Музей моей любви

Валентин Полонский

Музей моей любви

Пролог

Если ты исчадие ада, я последую за тобой. Я все для этого совершил. Тот ад, в котором будешь ты – мой рай!

Виктор Гюго. Собор Парижской Богоматери.

Свет газовой лампы бросал лучи на невзрачные стены городского морга где-то на окраинах Парижа. «Смерть есть злая жница для одних и избавительница для других» подумал Эрик Ренар, пятидесятилетний гений искусства запечатления моментов жизни, также известное как фотография.

Поддавшись искушению змея в райском саду, первые на Земле люди узнали, что кроме счастья есть несчастье, кроме радости есть страдание, кроме жизни есть смерть, но страшнее всего, что люди потеряли покой, перестав различать радость и боль. Любовь и ненависть слились воедино…

Смерть есть естественное последствие присутствия зла на Земле. Эрик Ренар имел дерзость изобрести амбротип, возвращающий к жизни мертвых и неосторожность проговориться об этом друзьям, за что его прозвали Безумным Лисом. Он заказал фотоаппарат с самым чувствительным объективом на свете, а затвор по его проекту должен был уловить в умершем человеке запечатленную в застывших глазах покойника память о его жизни. Минута требовалась на выдержку, покойники очень терпеливы в этом, потом негатив проявлялся и voilà…человек возвращается к жизни.

Эрик был удивлен увидеть еще одного посетителя, ведь для трех часов ночи это было весьма неожиданно. Рядом со смотрителем стоял мужчина, с обрюзгшим лицом и непослушными волосами, но удивительно опрятный, одетый с иголочки. Однако его шикарный сюртук не мог скрыть ни огромный живот, ни удивительно для человека не самого низкого роста короткие руки, которые были перекрещены на груди, что будто говорило о неуверенности незнакомца.

Эрик решился начать разговор первым.

– С кем имею честь познакомиться?

– Меня зовут Огюст, я работаю…впрочем, не важно где я работаю, моя жена на смертном одре попросила меня найти вас.

– Ваша жена? – внедоумении переспросил Ренар. –Мы были с ней знакомы?

– Она встречала вас в кабаре возле площади Пигаль.

О, нет. Неужели его жена –это та самая танцовщица кабаре, которую он принял сперва за цыганку, но только с более светлой кожей и русыми волосами.

– Что с ней случилось?

– Ее убили.

За три дня до той встречи в морге Эрик Ренар коротал вечер в одном из кабаре в Пигали. Вечер увенчал весьма разнузданный танец канкана. Особое оживление в зале кабаре чувствовалось, когда танцовщицы задирали юбки, обнажая длинные ноги в чулках. Однако вместе с возгласами одобрения доносился и презрительный свист.

Одна из танцовщиц не могла вписаться в музыку. Видимое отсутствие чувства синхронности и нежелание попадать в ритм танца не могло остаться незамеченным среди зрителей –то и дело раздавались неловкие смешки. Одни раз Эрик заметил как она посмотрела точно на него. Она никак не хотела сосредоточитьсяна танце. И вот наконец танец завершен, довольно успешно. Кажется никто не обратил особого внимания на неловкую танцовщицу. Богемные старлетки сошли со сцены в зал и та нелепая танцовщица села за стол к Эрику.

– Закажи мне выпить – бросила она в его сторону и за весь вечер Эрик так и не понял, почему она выбрала его из всех.

Она представилась Анной, но он слышал как кто-то из сидящих за столами гостей кабаре назвал Теоной.

– Меня выгнали из семьи, из квартала –роптала она тогда. –Диаспора ополчилась на меня.

– Ты –армянка?

Теона загадочно улыбнулась.

– Я –полукровка. Не чета своим сводным братьям. Один из них меня ненавидит. – Боже мой, как я его презираю.

– Почему?

– Потому что из всей моей семьи он ненавидит меня больше других. Он хотел моей смерти за то, что я позорю род, семью. Моя жизнь похожа на ад.

Она обнажила свое предплечье и Эрик увидел синяк на тыльной стороне руки.

– Сочувствую – выдавил сожаление Ренар, пребывавший в ступоре от опьянения.

Теона приветливо улыбнулась.

– Спасибо, но не будем о грустном. Ты хотел бы провести ночь со мной?

– Нет.

