Август. Девять Жизней

Август

Девять Жизней

Валентина Спирина Редактор

Валентина Спирина Дизайнер обложки

© Валентина Спирина, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-0050-3522-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Территория Творчества

Ты ускользала без прикрас

Marcus Denight

Ты ускользала без прикрасОт тишины прикосновенья,Сжимая шумно все мгновеньяВ объятьях приоткрытых глаз.И каждый день, как будто час,Вдаль уносился без остатка,Запоминаясь с болью краткой,Давно полузабытых фраз.Вглубь удалялась синева,Иссиня – ярко розовея,Мой грезил взгляд безмолвно рдея,Теряя мыслей острова.Ты ускользнула без прикрасОт тишины прикосновенья,Оставив только лишь мгновеньеВ объятьях приоткрытых глаз…

Над суетой

Marcus Denight

Над суетой вчерашних дней,Под отшумевшими дождямиСокрыт тайник души моейИ скорых искр осенних пламя.Там – предзакатный свет с землёйСоприкасаются краямиИ под мостами-облакамиЗвенят луга сухой травой.Как расставание с мечтой,Как радуга воспоминаний,Как трепет нежности живойЗвучит безудержным признаньемЛюбви воскресшей благодать,Сметя огонь и груз желаний,Наполнит даль лазурью раннейИ в сердце радость не унять.Над суетой вчерашних дней,Под отшумевшими дождямиСокрыт тайник души моейИ скорых искр осенних пламя…

Тиши полночной летней теплота

Marcus Denight

Тиши полночной летней теплота —Ты открываешь мне Судьбы истокиИ наделяешь робкие устаТой силой, побеждающей порокиТой верой, оживляющей сердца,Той мудростью возвышенного зоваДуши тайник наполнен до конца —Ему не нужно ничего иного.Над покрывалом звездного миркаСкрывают свет подлунный облака,Но как светло на сердце и отрадно!Как греет память отзвеневших лет!И, ожидая трепетный рассвет,Вновь дышит ветер свежестью прохладной.

Свет новых дней и новых звезд

Marcus Denight

Неповторимых восприятийИ недописанных стиховПолна доверчивая память.И словно чистый лист тетради,Лишенный тени броских слов,Которых позже не исправитьНепроницаемая даль —Она былое утешенье,Успокоенье всех волнений.Надейся, верь и ожидай,Сомкни души прекрасной звеньяНад многим множеством творений.За тьмой непройденных дорог,За тенью незнакомых строк —Познаний страждущий исток,Свет новых дней и новых звезд,Недосягаемых высот…

И на заре, и на закате

Marcus Denight

И на заре, и на закатеКонтрастны времени цветаПалитры самой утонченной.Тепло отринутых обьятий,Забвенья зыбкая чертаИ взгляд, терзаньем утомленный:Во всем – нетронутый секретИ неразгаданная нежность,И нерассказанная суть.Внезапный истины моментВсех мыслей сущая безбрежностьИ боль, пронзающая грудь.Вновь движим тягостной истомойПорыв влюбленности знакомыйТуда, где тайною ведомый,Заполонив небесный свод,Пылал беззвучно горизонт…

Меж светом Солнца и седой Луны

Marcus Denight

Покинув землю, красоту хранятНадежды дней давно полузабытых.Подчас внезапно память бередятВершины чувств, в безмолвии сокрытых.Как недоступно мы разделеныДорог Судьбы бессчетным расстояньемИ самых светлых лет воспоминаньемМеж светом Солнца и седой ЛуныВсё остается дальний уголок,Где у заката ярких броских строк,Обрёл черты неповторимый край.Он иногда витает надо мной —И всякий раз с заметной новизнойЦветных полей звенящая печаль…

А ты всё забудь…

Оксана Чернышова

И пусть не такая со стороны,Я выкину всё из головы,И дворники пусть листву соберут,А завтра пустые мешки отдадутМне птицы пропели всё правильно,И в прошлом моём всё отравлено,Прощайте больные иллюзии,Мы снова с тобой где то струсилиЗабудь!Живи не по правиламБудь!Тебе всё оставилаПусть!Другая полюбитМеня не осудитА ты всё забудь!И снова не хочется мне домой,И вновь я иду по своей прямой,Я думала, что всё исправила,Но только лишь сердце поранилаПрощаюсь со старой обидою,И пусть мне никто не завидует,Я снова верну понимание,Пусть даже на расстоянии…Забудь!Живи не по правиламБудь!Тебе всё оставилаПусть!Другая полюбитМеня не осудитА ты всё забудь!

