Книга Небытия

Жук вытащил из котомки новую лепешку, разломил ее, оглядел половинки и отдал мудрецу большую.

– Пророки, оно конечно, да, куда же без пророков. У нас на базаре пророков этих как шелудивых собак – достойное ремесло, достойные люди, кроме того, который ходит под себя, когда разорется. Но вот смотри, положим я – надысь говорю своему малому: беги к мамке и скажи, что я мол иду домой, но сначала загляну к матери Гейберде, а то напротив них опять канаву забило, и все это дерьмо течет клиентам под ноги. Ну вот, прибежал пацан-то домой и говорит: тятька опять забил на все это дерьмо и пошел к блядям. Ну, моя, ясно дело, разъярилась и разбила мне всю морду, когда я под утро вернулся-таки домой. Вот что бывает, когда вкладываешь свои слова в чужие уста. – Дерьмочист в подтверждение своей речи кивнул головой и вложил в свои уста горлышко глиняной фляги.

Философ сглотнул.

– О, достойный чистильщик канав, ты поступаешь не совсем корректно, уподобляя себя Господу, а своего пацаненка вдохновенному пророку. Но ты прав в одном, мы мало что можем достоверно сказать о Боге, и те знания, что он дает нам через своих пророков, слишком путаны и туманны. Но у любого явления имеется основное свойство, главный признак, который определяет саму сущность означенного явления, как, например, у солнца – свет, у огня жар, у воды влажность. Так и у Бога есть главный неотъемлемый признак, свойство, которое он являет нам постоянно, и, зная которое, мы можем достоверно сказать, кто есть Бог. – Философ помолчал значительно. – А Бог есть – Творец. И основное божественное свойство есть свойство творить. Оно суть главное и определяющее божественную природу. Бог сотворил все сущее – небо, землю, всех тварей, и людей, и их бессмертную душу. И, сотворив людей, Бог проявил для нас самого себя, свое главное определяющее свойство. И этого одного уже достаточно, для того чтобы понять Божественную природу, а все остальное только дополняет главное, – мудрец шумно перевел дух и припал к благословенной глиняной фляге дерьмочиста.

Жук с минуту переваривал услышанное. Потом тоже глотнул из фляги. Потом посмотрел на небо, на канаву, на побережье которой они сидели.

– Ты красиво сказал, мудрец. О, как ты красиво сказал! И умно. Но вот, положим, возьмем к примеру выгребную яму. В ней живут опарыши. Живут в дерьме, жрут дерьмо и радуются. И несколько раз в день к ним сверху валится дерьмо. И эти опарыши думают, что Человек (их божество) дает им еду и среду для житья. И они думают, что это его главное свойство. По-ихому выходит, мудрец, что наше с тобой главное свойство – срать. И Человек есть – Засранец! Так?.. Нет, не так, никогда не поверю, что я засранец, а остальное только дополняет главное. Вот может быть то, что мы принимаем за главное свойство Бога, для него самого не более важно, чем для нас навалить дерьма в выгребную яму. А? Что ты на это скажешь, мудрец?

Мудрец, кажется, не нашелся, что сказать, и поэтому замолчал.

Молчание нарушил неугомонный дерьмочист.

– Смотри, мудрец, вон идет дуралей с блаженным выражение на морде – не иначе как оттраханный женщиной-змеей. Смотри, у него даже ноги подгибаются.

– Где? А… да, похоже ты прав, достойный чистильщик канав, этот человек, я даже знаю, как его зовут, действительно имел сношение с женщиной-змеей. Его глаза обращены вовнутрь, нежели вовне, и задернуты туманной поволокой, похожей на змеиное веко.

– Не знаю, как на счет глаз, но штаны у него спереди пропитаны кровью – это верный признак. Ох, уж эти мне люди-звери, я однажды сам чуть не попал под женщину-свинью, хорошо, что вовремя увидел позади нее маленький хвостик, а то откусила бы она мне все мое хозяйство – и оскоромился бы, и душу потерял. А еще однажды зашел я к Саре-вортунье…

– Да, встреча с женщиной-зверем опасна, смотри, этот человек даже идти не может, сел прямо на голый камень и сидит. Силы еще не скоро вернутся к нему. Едва только к завтрему.

