Далеко в стране Колымской, или Золотодобытчики

– Может быть, Галя, в Иркутске зарегистрируемся?

– Посмотрим,– ответила она,– хоть регистрация-это простая формальность, а не индульгенция от развода. Я думаю, что у нас это всё очень серьезно, и ты от меня после всего этого отказываться не будешь. Так?

– Конечно!

Вернулись домой они до захода солнца, мать была дома и сразу же рассказала сыну последнюю новость:

– Прошлый год, сын, помнишь, заpезaли Кислякова?

– Конечно помню.

Об этом случае долго ходили разговоры, а дело было, по разговорам, так: 6-го ноября в столовой собралась компания орсовцев с жёнами, мужьями и просто знакомыми. Уже в потёмках завязалась драка, когда женщины и более трезвые мужики растащили дерущихся, то оказалось, что один лежит окровавленный. Следствие зашло в тупик. Долгое время многих, участвующих в вечеринке, брали, держали, но через некоторое время выпускали.

– Так вот, сын, зарезал тогда друг Жучи, который вообще никакого отношения к гулянке не имел. Он работает дежурным электриком на шахте и в тот вечер шёл на дежурство, а до этого он сделал ножик, наточил и нёс его на работу доделать ручку. На пути повстречался с дерущимися мужиками и решил испытать свой ножик. Проходя мимо, ткнул в бок первого подвернувшего мужика, и спокойно ушёл на работу. После он похвастался этим перед своими дружками, тогда его боялись, а теперь на следствии выдали.

– Кто это тебе, мама, всё рассказал? Уж не сам ли следователь?

– У нас Лидка работает, а она дружит с милиционером, от него и узнала, но об этом уже весь город говорит. Ещё говорят, что Борис участвовал в ограблении мехового цеха. Видела мать Бориса, она от горя почернела.

На следующий день Галка неожиданно со своей матерью улетела на самолёте в область: «Решили меня одеть родители, так что, Володя, дня три-четыре будем с тобой в разлуке».

Без Галки было скучно, грустно и непривычно, к подружке он привык уже больше чем к матери, друзей своих растерял, даже Васька Бондарь заходил к нему всё реже и реже. Школьные товарищи кто уехал, кто собирался, всем было не до него, и лишь одна Тамара искренне обрадовалась ему при случайной встрече, сообщив, что через два дня она уезжает поступать в финансово-экономический институт.

– Еду в Грузию, где много фруктов, много тепла, вина и мужчин-красавцев.

– За грузина замуж захотела?

– Если меня здесь не хотели замечать свои, то может быть заметят и оценят там, – пошутила она со вздохом.

При встрече у Владимира ёкнуло и защемило в груди, он некоторое время стоял и разглядывал девушку, она засмущалась.

– Сравниваешь? – спросила Тамара, расплетая и заплетая конец своей роскошной косы. Тамара хорошо загорела, на её плечах проступили крупные веснушки. Пойдем Володя, пройдем до магазина. Я слышала, что ты едешь в Иркутск?

– Да.

– А Галка тоже туда?

– Да,– вновь односложно ответил он.

– Везёт же людям.

– Каким людям и в чём?

– Со знакомыми едет, парня не надо искать.

– Кто виноват?

Тамара не ответила, и некоторое время они шли молча. Было жарко, на небе ни облачка, листва тополей обвисла, обвисли и листья подсолнухов в огородах. Машины пылили, и пыль почти не рассеивалась. Они пересекли главную улицу и пошли по параллельной, удлинив путь.

– У тебя, Володя, с Галкой всё серьёзно?

– Думаю, что серьёзно.

Тамара молчала до самого магазина, а после магазина, по дороге домой, говорили о своих тревогах по поступлению в институты. Тамара боялась всех дисциплин, а Владимир сказал: «Если напишу сочинение и сдам инглиш, то проблем с поступлением не будет, а если нет, то…»

– Куда, если не сдашь?

– Пойду поработаю, а в октябре заберут во солдаты, Тома. Буду служить и буду пробовать поступать после армии.