Яблоки

Марат Валеев

Не знаю, как в наши дни, а в начале семидесятых прошлого века город Петровск, что в Саратовской области, имел в своих окрестностях замечательный фруктовый сад. Знаю об этом потому, что служил в том самом Петровске, и как раз в тех окрестностях, где располагался тот самый замечательный сад.

Наш славный военно-строительный батальон был передислоцирован сюда осенью из костромских лесов, где мы завершили решение одной важной военно-строительной задачи – строительство и сдачу ракетной площадки, и приступили к реализации другой, не менее важной, на этот раз в саратовских степях. А именно – мы должны были построить военный городок для авиаторов.

И часть наша расположилась как раз на окраине Петровска, между уже обозначенной строительной площадкой для жилых и прочих объектов и аэродромом, на котором в летнюю пору учились летать курсанты авиаучилищ а на серебристых военно-транспортных самолетах АН (номера этой серии АН не помню, но сзади у них из хвостовой кабинки торчали пушки).

В общем, все такое серьезное и важное. Но мы при всем при том оставались девятнадцати- двадцатилетними пацанами, многие из которых так и не осознали до конца меру своей ответственности как военнослужащие и не прочь были побеситься, покуражиться, свалить в самоволку и т. д.

Сразу за взлетной полосой военного аэродрома виднелась невысокая ярко-зеленая стена петровского фруктового сада. Был уже жаркий август, если говорить о времени, о котором я веду рассказ, и до нас дошли слухи, что деревья этого сада буквально ломятся от созревшего урожая самых различных фруктов. Правда, каких, мы не знали. А хотелось не только узнать, но распробовать этот урожай.

И вот я, сварщик той самой стройки военного городка, и мой помощник-слесарь рядовой Петров, в этот день работавшие в ночь, после завтрака были свободными как птички, и потому решили совершить вылазку в сад. Авиаторы начинали свои полеты ближе к обеду, самолеты мирно дремали на своих стоянках и вдоль них неспешно прохаживался часовой, поблескивая примкнутым штыком автомата за плечом.

Мы с Петровым успешно, но не спеша, чтобы не привлекать чьего-либо внимания, пересекли взлетную полосу подальше от самолетов, пролезли через проволочное заграждение и дальше двинулись уже дробной рысью.

Сад со стороны аэродрома никак не был огорожен, не считая пропаханных какой-то техникой неглубоких рвов, и мы с Петровым вскоре углубились в его тенистые, благоухающие фруктовым ароматом аллеи. Матерь Божья, у меня было такое ощущение, что мы попали в рай! Яблони были усыпаны созревающими крупными, с одной стороны еще зеленоватыми, а с другой уже застенчиво румяными яблоками. Их было так много, что ветви гнулись под их тяжестью и, казалось, вот-вот надломятся.

А на соседней аллее другие деревца, также не очень высокие, но раскидистые, были разукрашены множеством алых шариков. Какие-то были покрупнее и посветлее, какие-то помельче и светились темно-алым оттенком. У висевших напротив солнца этих как бы покрытым лаком шариков можно был разглядеть на свет дробинки косточек. Множество таких алых плодиков уже валялось на траве. Это были черешня и вишня.

Я, выросший на северо-востоке Казахстана, впервые видел такой грандиозный сад, такое буйство цветов созревших плодов, вдыхал такие божественные ароматы. Не знаю, видел ли такое у себя в Удмуртии Петров, но мы, не сговариваясь, туту же начали срывать с низко висевших ветвей черешню горстями и заталкивать в рот.

Раздавленные нашими нетерпеливыми солдатскими зубами плоды орошали нам языки и небо прохладным сладким и чуть-чуть кисловатым (если это была черешня) и терпко-сладким (вишня) соком, и казалось, что мы не просто взахлеб глотаем эти изумительно вкусные мякоть и сок алых плодов, а впитываем их даже внутренними стенками наших щек и пищеводов.

А затем мы принялись грызть крупные яблоки. Накануне прошел дождь и крутобокие румяные плоды были еще покрыты капельками прохладной влаги. С каждым надкусом яблоки брызгались сладким соком, и мы с Петровым хрустели ими, неутомимо двигая челюстями и довольно подмигивая друг другу: какие, мол, мы молодцы, да, братан?

