Книга Небытия

– Потом сочтемся… Не знаю, Шакшик, я свою Анну бил уже и так, и болезненным боем, а ни любви, ни сношений. Это она из-за того, что я на Каркадана работаю. Анна говорит, что я здесь погубил уже столько людей, скольких не произведу на свет, даже если буду сношаться целыми сутками.

– Да, смерть – разрушительница наслаждений и разлучительница собраний. Только ведь у нас как: или ты убьешь, или тебя. Воин, он или погибает сразу, не убив никого, или убивает много и живет долго. Тут ничего не поделаешь, так устроил Аллах… ну, или у вас Яхве, все едино. Ты, Большуга, кидай кости-то, не спи.

Большуга вздохнул.

– Рабби говорит… Эх… И старики проходу не дают – тоже бухтят, что грешно это все. И что с иноверцами якшаюсь…

– А ты пошли своих стариков подальше. Вон Гозаль, тоже я слышал из ваших – иудей. А кровь любит! И в банде у него кого только нет: и христиане, и мусульмане, и всякие другие. А богатств сколько он добывает!

– Тоже нашел иудея! Да он не обрезанный ни разу! Пришел лет двадцать назад откуда-то из пустыни от кочевников-язычников, мальчонкой совсем. Мать его они из каравана выкрали. Принес амулет фамильный. Приняли его в семью, а он необузданный, дикий, злой как черт. Деда зарезал, прихватил кубышку с деньгами и ходу. Сколько лет о нем слуху не было, а тут появился, да с бандой. А что людей они бьют это точно. Никто столько крови не льет. Даже храмовники.

– Я знаю, кто больше крови льет, – Шакшик наклонился к Большуге и прошипел страшным шепотом. – Хашишины!

– Ты что! Ты что! – Большуга отпрянул. – Вот точно ты Трепло-болаболка, вино тебе язык развязало. Мусульман, а пьешь как монах… Ты о них даже не думай. – Большуга покосился на Непонятного. Тот сидел в той же позе спиной к ним, только, казалось, чуть раскачивался. – Они сквозь стены слышат. И Старец…

– А чего бояться! Мы для них кто? Никто! Зачем им нас убивать? О Старце весь базар втихаря болтает и ничего. Мы им без надобности – они больших людей убивают.

– Да! Отец мне рассказывал, как убили графа Боэмунда. Прямо среди бела дня в толпе у ворот Антиохии!

– Точно. Хашишины любят убивать на людях. Так страшнее. Они убили князя в Тире, и в Триполи кого-то… О, они и мусульман не жалеют – сколько эмиров зарезали! И в Дамаске, и в Химсе… Даже на Саллах-ад-Дина покушались. Говорят, он спит в железной башне без окон и дверей и никого к себе не пускает. Потому что хашишином может оказаться кто угодно: и друг, и верный слуга, и даже родной сын. Во как!

– И никуда от них не скрыться, везде найдут и распорют брюхо. Везде, по всему свету. Везде! Э?..

Непонятный, на которого никто не смотрел, вдруг встал, с грохотом отодвинув лежак. Шагнул к Большуге, схватил его за ворот, перекрутив так, что сдавило горло, притянул к себе. Огромный Большуга неловко пригнулся, захрипел, уцепился вдруг ослабевшими пальцами за Непонятного. Непонятный выдохнул ему в лицо.

– Я никого не убивал в Бохтане… Никого… Ни курдов, ни внучку… маленькую – никого… Запомни, старик, – Непонятный отшвырнул Большугу и, пошатываясь, вышел из каморы.

Большуга и Шакшик молча уставились друг на друга.

– Он… он что, много выпил? – Большуга потер горло.

– Ни капли, – Шакшик поднял с пола кувшин. – Полный.

Вдруг Шакшик насторожился, потянул ноздрями.

– Банут!..

– А?.. Чего говоришь?

– Ничего, – Шакшик отстранено глянул на Большугу. – Ничего…

Вышел следом за Непонятным.

На улице было покойно и тихо. Только звезды дрожали в вышине и чуть слышно звенели. Или это верещали цикады?

