушники, попыталась взглянуть вниз, но ничего не увидела. Монмартр затянуло туманом.
Она сняла шлем, улыбнулась.
– Лечу, подруга!
* * *
Рассвет она встретила на высоте двух километров. Острый багряный луч ударил из-за туманного горизонта, и Соль зажмурилась, поспешив отвести взгляд. Вниз можно не смотреть, там лишь серая дымка. Париж, город, который она так и не полюбила, исчез за тучами. Дышалось легко, сырость тоже осталась внизу. А вот подогрев пришлось включить сразу, март в году от Рождества Христова 1939-м, от Обретения же Клеменции – 627-м был холодным, как и сердца грешников на Старой Земле.
Аппарат «С» имел два режима – полной герметизации и забора воздуха. Фильтров не предусмотрено, придется дышать тем, что снаружи. Поэтому выше четырех километров подниматься нельзя. «Сфера» настроена на пилота, значит, даже мгновенная потеря сознания очень опасна. Спать же в аппарате категорически запрещено. Собьется с курса – еще полбеды, но может и просто отключиться прямо в поднебесье. Аптечка на поясе, там среди прочего – таблетки первитина, маленькие, по три миллиграмма. Для взрослого – две, ей и одной хватит. Это на самый-самый крайний случай, если сон начнет валить прямо на высоте в километр.
– Наркотик, – предупредил отец. – Лучше без него обойдись, потрать лишний час на поиск ночлега.
Увы, ночевать придется на земле. Риск, причем немалый. Поэтому и нужен был Транспорт-3, промежуточная станция между небесами и твердью. Предатели, уничтожившие Порт Монсальват, украли его и отдали англичанам. Сейчас Транспорт-3 – бесполезная груда металлолома, но британцы упрямы и надеются его оживить.
В маленькой кабине кое-что изменилось. Соль смоделировала кресло, жесткое, как и поверхность аппарата, но это и лучше, не заснешь. Два вентиляционных отверстия, маленький лючок снизу. Больше ничего и не надо, теперь хоть вокруг планеты путешествуй.
Но в путь еще рано. Сначала…
Она надвинула шлем с наушниками, коснулась переключателя на поясе. Радиоприемник миниатюрный, на одну волну настроен. Зато на ту, что нужно.
На циферблате наручных часов – 7.59. Пора!
В наушниках зашуршало, и тут же послышались знакомые позывные, очень популярная у них дома мелодия «Утро в столице». На праздники отец всегда включал запись – пластинку, выпущенную уже здесь, на Старой Земле. «Aamu p??kaupungissa», финская народная песня… Кто догадается?
– Говорит Клеменция! Доброе утро всем, кто сейчас на Старой Земле…
Передача со спутника, последние недели – одна и та же запись. Связь потеряна, но может, случилось чудо?
– …Передаем обращение Высшего Распорядительного Совета к гражданам Клеменции, выполняющим свой нелегкий долг на Старой Земле. Братья и сестры, друзья! В этот нелегкий для всех нас час вы должны знать, что родная планета о вас не забыла. Создана специальная комиссия, куда вошли лучшие ученые Клеменции…»
Соль поморщилась и выключила трансляцию. Все то же! Отец рассказал, что обращение передано не с Родины, его написали тут, на Земле, чтобы как-то подбодрить соотечественников. Обман, конечно, но вдруг хоть кому-то поможет? Очень страшно, когда твоя планета молчит!
Она упрямо мотнула головой. Пора за работу!
– Экран! Географическая карта Европы!..
* * *
Между Парижем и Берлином – 877 километров, если по прямой. Максимальная скорость «Сферы» – 80 километров в час. Делим и считаем? Нет! Летит не аппарат, летит человек. Взрослый на максимальной скорости выдержит три часа, потом следует идти на посадку и отдыхать столько же, но лучше прихватить лишний час. Она, увы, еще не взрослая, значит, делим и умножаем на два – полтора часа полета, семь часов отдыха. Не годится! Скорость рекомендованная, она же крейсерская – 50 километров. Медленно, но на ней можно лететь без посадки десять часов. Делим пополам и добавляем час, ей четырнадцать, не ребенок. В итоге получается не слишком быстрый автомобиль. Зато управлять не надо, достаточно настроить автопилот. А больше никаких проблем, главное – не заснуть.