– Не боишься?

– Чего?

– Галка может и не дождаться тебя.

– Я что-то об этом не думал,– улыбнулся и добавил,– говорит, что любит, я ей верю.

– А я вот, Володя, что-то в её любовь к тебе не верю.

Тамара замолчала, а Владимир больше не стал её ни о чём спрашивать, понимая, что если она его всё же любила, то ей сейчас тяжело, а помочь ей он уже ничем не мог. Считал он себя мужиком серьёзным, считал себя мужем Галины и изменять жене не хотел даже в мыслях.

У дома Владимира Тамара остановилась и сказала на прощание: «До свидания, Володя, бог даст, увидимся, желаю тебе всего хорошего, даже счастья с Галкой, хочу, чтобы ты был с ней счастлив».

Сказала и пошла, не оглядываясь. Он постоял, и только когда Тамара завернула в ближайший переулок, пошёл к себе домой. Встреча с Тамарой взволновала его, появилось чувство жалости к девушке, которая, приди тогда на свидание, могла быть на месте Галки. И, кто знает, может быть у них с Тамарой, всё было бы иначе. Может быть, любовь у них с Тамарой была бы не такой обнажённой, как с Галкой. Его тогда тянуло к Тамаре даже без поцелуев.

Галка пришла к нему в гости через два дня совсем не похожая на школьницу, вместо мелких кудряшек волосы были уложены крупными волнами в строгую прическу, которая делала молодую женщину и строже, и взрослее. Губы были накрашены яркой помадой, ногти рук блестели лаком, как и ногти ног, которые были видны в модняцкие босоножки. А на ней самой было надето очень красивое платье с вырезом на груди, который подчёркивал пышную форму.

– Ну и как?– спросила она его в ограде.

– Я тебя, Галка, не сразу даже узнал, – ты вроде стала старше и недоступней.

– Старше быть я не хочу, да и недоступной для тебя я не буду, соскучилась! Сил нет больше терпеть. Мать на работе?

– На работе.

– Пойдём к тебе в кладовочку.

– Может быть, в комнату зайдем?

– Нет, в комнате светло, когда светло, мне стыдно, а в кладовке у вас ещё и запахи разные, они мне очень нравятся, пахнет там берёзой, мятой, богородской травой и еще какими-то травами, когда закроешь глаза, то кажется, что находишься в поле. Только закройся.

Он быстро закрыл калитку и двери, в узкой и тесной кладовочке Галка сняла платье и осталась в купальнике. В кладовушке пахло травами, грибами, интимный полумрак возбуждал.

Глаза быстро освоились с сумраком и скоро они видели друг у друга даже небольшие родинки и мелкие веснушки.

– Что смотришь, неопытный муж, раздевай жену.

Время шло к вечеру, и она засобиралась домой.

– Не дай бог, если нас в таком виде свекруха застукает, – я всё же, Володя, пока в её глазах и в глазах своих родителей непорочная девушка, и надо не разочаровать их в этом.

Как говорил Лёха Капустин, сосед Владимира, лет на семь его старше, – каждый постигает тайны семейной жизни лично сам, методом тыка. У кого-то это получалось сразу, у другого со второго или с третьего раза, а у кого-то личная жизнь никак не вязалась. Лёху его подруга не дождалась из армии. Женился он, как сам говорил, по пьянке и жил бы отлично, если бы временами не запивал. Слегка выпив, он мог ответить на все вопросы, касающиеся интимных отношений мужчины и женщины. Любовь как таковую он отвергал, считал, что любви нет, а есть инстинкты.

– Инициатива, Вовка, должна исходить от мужика. С бабой всё проще, а с девчонкой надо поделикатней, поэтапно. Сначала начни целовать, целоваться все любят, а там можно, целуя, и руки распустить. На этом, Вовка, весь мир стоит, смелее, сосед, все когда-то начинали с поцелуев.