– Я всего лишь хотела прогуляться с тобой по ночному Пигалю, но если ты путаешь меня с проституткой, то ты ошибается. Куртизанки сами выбирают себе кавалеров на ночь, а ты…ну извини, ты меня не привлекаешь. Ты слишком стар для меня.

– Хорошо. Я не против –сказал Эрик и сел за соседний стул – так, чтобы не смотреть на Теону.

– Подожди – воскликнула танцовщица. – Не убивай меня своим равнодушием. Ты все не так понял. Я хотела, чтобы ты проводил меня до набережной.

До набережной Сены было порядка получаса ходьбы.

– Не лучшее время для романтических прогулок, да и завтра мне рано вставать.

– Посмотри на фотографии.

Она достала свои непристойные даггеротипы, которые заметно смутили бывалого мужчину.

– В искусстве фотографии скрыто гораздо больше, чем голое женское тело.

– Только не надо осуждения – взмолилась Теона. – На Адаме и Еве тоже не было одежды.

– Это было до грехопадения.

– Да – согласилась Теона. – Эти снимки шокируют тебя? А ты знаешь, что я девственница?

– Меня уже ничто не способно удивить. Девушка – это двуликое создание, то она величайшая в мире грешница, то она самая целомудренная монашка.

– Я замужем, если ты не знал.

– Нет, не знал. Кем работает твой муж?

– Он заплечных дел мастер.

– Палач?

– Да – задумчиво улыбнулась Теона. – Он самый нежный и чуткий мужчина на свете, только когда пьян, он становится животным, но ради меня он бросил пить.

– Ему хорошо платят? – поинтересовался Эрик, угощаясь буйабесом.

– Да.

– Зачем тогда тебе деньги?

– Не знаю, хочу не зависеть от мужа. Ну так что с фотографиями? Хочешь купить их?

– Нет. Фотографии не были созданы для этого. Я не моралист и никогда им не был, но есть гораздо больше, чем видит глаз или объектив фотоаппарата.

– А для чего были созданы фотографии?

– Хороший вопрос. Я ведь сам фотограф и я сам собрал все свои фотоаппараты.

– Правда? –она заинтересованно и в то же время рассеянно посмотрела на Эрика.

– Все, кроме одного. Один мне делали на заказ. Лучшие мастера со всей Франции, по моим чертежам.

– Почему так?

–Я, кажется, изобрел способ возвращать мертвецов к жизни.

Теона прыснула со смеха.

– Похоже на чушь.

– Вовсе нет, только если к коллоиду прибавить альбумин, как было прежде, тогда мертвый может подняться на ноги.

– Эрик, я не разбираюсь в фотографии. Ты можешь объяснить попроще?

– Охотно. Капли крови мертвого человека на негатив хватит для чуда.

– Ты уже пробовал воскрешать людей?

– Нет.

Теона вновь рассмеялась.

– Тогда откуда такая уверенность?

– Мне снились сны, что я оживляю мертвых. Я верю, что смогу это сделать в действительности.

Улыбка на лице Теоны была естественной реакцией на его заявление. Однако, вмиг ее лицо стало серьезным и задумчивым.

– Ну допустим, что так и есть. Только зачем это надо? –пролепетала Теона. –Деньги, слава? Даже если у тебя получится, то ты все равно останешься в нищете и безвестности.

– Правда? – удивился Эрик. – Люди готовы пожертвовать чем угодно, чтобы вернуть своих близких, но мне и не нужно становиться миллионером, а безвестность…люди устроены так, что все равно будут считать это полной чушью, но слава мне не нужна, от нее никакого прока.

– Я предлагаю тебе ещё раз согласиться проводить меня до набережной.

– Теона, у меня есть жена. Мы двадцать лет в браке.

– Дети есть?

– Нет.

– Ладно, катись к чертям – сказала она и подсела за соседний столик.

Прошло где-то минут десять, пока Эрик не оглянулся назад, в окутанный сигаретной дымкой зал кабаре: Теоны не было и близко. Зато он поймал недобрый взгляд темноволосого молодого человека со слегка заостренным носом, стоящего в вестибюле кабаре. Тот уверенной походкой подошел ближе и самовольно подсел за стол к Эрику.

– Я ищу свою сестру – заявил незнакомец, который был очевидно взволнован.

Эрик понял, что говорит с братом Теоны. Нужно было сделать вид, что он не понимает о ком идет речь.