Прямиком в столицу Рейха ей не надо. Придется кое-куда заглянуть.
– Курс! Начальная точка – Париж. Следующая…
Закончив работу, Соль откинулась на жесткую, почти прозрачную спинку и вспомнила, что после новостей по радио обычно идет музыкальная программа. Сейчас новостей нет, но, может, песни остались?
Переключатель…
…красотки смотрят вслед,
В душе весна, солдату двадцать лет.
Позвякивает фляжка на боку,
И весело шагается полку.
Соль усмехнулась. То, что надо! Песня земная, но написана ее соотечественником. Агент из французской группы наблюдателей пошел добровольцем на Великую войну и погиб под Верденом. Там и сочинил за неделю до смерти. Здесь песню забыли, но на Клеменции она стала очень популярной.
Когда солдат идет вперед на бой,
Несет он ранец с маршальским жезлом.
Когда солдат идет с войны домой,
Несет мешок с нестиранным бельем.
Мудрое руководство запретило исполнять ее по радио, чтобы не напоминать лишний раз о войне. Но это дома, на Земле можно. И даже нужно! Отец как-то предложил вернуть песню землянам – перевести на французский (а лучше сразу на несколько языков), записать на пластинках и пустить в народ. Послушают, может, и поумнеют. Так что пусть играет.
Соль, позывной «Сфера-1», улыбнулась. Пора? Пора!
Пустяк умереть разок
По приказу, по приказу.
За то крест дадут на грудь
Тем, кто шлет нас на войну.
Близка летняя пора.
Чуть займет заря,
Нам в поход пора.
Прощай, милая моя,
Мы чеканим шаг
И кричим: «Ура!»[36 - В нашей реальности автором песни считается Франсис Лемарк. Впервые исполнена в 1952 году. Перевод Давида Самойлова.]
7
Когда мост остался позади, Фридрих оглянулся.
– Включай фары. И скорость сбавь, а то поцелуемся с кем-нибудь в самый неподходящий момент.
Александр Белов, облегченно вздохнув, поспешил выполнить приказ. Затылок был мокрый, струйка пота стекла по спине до самой поясницы. Машин да и людей на вечерних улицах не так много, но когда скорость за 80, а сами улицы распланированы еще в позапрошлом веке, риск «поцеловаться» весьма реален. С воротами уже пришлось, посему фара зажглась только одна, левая.
– Ушли, – рассудил немец. – Если сразу в хвост не вцепились, не найдут…
Цепляться было некому. Перед тем, как таранить ворота, грузовику прострелили два передних колеса. На одной из улиц их пытался остановить патруль, но замполитрука надавил на клаксон и промчался мимо. Одного из патрульных снесло в кювет, но на этот раз Белов ничего не почувствовал. Не в гости его сюда пригласили. Да и не приглашали вовсе.
Слева – река, справа – одноэтажные дома, между которыми изредка возникали двухэтажки. Подробнее не разглядишь, солнце уже зашло, и на Ковно, бывший литовский Каунас, надвигалась ночь.
Фридрих, сидевший справа, на переднем сиденье, уверенно кивнул:
– Правильно едем. Пока прямо, вдоль Немана, до Шакяя.
Усмехнулся во весь оскал:
– Не удивляйся, я тут уже год работаю. Только не спрашивай на кого, камрад Белов, не то отвечу, что на Красный крест.
Александр пожал плечами. Спрашивать он и не собирался ввиду полной ясности. Считай, повезло. Не посадили бы к нему в подвал этого шпиона, перспектива превратиться в бифштекс стала бы вполне реальной. «А теперь подключите воображение, господин красный комиссар». Спасибо, обойдется.
Но куда они едут? Шакяй, судя по названию, это еще Литва, точнее, бывшая Литва, ныне Речь Посполитая. А дальше? Может, там у немца – тайный бункер, где можно пересидеть, или конспиративная квартира? Едва ли, Шакяй наверняка город невеликий, на десять домов, а искать их станут плотно. Тогда куда? На севере – остаток Литвы, но там у границы – польские войска, об этом в Заявлении ТАСС было. Что остается?