– Бедолага. И как только произродилась такая погань на человеческую голову, как Господь допустил такое!.. Я имею в виду не дурака, а человекозверей.

– Господь тут ни причем, люди-звери – дело рук румийского мага Кашнура, это его создания. И…

– Вот уж нет, ничуть не бывало! Люди-звери произошли сами собой, естественным путем, из диких животных по Божьему недогляду, а не по помыслу Божьему, как мы. Это были самые первые люди на земле, еще до Адама и Евы.

– Ты, ошибаешься, легковерный Жук, достоверно известно, и в тайных летописях записано…

– Да, что ты мне будешь говорить! Уж я-то…

– Смотри, он упал! Надо помочь ему, а то городские шакалы ограбят и поглумятся над ним.

Философ стал кряхтя подниматься.

– Да ему уже ничем не поможешь! – Разумно возразил дерьмочист, но, тем не менее, поднялся тоже. – Стоит один раз сойтись с женщиной-зверем, и считай душа твоя пропала на веки. Или змея затрахает его до смерти и выпустит ему всю кровь, или он умрет от тоски. Уж я-то знаю.

Жук и мудрец подняли человека под руки. Мудрец, к удивлению дерьмочиста, совершенно озаботился судьбой этого человека.

– Куда бы его оттащить, в какое безопасное место?

– Давай отнесем его в госпиталь к иоаннитам, или лучше к тамплиерам, у них принимают всех, а не только христианских паломников.

– Нет, что ты, нельзя чтобы этого человека видели. Это же…

Философ заткнул себе рот.

– Кто?.. Кто это? Ох, мудрец, чего-то ты скрываешь от меня. Ну, ладно, не хочешь говорить, не надо. А его можно отнести к колдовке с улицы проституток, она бы его быстро поправила. Только у меня нечем ей заплатить.

Философ облегченно выдохнул.

– У меня, по счастью, есть несколько медяков.

Жук пожал плечами.

– Ну, тогда пошли.

И два любомудрых милосерда и сердобола поволокли несчастного через весь город к старой колдунье с улицы проституток.

Черный Гозаль бредил той ночью в каморке у старой колдуньи с улицы проституток. Он обращался к своему Единому. Он бредил так:

Пустыня. Пусто, пусто. Смерть и пустота. Пустота смерти. Наш Бог, дай сил, накорми, напои. Ты Диавол? Он Диавол, мать? Кто этот камень в шатре Хранителя? Кто я? Шаншам? Или… как там меня назвал дед, которого я убил? Это был родной дед, он хотел учить меня Завету, как и ты, мать… и Хранитель учил меня чему-то… Все учат меня, а Бог? Бог, почему не учишь ты? Потому что я не хочу? Я не хочу говорить с тобой, поэтому спрашиваю и отвечаю сам. Кто ты? Отраженье мое в небесах, или это я отраженье твое на земле? Что ты делаешь? Ты убиваешь меня, или это я убиваю тебя в себе? Бог, который спустился на гору, почему ты вернулся обратно, а не остался со мной, как тот бог, другой, который умер? Я черный, и бог мой черный, а не Сатана, который – Бог Свет. Я стал таким, как ты – злым, мстительным, мелочным и сварливым. Это ты сделал меня таким или мать? Бог, живущий в камне – идол? А на небе – голубь? А в земле – червь? А в душе?

Черный Гозаль бредил не размыкая сухих губ. Дерьмочист трахал старую колдунью, а мудрец подглядывал за ними через тростниковую занавеску. У колдуньи было крепкое поджарое тело и свежие, не знавшие молока, груди. Мудрец смотрел на колдунью и ничего не хотел.

Гозаль оклемался лишь к полудню. В голове было горько от ведьминых отваров, но муть и слабость прошли. Гозаль сел. Голову чуть повело и отпустило. Вошла ведьма. Гозаль дернулся прикрыть наготу. Все равно.

Ведьма сунула ему в руки чашку. В чашке было что-то густое и черное. Пей.

– Что это?

– Кровь газели. Пей, ты потерял много крови.

– Что со мной было? Меня ранили?

