Логлифы

Нарратор встал с кресла, поправил свой длинный сюртук и грациозно взмахнул рукой:

«Друзья! Прошу минуточку внимания! Не ищите здесь времени и места! Нет, нет, не ищите! Просто послушайте, что я вам расскажу. Мои рассказы называются логлифы. Они могут показаться вам самыми обычными, однако, не спешите судить о них так. Логлифы помогут вам увидеть важное, ведь в них живут прошлое, настоящее и будущее!»

Нарратор сделал паузу, затем глубоко вздохнул и начал повествование:

«Двулоглиф о человеке в чёрном

Логлиф первый. Кончина человека в чёрном

Вот так вот всё и происходит… Жизнь, как ниточный клубок, в умелых руках какой-нибудь прялки. Оглянешься назад, и диву даёшься – была тонюсенькая ниточка, а теперь – вон оно как! Клубок, клубище! Назад хочешь распутать, да только нитка как трясина ещё пуще запутывается, затягивается. Исповедь наружу рвётся, да только нету под рукою хоть маломальского священника, пустота кругом, тени бродят взад да вперёд и всё не в лад говорят так с ухмылкой. Что ж я тогда их слушал-то? Да только тени-то не все тут тени, те, что светлые – прям бальзам на душу, но не могут они в мою пустоту проникнуть, а те, что тёмные, так и лезут туда как черви, да всё выжирают плоть мою внутреннюю. И вот, ничего во мне не осталось боле. Пустота, что снаружи, что внутри, холодно… холодно! Эх, прялка, сотки мне варежки из моего клубочка, застыли ладошки. Не в терпёж продолжать… И сделал бы ещё столь же, да не хочу я так… Пополам меня рвёт – на два куска, на тёмный и светлый. Тёмный сильнее, он чернотой своей всё добрешнее из меня выпотрашивает, а суть-то моя другая, хороший я, хороший!!! Не хочу быть чёрным, да уж поздно рассуждать, крест мой серебряный и тот, как уголёк чёрен. Всей душою бы своей назад прыгнул, к истоку ниточки, чтоб схватиться за неё да не отпускать покуда руки держать могут, а я… эх я… Всё не как у людей. Значит нелюдь я. С того и прощаюсь».

Руки раскинулись в стороны, перпендикуляром их движенью рухнул человек в чёрном, и так была закончена великая повесть и великая драма.

Человек в белом встал с пола, отряхнулся и с улыбкой нового рождённого прошествовал прочь из пустоты.

Логлиф второй. Кончина чёрного человека

Вне темноты мир, к сожалению, выглядел совершенно таким же, как и в темноте, человек в белом отчаялся. Чернь не исчезла. «Чернь не подвластна исчезновению, потому что чернь – это и есть исчезновение», – подумал человек в белом и огляделся вокруг себя.

Неподалеку он увидел белую скамейку с прилипшим к ней силуэтом хрупкой маленькой девочки. Немедля человек в белом бросился к этой скамейке, чувствуя всем нутром долгожданный запах спасения. Девочка на скамейке была очень грустна, в её глазах рисовались градины слёз. Человек в белом долго стоял напротив девочки и разглядывал её крохотное личико, в руках девочка держала большой клубок. Клубок прижал собой два маленьких кусочка ткани – это были варежки.

Взад и вперёд, то там, то здесь скользили тени, некоторые были белые, некоторые чёрные-чёрные, но все они создавали собой одну еле заметную и неразрывную систему, в которую не попадали только три человека – человек в белом, девочка на скамейке и священник, как оказалось, всё время стоявший за спиной маленькой девочки. Человек в белом улыбнулся. Глаза священника он как будто знал всю жизнь. Человек в белом всю жизнь ждал эти глаза.

Только сейчас девочка подняла свой взгляд на человека в белом и робко протянула ему варежки, от которых тянулась тоненькая ниточка, в конце своём превращавшаяся в большой клубок. Священник чуть развёл уголки рта:

«Возьми, как ты просил…»

В другой ладони девочка ютила тот самый клубок; священник улыбнулся ещё сильнее:

«Но ты можешь выбрать другое…»

Два половины схлестнулись внутри человека в белом, а сердце теперь всей своей сутью тянулось к той маленькой девочке. Её грустные глаза были прекрасны; ни грамма не стоили сейчас этих глаз спасительные варежки…

Человек в белом выбирал. Прошло немного времени, и он положил свою ладонь на большой клубок… Девочка расцвела в тот же миг… Её глаза засияли. Священник кивал головой. Человек в белом чувствовал внутри себя радость и спокойствие. Девочка смеялась, она встала со скамейки и обняла человека в белом. Ни секунды немедля, священник благословил их.