– Мы что, в Германию?
Справа послышался тяжелый вздох.
– Не спрашивал бы, студент. Приметы, что ли, не знаешь? Нам и так везет, словно утопленникам. А если бы бензина было на дне – или ты не смог бы машину завести? И вообще, чем тебя Рейх не устраивает?
– Но там же фашисты!
* * *
Александр рано понял, что в СССР, отечестве мирового пролетариата, любят и ненавидят только по команде. Он помнил, как отец вырывал из книжек портреты бывшего Льва Революции Троцкого, как по приказу учительницы зачеркивали в учебниках цитаты из Николая Бухарина. А вот товарища Сталина положено любить, причем с каждым годом все истовей. И быть тому до следующей команды с заоблачных кремлевских высот.
Год назад в ИФЛИ ему дали прочесть стихотворение Осипа Мандельштама. Так себе поэзия, не Пушкин и не Блок, однако начало запомнилось.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны.
Мандельштам исчез тогда же, в 1938-м. Как шептали знающие люди – статья 58–10 УК РСФСР. Поэт плохо разбирался в вопросах любви.
Фашистов же, что германских, что иных, полагалась ненавидеть. Они были очень, очень плохие и даже ужасные. Правда, если выжать из всех обвинений воду и оставить эмоции в стороне, в сухом остатке будет то, что Гитлер занял место, предназначенное товарищу Тельману. Потому и негодяй, и все фашисты негодяи. Страшные рассказы про тюрьмы и концлагеря Белова ничуть не убеждали. Наверняка при Гитлере и сажают, и за решеткой голодом морят, и на допросах бьют смертным боем. Но разве только при Гитлере? Спросите Мандельштама, если он еще жив. Запрещают «неправильное» искусство? Фашисты всего лишь эпигоны. Достаточно открыть подшивку газеты «Правда», чтобы узнать и о художниках-пачкунах, и о сумбуре вместо музыки. Рабочие и крестьяне бедствуют? А вот тут не поспоришь, это в СССР, стране победившего социализма, с каждым днем живется лучше и веселее. И не дай бог кому-нибудь усомниться!
Однако было еще одно. В Германии сжигали книги. Сжигали! В стране, где работал Иоганн Гуттенберг, в отечестве Гёте и Шиллера! Такое казалось просто невозможным. Александр понимал, что книги запрещают везде, по приказу ли, по суду. Но сжигать да еще под песни и барабаны? На такое была способна разве что испанская инквизиция, устраивавшая праздники на Кемадеро. Для студента отделения романо-германского языкознания ИФЛИ Белова фашисты стали врагами.
К Гитлеру он относился с легкой брезгливостью. Тот же Сталин, даже усы похожи, только слишком суетливый и какой-то мелкий. Если уж ты вождь, то будь горой. А, как верно сказано в одной японской книжке, гора не двигается.
* * *
– Запущенный случай, – молвил Фридрих, внимательно поглядев на соседа. – Однако не безнадежный…
Разговаривать можно без помех. Ковно остался позади, как и асфальт, ехали по грунтовке, не слишком широкой, но вполне приличной. Свет единственной фары указывал путь, ночная дорога пуста, лишь изредка справа и слева (Неман уже проехали) мелькали темные силуэты невысоких зданий с острыми крышами. Сзади же пусто, никто не нагонял, не дышал в затылок.
Скорость – чуть за пятьдесят, в самый раз по ночному времени. Гнать опасно, да и до границы, если всезнайке-Фридриху верить, восемьдесят километров с небольшим. Треть, считай, отмахали.
– Они обязательно на посты позвонят, – проговорил он вслух, не потому, что был в этом уверен, а чтобы немец внес ясность. Тот не подвел.
– Позвонят, конечно. То есть уже позвонили. И в полицию, и пограничникам. Только откуда в этих местах полиция? Поле, несколько хуторов и один маленький городок. Сколько в нем может быть полицейских? В Шакяе, конечно, усиленный пост, потому что граница рядом, но мы его объедем. Поляки в этих местах еще не освоились, а дорог хватает. Паршивые, не чета нашим, однако проехать можно.
Помолчал и вновь посмотрел, но уже очень серьезно.