– Откуда мне знать? – сказал Эрик, приложившись к стакану с бурбоном.

– Не отпирайся – сказал он раздраженно. – Я все знаю. Она говорила с тобой недавно. Скажи, куда пошла моя сестра?

– Она собиралась пойти до набережной через сад Тюильри.

– Понятно. Ей может грозить опасность. Ну я пошел, приятель.

Компания из трех человек подошла к кушетке с телом Теоны. Чувствовавший себя не в своей тарелке Огюст, как показалось, разговорился и в момент, когда смотритель позвал мужчин подойти, заплечных дел мастер шепнул на ухо Эрику: «Знаешь, ведь это я убил свою жену, а арестовали её брата».

Cмотритель снял покрывало с тела Теоны. Эрик посмотрел не нее: умиротворенное выражение лица, странная, застывшая улыбка на бледных губах. Ее голова была наклонена налево так, что над висками было заметно углубление ее покатого лба. Кожа холодного тона как и у всех мертвецов. Глаза прикрыты, но не полностью закрыты. Ее русые волосы беспорядочно спадали на кушетку.

– Вы готовы попробовать свое изобретение, месье? – настойчиво торопил Ренара мужчина.

– Да, одну секунду. Только для вас также найдётся работа.

– К вашим услугам – покорно промолвил Огюст.

– Возьмите эту булавку и проткните им ее палец. Мне нужна ее кровь. Если будет мало, то проткните другой.

Эрик пошёл за фотоаппаратом, оставленным у входа в зал. Когда он вернулся палач Огюст отдал платок, обильно смоченный кровью из пальца Теоны.

– Месье Ксавье, – обратился он к смотрителю – вы не могли бы принести ещё одну лампу?

– Одну секунду – сказал тот.

Пока Ксавье ходил выполнять задание фотографа, Огюст поднял тело Теоны, прижав её голову к стене зала. Это было нужно для ее запечатления на фотопластинке.

Когда смотритель возвратился с газовой лампой настал долгожданный момент для Эрика Ренара и он опустил голову под черную атласную материю, покрутил колесико и перевернутое изображение мертвого лица Теоны через объектив стало более четким. И вот он нажимает на спусковую кнопку, затвор открывается и фотоаппарат делает снимок. Ренар стоит не шелохнувшись, в течение нескольких секунд.

– Есть.

– Благодарю вас, месье Ренар – говорит Огюст, пожимая тому руку. – Если все получится, то я ваш должник.

– Спасибо. Это необязательно. Лучшей наградой будет доказательство моей правоты.

Следующий день пролетел незаметно, а ночь выдалась для Эрика весьма беспокойной. Пару часов тревожного сна закончились долгой бессонницей. Далеко не сразу Эрик осознал, что его знобит. Отопление еще не работало, что для конца ноября было настоящей проблемой для парижан, живущих на окраинах.

«Где я так простудился?», «не подхвачу ли я воспаление легких?» – эти вопросы не давали ему покоя.

Эрик слышал как завывает ветер, который просто сходил с ума за окном, он чувствовал холод своей спиной и ему показалось, что в оконную щель проникает ледяной осенний воздух.

Он вспомнил, что видел во сне. Ему приснилось, что Теона навестила его скромную, но милую лачугу. Если бы это произошло по-настоящему, то он должен был возликовать от собственного величия, увидев свое настоящее призвание – возвращать мертвых к жизни, однако лицезрение Теоны, пусть даже не настоящей, не внушало никакого спокойствия.

Эрик взял свечу во одну руку, подошел к окну и прижал занавеску вплотную к окну, закрепив её конец держателем для фотосъемки. Он успокоился. Ему показалось, что стало теплее. Ренар лег в кровать и попытался уснуть.

Раздался стук в дверь. Кого могло занести в такой поздний час? Может быть, его жена приехала из Бордо на день раньше?

Эрик обулся и вышел в своём халате с шарфом, обтягивающим шею, открывать дверь, приготовившись обнять свою жену, но на пороге его дома стояла Теона в той одежде, в которой была тогда в кабаре. И все это было наяву.

– Можно зайти? – спросила Теона, мило улыбаясь, стоя в своей вульгарной одежде.

– Значит я был прав, что мертвеца можно поднять на ноги – неожиданно возликовал Ренар. – Проходи.

Воодушевленный Ренар на минуту забыл про жар и озноб и бодро шёл по коридору. Теона хотела войти в его мастерскую, но уверенным жестом Эрик пригласил её к себе в комнату.