Вспоминая нравоучения Лёхи, Владимир находил, что не он был инициатором с Галкой. Всё исходило от неё. После последней встречи с Тамарой, ему неожиданно пришла мысль, – зачем Галка поторопилась? Может быть, чтобы привязать его к себе попрочнее? А зачем? Девка она видная, могла бы и с любым другим задружить. Видимо, как и ему не терпелось всё поскорее самой испытать и пережить. Если бы она не взяла инициативу в свои руки, ей пришлось бы долго дожидаться его смелости. Но всё же одно ему в Галине не нравилось: она во всём знала чувство меры, могла закончить любое свидание на самом волнующем месте, охладив весь его пыл поговоркой, что очень хорошо, Володя, – это тоже нехорошо. Всё у них было впервые, впечатления самые яркие, поцелуи самые сладкие, а объятия…. Объятия были так сладостны, что молодой муж ждал очередного свидания, считал мгновения разлуки.

– В Иркутске, Володя, снимем квартиру и тогда намилуемся, а пока Володя, будь благоразумен.

В области она купила книжку на английском языке об интимных отношениях полов, читала и учила своего молодого мужа терминам.

– Как называют твой по-научному, в книге, мне совсем не нравится, фу противные слова. А от трёх наших букв меня просто бесит. Лучше мы будем его звать … толкушкой. А половой акт Володя называется сексом.

За два дня до отъезда мать усадила сына за стол и сказала: – Сын, тебя я вырастила, поставила на ноги, ты уже взрослый. Сказала и замолчала, собираясь с мыслями и, набираясь решимости.

– Ко мне давно сватается Семён, мужчина, что работает у нас сторожем. Пришёл с войны раненый, жена жить с ним не захотела и ушла. В общем, мы, сын, решили пожениться. Как ты уедешь, он перейдёт ко мне. Ты как, сынок, против или нет? Владимир вздохнул.

– Я даже, мама, не знаю, что и как сказать тебе, но я не против. Тебе одной будет плохо, а вдвоём жить всё же веселее.

Мать заплакала, – спасибо, сынок, и скоро ушла, как понял Владимир, поделиться этим разговором с Семёном.

Поехали в Иркутск четверо одноклассников. Кроме них ехали: Ирина Попова в педагогический институт, Леночка Семкина в финансово-экономический. Иван Ерёмин ехал в горно-металлургический институт, но на горный факультет, ехал он во второй раз, в прошлом году завалил математику, вернулся домой, поработал в токарном цехе РМБ и ещё раз закончил десятый класс в вечерней школе. Имел два аттестата и отправил документы, кроме института, ещё и в ангарский техникум на механика, собирался сдавать экзамены в оба учебных заведения. Учиться Иван пошёл на год раньше, чем Владимир, так как родился в августе, а Владимир в ноябре, а в первый класс детей, которым на первое сентября не исполнилось 7 лет, не брали, вот и пришлось Владимиру лишний год ходить в детский садик.

Билеты они достали только в общий вагон и с великим трудом отвоевали две полки в купе, одну среднюю, и одну верхнюю, на которых спали поочерёдно.

Поезд Благовещенск-Иркутск называли "Пятьсот весёлый" состоял он весь почти из общих вагонов, и продавали на него билеты всем желающим уехать не далее Иркутска. Билет давал право на поездку и только, даже без элементарных удобств. На некоторых станциях в вагон не могли попасть даже с билетом, в вагоне было тесно, шумно и грязно. Но молодые люди мало обращали на всё это внимание, а вот полки берегли, даже когда трое ели, то двое лежали и, если не спали, то делали вид, что спят. На остановках бегали за кипятком. Иван взял огромный эмалированный чайник, который перед Иркутском кто-то взял и не вернул. Ходили по базарчикам, на которых в то время можно было купить за умеренную плату любую еду. Брали малосольные огурчики и горячую картошку, доедали всё, что наложили родители на дорогу с наказом съесть всё побыстрее. Знаменитый омуль в любом съестном виде пошёл у Байкала. Поезд катил не торопливо, и скоро молодые люди привыкли к тому, что он вдруг остановливался в чистом поле, паровоз громко пыхтел, как будто уставал так, что без передышки не мог даже сдвинуться с места. Парни выскакивали из вагона и рвали девушкам цветы, а, если рядом была речка, то успевали выкупаться. Владимир первый раз ехал так далеко, ему всё было интересно.