Прошло мгновение, и всё пространство вокруг человека в белом наполнилось нестерпимой гарью; клубы дыма рвались из груди человека в белом. Священник всё так же стоял у скамейки и кивал головой, как будто бессловно говоря: «Так и должно было быть».

Когда дым рассеялся, человек в белом уже вновь перекрасился в свой прежний чёрный цвет от копоти и гари. «Всё кончилось…» – произнёс священник и, развернувшись, прошествовал в белые и чёрные тени.

Человек в чёрном глубоко вздохнул. Внутри он чувствовал белого человека. От черни не осталось и следа, а девочка-прялка сжимала в руке почерневший клубок, от которого тянулась обгоревшая ниточка… Человек в чёрном наклонился к девочке. Девочка медленно подняла голову и робко улыбнулась. Человек в чёрном помог ей подняться. Вскоре человек в чёрном надел варежки, и ему стало тепло, как когда-то прежде… И так была зачата новая великая повесть и новая великая драма…»

Нарратор улыбнулся, окончив двулоглиф, выдержал небольшую паузу, словно подготавливая слушателя к новому повествованию, и продолжил:

«Я поведал вам двулоглиф о вечном. Так будет всегда и выбор человека будет только его выбором, доколе он не преступит положенное. Следующие логлифы будут о прошлом.

Трилоглиф о пяти королях

Логлиф первый. Четыре дурака и один король

Жили-были пять королей. Власть, деньги, удовольствия – всё было у самодовольных правителей. Поесть захотят – пожалуйста! Стоит лишь крикнуть слуг и открыть рот, чтобы еда туда сама заползала. Брильянтов захотят – щёлкнут пальцем, и к их ногам уже сыплются сверкающие камушки. А захотят вдруг на войну сходить – попугать соседей грозными речами, чтоб слово народное было на стороне этих «великих полководцев» – так нет ничего проще, нужно только между собой договориться, кто на кого нападать будет, кто победит и с кем победу после сражения праздновать.

Богемная жизнь! Так и жили они по принципу – ничего не делай и всё равно оставайся королём…

Пять маленьких королевств были расположены так близко друг от друга, что сходить в соседние владения в гости королям можно было раз пять за день. Чем, впрочем, они и занимались, чтобы богемная жизнь не казалась слишком скучной! Меланхолией короли не страдали, но то обилие материального, что крутилось вокруг них, то и дело указывали к ней путь.

Вот в такие-то минуты короли и любили собраться вместе, погулять по своим владениям или посидеть за круглым столом в чьих-нибудь апартаментах. Во время встреч пять лысых толстяков с упоением рассказывали друг другу, что они кушали, пили, узнавали за прошедшие дни, с какими ещё королевствами дружили и сколько прочитали толстых книг и рукописей. После небольшой трапезы, или на привале, если гуляли, они употребляли крепкие вина. Это занятие так увлекало королей, что спустя час или два после окончания трапезы, все пятеро уподоблялись обезьянам или, скорее, свиньям и даже смеялись как-то по-поросячьи, прихрюкивая.

Спустя ещё час пять совсем захмелевших толстяков, уже успевших изрядно изваляться в грязи или разбить несколько хрустальных сосудов, при этом сломав ни один деревянный стул, начинали с нескрываемым удовольствием высмеивать друг друга. Подобное действо всегда заканчивалось мордобоем и сильной головной болью на следующее утро. Но любимцы своей бестолковой судьбы не чурались этих последствий, и через неделю всё опять повторялось как под копирку.

Каждый король во время этих встреч старался превознестись над другими и получить над ними власть по принципу – четыре дурака и только один король!

Шло время. Скука и удручённость терзали толстяков-королей. Власть в своём королевстве с каждым годом представляла всё меньше интереса для самовлюблённых гордецов. А поскольку хозяйство пяти королевств буквально превратилось в одно целое, то и борьба за единоличное управление им потихоньку нарастала. Открыто короли ещё побаивались высказывать свои неоспоримые притязания на трон пяти королевств, но наедине постоянно сплетничали и ссорили между собой друг друга. И кутили, часто и помногу, превращаясь в животных, желавших лишь одного – набить другому морду и изваляться в грязи… Ах, да, конечно, и самое главное – стать единственным королём среди дураков…

Кутежи становились не просто их образом жизни, а способом решения вопроса престола. Так кто же станет самым главным?