Непонятный нетвердо стоял в углу внутреннего двора, руками упершись в стену. Шакшик подошел сзади, бесшумно.

– В твоей голове бродит банут-гашиш. Ты непонятен… Источник восхода ниспослал султана Дня на сто восемьдесят делений запада, и было это на ас-Сурейя. Скажи во имя Шейха Горы, когда Сияние настигнет султана Ночи?

– Что? – Непонятный повернулся к Шакшику. – Не понимаю…

Шакшик вздрогнул, на какое-то мгновение на лице его появился испуг… коротко размахнувшись, Шакшик ударил Непонятного кинжалом в живот – снизу вверх.

Клинок скользнул по животу, рассекая одежду. Недоумение. Непонятный откинулся назад, левой рукой пытаясь блокировать кинжал. В правой уже был стилет. Непонятный ударил из неудобного положения, промахнулся. Кинжал Шакшика резанул наотмашь, тоже очень неловко, зацепил открытую шею, скатился бессильно по груди. Непонятный оступился, хотел сдать назад – помешала стена. Ткнул наобум. Выбросил левую руку навстречу стремительному отблеску. Когда ладонь обожгло, инстинктивно сжал пальцы, вывернулся. Как больно! Ушел с линии атаки влево, вдоль стены, так, чтобы противнику не с руки было ударить. Ударил сам… Попал?

Темная фигура перед ним развернулась, косо метнулась к забору. Метнуть стилет? Нет, лучше не рисковать.

Непонятный сделал шаг к дому и понял, что не дойдет. Из шеи текло, в голове мутилось, левая рука ослепительно болела. Хотел потрогать шею, поднял левую руку. В руке был кинжал. С усилием разжал стиснутые на лезвии пальцы. Тупо посмотрел на разрезанную ладонь. Почти хладнокровно отметил – до кости… Непонятный пошел.

Вот во двор выходит окно. К нему почти близко. Туда можно крикнуть. Упал прямо перед окном. Встал на колени. За окном разговаривают. Это Большуга и Зулка.

– …сношение успокаивает тело и полезно при язвах.

– Не буду я с тобой сношаться, Большуга, нет у меня язв.

– Зулейма, да я нет… я просто поласкать тебя хочу.

– А его зачем вытащил?

– Я им поласкать тебя хочу.

Крикнуть… Горло свело, и во рту этот до омерзения знакомый, металлический привкус…

– Боль… ш… – Непонятного повело, повело… он оперся о стену… Дальше все.

Зулка не дала Большуге. Он вышел во двор и заметил у стены Непонятного. Прикоснулся – почувствовал мертвый холод. Наклонился, послушал – Непонятный дышал. Большуга разодрал окровавленную хламиду, под тканью блеснул металл – кольчуга.

– Большуга… Большуга, позови хозяина, – Непонятный очнулся в каморе на своей лежанке. С болью глотнул воды. Шея и левая рука были перевязаны. – Позови Каркадана.

Большуга отставил кувшинчик с утиным носиком, вышел.

– О, господин мой, о драгоценный гость мой, да поднимет тебя Аллах! О, позор дому моему, стенам его и крыше, и женской половине! О, как я не уследил за бесценным моим гостем! О, я осел, сын синей обезьяны, брат свиньи и овцы, и козы, и недостойный я человек! Скажи хоть слово, о господин моего разума и кишок! – Каркадан припадал на колени и ударялся лбом о край лежака.

– Если ты заткнешься, я скажу тебе слово, Носорог. И боюсь, оно не понравится ни разуму твоему, ни кишкам… Слушай меня.

Каркадан замер тревожно, не отрывая глаз от белого лица Непонятного.

– Твой слуга, Шакшик – кто он?

– Шакшик?.. Так это он тебя так? О, я несчастный, о горе мне! О!.. Он просто босяк, господин, каких много. Он водил караваны, был стражником, я давно его знаю, два года он служит мне. За что он тебя, господин?

– Он упомянул Шейха.

– Какого шейха, господин?

– Такого… Шейха!