– Нет, женщина-змея сосала из тебя и не затворила рану, ты чуть не истек кровью.

– Кто? Кто сосал?

Из-за плеча колдуньи высунулась голова мудреца.

– Та баба, с которой ты сношался. Помнишь?

– Да. Я… я должен пойти к ней?

Мудрец и ведьма переглянулись.

– Хочешь еще?

Гозаль закрыл глаза. Он только сейчас почувствовал это. В груди. Да, там где положено находится душе – пустота. Хочет еще? Нет, он ничего не хочет. Для чего? Это пустота… надо… ему надо – надо уничтожить, забить, залить, заполнить эту пустоту! К ней! Госпожа! Госпожа моя! Только ты!..

Мудрец и ведьма успели навалиться на него, вдавили в лежанку.

– Сейчас он отойдет.

– Что?! Так быстро!

– Да нет, я говорю, успокоится сейчас. Вот, все, – колдунья отпустила обмякшую руку Гозаля, убрала колено с его груди. – Объясни ему, мудрец.

– Ага. Гозаль, Гоза-аль, слышишь меня? Я друг, слышишь? Ты попал под женщину-змею, Гозаль. Она попробовала твоей крови и трахнула тебя. Ты теперь заражен, слышишь. Она поработила твою душу. Тебя будет тянуть к ней снова и снова, и ты не сможешь противиться этой тяге, ты будешь ходить к ней, и она будет пить твою кровь, пока всю не высосет. А если не пойдешь, то засохнешь от тоски. Примерно за месяц. Понял? У тебя вчера был черный день, Гозаль.

Гозаль пошевелился, словно примеряясь к непослушному телу.

– Я не верю тебе, старик.

Колдунья провела Гозалю по лицу влажной тряпкой.

– Открой глаза, сынок, посмотри на свой член.

Гозаль посмотрел. Застонал глухо. И сразу почувствовал боль.

– Что мне делать?

Колдунья снова протянула чашку.

– Ты должен убить змею, тогда освободишься. Убить сам, своим руками. Иначе смерть.

Колдунья ушла.

– Да, Гозаль, да, слушай ее, она мудрая женщина, хоть и богомерзкая, – мудрец наклонился к самому уху Гозаля. – Гозаль, Гоза-аль, а ты догнал тот караван, догнал а? Догнал? А бумаги, бумаги, ты забрал у индуса бумаги? Нет? А девал куда? Отдал? Ей, да? Ей? – Мудрец сильно задумался, забормотал. – …И купец Тадео пропал. Зачем я… все смотрел со стороны… Вмешаться… Совет… Надо было забрать самому… За ним, наверное, следили…

– Племянник.

– Что?

– Это племянник продал дядюшку – купца, если ты говоришь о нем. Мои люди выкрали купца и отдали Госпоже.

– Энрико? Паршивец! Он мне никогда не нравился.

– Щенок навел на караван. Мне обещали богатую добычу и деньги. А охраны почти не было. Только тот непонятный убил четверых… Я забрал с каравана футляр для свитков и отдал ей. Так приказала она – Госпожа.

– Надо забрать его. Слышишь, Гозаль. Собери своих людей…

– Моих людей нет сейчас в городе. Я оставил их за стеной, они слишком примелькались.

– Ну, ничего, мы и сами справимся, правда? Мы заберем рукописи и убьем твою госпожу. Ты поправишься. Ты убьешь ее? Гозаль?

– Я подарю тебе треть ее крови.

– Да. Сегодня. Вечером.

Гозаль, дерьмочист и мудрец стояли у лаза в подземную канализацию, древнюю, еще с римлян. Жук-дерьмочист обвязывался веревкой. Глянул на мудреца.

– А ты-то куда лезешь, старый. Шел бы спать к колдовке, ночь ведь уже, а она дева добрая, – жук, принялся обвязывать Гозаля.

– Нет-нет, я тоже должен. Вяжи и меня.

– А как застрянешь в проходе, брюхо не протащишь? И мы из-за тебя должны? А устанешь – ползти-то долго?

– Нет, не застряну, не устану… Да не затягивай так туго.