Та малая часть чего-то человеческого, гуманного, бескорыстного и доброго, что оставалась в королях не имела в их жизни, по сути, никого значения. Она исчезала безвозвратно. На уступки другому не шёл никто, а одна из посиделок на природе даже закончилось настоящим побоищем, и большим счастьем был тот факт, что все остались живы, отделавшись лишь лёгкими травмами.

После этого происшествия короли зареклись не предаваться кутежам. Однако, этот обет не мог продлиться долго и был нарушен уже на следующей неделе… И снова груды бутылок, и снова каждый молча ненавидит другого, и каждый спорит, не считаясь с чужим мнением, и каждый тянет одеяло на себя. И снова мордобой, куда страшнее, чем в прошлый раз… Животные… Найдётся ли среди них хотя бы один человек?

Во время следующей встречи на природе, возможно, устав от постоянного однообразия и осознав бессмысленность споров и ссор, один из королей просто-напросто перестал уподобляться остальной четвёрке. Теперь он молча сидел на своём месте и следил за этим сбродом орущих обезьян, попутно во всём соглашаясь с мнением своих соседей.

И знаете, сколько удовольствия он испытал за эти несколько встреч, наблюдая, буквально, за своими отражениями! Он смеялся и был по-детски счастлив тому, что перестал быть одним из них.

Сбой механизма внутри «королевской компании» стал заметен сразу, тем более, что тот внезапно замолчавший король раньше был самым упрямым и громким. Четвёрка не могла этого игнорировать и смотреть сквозь пальцы на их притихшего товарища. Все как один видели они что-то большее в этом факте – «он не как мы, значит он лучше нас?» Так продолжалось не долго. Четверка дураков решила, что их приятель нашёл иной выход, другой путь к престолу – возможно, более разумный. Дураки решили проучить короля. Во время одной из встреч четвёрка сговорившись набросилась на него. Чудом вырвавшись из объятий своих «пьяных товарищей», король убежал. И больше его никто не видел никогда не видел.

Товарища забыли, а его королевство разделили между собой…

Логлиф второй. Два короля и два дурака

Прошёл год. Четвёрка осиротевших королей поделилась на две части. Первые два короля, едва спровадив прочь своего товарища, всей душой и телом налегли на продукцию местных и неместных виноделен; другая же часть королевской четвёрки, мягко говоря, остепенилась. Они не вылезали целыми днями из своих нор, как отшельники, как пойманные на крючок совести черви, без толку болтались в прострации опочивален, точно связанные по рукам и ногам… На этих двоих было больно смотреть, и в общем-то после побега 5-ого короля их никто так и не видел. А внутри этих королей таился отныне страх, страх за свою жалкую шкуру; и наплевать им стало на превосходство, если таковое даётся ценой своей жизни.

К кутежам оба охладели… В их руках теперь были нудные книжки и головоломки, бутылочки со вложенными внутрь корабликами и прочая мелочь, требующая усердия и работы…

Те двое, которые составили первую половинку, скрепились тесными узами хмельной дружбы, и дружба эта была до определённой степени искренна… Пока не заканчивался провиант… Короли превратились в бесполезных, ничтожных существ, готовых на любой шаг ради порции вина…

Вот так однажды, прокутив всю казну королевств, они решили напасть на своих остепенившихся соседей. И что же? Собрали армию, одну на двоих; пушки, ядра с порохом, конницы – всё, что было на складах да в закромах. Собрали и двинули.

Протрубили горны. Стены осаждаемых королевств задрожали под натиском захватчиков. Огонь, дым, ядра и стрелы… Оборона не выдерживала натиска…

«Что же вы делаете? Глупцы! Остановитесь, – кричали с верхотур своих башен в один голос отшельники-короли, – ничего святого в вас не осталось! Нас убьёте и себя погубите!!!»

Рухнули в тот миг обе башни под натиском артиллерии. Армия завоевателей вытирала ноги о последние остатки обороны врага…

Обрадовались своему успеху победители, выскочили из своих укрытий и двинули, пошатываясь, прямо туда, к рухнувшим башням, поглазеть на завоёванное богатство.