– О-о-о! – Каркадан округлил глаза. – О-о-о! – Потом посмотрел на Большугу, словно, ища поддержки, тот непонимающе переступил с ноги на ногу.

– Больше я ничего не понял. Я был… я был тогда немного не в себе. Понимаешь?

Каркадан кивнул.

– Что же теперь делать, господин?

Непонятный откинулся на подушку.

– Делать то, что должно. Мне нужно оружие, Каркадан. Я слишком ослаб. Сегодня я буду лежать. Завтра собирается Высокая палата королевства Иерусалимского. Мне нужно оружие, Каркадан.

– Да, мой господин, я понимаю тебя. Я найду тебе оружие – хорошее… Пойдем, Большуга!

– Большуга, – Непонятный повернул голову, – спасибо, что вытащил меня. Я бы истек кровью.

– Ничего, может это зачтется мне перед Анной.

– Обязательно. Спасенная жизнь всегда идет в счет.

Каркадан с Большугой ушли.

Иерусалим – старый город. Слишком старый – слишком много людей умерло в нем. В таком городе легко умирать. Много раз.

Непонятный не умер – целый день он лежал в своей каморе и пил отвары. Он набирался сил, думал и лечил раны. Раны рубцевались, думы – нет.

Вечером зашел Каркадан.

– Вот, господин, я нашел вам оружие.

Это был арбалет. Непонятный никогда не видел такого – короткое, очень короткое ложе, сложный спусковой механизм, и самое странное – два рычага, две направляющих для стрелы, два стальных лука один над другим.

– О, это удивительный самострел, – Каркадан закатил глаза и прицокнул языком. – Такого нет ни у кого в Иерусалиме. Его сделал слепой мастер в Бахрейме. Этот самострел выпускает две стрелы, две! А какой точный бой! Две стрелы – два врага, за пятьдесят шагов – прямо в глаз. А сила! С двадцати пяти шагов пробивает кольчугу. А какой он маленький, его легко можно спрятать под полой халата. Возьмите, господин, он как раз для вашей руки.

Непонятный принял оружие. Огладил полированное ложе, провел ладонью по тугим лукам, тронул тетиву – она загудела мощно и ровно. Удивительный арбалет!

– Спасибо, Каркадан. Это то, что нужно. Ты правильно понял. Я еще слаб для клинка, а это в самый раз. Помоги мне, я опробую его во дворе.

– Да, мой господин, конечно. Вот здесь стрелы.

Иерусалим старый город. Очень. Его камни впитали много крови – молодой, горячей, живой крови. Много живой крови в мертвом камне – так Иерусалим живет. Святой город, вечный.

В этот день собиралась Высокая Палата – благородные владетели земель, вассалы короля Иерусалимского, князья и бароны сирийские и Святой Земли. Им предстояло обсудить много разных вопросов. Им предстояло решить, быть ли войне.

Король со свитой, с членами Высокой Палаты двигался от Гефсиманских ворот. Медленно, через весь город, мимо храмов, дворцов, мимо домов дворян и простолюдинов, сквозь толпы черни. Народ должен видеть своих властелинов.

Непонятный с Большугой были уже на площади перед королевским дворцом. Они укрылись в тени колонны у храма Колыбели Христовой. Отсюда площадь была как на ладони.

– Большуга.

– Да, господин… Куда прешь, паскуда! – Большуга отшвырнул наглого ротозея, пытавшегося протиснуться между ним и Непонятным. – Да, господин?

– Когда я скажу, поднимешь меня на плечо, вот так. Понял?

– Да.

– Хорошо.

Непонятный, опираясь на Большугу, поднялся на уступ колонны. Он высматривал что-то поверх голов, как будто кого-то искал. Искал, но не находил. Непонятный был неспокоен, он чуть покусывал губы – щуря глаза, снова и снова зорко вглядывался в толпу. Непонятный выделил в толпе трех человек – огромного сирийца, юркого пуллана-метиса и чернявого горбоносого человека неясной национальности. Взгляд Непонятного постоянно перебегал от одного из этой троицы к другому. Что ему в них?