На одной из бесконечных остановок заметили у речки цыганский табор. Цыгане заторопились к поезду, кто-то побежал бегом, кто-то уже вскочил в вагон. А один цыган посадил на телегу всё своё многочисленное семейство и привёз к поезду. Цыганки сразу же начали предлагать гадание, дети готовы были сплясать за рубль хоть на животе. Цыган, что привёз свою семью, степенно закурил, с ним разговорились.

– Откуда едете?

– Из-под Владивостока, к себе на родину, в Бессарабию.

– Давно едете?

– Сразу же выехали, как узнали, что война закончилась, – ответил цыган, попыхивая толстой самокруткой.

Кто-то вынес гармошку, и цыганята начали лихо отплясывать, цыганки гадали, пассажиры толпились у поезда, и поле, где остановился поезд, походило на шумный воскресный парк.

К Байкалу подъехали на рассвете, а караулить встречу с озером начали задолго до рассвета. Прозрачная байкальская вода оказалась такой же холодной, как в роднике или лесной речке, пробовали на вкус сами и несли воду в вагон тем, кто не мог сам сбегать и зачерпнуть. Пробовали омуль и начали считать туннели, которые начались после станции Слюдянка. Было туннелей много, очень много, один пассажир начал после каждого откладывать по спичке из полного коробка и спичек ему не хватило. Туннели были длинные и короткие, были спаренные и поезд, не успев выйти полностью из одного, скрывался в другом. Поезд шёл, труба коптила, и скоро все пропахли угольным дымом и покрылись сажей. Горы в некоторых местах нависали над железной дорогой, а с другой стороны совсем рядом плескалась прозрачная байкальская вода.

Иван знал Иркутск и поэтому предложил всем сдать вещи в вокзальную камеру хранения. Сдав вещи, повёл всех на трамвай и посоветовал убрать деньги и документы подальше.

– Тут такие ловкачи, что вмиг повытаскивают. Доехали до пересечения улиц Ленина и Большой, которой название Карла Маркса никак не могло прижиться.

– Вот, Леночка, твой финансово-экономический институт,– показал Иван на огромное здание напротив остановки, а остальных повёл за собой по улице Ленина. Дошли до здания иняза, и Владимир договорился встретиться с Галиной здесь вечером. Иван, показал Ирине корпус её института, а сами они с Владимиром пошли в приёмную комиссию, расположенную в первом корпусе горного института по улице Красная Звезда. Там им сразу дали направление в общежитие, дали приёмные листки, предупредив, что эти листки будут служить и пропусками во все корпуса института. Иван всё знал, поэтому прежде чем идти в общежитие, они заскочили в иняз и быстро нашли Галку. Ей дали направление в общежитие, на улице Ленина, куда её и проводили. Шли пешком, довели Галку, и дальше, прошли мимо огромной действующей церкви, потом пошли по улице Седова до Советской.

– Советских, Володя, тут штук двенадцать, я что-то со счёта сбился, нет у иркутян никакой фантазии, до самого кладбища одни советские.

Иван переговорил с комендантом, как сказал, тет-а-тет и получил два направления в преподавательское общежитие.

– С тебя, Володя, бутылка, пришлось дать на лапу, чтобы нас с тобой не поселили в клоповнике. Клоповники – студенческие общежития. Бараки студенты сами построили, как говорили, в годы войны строили из досок, засыпали опилками и кое-как накрыли рубероидом. Бараки со временем ветшали, чернели и грузли в землю, с годами в них наплодилось столько клопов, не о говоря о полчищах тараканов, что ночами, когда включали свет, стены были усыпаны живностью. Худосочные студенты за год клопам приедались, а свежих, полнокровных абитуриентов клопы обожали и ждали.