Отовсюду летели стрелы, пронзая тела беззащитных пеших вояк, кругом рвались ядра, калеча молодых солдатиков. Дошагали два короля до обителей их врагов, зашли в них и вдруг раздался взрыв! Рядом с ними упало пушечное ядро… Дым поднимался средь четырёх недвижимых тел, рядом беспечно валялись бутылки с пролившимся вином… И только птицы в небе летали и кричали со скорбью над телами… Двух дураков и двух королей…

Логлиф третий. Один король и ни одного дурака

Взгляд невысокого толстопуза, сидящего на неказистом деревянном троне был наполнен грустью и самоотречением. Толстяк наблюдал за восходом солнца из своей гостиной комнаты в замке. В комнате суетились придворные помощники, а внизу у стен замка на дворцовой площади люди громко выкрикивали лозунги в честь вернувшегося короля, на столе стояла тарелка с пресным печеньем и бокал… с вишневым соком.

Это был тот самый король, который однажды убежал прочь от четырёх заблудших товарищей. Много лет он провёл в обычной деревне, среди обычных людей, тех, кем когда-то правил, кого считал прислугой и рабами.

Король изменился, он увидел свой народ изнутри, породнился с ним, научился от него многому. Когда пришли вести о войне и о случившемся с четырьмя королями, он решил вернуться на трон. Но решил так не сам. Так попросил его народ, все жители пяти осиротевших королевств. Король послушался их и объединив вместе все земли, стал ими править. Жизнь в объединённом королевстве изменилась. Из казны были отданы деньги беднякам, простолюдины получили то, в чём нуждались, а вся знать и свита теперь наоборот вынуждены были работать много, чтобы обеспечить свою жизнь. В королевстве запретили виноделие и азартные игры. А книжное дело и науки стали развиваться, с каждым годом достигая новых высот.

Четыре короля, настигнутые снарядом на поле брани, уцелели, но не могли вернуть своего здоровья, и людям их королевств пришлось прогнать толстяков прочь и никогда больше не допускать к трону.

Так началась новая жизнь в объединённом королевстве!»

Нарратор блаженно улыбнулся. Наступила пауза. Глаза рассказчика наполнились глубоким чувством, голос зазвучал чуть взволнованнее, чем раньше:

«Квартоглиф о настоящем

Логлиф первый. Сидящий в яме под дождём

На улице шёл дождь. Кругом разлились лужи. Кругом была грязь и слякоть. Такая погода, серая и скучная, часто заставляет думать, просто думать о чём-нибудь. Чаще о грустном. Мальчик, которого звали Антон, любил думать. Как раз о грустном. Его взгляд напоминал глубокую серую яму, из которой кто-то упорно не хотел вылезать наружу. И этот взгляд порой мог уловить неприметное за одно мгновение. Вот так легко и просто, наблюдая в окошке дождь, мальчик разглядел на улице одинокую девочку.

Девочка была очень красива. Она манила за собой. Антон не заметил, как выскочил из дома, натянув на себя уличную одежду и взяв зонтик.

Дорога, по которой шла девочка, вела к старому заброшенному заводу, где когда-то работали родители Антона. Мальчик знал эту дорогу наизусть. Девочка шла очень медленно, но грациозно, маленьким зонтиком укрываясь от, казалось, совсем её не тревожившего дождя. Антон поспешил следом за ней. Он прошёл совсем немного и… Всмотревшись внимательней вдаль, сквозь струи небесной воды, не увидел ровным счётом ничего. Силуэт исчез!

«Как же так, – подумал Антон, – ведь только что я её видел… Может быть, мне показалось?» Мальчик огляделся вокруг – он прошагал вслед за видением целый квартал! И вдруг силуэт, как вспорхнувший голубь из рукава фокусника, вновь появился вдали… «Она!» – Антон ускорил шаг.

Дождь продолжал, не успокаиваясь, лишь иногда то ускоряя, то замедляя ход. Ему помогал ветер, который порывами расшвыривал падавшие с неба капли.

Мальчик совсем неожиданно для самого себя решил догнать девочку и заговорить с ней.

Антон всегда был застенчив. Болезненная робость с детства мешала ему в общении. Вот и сейчас, вслед за смелой мыслью, мальчик проникся привычным чувством.