И когда мы уже насытились и кусать плоды стало несколько некомфортно от образовавшейся на зубах оскомины, мы расслышали приглушенные голоса и смех из глубины сада. Похоже, это вышли на работу сборщики урожая. Нам вовсе не хотелось, чтобы нас застали за несанкционированным поеданием плодов в государственном саду, и мы торопливо стали набивать яблоками пазухи гимнастерок под самый ворот (от них нашим вздувшимся животам сразу стало зябко и щекотно), а также карманы солдатских шаровар и даже загрузили ими пилотки с предварительно отвернутыми клапанами – ну, надо же было угостить пацанов из нашего взвода! Затем наши обезображенные раздувшимися животами и карманами фигуры торопливо, насколько это было возможно, поковыляли из сада.

Выбравшись наружу, мы в нерешительности замерли недалеко от взлетной полосы: слышался рокот прогреваемых моторов самолетов. У летунов начинались учебные полеты. Обойти аэродром и при нормальной ситуации было бы непросто – надо было бы сделать крюк более чем в километр, а для нас с Петровым, каждому нагруженным с пяток килограммов яблок, этот крюк вылился бы в долговременный поход.

И мы решили пересечь взлетную полосу – авось, успеем до начала полетов. Но когда мы были уже на середине поля, первый из выруливших со стоянки самолетов грозно взревел всеми своими четырьмя двигателями, прибавил газу и лихо подкатил к нам. Мы с Петровым застыли на месте, не зная что делать: то ли поковылять обратно в сторону сада, то ли поднырнуть тускло блестящее дюралевое брюхо рычащего самолета и рвануть на ту сторону, к родным казармам. Но для этого надо было сбросить весь груз, а нам очень не хотелось расставаться с яблоками.

Пока мы размышляли, раскрылась дверца самолета и из его чрева по трубчатому трапу к нам спустился рослый офицер в рубашке с короткими рукавами и в фуражке с голубой тульей. На плечах его красовались погоны с майорской звездой. Это, видимо, был инструктор летчиков-курсантов.

– Кто такие, почему гуляете по взлетной полосе? – проревел, он силясь перекричать работающие двигатели самолета.

Майору положено было отдать честь, но мы были без головных уборов, так как в наших пилотках, с развернутыми клапанами лежали яблоки, и мы просто вытянули руки по швам. Пилоток, однако, при этом не выпуская.

– Дак мы это… в часть к себе идем… яблоки вот… – вразнобой залепетали мы с Петровым.

– А? – приложил руку к уху и, ничего не поняв, с досадой махнул рукой.

Он, конечно, знал, что за воины перед ним стоят.

– А ну, поехали! – неожиданно скомандовал майор. – Залазьте, залазьте в салон!

Он встал за нашими спинами и стал нас подталкивать к раскрытому дверному проему самолета. И мы, совсем очумев от такого поворота, застучали каблуками сапог по трапу. Взобравшись в сумрачное, неярко освещенное через небольшие иллюминаторы, чрево транспортника, мы с Петровым уселись на продольные жесткие лавки, расположенные по борту вдоль иллюминаторов, и стали с любопытством озираться по сторонам. Майор прошел к открытой пилотской кабине, откуда на нас насмешливо посматривали курсанты-летуны в шлемофонах на головах, и что-то им скомандовал. Самолет заревел и, качнувшись, тронулся с места.

Не знаю, как Петров, но я второй раз в жизни сидел в самолете. Первый раз это случилось в 1967 году, когда я после Пятерыжской восьмилетки продолжил учебу в Иртышской средней школе и после весенних каникул полетел из Железинки в Иртышск на кукурузнике – из дома через Иртыш туда перейти было нельзя, так как лед на реке уже основательно подтаял и можно было провалиться под него. И все 15 или 20 минут лету я тогда не мог оторваться от иллюминатора, вот так же неловко сидя боком на продольной лавке и влипнув носом в стекло. Сверху, с километровой высоты, я узнавал и не узнавал родные места – плавные извивы заснеженной реки, луга, пока еще тоже белые от снега, серые крохотные дома соседней Моисеевки на обрывистом берегу Иртыша и за ней – родного Пятерыжска. Помню, как у меня раз за разом все ухало внутри, когда Ан-2 то и дело нырял в воздушные ямы над поймой реки.