Было темно. Ренар включил свет, взял и сделал пометку на руке, чтобы не забыть проветрить комнату через десять минут.

– Ты думаешь, я должна быть благодарной тебе, но я презираю тебя за мою смерть.

– Твой муж убил тебя, не я.

– Неправда – возмутилась Теона.

На ее непроницаемом лице возникло какое-то подобие ухмылки, неотличимое от угрюмости.

– Он сам мне сказал об этом – попытался убедить Теону Эрик.

– Я знаю, почему Огюст так сказал. Он настолько благороден, что чувствует себя виноватым за мою смерть. А виноват ты сам, ты сдал меня с потрохами, и за это будешь гореть в аду.

– Благороден? – возмутился Ренар, пропустив мимо ушей вторую часть ее тирады. – Разве палач может быть благороден?

– Он убивает зло вместе со злодеями. Он делает этот мир лучше, за ним я как за каменной стеной.

– Как в тюрьме?

Теона не ответила на вопрос, но продолжила говорить:

– Ты не понимаешь ты создал чудовище, а не машину и теперь она будет забирать жизни.

– Как это возможно? Я хотел победить смерть, а ты говоришь мне, что моё лучшее творение будет забирать жизни.

– Правильно. Ты пытался сделать из трагедии фарс, но не учёл, что фарс может также превратиться в трагедию.

– Я тогда решительно не понимаю как…

– Ты наложил на эту коробку тьму своей души, которая жила в тебе.

Эрик обьездил с фотоаппаратом весь мир, когда новое изобретение было еще в диковинку. Он видел как от муссоных паводков умирали целые семьи в Индии, он делал postmortem мертворожденных близнецов в Алжире, даже в прекрасной Исландии он лицезрел смерть, а однажды там он запечатлел умирающего у берега кита. Эрик не был злым или несчастным, но его глаза стали несчастными и приобрели злое выражение. Они наложили темную печать на его волшебный фотоаппарат.

Они с Теоной заговорились. О добре и зле, спорили без умолку. И она вновь его винила в своей смерти, а он опять заводил старую песню, что создание не равносильно разрушению, что человек науки или искусства противоположен палачу или бедламскому алиенисту, только собирающему души, а не делающий их чище.

Они проболтали час. Эрику внезапно стало дурно и он отвёл глаза, а потом посмотрел в глаза Теоны: её зрачки стали белесыми, а глазные белки стали красноватого оттенка.

– Мне плохо – застонал Эрик. – Наверное, это пневмония.

Эрик посмотрел на стол: жёлтое пламя теплилось в неисправной газовой лампе. Увлеченный беседой он даже не заметил как угарный газ заполняет его непроницаемую для воздуха комнату, а может быть, его нос был в ту ночь совершенно не восприимчив к едкому запаху.

– Ха-ха-ха, растяпа, забыл проветрить комнату. Теперь ты понесешь наказание за свой грех, называемый глупостью.

Эрик упал плашмя на пол и стал тяжело кашлять, сознание его помутилось, в глазах все потемнело и угасло, но по-прежнему он слышал зловещий смех Теоны. Через несколько минут все было кончено. Теона нахмурилась, глядя на волшебный фотоаппарат и потихоньку пошла из дома Эрика.

Глава 1.

Отчетливо помнил он день, когда его озарила мысль создать музей любви. Был сочельник, за окном падали хлопья предпраздничного снега. Непременно он хотел заложить тогда свою душу нечистому в обмен на исключительную одаренность, что так манит всех женщин. Он оставил записку от юной незнакомки на старинном комоде, тем самым положив начало этой странной затее. С тех пор все вещи, напоминавшие о душевном томлении, называемом влюбленностью, он стал собирать в музее любви.

Как же так получилось, что сама мысль о коллекционировании воспоминаний о донжуанских завоеваниях привело Аркадия на аукцион странных вещей, где старший товарищ Яков Савельевич при знакомстве с ним не пожалел двести рублей, чтобы тот забрал французский фотоаппарат двадцатилетней давности, но не простой, а невероятной силы, дарующий жизнь мертвым, но забирающий ее у живых?