«А вдруг я ей не понравлюсь», – подумал Антон, и чуть было не повернул назад. Сколько в его маленькой жизни он упустил из-за своего неловкого характера. «Нет!» – едва ли не первый раз в жизни мальчик действительно взял себя в руки. Он совершенно не узнавал себя в эту минуту. Страх и робость как ветром сдуло. Внутри всё резко раскачалось в другую сторону, и теперь в Антохе не осталось ничего от того, что заставило бы его повернуть. «Подожди!» – Антоха окликнул девочку.

Девочка остановилась и обернулась. Антоха подбежал поближе: «Тебя, кажется, Катя зовут?» Маленькая пауза, возникшая после неожиданного вопроса, только сильнее ободрила мальчика, и он с лёгкой улыбкой добавил, – «Я тебя знаю». Внутри Антоха чувствовал, что совершенно теряет себя. Нет, он не терялся, не робел, совсем наоборот. Он терял свою робость, становился таким, каким никогда не был, но таким себе он очень нравился. Ответ, который последовал от незнакомки, был ещё более неожиданный для мальчика, чем собственный вопрос, – «И я тебя знаю! Тебя зовут Антон…» Мальчик смутился:

– Да…

Девочка покраснела и исподлобья взглянула на мальчика:

– Я думала, что тебе не понравлюсь…

Антоха широко искренне заулыбался:

– Ну что ты! Скажи… Так я угадал твое имя?

– Да. Я – Катя.

Дождь начал стихать.

Антоха совсем без смущения посмотрел в глаза Кате и тут за спиной мальчика раздался, как гром среди ясного неба, знакомый голос:

– Здравствуй, Антон. Что это ты тут сам с собой разговариваешь?

Мальчик оглянулся – соседка тетя Зина шла, очевидно, той же дорогой:

– Здравствуйте… Я… – сейчас Антон абсолютно ничего не понимал, очнувшись будто от глубокого сна и пытаясь уловить грань настоящего и иллюзорного.

– Как мамка поживает, что ко мне давно не заходила?

– Всё нормально… Не знаю… – по инерции, пытаясь не взволновать своей растерянностью, отвечал мальчик.

– Что ж ты тут один под дождём-то мокнешь, иди домой, Антошка, – вдогонку, проходя, крикнула тетя Зина.

Мальчик встряхнул головой, точно поправляя головной механизм, отвечающий за соображение и память.

– А кто это был? – прозвучавший голос девочки вернул всё на свои места.

– Это тетя Зина, наша соседка, – Антон медленно приходил в себя, ещё чуть ощущая потерянность и пугавшее забытье, – знаешь, что-то у меня голова кружится, давай где-нибудь посидим?

– Давай, я знаю за следующим домом лавочку. Пойдём туда?

– Хорошо, пойдём.

Дождь сходил на нет, лишь его редкие маленькие капли всё ещё заявляли миру о себе. Дойдя до лавки, ребята смахнули с неё небесную воду и присели.

– Скажи, откуда ты про меня знаешь? – Антоха посмотрел на Катю.

– Мне не ловко говорить… – девочка смущенно ссутулилась и немного покраснела, – Я следила за тобой… И часто проходила мимо твоего дома, но ты меня не замечал.

– Что? Тебя? Да как же я мог тебя не заметить? Я бы сразу познакомился с тобой! – Антоха негодовал, он не мог поверить, что Катя говорит правду.

– А ещё, ты любишь говорить сам с собой… – как-то неожиданно произнесла девочка и добавила, – я тоже люблю…

– Ну, нет! Ты чего-то напутала! Я люблю с друзьями говорить… – и хотя это было не совсем так, в ту минуту, как казалось Антохе, он ничуть не лукавил.

– А много у тебя друзей?

– Море! – мальчик с радостью воскликнул, будучи совершенно убеждён, что лишь это слово подходит, чтобы сообщить о количестве его друзей.

– Зачем же ты тогда со мной решил познакомиться, ведь я такая неинтересная!?

– Совсем это и не так! – возмутился Антоха и в этот миг дождь совершенно прекратил.

– Ты такой весёлый и интересный! – девочка произнесла эти слова, а солнце хлынуло с небес, в клочья разрывая серые тучи своими пронзительными лучами.