– Не хочу тебя пугать, камрад, но или ты едешь со мной. Или… Или никуда не едешь, мне «Офензиве» свидетелей оставлять ни к чему, уж извини.
Александр заставил себя усмехнуться, хотя губы свело холодом.
– А без шофера остаться не боишься?
Карабин на заднем сиденье, но оружие не поможет. Не справиться ему, филологу-германисту, с фашистским шпионом.
– Боюсь, – не стал спорить немец. – Потому и веду с тобой разъяснительную работу, как у вас это именуют. Выбор у тебя, камрад Белов, очень простой: или ты остаешься в Польше, или со мной, в Рейх. Что будет там, пока не знаю, лгать не буду, зато с Польшей полная ясность.
Замполитрука пожал плечами.
– И с Рейхом вашим ясность. Я комиссар, член коммунистического союза молодежи…
– И поэтому тебя съедят живьем без соли… Да, тяжелый случай.
Авто мчалось сквозь ночь. Пустая дорога, темные силуэты деревьев, ни огонька. Александр внезапно понял, что ему совсем не страшно. В Союзе – было, особенно последние полгода, в подвале… Не просто страшно, а до изморози по коже. Но сейчас, именно в эту минуту, бояться совершенно нечего. Автомобиль в порядке, бензин пока есть, а фашисту нужен шофер. Потом… А что потом? Жизнь известно чем кончается.
– Когда станут допрашивать, не вздумай запираться, – негромко заговорил немец. – Не поможет, только хуже станет. Но говори только то, что знаешь – и что сам видел. Никаких «думаю» и «возможно». Представь, что ты во всем сомневаешься, даже в том, что солнце утром взойдет. Вот, допустим, у польского майора, тебе знакомого, на безымянном пальце – обручальное кольцо, золотое. Как надо сказать?
Белов только моргнул. Сам он кольца не заметил, не до того было
– То есть? Так и скажу: у него на пальце – золотое обручальное кольцо.
Немец покачал головой:
– Нет, студент. Не золотое кольцо, а кольцо из желтого металла, напоминающего золото. Это, понятно, в качестве примера.
Замполитрука поневоле задумался. На их аэродром в Логойске напали… Поляки? А он что, с ними беседы вел и документы изучал? Значит, не поляки, а… Неустановленные личности в форме… Даже не в форме, темно было, не разглядеть. Значит, в фуражках, напоминающих польские конфедератки. Чушь? Вовсе не чушь, протокол подписывать придется, а за слова – отвечать. Поляки – одно, «личности» – иное совсем.
– Спасибо, учту. А чего ты, Фридрих, обо мне так заботишься?
– Не о тебе, – равнодушно бросил тот. – О себе самом. Мне не нужно, чтобы ты застрял у пограничников или попал в некое учреждение на улице Принц-Альбрехт-штрассе. По поводу же Рейха и фашистов… Во-первых, фашистов у нас нет, партия называется НСДАП – Национал-социалистическая немецкая рабочая. А во-вторых… Сейчас будет развилка, нам налево.
И тут немец угадал. Дорога вильнула, а потом разошлась на две. В свете фары мелькнул дорожный знак.
* * *
– А во-вторых, камрад Белов, не будь глупее, чем ты есть. Пропаганда – одно, жизнь совсем другое. Давай сразу: что тебе в Рейхе более всего не нравится?
– Вы книги сжигаете!
– Сжигали – в первые годы после взятия власти. Это не фюрер выдумал, инициатива с мест. Кстати, первыми начали студенты, крестьянам-то книги ни к чему… Во время революции делается много глупостей, увы, неизбежных. Вспомни, как у вас уничтожали помещичьи усадьбы и громили Зимний дворец. Всплеск эмоций и, как сказал бы паршивый болтун Зигмунд Фрейд, изживание комплексов. Сейчас такого уже нет, нормальному здоровому человеку в Рейхе живется неплохо. То, что ты из Союза, не беда, эмигрантов у нас много, и никто их не обижает. И то, что комиссар, не смертельно, у нас своих комиссаров полно… Ты, надеюсь, не еврей?
– А это важно?
– О! Это, студент, очень-очень важно.
8
