Сокровища детства

 Мы пробыли у деда Исаака больше месяца. Несмотря на многочисленные уговоры отца, мама упрямо отказывалась возвращаться.

 Скоро деревенские мальчишки, постарше и наглее, начали «учить» меня и в шутку заставляли называть отца дядей Карлен.

 Отец по паспорту был Амаяк, но все звали его Карлен. Когда он родился, дед пошёл в сельсовет и попросил записать имя Карлен. Но регистрацией занималась женщина, которой имя Амаяк нравилось больше, и она записала его по своему усмотрению. Дед, получив свидетельство, положил его в сторону и никогда не читал, что там написано. Только при поступлении в школу обнаружилось, что сына зовут не Карлен, а Амаяк.

 Однажды я случайно встретил отца в деревне. Он только вернулся с охоты.

– Приходи вечером, – сказал. – Зайца подстрелил, и ты поешь.

 Когда я поднимался со двора из дедушки Исаака к нам домой, навстречу попалась мама:

– Куда собрался? – спросила она.

– Мам, иду в дом дяди Тарлен (Карлен), он меня звал… – ответил я, коверкал слова – в те годы у меня ещё была слабая речь.

 Мама прижала меня к себе, с глазами, полными слёз, погладила, поцеловала в щечку и сказала:

– Ладно, иди, мой родной, если позвал – иди. Но больше не называй его дядей Карленом – он твой отец, называй папой.

 Мама тоже очень скучала по отцу…

 Скоро они помирились, и мама уехала в роддом. Несколько раз мы с отцом ездили её навестить. Я брал с собой ароматные розы из-под окон нашего нового дома – для мамы.

 Это был май. Из роддома мама принесла в новый дом чудесного ребёнка – с белоснежной кожей, огненно-русыми волосами и веснушками. Это был мальчик. Назвали его Варужан. Дед был в восторге и сказал, что тот очень похож на моего отца в детстве.

 После этого дед стал «паинькой», а родители больше никогда не ссорились и всегда были вместе.

24 сентября 2014 г.

Сон моей матери

 В тот день у мамы с самого утра было дурное настроение – ей приснился плохой сон. Перед тем как выйти из дома, она попросила отца быть осторожным и не спускать с меня глаз. Мне было всего четыре года, и я был ужасно непослушным, так что дома часто говорили: «Эс хохен хатан, кылхан шршрама» – что-то вроде: «С этим ребёнком хоть святых вызывай – не справишься».

За свои четыре года я уже успел вляпаться в десятки разных приключений, оставив на теле множество ссадин и шрамов – особенно на голове, где и по сей день видны их следы.

Отец рассердился на мамины слова:

– Ну вот, ты, как и твоя мать, сначала спишь, потом нам сны придумываешь! Да ничего с ним не случится!

Мамина мама, Арпеник бабо, была глубоко верующей женщиной, и в деревне славилась своими вещими снами, которые часто сбывались.

– Да ты не понимаешь, что я видела! Сон был страшный…

– Ну и что ты там увидела такого, что аж затряслась? – с иронией спросил отец.

– Видела, как наш ребёнок стоит на краю крыши, а я – внизу. У меня ноги дрожат от ужаса, не знаю, что делать. Боюсь, что он вот-вот упадёт. И тут вижу, как к нему по лестнице поднимается покойный Мухан-апа. Я закричала: «Мухан-апа! Ребёнок же упадёт!» А он повернулся ко мне и спокойно сказал: «Не бойся, душа моя, всё будет хорошо». Лицо у него было доброе и спокойное. Он взял ребёнка на руки, медленно спустил по лестнице, поцеловал под подбородок и передал мне. Но ведь Мухан-апа не просто так снится – как только он появляется во сне, обязательно случается что-то плохое…

– Да ну тебя, – махнул рукой отец. – Наверное, воспоминания всплыли, вот и приснилось.

 Он имел в виду случай, который произошёл, когда мне было всего одиннадцать месяцев. Я как-то уполз по балкону и уселся в жёлоб на самом краю крыши, свесившись вниз. Мама рассказывала, как у неё подкосились ноги от ужаса, когда она это увидела. Чтобы не спугнуть меня, не закричала, а медленно, ползком, на коленях, подползла сзади и схватила.