– Хорошо, что у нее дом старый. Дом древний, говорю, у нее, у новых домов дерьмоводов нету. А здесь прямо в подвал под сральню вылезем. Ну что, полезли, что ли. Да, и ротом дышите, а то тяжело сначала будет с непривычки.

Трое ползли в полной тьме, дерьме и вони, в клоаке. Довольно долго ползли, даже для дерьмочиста. Вылезли во тьму, в дерьмо и вонь. Они сами стали дерьмо и вонь, после такого.

Жук зажег слюдяной фонарь. Прошли низким подвальным переходом.

– Здесь, – сказал жук. – Вот в эту дыру, а там подвал змеиного дома. Вы идите, я тут подожду. До утра не больше.

– Ладно, дерьмочист, жди. Спасибо за помощь.

– Не за что, – Дерьмочист звякнул гозалевским кошельком. – Было бы золото, а золотарь найдется.

В змеином подвале горел факел. На полу лежала куча. Мудрец упал на нее, чуть не закричал – это был Тадео.

– Господи! Тадео, сдох что ли?

– Ты сомневаешься? – Гозаль шевельнул ногой голову кучи. – Да, это тот купец, которого мы выкрали.

– Бедный Тадео, все хотел чего-то, рисковал. Вроде и денег с торговли имел не мало. Все подмахивал и вашим, и нашим. И императору, и тамплиерам, и, говорят, Саладину, и на нас поработал…

– На кого на вас?

– Еще узнаешь, Гозаль. Позже. Пойдем, вот лестница наверх, кажется.

Кривоногий слуга привел в будуар госпожи позднего посетителя.

– Сударыня!

– Да, мальчик Энрико. Ты так поздно. Все еще не нашел своего дядю?

– Нет, сударыня, но я принес вам все его бумаги, как вы просили.

– Все?

– Да, сударыня, все.

– А те, из тайника в потолочной балке?

– Да… да, конечно!

– Хорошо, мальчик. Я верю тебе. Можешь поцеловать мою руку… Руку, руку, пылкий Энрико… Ах, ты уронишь меня. Можешь поцеловать здесь, и здесь, и там… Что это, Энрико? Фу, какой противный мальчишка! Не торопись, я устроюсь поудобнее. Да не спеши, не спеши ты… дай я сама. Вот так. Теперь можешь… Ах!..

Мальчик Энрико тер свою сударыню, как кобель сучку. Энрико был очень молод, а женщина уже начала терять терпение.

– Госпожа! – Дверь в будуар сударыни распахнулась. В комнату влетел слуга с толстой палкой в руке. Слуга рухнул на пол, а палка покатилась подскакивая и грохоча.

Женщина оттолкнула юнца, вскочила, выхватила неведомо откуда кинжал и прижалась спиной к стене. Она зашипела. Энрико подхватил спавшие штаны и застыл разинув рот. В будуар вошел Гозаль. Черный, весь перемазанный в дерьме, огромный и страшный, с обнаженной саблей.

– Ты звала меня, я пришел, – слуга на полу поднялся на четвереньки, Гозаль рубанул его не глядя. – Ты не рада видеть меня, прекрасная госпожа?

– Ты опять пришел не вовремя, Гозаль.

– Разве? Опусти свой нож, госпожа. Нет, можешь не прикрываться. У тебя, наверное, как раз мокро… как я просил… после этого щенка.

– Уходи, Гозаль, иначе сдохнешь даже раньше того срока, что я отпустила тебе!

– А? Ты приговорила меня? Своей гладкой? Я снова хочу ее. Дай!

– Беги отсюда, дурак, не торопи смерть.

Гозаль подошел к Энрико. Опустил на него медленные глаза.

– Этот мальчик дорог тебе?

– Нет, нисколько! Можешь хоть убить его!

– Хорошо.

Гозаль шагнул мимо мальчишки к госпоже, а маленький Энрико стал медленно оседать, разбулькивая кровь взрубленным горлом.

– Почему ты отказываешь мне в том, что так просто даешь этому щенку?

– Ты уже получил то, о чем он не мог даже помыслить.

– Смерть?

– Кончай! Кончай с ней, Гозаль! Пока она не вызвала челядь. Забираем свитки и бежим! – В комнату просунулся вонючий мудрец. – Где ты прячешь рукописи, кобра!