Но сейчас-то мы не летели, а просто ехали. Прокатив метров с триста и подрулив к краю аэродрома, самолет сбавил обороты ревущих моторов и остановился. Майор открыл дверку и жестом велел нам выйти из самолета. Мы с Петровым неловко, стараясь не растерять выпирающие практически по всему телу из-под нашего обмундирования (они даже закатились за спину и удерживались туго затянутыми поясами), спустились по невысокому трапу вниз.

– Пошли, – скомандовал майор. Не знаю, почему он к нам так прицепился. Не так уж часто наши пацаны разгуливали по аэродрому – нам там просто нечего было делать, у нас были свои объекты, совсем в противоположной стороне. Ну да, мы попались. Но чтобы кто-то еще до нас – не помню такого. Хотя я просто мог и не знать. А майор, видимо, просто хотел раз и навсегда покончить с вольных хождением бойцов стройбата по действующему военному аэродрому, хоть и учебному.

Мы было прибавили с Петровым шагу, завидев родные казармы и намереваясь удариться в бега. Но майор цепко взял каждого из нас под руку и, оставаясь посередине, пошел с нами к нашей казарме, к которой мы и вели его с удрученным видом и понурым шагом. Сопротивляться офицеру у нас, вымуштрованных хоть и в стройбатовской, но учебке, даже и в мыслях не было. Мы оба с Петровым провели полгода в Нижнетагильской ШМС (школе младших специалистов), где нас выучили – меня на сварщика, его на слесаря. Эта учебка славилась железной дисциплиной и зверской муштрой. Хотя зачем она была нужна, мне до сих пор остается непонятным, если оставшиеся полтора года мы элементарно вкалывали на военных стройках, причем – за зарплату, в чем и заключалась наша основная служба

Вот и казарма. Наличный состав роты в это время находился на объектах, и к счастью, нашего позора почти никто не видел, за исключением дневального Зыкова, скучающего у тумбочки с телефоном, да нескольких освобожденных от работ заболевших солдат, валяющихся на койках. Глухо тупая стоптанными каблуками кирзачей и распространяя вокруг себя аромат яблок – дневальный аж закрутил носом, – мы вели чужого майора к канцелярии нашего командира роты и молили бога, чтобы его не было.

Дневальный неуклюже козырнул сопровождающему нас офицеру, тоже мотнувшему кистью руки у тульи своей высокой фуражки.

– Вы к кому?

– Рядовой, доложите вашему командиру, что я привел нарушителей полетного режима, – сообщил майор.

– Чего? Какого режима? – в изумлении уставившись на нас, не по-уставному ответил Зыков.

Майор посуровел лицом и хотел, видимо, сказать что-то тоже суровое, но тут распахнулась дверь кабинета нашего комроты, и из нее вышел сам Срухов, наш командир. Это был красавец-кабардинец, горбоносый, с лихими усами, кудрявым чубом смолистого цвета, непокорно выбивающимся из-под козырька заломленной набок чернотульей фуражки.

Срухов тоже носил майорские погоны, как и наш комбат Федин. А дальше командования ротой его не продвигали из-за скверного характера. Срухов любил горькую, говорили, что именно из-за этого его турнули из ракетной части в стройбат. Он не признавал никаких авторитетов и однажды даже двинул по морде самому комбату (чего уж там говорить про солдатские?). Чем и обрек себя сидеть веки вечные на капитанской должности даже при погонах майора.

Сегодня Срухов был пьян лишь слегка (ну так, еще обеда не было), а потому почти учтив. Гневно сверкнув в нашу сторону белками своих черных, навыкате глаз в мелких кровяных прожилках, он вежливо предложил пройти майору-летуну в канцелярию, а нас остановил тем же неприязненным взглядом, в котором читалось: «Стоять, бояться!». Вслух же буркнул:

– Ни шагу отсюда, пока не позову!

Ну, нам с Петровым что? Велено стоять под дверью, вот мы и стоим, благоухаем ароматом яблок, распирающих наши карманы и пазухи гимнастерок. А поскольку время было уже к обеду, народ возвращался с объектов в казарму, чтобы, слегка приведя себя в порядок, идти обедать. А тут мы стоим и сумасшедше пахнем яблоками.