Так или иначе, мы пошли в центр деревни – папа, сын его брата (мой двоюродный брат Вардгес, который был немного старше меня) и я. Там обсуждали, что мельница осталась без воды, и нужно несколько ребят, чтобы помочь прочистить русло. Папа вызвался помочь – он всегда был активным участником в решении общих сельских дел.

Собравшись, мы направились к построенной новой мельнице на реке Каркар, ниже деревни. За нами бежала охотничья собака отца – «Булка». Она радостно носилась туда-сюда, забегая то вперёд, то возвращаясь назад.

Мельница была небольшим зданием с белыми известковыми стенами. Нас встретил Саркисджан-апа – бодрый, весёлый старичок с пышными белыми усами. Он зарядил молодёжь шутками и весёлыми словами, после чего попросил пройти вверх по руслу, к истоку канавы – возможно, его забили осенние дожди и завалы из глины, ила и камней.

Без долгих разговоров мы отправились в путь. Тропа шла по правому берегу реки, вдоль отвесных скал в верх. Слева – каменная стена, справа – обрыв, внизу ревела река Каркар, в это время года особенно полноводная и бурная.

Тропа была узкая – едва ли один человек проходил. Шли гуськом, осторожно смотрели под ноги: иногда на пути встречались трещины и промоины, через которые нужно было либо прыгать, либо перешагивать с усилием. Отец шёл позади меня, помогал, подстраховывал. Полпути мы уже прошли, когда вдруг «Булка», которая шла за отцом, резко рванулась вперёд, догнала меня, протиснулась между мной и скалой – и толкнула меня прямо в пропасть.

С этого мгновения время словно остановилось. Моё падение длилось какие-то доли секунды, но казалось бесконечно долгим. Я будто бы медленно скользил вниз на перышке птицы, чувствуя лёгкое дыхание ветра снизу и успевая разглядеть все складки скалы. Вокруг меня сгустилась тьма, потом тьма стала проясняться – как туман, и в этом мареве мне показался смутный образ знакомого человека, идущего навстречу течению мутной реки.

Я упал в небольшое углубление, занесённое песком, со всех сторон окружённое крупными белыми плитами. Граница между жизнью и смертью здесь измерялась считанными сантиметрами.

Я открыл глаза – был у отца на плечах. Мы поднимались по дороге возле источника Чумбчумблах, в сторону деревни. Потом снова открыл глаза – я дома, в своей постели, и не понимаю, как за одно мгновение оказался то у ручья, то дома. Будто в сказке оказался.

Мама закричала от радости – я пришёл в сознание. Слёзы лились у неё ручьём. Все собрались вокруг, я попытался улыбнуться.

– Ой, да у него зуба то нет! – воскликнули все разом.

Подбородок у меня тоже был рассечён.

Через несколько дней, когда я немного оправился, мне уже разрешили выходить на улицу. Все в деревне переживали, интересовались, как я себя чувствую – особенно дети из школы, где я часто играл и разговаривал с ребятами на переменах. В те годы сельская школа ещё работала.

 Я открывал рот, показывал выбитый зуб и говорил: «Теретс тотрала», что значит «зуб сломался». Дети хохотали, просили повторить, и я с радостью и гордостью твердил снова: «Теретс тотрала»…

 Прошли долгие годы. Зажили многие раны – и телесные, и душевные. Но от той истории у меня остался глубокий шрам под подбородком – как след поцелуя покойного Мухан-апы.

Царствие небесное ему, отцу, матери и всем, кто давно покинул нас, но до сих пор живёт в глубине нашей души.

20 сентября 2013 г.

Пломба магазина

 У каждого человека есть свои тайны. Со временем одни он раскрывает сам, другие – открываются помимо его воли. А есть такие, что никогда не выходят на свет и навсегда уходят с человеком, оставаясь только его личной тайной.

И тайны бывают разные. Секреты взрослых никогда не похожи на детские. Детские тайны – всегда чистые, прозрачные, искренние, отражающие невинную душу ребёнка.