– Поищи, грязная свинья! – Госпожа поднесла левую руку ко рту – раздался пронзительны свист.

– А! Гозаль, руби ее, руби скорее!

За дверью загрохотали шаги. А Гозаль все почему-то медлил. Мудрец схватил масляную светильню и бросил ее на разворошенную постель. Горящее масло разлилось по шелковым простыням и подушкам. Женщина бросилась к изголовью ложа, схватила что-то.

– Бей ее, Гозаль, да бей же! Вот он футляр!

Гозаль, сбросив оцепенение, метнулся к госпоже. Поздно – та змеей скользнула в сторону и прыгнула к двери. Мудрец попытался поймать ее, нелепо растопырив руки, но лезвие кинжала прошлось по нему, щедро замутив кровь гадючьим ядом. Старик откинулся назад, не удержался на ногах и сел на пол. Госпожа выскочила из комнаты, и тут же в дверь вломились слуги.

Гозаль гнался за госпожой по коридору, потом по лестнице. Слуги? Где-то отстали, он, кажется, даже не добил их, за его спиной разгорался пожар. Гозаль прыгнул в крытый внутренний двор.

Покойный муж госпожи был бароном, рыцарем, здесь Гозаля ждали воины.

Госпожа забилась в дальний угол двора и выкрикивала что-то неповоротливым латникам. А они не торопились. К чему? Кто-то переместился вдоль стены и закрыл Гозалю путь назад к лестнице. Пути вперед к главному входу не было, там ждали.

Двор заливал тревожный свет факелов.

Гозаль собрался умирать и бросился вперед. Воины расступились, чтобы не мешать друг другу. Сколько их? Меньше десятка, но этого более чем хватит, было бы где развернуться. А двор у вдовы барона просторный.

Гозаль не успел ничего сделать, даже умереть не успел. Было всего-то пара ударов, простых – верх-низ, верх-низ. И тут ворота со стороны улицы вышибло словно тараном. Тяжелые створки распахнулись, кого-то сбило с ног. В дом ввалились уличные босяки, страшная рвань с клинками в руках. Впереди с ревом, по-носорожьи несся однорукий кряжистый урод без носа. В низкой руке его кривился, задрав острие вверх, широкий шамшер. Урод с разгона вогнал его в чужое кольчужное брюхо и, не замедлившись, пролетел дальше, вперед, топча скрючившийся труп. Рвань и латники рассыпались по двору.

– Кобра! Змея! Где Тадео?! Змеища! – ревел безносый. Он увидел госпожу. – А, вот ты!

– Носорог… – Женщина, кажется, узнала урода. Под прикрытием воинов бросилась к лестнице, обратно в дом. – Взять! Взять!

Носорог почти пробился к змее. Однорукий мог нападать, давить, но защищаться… он не успел чуть-чуть – подрезали. Упал на колени. Саблю прочь – в руке самострел, уже взведенный, только непривычно маленький… Откуда он его выхватил? Тот слуга, что готовился раскрыть Носорогу башку, был пробит навылет. К однорукому бросился второй – теперь все! И тут (Гозаль готов был поклясться, что произошло чудо) самострел выстрелил второй раз. Болт, припасенный для змеи, достался ее воину. Но Носорог уже не мог дотянуться до нее.

До змеи дотянулся Гозаль. Она уже почти улизнула – он догнал, она метнула кинжал – он уклонился. Она хотела укусить, шипела и извивалась – он зарубил ее, с наслаждением протянув в парном мясе клинок – такая чувственная оттяжечка. Будто кончил.

– Гозаль! Свитки, Гозаль!

Гозаль с недоумением посмотрел на лестницу, в клубах дыма со ступенек сползал рыночный мудрец, весь в дерьме и крови. Гозаль уже и забыл о нем.

– Свитки, Гозаль! Футляр…

О чем он говорит, этот старик? Свитки?

– Возьми футляр на ней, дай…

Гозаль вспомнил. Обшарил падаль, нашел. Потянул футляр у змеи из-за пазухи, тот зацепился за что-то, раскрылся. Свитки рассыпались. Гозаль сгреб их небрежно, сунул обратно в футляр. Все ли? Нет? Протянул футляр старику.