Сириец был напряжен, напряжен и сосредоточен. Он не отвечал на толчки своих соседей, не глядел по сторонам, он, словно пружина, замер в какой-то жесткой готовности – распрямиться, выбросить собранную в кулак силу, ударить… Убить?

Пуллан был неугомонен. Он вертелся, скалил зубы, ругался, хохотал, говорил сразу с несколькими людьми. А взгляд его был прикован к въезду на площадь. И он был холоден, этот взгляд, как сталь клинка, рукоять которого едва заметно выглядывала у пуллана из-за пазухи.

А горбоносый стоял ближе остальных двоих к дороге, на которой должен появиться король. И еще… Непонятный видел этого человека у резиденции тамплиеров.

На площади, рассекая толпу и прокладывая дорогу кортежу, появились королевские телохранители – легкоконные воины в коротких кольчугах на восточный манер. За ними следовали тяжелые рыцари – дружина короля и отдельным строем тамплиеры. Рядом с королем ехали нынешний Магистр ордена Храма, пожилой Арно де Ла Тур Руж, и Раймунд III, князь Триполи. За ними двигались сенешаль Храма Жерар де Ридефор и барон Заиорданский Рено Шатийонский, чуть позади держались Бальан д’Ибелен, архиепископ Гийом Тирский, регент Ги де Лузиньян с братом и глава госпитальеров Роже де Муллен.

Лицо молодого короля было неестественно белое, с синюшными пятнами. Это были следы поцелуев – принцесса Проказа ласкала юного короля. Почти незрячие глаза умирающего монарха были глубокими и черными как язвы. Прижизненное тление уже сильно тронуло его когда-то сильное и гибкое тело. Король, совершенно изнуренный страшной болезнью, мужественно держался в седле и, с легкой улыбкой переговариваясь с магистром Ордена Храма и Раймундом Триполийским, не спеша, двигался к дворцу. Вдруг почти посредине площади в движении кортежа возникла какая-то заминка. К королю Балдуину подъехал капитан страдиотов – венецианских наемников.

– Большуга, – Непонятный быстро дотронулся до его плеча, – подними меня. Скорее.

Большуга вскинул Непонятного себе на закорки. Непонятный смотрел в толпу, на тех троих.

Сириец сунул руку за пазуху.

Пуллан не отрываясь, смотрел на короля.

Горбоносый присел.

В противоположном конце площади послышался шум. Это были какие-то возгласы, конское ржание, смех, потом все перекрыл варварский рев трубы. Головы на площади как по команде повернулись в ту сторону. Непонятный смотрел на троих.

Сириец вынул руку из-за пазухи, быстро опустил вниз, словно что-то пряча.

Пуллан смотрел на короля.

Горбоносый поднес руку к лицу.

На противоположном конце площади верхом на упитанном иноходце, под белым зонтиком с веселенькой бахромой, в парчовом халате, появился гордый Аламгир из рода Газебо. По физиономии Аламгира было разлито искреннее осознание собственной значительности и наслаждение величием момента. Правая его рука была выгнута кренделем и уперта в бок. Зонтик над Аламгиром нес босой слуга с лицом прощелыги, в кашемировом балахоне поверх лохмотьев. Второй такой же деятель шел сзади и трубил в кривую трубу. Слуги были, видимо, наняты Аламгиром специально для такого случая в ближайшей распивочной.

К Аламгиру поскакали королевские телохранители. Толпа пришла в движение, задние надавили, пытаясь разглядеть, что происходит, передние наползли на кортеж, сдавливая с боков королевскую свиту.

Непонятный сжал под полой ложе взведенного арбалета. Сейчас. Это должно произойти сейчас. Непонятный смотрел на троих. Кто из них? Кто? А если все трое? Ну же! Кто?!

Непонятный выхватил арбалет – потому что…

…сириец стремительно поднял руку, поднес к губам, запрокинул голову. В его руке была кожаная фляга.

…пуллан, не отрывая взгляда от короля, заорал вдруг что-то восторженное, глупое и верноподданническое.