В детстве, ещё до школы, мы с другими малышами, как беззаботные воробьи, носились группой по всей деревне – от одного края до другого – в поисках развлечений. Играли в разные игры, смысл которых был понятен только нам.

Иногда, девочки и мальчики вместе, спускались к подножию холма в нижней части деревни – мы называли то место «Керцин так» (Под скалой) – и играли там в особенные игры, придуманные именно для этой местности. Одна из них особенно запомнилась – мы называли её «Секрет».

Каждый из нас собирал разноцветные осколки разбитых тарелок, кусочки стекла, блестящие пуговицы. Срывали с холма полевые цветы – чем красивее, тем лучше. Потом каждый уединялся в своём укрытии, копал ямку и аккуратно выкладывал туда свои сокровища: стекляшки, цветы, травинки – стараясь, чтобы получилась красивая, даже художественная композиция. Затем мы накрывали это всё большим кусочком стекла и осторожно засыпали землёй, маскируя так, чтобы никто не догадался. Это и называлось – «Секрет».

Сверху клали какой-нибудь крошечный знак – камешек, стекляшку или щепку, – по которому могли узнать только мы сами, и уходили. После собирались в условленном месте, а потом начинали искать тайники друг друга. Если не удавалось – каждый показывал свой «секрет». Мы бережно, слой за слоем, убирали землю, протирали стекло и любовались, стараясь понять, у кого же самая красивая композиция.

Иногда эти детские воспоминания возвращаются ко мне, и я думаю о тех «тайнах». Многие уже открыты, пересказаны. Но одна – всё ещё в прошлом, спрятанная в своей ямке. Сейчас я хочу её раскопать.

Мне было, наверное, меньше четырёх лет. Рано утром я спустилась в центр деревни. Никого не было. Я поднялась к двору у единственного деревенского магазина, где мы часто собирались с детьми. Там тоже – пусто. Я села на маленькую скамейку под навесом магазина, взяла палочку и стала рисовать что-то на земле. И вдруг – на двери магазина я увидела странную вещицу: красный, похожий на лепёшку комочек, к которому была привязана нитка. Он выглядел очень заманчиво. Я впервые видела такую лепёшкообразную массу. Отодрала его и начала играть. Он оказался очень удобным, даже удобнее, чем тесто: я стала лепить разные фигурки – собачек, кошек и ещё кого-то.

Мне так понравилось, что, когда возле магазина начали появляться взрослые, я спрятала находку в карман. Подошли дедушки, сели поболтать. Говорили о какой-то краже – каждый высказывал своё мнение. Оказалось, что накануне обокрали склад магазина. Я, скромно стоя в стороне, всё слушала, навострив уши. Разговор был напряжённый, люди переживали. Искали вора.

Вдруг к магазину подошла молодая продавщица Стелла, взглянула на дверь склада и закричала:

– Ай-ай-ай! Пломбу сорвали! Пломбы нет!

 Все обернулись – действительно, на двери чего-то не хватало. Это была пломба, которую сам следователь из города поставил, пока шло расследование.

 Обстановка накалилась. Люди начали обсуждать уже не только саму кражу, но и сорванную пломбу: зачем вору возвращаться? Придумывали разные версии…

 В это время в моём кармане кусочек «волшебной лепёшки» – найденной пломбы – вдруг превратился в раскалённый уголёк. Мне казалось, он вот-вот вспыхнет, упадёт на землю и выдаст меня. По словам взрослых, тот, кто сорвал пломбу, и есть вор…

Значит, вор – это я.

Положение стало серьёзным. Я должен избавиться от пломбы, но расставаться с ней не хотелось. Я незаметно ушёл и спрятал её в траве у наших ворот. Вернулась – слушать, что ещё скажут взрослые. Как говорится, «преступник всегда возвращается на место преступления».

– Нужно вызвать следователя, – предложил дядя Армик, деревенский врач, – Пусть приведут собаку, на двери остался кусок пломбы – по запаху найдёт вора.

– Да, да, собака быстро найдёт, – согласились все.

«Вот это да, – подумал я, – Всё самое страшное впереди. Придёт собака, и точно приведёт в наш двор… Надо что-то придумать».