Один подошел: «Чё это у вас такое, а?», другой, ну мы и стали с Петровым раздавать уже нагревшиеся от долгого контакта с нашими разгоряченными туловищами садовые плоды всем, кто проходил мимо, так как смекнули: у нас их все равно отнимут в канцелярии и потом сожрут Срухов со старшиной Пасюком и взводными командирами. И уже через несколько минут яблок не осталось даже в наших пилотках, которые мы, как вы помните, использовали в качестве подручных носильных средств.

А за дверью канцелярии между тем разговор уже шел на повышенных тонах: два майора орали друг на друга как резаные. Тут дверь распахнулась, на пороге показался майор Срухов с красным лицом.

– А, ну войдите! – приказал он нам.

Мы с Петровым напялили опустевшие пилотки на головы, поправили сбившиеся гимнастерки, дружно шагнули в канцелярию и, вскинув руки к виску, вразнобой отрапортовали:

– Товарищ майор, рядовой имярек по вашему приказанию прибыл!

Другой майор, который летун, хмуро посмотрел на нас и скривил лицо, как будто мы его угостили кислым, незрелым яблоком.

– Прибыли они… – хмыкнул Срухов. – Красавцы! Что в саду делали, кто вам разрешил туда пойти, э?

В это вопрошающее междометие «э?», в зависимости от ситуации, наш комроты вкладывал удивление, пренебрежение, угрозу. Сейчас Срухов нам явно угрожал.

Мы быстро переглянулись с Петровым, и я сказал:

– В каком саду?

– Как в каком? – изумился не наш майор. – В том, где вы яблок наворовали и с ними потом ковыляли по взлетной полосе, как беременные ишаки!

– Какие яблоки? – теперь эстафету «дуракаваляния» подхватил Петров.

Срухов, опытным глазом оценив обстановку, понял, что мы успели избавиться от вещдоков (хотя и сделали мы это не специально), и спросил, пряча улыбку в свои густые усы:

– Ну вот, а товарищ майор говорит, что вы шли с яблоками из сада и чуть ли не под его самолет попали!

«Не даст нас в обиду этому летуну Срухов» – окончательно понял я, и с убеждением сказал:

– Да мы просто с краю взлетной полосы стояли. У нас с Петровым смена в ночь, до вечера мы свободные, вот и решили сходить посмотреть, как самолеты взлетают и садятся. Какие красивые самолеты у вас, товарищ майор! Как серебряные, прямо горят на солнце. В жизни таких не видел. Скажи, Петров!

Я толкнул в бок стоявшему с задумчивым видом Петрову.

– Ага! – поперхнулся он. – Прям как эти… как гуси-лебеди…

– Какие, к чертовой бабушке, гуси, какие лебеди? – вспыхнул чужой майор и обвел нас всех поочередно недоумевающим взглядом. – Вы что меня, за дурака держите? Я самолично задержал на середине летного поля этих двух гавриков, у них все карманы штанов и пазухи гимнастерок, даже пилотки были забиты яблоками! Где, кстати, яблоки? Уже скинули, да? А вы их покрываете, товарищ майор… Эх!

И столько досады и обиды было в голосе, во всей обескураженной фигуре этого летуна, что мне даже стало немного жалко его. А с другой стороны – ну какого черта он к нам прицепился? Ну, проехал бы мимо на своем задрипанном аэроплане, а мы бы прошли дальше, в свою часть, и всем было бы хорошо. Так нет же, нашел в нас диверсантов. Яблоками мы бы его керосинку закидали…

– Ну как, будем считать, что инцидент исчерпан, товарищ майор? – примирительно кашлянул, разглаживая крендельком согнутого указательного пальца свои смоляные усы комроты Срухов. – Никто по полю вашему не ходил, яблок по нему не таскал, да?

И он протянул руку летуну.

Авиамайор подумал с полминуты, снова оглядел нас всех троих изучающим взглядом, потом расхохотался и пожал Срухову руку.

– Ну вы, ребята, и молодцы! – только и сказал он на прощание и, козырнув Срухову, развернулся и вышел из канцелярии.

Мы с Петровым переглянулись и разулыбались, весьма довольные собой.

– Смирно! – гаркнул майор Срухов, как только за летуном закрылась дверь. – Да я вас!.. Да я ваших!.. Да вы у меня!..

Ошеломленные, мы стояли, кинув руки по швам, и минут пять, не меньше, выслушивали, как разгневанный комроты словесно носил нас «по кочкам», ни разу не повторившись. Выдохшись, он завершил свою гневную филиппику почти миролюбиво:

– Ну, черт с вами, топайте в роту! А чтобы вам было чем заняться в свободное от работы время, кроме как яблоки в садах околачивать, каждому по – три наряда вне очереди!