– Я всегда такой!! Люблю веселится…

– А я так не умею…

– Ведь ты ж девчонка, глупая! Вы все такие! Хочешь, я про вас анекдот расскажу… Слушай…

Гром ударил в свои невидимые барабаны, грозовые тучи, не желая быть побеждёнными солнцем, втридорога сильнее снизошли дождём, всё вокруг потемнело:

«Антошенька, миленький! Что с тобой!? – Антон замолчал и увидел врезавшиеся в него большие мамкины глаза, полные слёз, – Антоша, что с тобой? Почему ты здесь сидишь один и сам с собой разговариваешь? Что опять с тобой случилось?»

Антон молчал, его голова гудела; всё вокруг казалось мальчику чем-то «слишком настоящим» и тем сильно пугало…

«Миленький мой! Мне тетя Зина сказала, что ты ходишь один по улице и говоришь сам с собой… Антошенька, – мать сжала ребёнка в крепкие объятья, – пойдём, сыночек, домой. Холодно на улице. Пойдём скорее. Антошенька мой миленький…»

Через час дождь закончился. Думать расхотелось. Дома Антону жутко захотелось спать. Страшно болела голова и, как всегда, ничего не хотелось делать… Молчать, только молчать… и снова ждать так любимого мальчиком дождя, под который можно о многом подумать…

На следующий день мама отвела Антона на приём к психотерапевту, и опытный врач обнаружил у мальчика симптомы начавшегося расстройства. Врач сказал, что Антону следует срочно лечь на обследование.

На улице шёл дождь. Антон, как всегда, задумчиво смотрел в окно. Мальчик уже ничего не помнил, он лишь снова о чём-то думал. Наверное, о грустном. Один он знает это. А может быть, это знает кто-то, кто сидит в глубокой яме и не хочет вылезать наружу. А может, это знает дождь…

Логлиф второй. Взамен

Солнце с неба жарило дьявольскими лучами так, что кровь, минуту назад хлеставшая из раны, в момент превращалась в запёкшийся багряный рисунок. Колькина рана была смертельна. Он безнадежно обмяк, приоткрыв рот и закатив глаза… Друг тащил его тело на себе по песку, обрывкам «спецовок», и наших, и душманских одежд, по фрагментам человеческих тел, по груде стрелянных гильз и обломкам техники. Кругом падали свои ребята, всплеском то тут, то там взлетал вверх песок с языками пламени изнутри – всё кругом было в апофеозе войны. А парень тащил своего раненого друга, и ему было сейчас глубоко наплевать, что творится вокруг. Он думал лишь об одном – как дотянуть до врачей; казалось, было уже поздно… Колька не дышал. На полпути до санитарной палатки парень встал, скинул тяжеленный «броник» и отшвырнул в сторону автомат; собрался с последними силами и, взвалив тело на плечи, ломаной трусцой побежал оставшийся путь.

Вечер. Колька сидел на большом камне у палатки и смотрел вдаль. Глаза были полны горечи, в них не было слёз… Сердце, казалось, перестало чувствовать… Внутри обитала пустота и ничего больше. Раненного товарища увезли в госпиталь. Но шансов на спасение, как сказали врачи, у него почти нет.

Потеря дорогого друга оказалась намного тяжелее, чем мог себе представить этот совсем юный солдат. Сегодня Колька сломался. К нему подходили ребята, но парень им ничего не отвечал. Он так и просидел всю ночь на камне, глядя вдаль и вспоминая что-то.

Два Кольки – два неразлучных друга, они встретились здесь, в Афганистане. Один – заводной рубаха-парень, другой молчаливый скромняга. Они легко нашли общий язык; всегда стояли горой друг за друга. И вот судьба разделила их. Того, молчаливого Кольки, возможно, уже больше нет… Там на гражданке, в Серпухове у него осталась мама, любимая девушка, дом и любимое дело.

Коля помнил всё, что рассказывал ему друг. Они часто говорили вечерами о том, что обязательно рванут после приказа домой в Серпухов и погуляют там недельки две. Часто в последнее время Колька говорил, или ронял как бы случайно фразы о том, что, если с ним что-то случится, другу Кольке обязательно нужно будет поехать к его семье.

Второй Коля, тот, который был рубаха-парень, никогда не имел своей семьи, не имел крыши над головой – он был детдомовский, так получилось, что после детдома сразу уехал служить в армию, а оттуда в «горячий» Афганистан. Он всегда немного завидовал другу, но не со злобой, по-товарищески завидовал и вместе с этим радовался за то, что его другу не выпала такая судьба как у него.