– Нет. – Мудрец покачал головой. – Я уже не смогу, ты сам… Отвези их на Кипр, вот, возьми письмо, там написано кому… попросишь кого-нибудь, тебе прочтут… Тебе дадут деньги, это важно. Империя… Понял?

– Сколько денег?

– Сколько попросишь… Нет, не иди через двор, сейчас здесь будут храмовники… иди, в подвал, там жук ждет. Прощай.

– Прощай, старик. Не знаю, отвезу ли я свитки, но спасибо тебе, глупый мудрец, за все. Прощай.

Мудрец закатил глаза. Гозаль убежал. Внизу еще рубились.

Тамплиеры появились следом за городской стражей, их было двое рыцарей и десяток сержантов. Уже светало. Нападавшая рвань, те из нее, что оставались в живых, давно скрылись. Стражники принялись тушить пожар. Храмовники быстро прошли через двор.

– Этого мы забираем. – Храмовник показал на истекающего кровью Мудреца. Храмовнику никто не возразил.

В Тампле старика перевязали, привели в чувство. С ним говорили два рыцаря, молодой и старый.

– Ты шпионишь на Византию?

Мудрец разлепил покрытые серым налетом губы.

– Я умираю… в моей крови яд…

– Мы можем найти противоядие.

– Поздно…

– Ты будешь говорить?

– Да… Вы извратили дело Павла, воры, укравшие тайное… Второй Рим, вторая Империя, вечная… Византия… Вы враги дела Высшей Власти, хотите сами… Вам нет… не успеете, мы раньше найдем ее… Я ничего не скажу.

– Глупец. Византия дряхла, она пережила себя. Не люди, не царства, но Сын Божий – вот носитель Высшей Власти. Власть не для правителя, но для Бога. Глупый старик.

– Второй Рим, Град Небесный, Чаша даст сил, из нее черпаем бессмертие власти… Падут народы к ногам Империи, будет Церковь единая, вечная. Пресвитер Иоанн, на престол взойдет и… Господи, умираю я! Прими меня к себе, Господи! Аминь.

– Глупый старик. Пойдем, мой юный брат, надо отдать распоряжения – попробуем перехватить Черного Гозаля по пути в Константинополь.

– А что если у него другая цель?

– Не думаю… Нет, нет, это должен быть Константинополь, интрига идет оттуда.

– Император?

– Конечно нет, это тайный совет, что-то вроде секты гностиков, наверняка последователи Офитов. Знание досталось им от отступников Высшей Власти, еще до падения Рима. Они по-своему расшифровали писания и двигаются своим путем. Что ж, Господь да просветлит заблудших.

– Амен.

К рыцарям подошел послушник. Почтительно склонил голову.

– Наставник, вас спрашивает слуга барона де Ги.

Старший тамплиер в удивлении поднял брови.

– Что понадобилось от меня барону в такой ранний час?

– Что-то случилось с его дочерью леди Джоанной.

– Ой, няня, нянюшка, ой, плохо мне. Ой, плохо… Вчера, как пришли со службы, так и ломит всю, и рученьки и ноженьки так выламывает. А саму то в жар, то в холод бросает, и знобит, и на сердце будто камень лежит, и давит, и давит, и гнет, ой нету моей моченьки… Няня, нянюшка, плохо мне, плохо…

– Батюшка, батюшка, отец… зачем вы так, разве я в чем провинилась. Почему вы так суровы со мной? Батюшка, разве я бы осмелилась ослушаться вас. Почему же вы даже не смотрите на меня? Почему молчите? Батюшка, не отнимайте руки, ну скажите, скажите, в чем вина моя! Ну не молчите же, батюшка…

– Братец, милый, поговори хоть ты со мной, ну пожалуйста, братец… Помнишь, как мы ездили в церковь в последний раз… Почему ты уходишь, братец? Ты боишься? Меня? А почему на тебе кольчуга? Братец, для чего вы достали мечи? А эти стражи у моей светелки, для кого они? Для меня?..