– А… – хотел было я что-то вякнуть в наше оправдание, и тут же поплатился.

– По пять нарядов вне очереди! – рявкнул комроты, да так, что в окнах задребезжали стекла.

– Есть по пять нарядов вне очереди! – дружно гаркнули мы в ответ в один голос. – Разрешите идти, товарищ майор?

Срухов уже шел к столу и вяло махнул нам рукой – мол, валите к чертовой бабушке, и мы поспешили покинуть сей негостеприимный кабинет, памятуя, что наш комроты Срухов – личность непредсказуемая, и вместо вполне безобидных (хотя и противных) нарядов вне очереди вполне мог закатать нас на «губу» (гаупвахту).

Конечно, про походы в сад мы забыли. Но когда только-только отпахали свои наряды вне очереди на кухне, на уборке казармы – в общем, куда нас направлял дежурный по роте или старшина, почти весь наш батальон в одно прекрасное воскресенье после завтрака отцы-командиры построили и повели… в тот самый сад. Где мы с огромным удовольствием помогли петровским садоводам убрать богатый урожай и привезли в часть несколько десятков ящиков честно заработанных, отборных яблок. И казармы наши несколько дней буквально благоухали яблочным ароматом!

Ночевка в стогу

Марат Валеев

В последнее воскресенье августа в России отмечается День валяния в стогу – есть у нас, оказывается, теперь и такой праздник. Ну, оно и правильно, сенокос закончился, сено все сметано в стога и ждет своего вывоза на сеновалы в зимнюю пору.

Про горожан ничего не скажу, а вот среди сельчан нет, наверное, никого, кто бы хоть раз не повалялся в стогу или хотя бы небольшой копне сена или соломы, не вдыхал в себя пряный аромат недавно скошенных и подсушенных на жарком летнем солнце разных трав. Или того пуще – провел романтическую встречу в таком природном «алькове».

И я за свою жизнь не раз не просто валялся на копнах и стогах сена и соломы, а и формировал их во время сенокоса на живописной иртышской пойме у родного села Пятерыжск на прицепных тракторных граблях и копнителе, на сеновале с вилами в руках. Но всего раз в жизни я заночевал в копне сена, причем не один.

Нас было трое рыбаков, удивших в тот погожий августовский день рыбу на озере Долгом. В гости ко мне в Пятерыжск приехали, когда я там проводил свой очередной отпуск, мои давние товарищи и коллеги – заместитель редактора павлодарской областной газеты «Звезда Прииртышья» Юрий Поминов и директор Экибастузской типографии Виктор Катин.

Мы все были выходцами из железинской районной газеты «Ленинское знамя», и после того, как со временем сменили эту редакцию на другие и разъехались в разные места (но все в пределах области), держали между собой прочную связь. Впрочем, это было несложно: Мы с Катиным работали в Экибастузе, а Юра в Павлодаре, в общем, рядом. Они давно хотели попасть на мое любимое озеро Долгое, про которое я им прожужжал все уши. И вот сошлось: я в отпуске в Пятерыжске, а у них два выходных впереди. И мужики прикатили в Питер, горя желанием приобщиться к знатной озерной рыбалке.

Снастей у них, правда, не было, но я им быстро смастерил по простецкой удочке, да и еще у меня были две жерлицы наготове. И во второй половине дня я их повел на Долгое (червей мы накопали по пути, за огородами). Лодка у меня была (правда, не моя, а Феди Новика, он мне разрешал пользоваться ей на время отпуска). Погода была тихая, безветренная, как это чаще всего бывает в августе, и вот мы с лодки, в три удочки и на две жерлицы быстренько натягали с полведра чебачков и окушков, да на жерлицу я вытянул пару щучек. И когда солнце ушло на закат, мы решили, что на сегодня хватит, пора варить уху.

Причалили к берегу со стороны Саворовской гривы, привязали лодку к камышам. Дров, правда, с собой не брали, пришлось прошерстить все окрестные кусты тальника и набрать там хвороста. Впрочем, втроем-то мы довольно быстро натаскали сушняка целую кучу, особенно с Саворовской гривы, и вскоре под самодельной деревянной треногой с подвешенным на ней ведром с озерной водой, затрещал костер, разбрасывая искры.