На первом же письменном экзамене по литературе Владимир получил за сочинение всего три балла, недобрал он два балла на экзамене по английскому и остался за чертой, ниже которой в институт не брали.

– Что делать-то будем, Володя? – в который раз пытала его Галка.

– Пойду поработаю, а там на службу, после службы поступать буду, – тоже в который раз говорил Владимир, всё ещё не веря, что в институт он не попал.

– Всё это так, – шептала Галина, – но впереди у нас разлука, и не на день, два, а на три года, а это столько дней без тебя, как только представлю, так меня слёзы душат.

О разлуке она говорила так, как будто в разлуке будет она одна, как будто эта разлука касается только одну её.

Пошёл Владимир на завод имени Куйбышева, взяли разнорабочим, дали общежитие, а деньги он уже зарабатывал с ребятами разгружая на пристани речные пароходы. Платили немного, но ему, не избалованному жизнью, эти деньги казались большими. Сила в нем была, Галине он говорил, – а что вместо занятий со штангой с мешками тренируюсь, да еще и зарабатываю. Заводское общежитие, по сравнению со студенческими бараками, в которые он не поселил бы и Собольку, было царским дворцом.

Взяли его на работу, для отправки на сельхозработы, а это означало, что они не увидятся с Галкой до самого призыва. Узнав об этом он сходил в военкомат.

– Товарищ капитан, – обратился Владимир, – в институт не попал, устроился на работу, а вместо работы меня хотят загнать в колхоз, куда повестка о призыве меня в армию может не дойти. А это не устраивает как вас, так и меня. Кроме того, у меня, товарищ капитан, есть невеста, и я, как мужчина, прошу вас посодействовать мне, чтобы в оставшееся до призыва время мы с невестой смогли оформить наши взаимоотношения и зарегистрировать брак.

Капитан улыбнулся и пообещал, поэтому Владимир в колхоз не поехал, зато Галка почти весь сентябрь копала картошку. Копали будущие педагоги не далеко от города, и они изредка виделись. Работу Владимир освоил быстро, и научился пореже попадаться на глаза начальству. В свободное время изучал город, забирался на самые окраины, куда не ходили даже автобусы. Если ходил в кино и после рассказывал об этом подружке, то Галка злилась:

– Так ты и заведёшь себе прекрасную иркутяночку пока я тружусь на благо дохлого колхоза. Самое смешное, Володя, то, что мы копаем картошку колхозную, а колхозники копают свою.

Галине деньги присылали родители, на мизерную стипендию прожить было нельзя. Владимиру платили зарплату, на кино, на столовую и на развлечения денег хватало.

После возвращения невесты из колхоза кино, театр и просто прогулки вдвоём были у них ежедневно. Как говорил сам Владимир, с культурными мероприятиями у них было всё нормально, а вот с уединением была одна бесконечная проблема.

Полюбили они гулять по Большой, автотранспорт по ней не ходил и толпы молодёжи заполняли улицу. Улица эта была самой оживлённой и многолюдной из всех улиц города. Раза два сходили на танцы в парк Парижской коммуны, но на танцах было не протолкнуться и они чаще всего сидели и слушали духовой оркестр, исполнявший классику. Темнело и они искали уголок поукромнее. Потом Владимир провожал Галку до общежития и после нескольких поцелуев они расставались до следующего вечера.

Иван Ерёмин успешно сдал экзамены в оба учебных заведения, но в институт не попал из-за того, что, когда шло зачисление, он сдавал последний экзамен в Ангарске, там он теперь и учился, и, как сам признался, ожидая призыв в армию, весело проводил время. Владимир встретился с ним в выходной на Большой. Иван сказал, что здесь он бывает часто, и, закидав его вопросами, повёл к другу, который жил на квартире.

Друга Ивана Еремина – Юрия, Владимир узнал сразу, да и тот засмеялся, когда Иван их знакомил.