…горбоносый резко высморкался в кулак.

Черт! Черт! Черт!

Аламгир на другом конце площади уже кричал страдиотам о своем посольстве, о верительных грамотах, пытаясь прорваться к королю… И тут из толпы вынырнул человек. Ловко, одним движением метнулся мимо стражи, проскользнул под лошадью Рено Шатийонского и вынырнул перед королем и графом Раймундом. Король от неожиданности и не думал защититься, Раймунд только еще потянулся за мечом…

– Ал-ла!

Непонятный не успел прицелиться – арбалет будто сам собой выбросил граненый болт в спину убийце. Стрела была еще в воздухе, а тот уже замахивался матовым от сюркютского яда кинжалом. Каркадан не подвел с самострелом – убийцу бросило на колени, развернуло. Непонятный увидел его лицо, узнал – это был Шакшик.

Шакшик кривился от ярости и боли. В правой стороне его груди торчало стальное острие, болт пошел насквозь. Шакшик пытался подняться.

К убийце бросились телохранители короля. Но сенешаль Ордена Тамплиеров оказался ближе. Его меч был быстр, пожалуй, даже слишком быстр. Голову ассасина подбросило в воздух на несколько футов. Тяжелый двуручный меч Жерара де Ридефора навсегда замкнул кривящиеся болью и яростью уста.

Сенешаль тамплиеров выпрямился в седле. Он глядел в толпу, туда, откуда прилетел болт. Непонятный передвинул пальцы на спуск второй стрелы.

Взгляды встретились – их взгляды. Рыцарь Храма и Непонятный смотрели в глаза друг другу. Долго, почти секунду. Непонятный стал выбирать слабину спускового рычага… Магистр опустил голову, отвернулся.

– Взять его! Это сообщник убийцы! – Жерар де Ридефор командовал своим тамплиерам. – Того, под балдахином! Держите этого недоумка!

– Я посланец Великого Магараджи, в вашем языке величайшего! Достоинство мое пребывает под защитой султана Египта! Я из рода Газебо! Не хватайте мой зонт! Я-а-а!… – кто-то вытянул Аламгира древком копья. Прощелыжные слуги, мигом почуяв запах жареного, побросали свои представительские атрибуты и растворились в толпе. Аламгир пытался объяснить что-то тяжелому храмовнику, а тот уже ухватил великого посла за шиворот и примеривался, как половчее стащить орастого идиота с седла. Тут, наконец, до Аламгира дошло, что пора сматывать… и что делать это уже поздно.

Бам-м-м! Храмовник оторопело покачал головой в огромном, вдруг загудевшем шлеме и стал медленно заваливаться вперед. На его железном затылке Аламгир заметил широкую вмятину.

– Убейте его! Это ассасин! Скорее! Скорее!

Аламгир взвил на дыбы иноходца – сжатый со всех сторон, развернул его на двух ногах… скакнул чуть не в самую толпу. Люди прянули в стороны, давясь, толкаясь – Аламгир погнал вперед, расшвыривая нерасторопных. Толпа за ним сразу смыкалась.

– Стреляйте! Стреляйте! Уйдет, собака!

В свите короля налаживали луки. Но Аламгир ушел. Он протолкался на свободное место и деранул с площади, так что чуть не растерял подковы со своего иноходца.

Непонятный соскользнул с плеч живого постамента.

– Пойдем, Большуга, здесь нам больше делать нечего. Сейчас тут станет совсем неспокойно.

– Да, господин.

Непонятный снова спрятал под полу разряженный арбалет.

– Спасибо, Большуга. Ты хорошо держал меня, ровно.

– Идите ближе ко мне, господин, как бы вас не толкнули в вашу больную рану… – Большуга стал выбираться с площади. – Я старался, а то вы могли бы промахнуться.

– Да уж, и тогда твой друг Шакшик вспорол бы таки Четвертому Балдуину живот.

– Королю? А я думал он примеривался зарезать графа Раймунда.

– Какая разница? В нынешней ситуации это почти одно и тоже.