В Петербурге был сочельник и в этот канун большого праздника, вдоль засыпанного снегом поребрика тротуара Большой Морской улицы, шел молодой художник Аркадий, вольнослушащий Академии Художеств. Он был высок и долговяз и его серая шинель казалась на размер больше. Снег падал на оплечья его шинели, на картуз, не прятавший его чересчур длинные для мужчины темно-русые волосы и на шарф, покрывавший его продолговатую шею. При всем этом он был миловиден и внешне благоприятен, даже с остроконечной, почти козлиной бородкой, которая тоже была в снегу.

Аркадий решительной походкой шел по направлению к главпочтампту для того, чтобы получить отправленные отцом деньги. Пройдя под аркой галереи, он отряхнул свою шинель от снега и открыл дверь, едва не столкнувшись с посетителем почты.

– Простите великодушно – сняв шляпу, произнес полноватый господин, одетый в форму канцелярского работника.

Аркадий вежливо кивнул головой и зашел в просторный зал главпочтампта. Возле одной из колонн за стойкой сидела женщина. Аркадий направился к ней.

– Доброго дня – поприветствовал ее молодой художник.

– И вам доброго – лениво ответила дежурная.

– Мне бы получить перевод – выказал свое желание Аркадий.

– Заполните бумагу, будьте любезны – сказала женщина.

Женщина подала бланк и Аркадий взял ручку с чернилами и принялся его заполнять, пока работница почтампта куда-то удалилась. Подошла молоденькая практикантка Глаша, милая девушка лет семнадцати и невысокого роста, но с очень длинной косой. Проходя мимо Аркадия, она уселась за соседний стол. Написав что-то на обрывке листа бумаги, она неожиданно передала ему записку, засунув ее в карман его брюк.

– Глаша, подойди сюда – строгим голосом зовет девушку почтарка, застав ту не на рабочем месте. – Что тебе нужно от господина? Убери вон те коробки, будь любезна, милая.

– Хорошо, Анастасия Валерьевна – согласилась Глаша, подмигнув Аркадию напоследок и еле слышно сказав «удачи».

– Вот ваши сто рублей – протянула купюру молодому человеку Анастасия Валерьевна.

– Благодарю вас.

Аркадий вышел из почтампта и направился к Невскому ловить извозчика,

встречая на улице бездомного нищего.

– Подайте на пропитание, милый человек – просил старик.

– Вот, возьмите – подал милостыню Аркадий, выгребая из кармана всю мелочь порядка в рублей пять и прибавив червонец.

– Люди говорят: нельзя просить милостыню в сочельник, а я говорю так: за ценные советы, что я даю, Бог простит меня.

– Какой же вы совет хотите мне дать?

– А вот такой вот: никогда не стесняйся доброго сердца, мил человек.

– Благодарю вас. Возьмите еще монеток.

– Храни тебя Бог.

Возле Дворцового проезда Аркадий поймал шустрого извозчика на такого же рода конях и вскоре, минут через пятнадцать, преодолев Дворцовую набережную застывшей во льду Невы, извозчик остановился у Литейного моста. Аркадий решил пройтись пешком до доходного дома на Шпалерной, где на третьем этаже он жил со своим соседом и однокашником из Академии Художеств Федором Забарским. Долго он шел, как будто он был в забытьи. Очнувшись, он увидел рыжие стены Крестов слева от него за январской Невой, справа в перспективе Воскресенского проспекта виднелась прекрасная снаружи церковь с розовыми стенами, колоннадой, украшающей фасад, а также коническим куполом с крестом.

Аркадий застал своего соседа по квартире, молодого художника Федора за перестановкой мебели в его комнате. Федор был бос, раздет до панталонов и сорочки, немного подшофе.

– Добрый вечер,Федор. Как тебе не холодно?

Федор покрутил головой в стороны.

– Поторапливайся с расстановкой, скоро вечер. И вообще, что это такое за ералаш ты тут затеял? Опять приложился к вину? – со скрытым упреком в голосе спросил Аркадий.

Федор был парнем невысокого роста с весьма белесыми волосами, за что его называли альбиносом. Когда он был немного пьян, на его усыпанном веснушками лице проступала сдержанная улыбка, что на трезвую голову обычно никогда не касалась его губ.

– Сию минуту, mon amie…Скорее я взялся за ум, всего полбутылки. Мне нужно убраться, прежде чем моя возлюбленная или mon pere приедут навестить меня на выходных.

Федор передвинул холст с картиной, что из-за своих излияний он не успел дописать, и убрал подальше стоящую пустую бутылку с дешевым вином.