– Да, святой отец, я молилась. Я молюсь все время. И плачу. Да, я исповедуюсь с радостью, отче, мне так тяжело… Я все рассказала вам, святой отец, все… Не правда, я не лгу. Я не лгу! Видит Бог, мне нечего скрывать. Это не гордыня, святой отец, я говорю правду. Правду! Разве вы не благословите меня?

– Господи, защити меня, дай мне сил, Господи! В беде сохрани, и спаси, и научи, что мне делать, Господи. Я люблю тебя, я верю тебе, господин мой, спаситель мой, не покинь меня. Они все ненавидят и боятся меня, за что, Господи? Матерь Божья, к тебе взываю, защити меня. Мама, мамочка! Не оставляй меня, Господи!

– Здравствуй, рыцарь. Кто ты? Как ты проник ко мне? Как странно, я ничуть не боюсь тебя… Ты молчишь. Вокруг меня все молчат… и ты… Я уже давно сижу здесь взаперти. Святой отец сказал, что я одержима дьяволом. Это значит, что дьявол держит меня. Разве это возможно? Разве дьявол это Господь-вседержитель?.. Да? Нет, я не верю в это. Ты лучше не говори мне о дьяволе, я боюсь его. Святой отец говорит, что дьявол приходит ко мне. Но я его ни разу не видела. А святой отец говорит, что этот бесовская гордыня, и что я должна смириться и покаяться. А я уже каялась недавно. Ты часто ходишь в церковь, рыцарь?.. Куда ты? Подожди! Мне так плохо одной. Ты придешь еще ко мне? Нет?.. Постой, я подарю тебе что-то… Вот, это мой шарф, а это мои цвета – белый означает непорочность, а алый – честную кровь. Я еще никому не повязывала свой шарф, рыцарь, еще никто не носил моих цветов… Ах, какой ты холодный, прямо ледяной… и белый как мел… А это… кровь на твоем челе?! Ты ранен! Боже, а я болтаю всякую ерунду, какая я глупая. Сядь сюда, рыцарь, я помогу тебе, я умею останавливать кровь… правда-правда – меня нянюшка научила. Вот так, теперь твоя рана быстро заживет. А мой подарок будет хранить тебя. И ты храни мой подарок, благородный сэр. И когда ты будешь сражаться с сарацинами во славу Господа нашего Иисуса Христа, пусть этот шарф напоминает тебе обо мне… хоть иногда. Я буду молиться за тебя… А теперь прощай. Прощай, рыцарь.

Всю ночь брат Мизинец метался в забытьи, а брат Безымянный и брат Указательный по очереди бодрствовали у его ложа. Под утро Брат Мизинец уснул – ему снилась испуганная девушка с белыми волосами.

Утром, когда делали перевязку, братья увидели, что страшная рана на голове Мизинца закрылась. А сам он вдруг улыбнулся и прошептал: «Алый… и… Белый».

То, что было дальше, осталось за гранью памяти.

ПЕРЕКРЕСТОК 3

И тогда мы жили на узенькой полоске между Небом и Адом. Между Богом и Дьяволом.

Кто еще делил с нами эту узкую полоску Земли? Эльфы, дварфы, стихийные духи, развенчанные боги, души не нашедшие покоя? Да они, и еще много других. Мы были не одни, не одни в этом мире.

Домовые в курных избах душили нас поленьями после пьянки, полтергейст колотил в замковую кровлю, гули хрустели нашими костями на кладбищах, за деревней караулил Мохнатый Зверь, а из крови убитого врага поднимался мстительный африт. Странные существа, и жили они рядом с нами.

Но ближе всех был, конечно, Дьявол со своими слугами.

– Господом Христом и тем, кто придет судить живых и мертвых, заклинаю! Тебя, если ты здесь, повелитель блох и козел, и одержитель свиней, тебя, Злой, заклинаю – изыди! Оставь эту деву чистую, это тело непорочное! Святым и таинственным именем бога Адонаи, великими и всесильными словами Ом, Обь и буквами D, I, L приказываю тебе и слугам твоим злым, осужденным, проклятым, изгнанным и застигнутым, во имя и по достоинству Бога всемогущего во мгновение ока изыдите все! Прочь! Прочь! Vade retro! Ты, злой дух Короны, называемый Таумиель, ты двуглавый и архидемон, будь же…