– Не пойму, зачем ему это, Шакшику? Для чего ему убивать короля, графа, для чего убивать вас?

– Твой друг – ассасин, Большуга, вернее был им. Короля или Раймунда, а может быть их обоих ему приказал прикончить… словом, приказали. Вопрос войны и престолонаследия, регентства. А я… Он подумал, что я тоже один из них, из ассасинов и раскрылся мне, а когда понял, что нет, обязан был убить меня.

Большуга остановился, посмотрел озадаченно.

– А вы разве не… Нет?

– Нет, Большуга. Нет.

Во дворе Каркадана Непонятный и Большуга обнаружили знакомого взмыленного иноходца. А из дома раздавался знакомый дерганый голос.

– Они чуть не убили меня! Меня достойного товароторговца! А за что? А! А-те, почтенный Каркадан? Ведь я всего лишь ничего! А они? Так здесь принимают послов?! А теперь меня, наверное, будут искать и подозревать.

– Не стоит волноваться, драгоценный Аламгир Газебо, у меня вас никто не найдет, а чуть позже, да посодействует нам Аллах, я выведу вас из города, и вы продолжите свой замечательный путь.

– А мои товары! Мои ослы и верблюды! Мои пряности, ткани, кабриджата и груз чудесного растения для пития!

– Я позабочусь обо всем, щедрый Аламгир Газебо. Клянусь языком Пророка, я выведу вас из Иерусалима вместе с вашим караваном и даже дам вам своих людей в провожатые. Так безопаснее.

– О, благодарю вас, благодарю вас, наилучший из Каркаданов! Благодарность моя не будет знать границ… Я подарю вам целый мешочек кабриджата и еще две горсти! Да!

– Ну спасибо, Аламгир Газебо! А теперь не изволите ли отдохнуть, после стольких треволнений дня?

– О да, после того как меня ударили по спине древком копья, мне нужно отдохнуть… Но, Аллах! Сколько дураков вокруг! У меня ведь и вправду есть грамоты для короля Балдуина… от одного князька с запада Синдху.

Аламгир, в задумчивости глядя в землю, вышел во двор. И столкнулся с Непонятным. Вскинув голову, пристально посмотрел на него.

– Это был хороший выстрел. И тогда – хороший удар. Рыцарю в голову, моему бедному коню в морду. Только зачем это тебе? Непонятно. Мне непонятно…

Непонятный чуть улыбнулся.

– Мне тоже, Аламгир.

Каркадан сам пришел к Непонятному. Встал у порога и молча склонил голову. Непонятный тронул однорукого менялу за плечо.

– Я ухожу, Каркадан, я сделал все. Войны с Саладином не будет. Король назначит регентом графа Раймунда, и тот продержит мир еще какое-то время. По крайней мере, до нового сбора Высокой Палаты.

– Да, господин, с благоволения Аллаха.

– Возьми свой самострел, Каркадан, он славно послужил мне.

– Да, господин.

– Скажи, Каркадан, как у тебя оказался этот индийский купец Аламгир?

– Его направил ко мне Тадео Бонакорси, господин.

– Ты доверяешь ему… им обоим?

– Да, господин.

– Что-то ты не словоохотлив сегодня, Каркадан. Что-то случилось?

– Да, господин. Тадео Бонакорси пропал сегодня из своего собственного дома. Мы часто работали вместе.

– Ты боишься, Каркадан? Может быть, тебе стоит уйти вместе со мной?

– Нет, господин. У меня еще остались долги в этом городе.

– Понимаю.

– Вы выходите на рассвете, мой господин, с караваном Аламгира. Я дам вам Большугу, вы еще не окрепли после ранения. Когда не будете нуждаться в слуге, отправьте его назад.

Носорог взялся за дверь.

– Прощайте, непонятный господин мой, мы не увидимся больше. Я чувствую: Ночь Могущества близка. То, что предопределено, свершится. Передайте там тем, кто знает, я все делал для того, чтобы Высшая Власть воцарилась.

– Да, Каркадан. Прощай.