– Не волнуйся, зеленый змий мне не грозит. Пока я уверен, что моя невеста ждет меня.

– Хорошо, я могу тебе помочь, если ты хочешь – вызвался Аркадий.

Пока молодые люди передвигали комод середины девятнадцатого века, Аркадий решил поделиться с другом своими планами:

– Я и сам задумал перестановку. Я хочу отдать часть моей комнаты под музей любви.

– Музей любви? – заметно оживился Федор. – Это решительно интересно звучит. Какой замысел у тебя, друг?

– Намедни мне приснилось, что я преуспел как Дон Жуан и что люди со всего мира приезжали во всемирно известный музей любви величайшего в мире художника Аркадия Томилина.

– Величайший художник… – скептически произнес Федор. – Время покажет, но допускаю, что о нас с тобой забудут уже совсем скоро.

– А что если я, положим, заключу с соглашение с самим нечистым и в обмен за свою душу, я получу величайший талант?

Федор усмехнулся.

– Аркадий, сделка с дьяволом не научит искусству любви, а большой талант не означает большое счастье.

– Тогда скажи мне, друг, как можно научиться этому искусству?

Федор мог похвастаться кое-каким донжуанским списком в отличие от Аркадия и потому имел право разглагольствовать:

– Это искусство не для избранных, для всех, надо просто встретить ту единственную, с которой в огонь и воду.

– Да, верно. Это я читал в книге, которую ты мне дал на время. Там есть такая мысль: «если ты любишь всех, то ты не любишь никого». Так вот же, музей любви. Эта идея толь же проста сколь и роскошна и может быть даже гениальна. Клянусь тебе мой друг, я сооружу музей любви и все люди мне будут завидовать. Глупая гадалка, я не обречен на одиночество… венец безбрачия – это сущая глупость. Другая гадалка увидела судьбу Казановы на ребре моей ладони и ей-то я уж верю.

Кто-то постучал в дверь – это был дворник, предложивший Федору что-нибудь выбросить из ненужного хлама. Аркадий остался один в зале, задумываясь о Музее любви.

«Да, точно. Я буду собирать все воспоминания, все сувениры из прошлого, навеянные не только любовью, но и что греха таить – обычной влюбленностью. Не каждый может написать стихи так, чтобы они запали в душу. Я не самый бездарный человек, но в своем вкладе в искусство я не вижу ничего необычного. И все же все писали для дам мадригалы иль эпиграммы и для них, для дражайших созданий, они были самым лучшим, что могло бы быть в жизни. Проходит время, любовь проходит и даже вовсе перестает существовать, но а любовные стихи-то остаются. Запечатлеть время – вот самое искреннее проявление высочайшего искусства».

Аркадий достал записку от юной незнакомки из главпочтампа и показал ее Федору.

– Я встретил сегодня девушку на почте – она вручила мне записку.

– Что там написано?

– «Все будет хорошо», а еще на непонятном языке: «Мина ракастан синуа».

– Я кажется знаю этот язык. Она, наверное, из чухонцев.

– Нет. Она выглядит исключительно по-русски. Румяные щеки, широкий лоб и загадочная улыбка.

– Ты описал типичную саамку, ну да какая разница. Главное, что она тебе понравилась. Она тебе понравилась?

Аркадий кивнул, уставившись из окна доходного дома на Водонапорную башню, что возвышалась подобно оранжевому донжону.

– Ну так ступай после Рождества на почту и пригласи ее на свидание.

Аркадий кивнул и предложил другу отужинать в столовой. После ужина они растопили печь, до самой полуночи вслух читали «Портрет Дориана Грея», а потом со словами «и пусть наши надежды величиной с горчичное семя» Федор удалился восвояси. Аркадий остался сидеть в крошечной гостиной, задумчиво поглядывая на огонь в печке и вскоре тоже пошел спать. На следующий день еще ранним утром им предстояло поехать в Гатчину на встречу подпольного литературного клуба, где читали радикальные стихи и прозу и рассуждали о несправедливости самодержавия и, конечно, это было весьма рискованно и разочаровавшиеся в новых знакомых друзья уже давно подумали о том, чтобы выйти из кружка.

В полдевятого утра молодой извозчик Ефимыч подъехал к дому приятелей на бричке. Открылось окно на третьем этаже и показался Федор.

– Сию минуту, Ефимыч.