Я хотела снова унести пломбу и выбросить подальше, но тогда больше никогда не смогла бы играть с этим интересным материалом. Терять его не хотелось. И тут в моей детской голове возник «гениальный» план: нужно спрятать её в будке нашей собаки Казбека. Следовательская собака никогда не рискнёт сунуться туда – Казбек тут же её порвёт.

Довольная решением, я спрятал пломбу за доской под крышей будки. Наш пёс мешал мне, не понимая, что я делаю в его логове. Но вот – готово. Пломба надёжно укрыта. Я снова спустился в деревню – слушать новости… Люди уже разошлись, а те, кто остался, говорили совсем на другие темы. Сердце моё успокоилось, и я спокойно вернулась домой.

 Через несколько дней, когда уже все забыли о магазине и о краже больше не вспоминали, я осмелилась достать из собачьей конуры кусочек штампа и тайком играла с ним. Казалось, в этом обломке была какая-то волшебная сила. Я играла и снова прятала – подальше от глаз взрослых.

 А потом однажды родители купили мне большую коробку и подарили, сказав, что это «пластилин». Разных цветов и в больших кусках. Я с удовольствием играла, но в них уже не было той самой волшебной, магнетической силы, что была в обломке того штампа.

24 июля 2014 г.

Знакомство с электричеством

Это было моё первое и незабываемое знакомство с электричеством. Мне ещё не исполнилось четырёх лет. Я любил играть во дворе дома дедушки Исаака. Его дом стоял немного ниже нашего и имел общий проход. Мама ушла за водой, оставив меня на попечение бабушки.

В тот день дядя Яша ремонтировал старый утюг: заменил сгоревшую спираль, которая разогревает утюг, и щедро выбросил её на землю. Спираль лежала на земле, как змея, и каким-то магическим образом манила меня. Я взял её и начал играть. Потом решил собрать некую «схему» – как мне казалось, серьёзную конструкцию. Соединил разные куски по своему усмотрению и к обоим концам прикрепил кусочки гвоздей, в качестве вилки.

Чтобы не терять времени (ведь мама вот-вот должна была вернуться), я поднялся к нам домой. Мне не терпелось опробовать своё «изобретение». Сознавая, что испытание может иметь непредсказуемые последствия, я решил держать конструкцию через подушку, чтобы «ток не ударил». Я вытащил штекер от нашего старого радиоприёмника из розетки и поочерёдно вставил в отверстия два гвоздя.

Вдруг моя конструкция взорвалась и искрила, раскалённые, красноватые искры посыпались на пол и погасли. Комната наполнилась дымом. Глаза мои потемнели от вспышки, я не успел даже испугаться и выскочил на балкон.

Ладони мои жгло и покалывало от боли. Я посмотрел – и только тогда по-настоящему испугался: на ладонях были ожоги, как будто кто-то процарапал их раскалённым железом. Я понюхал руки – исходил резкий запах гари. Интерес к электричеству мгновенно уступил место страху. Я боялся, что родители рассердятся, боялся, что не смогу ответить на вопрос: где и как я обжёг руки?

Единственным спасением казалось спрятать руки. Я лёг на раскладушку, стоявшую у стены, и опустил руки между кроватью и стеной, чтобы не было видно. Лежал так долго, пока не иссякло терпение – мама всё не возвращалась. Я решил, что так меня быстрее найдут, и лучше уж поскорее убежать из дома.

Сжав кулаки, я бежал вниз. И вдруг у дома дедушки Исаака мне навстречу вышла мама с вёдрами. Я замедлил шаг, опустил глаза и, стараясь незаметно проскользнуть мимо, посмотрел ей в лицо. Но мой взгляд сразу же выдал меня. Увидев мои сжатые кулаки, мама испугалась, что, может быть, я взял из папина охотничьего чемодана что-то опасное. Она потребовала, чтобы я разжал руки. Я не поддавался. С трудом, но она силой раскрыла мои пальцы – и закричала от ужаса. Естественно, на вопросы «где обжёгся?», «как это произошло?» и другие я не отвечал – как партизан молчал, и от меня нельзя было добиться ни слова.