– Госпожа! Госпожа! Это я, Энрико… Я все узнал – все! – маленький приказчик торопливо стучал в заветную дверь, он едва переводил дыхание, захлебывался словами от усердия. – Я все узнал, госпожа.

– Не кричи, дурачок, не хватало еще ночной стражи, – дверь бесшумно отворилась. – Входи.

– Они выходят из города утром… Караваном… Индийский купец и непонятный бродяга. Те, что были у дядюшки… вместе.

– Так. И у кого из них письмо? Ну?..

– Я не… Какая разница у кого – они идут вместе.

– Куда? В какую сторону? Через какие ворота?… О, господи, боже мой, племянник твоего дядюшки мог быть и посообразительнее.

– Я не знаю, госпожа. Они остановились оба в доме однорукого менялы с улицы возле свалки у западной стены.

– Что за меняла? Я не слышала о нем.

– Не знаю, госпожа, я выследил этих двоих у его дома, подслушал разговоры и сразу к вам.

– Ладно, мальчик, ты неплохо поработал. Можешь идти… домой. Ты ведь, бедняжка, наверное, целый день не был дома, да? – все исполнял мое поручение. Иди домой, в лавку, там тебя ждет сюрприз. Иди, иди. Сегодня я занята… Ты придешь завтра, после заката.

– О, госпожа!

– Иди. Иди, дурачок, иди.

Закат следующего дня был долгим. Слишком долгим. Таким долгим, что, казалось, за ним уже не будет ночи. Но ночь была.

Непонятный и Аламгир сидели у костра. Маленький караван уже спал – погонщики храпели, скотина бродила стреноженная где-то в темноте. Только эти двое сидели у огня, смотрели в него, подбрасывали сухие комки верблюжьего дерьма.

Непонятный больше мочал. Аламгир больше хвастался, хотя зачем он хвастался перед этим Непонятным, он и сам не знал.

– Я вел свой караван от самого Ляояна до Ургенча. В Поднебесной от наследника дома Сун, я получил богатый подарок – вазу Цырчжоу. В Ургенче я наторговал столько, что не мог собрать такой большой караван, чтобы увезти все это. Пришлось жить там целый год, пока распродал помаленьку заезжим купцам. В Дели и Гаджипуре я скупал золото из разграбленных гробниц. Очень хорошо заработал. Я торговал в Атталии, потом в Константинополе… очень хорошо торговал в Константинополе, много. Теперь возвращаюсь на восток. В Дамаске мне присоветовали, пока перемирие, сходить в Иерусалим. Зря присоветовали. Ну да ничего, схожу теперь в Миср, а там, может, в Мекку, Медину, дальше в Куфу, а там в Багдад, Басру. А что! Товар у меня есть, торговать я, слава Аллаху, умею. Да! Мне пальца в рот не клади… Разбойники? Так я их не боюсь, знаешь, сколько шаек я разогнал на своем пути, о! Так что вот… А ты чего молчишь, Непонятный?

Непонятный поворошил костер палкой.

– Я ходил Шелковым путем три раза. Правда, не торговал… Северный Китай лет пятьдесят назад захватили чжурчжени. Династии Сун там нет и в помине. Что-то ты перепутал, правдивый.

Аламгир поворочался, накинул на плечи плащ.

– О чем ты, Непонятный? Я не понимаю тебя… Да, бандитам от меня приходилось плохо, я ведь старый вояка. Видишь мою саблю? О, это знаменитая сабля, я принял ее из рук умирающего Аль-Мирджана Бхануна. Великий Бханун завещал ее мне на поле брани, возле города Агрипура. Он сказал, что только я достоин владеть ей. Да! Ведь это я сразил его в поединке, вот этой рукой. Узнав об этом, Кутб-уд-Дин Айбек сделал меня тысячником, и я прошел с армией весь Синдху до самых Гималаев. Я здорово отличился в боях, Айбек хотел оставить меня наместником в Городе Кричащих Статуй. Но я не люблю каменные стены, я ушел. Владыка облагодетельствовал меня со всех сторон и отпустил с богатой добычей. Да… А что ты скажешь, Непонятный?