– Вместе штангой занимались,– объяснили они Ивану, учились только в разных школах. Иван сходил за водкой, Владимир пить категорически отказался.

– Что так?

– Иду на свидание, а моя девушка не любит, когда пахнет перегаром.

– Девушка – это святое, – согласился Юрий и они вдвоём с Иваном распили бутылку.

Разговорились и Владимир заметил, что дело к морозам, а они с подружкой не имеют тёплого угла, где бы можно было нацеловаться перед армией.

– Ключ у меня в почтовом ящике, – сказал вдруг Юрий, – я прихожу поздно, то тренировки, то занятия и вы можете у меня проводить вечер в тепле. Уголь и дрова в сарае, топите, влюбляйтесь и мне будет хорошо, буду приходить в натопленную квартиру. До 22-х я здесь не бываю, а тебе уж недолго гулять на гражданке. Хозяину скажу, что вы мои родственники, живёте по общежитиям, думаю, поймёт, а за бутылку и пищать не будет. Он показал Владимиру, где и что лежит и смеясь посоветовал: – что не ясно будет, пиши.

Первый раз Галка шла с неохотою, но три часа проведённые в тепле подняли её настроение.

– Вот бы нам такую найти, – помечтала она.

– Вернусь и обязательно найдём.

Вдвоём они навели порядок в квартире занятого холостяка. Владимир оставил две бутылки водки и написал, чтобы Юрий выгребал золу и приносил бы воды в светлое время дня.

Назавтра они наши на столе письмо: – «Спасибо за порядок, может быть будете себе и мне варить ужин, а то вечерами питаюсь только чаем».

Вечером они встречались у кинотеатра «Художественный» и шли на квартиру Юрия. Владимир топил печь и грел чайник, когда печка начинала дышать теплом, выключал свет приоткрывал дверцу и в колеблющемся алом свете печурки раздевал Галину.

Глава 4

Октябрь пролетел одним мгновением и вот поезд всё дальше увозил его от любимой, родную станцию поезд проскочил под вечер, сердце Владимира сжалось и заныло от тоски.

Рано или поздно мы покидаем родные дома, родные места, прощаемся с кем-то надолго, а с кем-то навсегда, с отъездом из дома заканчивается у кого затянувшееся детство, у кого розовая юность, весёлая и беззаботная. Ещё недавно казалось, что школа бесконечна, никогда не закончится. Но вот, новые яркие события вытеснили школьные воспоминания, превратив их в тускнеющие обрывки кинофильмов. Школа? Школьная жизнь вдруг стала казаться мелкой и незначительной. Свобода! Неведомое школьникам чувство. Свободы вдруг стало очень и очень много. Настолько много, что кажется – ты брошен и никому не нужен. Особенно когда бредёшь под серым дождливым небом, по серой улице огромного незнакомого города, натыкаясь на спешащих незнакомых людей. Пройдет какое-то время, послешкольная суматоха уляжется в памяти, и школа займет своё почётное место в длинной, но, увы, не бесконечной ленте воспоминаний. И у кого-то школьные годы останутся лучшими годами всей жизни.

Первое время ест поедом душу грусть-тоска, когда остаешься один на один со своими мыслями и заботами. Ваську – друга грусть-тоска снова заела и победила, бросив очередную учебу, он сбежал домой. Владимиру, да и Галине было легко, когда они были рядом, но вот судьба и их разлучила, Галина в слезах осталась в Иркутске, а Владимир, лёжа на верхней полке, катил куда-то в неизвестность, на Восток, вспоминая минуты прощания с Галкой.

«Галя! Дорогая! Здравствуй.

С солдатским приветом к тебе, Владимир. Скоро стану настоящим солдатом, а пока мы в карантине, проходим курс молодого бойца и готовимся к принятию присяги. Постепенно втягиваюсь в нелегкую солдатскую службу. Трудно привыкать к армейскому распорядку: утром, когда, кажется, всё отдал бы за лишний час сна, подъём, а вечером, когда сна ни в одном глазу, надо спать. Тут чаю не попьёшь, когда захочется, и не пожуешь, когда проголодаешься, всё по команде, всё по распорядку, и только строем, строем даже утром водят в туалет. Дисциплина и ещё сто раз дисциплина. В обед есть хочется, а старшина начинает воспитывать и командует: «Встать!» Встали, кричит: «Сесть!» Сесть не успели, как он ревёт: «Встать!» Такую разминку устроит, что готов съесть его самого с сапогами. Я думал, что самое большое начальство в армии генерал, а оказывается наиглавнейший начальник – это старшина. Как только возразил или даже не так посмотрел, сразу два, три наряда вне очереди. Мыслить здесь запрещено, а нужно всё исполнить, так как думают за нас наши армейские «отцы». Трудно, Галка, отвыкать и от собственного разгильдяйства, но надо. Хорошо смотреть военные парады только в кино и со стороны, красота парадов достигается муштрой выматывающей и изнуряющей. Здесь стараются всё отработать до автоматизма, чтобы в бою не думать, не соображать, а только воевать, только давить на курок. При тревоге, когда всё отработано, солдат одевается в полусонном состоянии и он не наденет брюки вместо рубахи, которая называется гимнастёркой. Так что при команде «Тревога!» сначала одеваешься, а потом уже просыпаешься. Утрами тот же старшина с секундомером в руках за час до подъёма начинает отрабатывать команду «Подъём»! Тут каждое утро стараешься выкроить лишнюю минутку, чтобы подремать, а он …

Только оделись, командует: «Отбой!» И пошло: «Подъём! Отбой!» До самого общего подъёма или отбоя, а подъём в армии в 6 часов ровно.

Сильно скучно и грустно без тебя, родная моя жёнушка. Иногда ты мне снишься, когда ты снишься, то я и во сне хочу, чтобы сон этот продолжался до конца моей службы, но только это пожелаешь себе, как уже слышишь: «Подъём!»

Пиши, Галка, как живёшь, как учёба, какая погода у вас там, у нас здесь ветрено, сыро и холодно.»

После Нового года он неожиданно получил письмо от Тамары:

«Здравствуй, Владимир!

Еле достала твой адрес, не знала и не гадала, что ты служишь. Я, куда хотела, не поступила, не прошла, как и ты, по конкурсу, но домой возвращаться не хотелось, стыдно было за неудачу. На мое счастье, а может и на несчастье прошел слух, что в железнодорожном институте недобор. Взяла свои документы с экзаменационным листком и пошла в железнодорожный, где меня сразу зачислили и даже дали общежитие и стипендию. До института я видела железную дорогу только два раза в жизни да то из окна вагона и на станциях, на которых садилась в поезда, а теперь мне придется изучать всё железнодорожное хозяйство. Тяжело, Володя, мне быть студенткой, осенью был колхоз, мы здесь убирали виноград, яблоки. Наелась, насмотрелась на фрукты и разные южные овощи. Грузины мне объяснялись в чувствах и сватались. В городе на меня и сейчас заглядываются и заговаривают. После сельхоз работ нагоняли программы, так как их никто не отменял, я до занималась до того, что со мной было плохо. До меня сразу же не доходит то, что остальные понимают сразу, ты же знаешь, что мне в школе хорошие оценки доставались зубрежкой. До сессии и после сессии у нас отчислили четверых, говорят, что будут отчислять до третьего курса, пришлось до дури разбираться в начерталке, это так называют курс начертательной геометрии, а высшая математика, думаю, загонит меня в гроб до срока. А впереди меня ожидает теоретическая механика, про которую говорят, что, если сдашь её, то можно влюбляться, а после сдачи экзамена по сопротивлению материалов уже можно выходить замуж. Не знаю, Володя, как это всё уместится в моей дурной головушке? Если не чокнусь, то буду инженером железнодорожником. Если погибну, грызя гранит наук, то помяни хоть однажды рабу божью по имени Тамара.