скачать книгу бесплатно
Тургенев. Николай Павлович явно хотел приглушить в обществе резонанс, вызванный смертью Пушкина. Отсюда и ночная отправка тела, и гонка в Святогорье, и запрет на возможные встречи и проводы.
Жуковский. По-моему, вы справились со своей задачей…
Тургенев. В меру сил и разумения.
Жуковский. Государь не случайно же прилюдно пожал вам руку.
Тургенев. Он поблагодарил меня за раскопки в европейских архивах.
Вяземский. Или за тайные похороны Пушкина? Видимо, жандармское высшее наблюдение доложило, как негласными мерами устранило все почести опальному поэту и предотвратило тем самым неприличную картину торжества либералов…
Тургенев. Возможно. После того, как ко мне подсылали камердинеров из известного нам ведомства, рукопожатие – это сдвиг к лучшему. На большую милость императора рассчитывать не приходится. Важно, что его одобрение моих архивных трудов позволит мне наконец выехать к брату в Лондон.
Жуковский. Как там Николай Иванович? Не забыл родину?
Тургенев. Наблюдает нашу жизнь с болью душевной. А я уже не надеюсь выхлопотать ему возвращение в Россию.
Вяземский. Да стремиться ему в родные пенаты и не надо: приговор Следственной комиссии не отменен, и государь наш памятлив. До сих пор, по-видимому, сожалеет, что брат ваш не разделил судьбу тех пятерых. А мне по-христиански приятно, что хоть одной жертвой в стране меньше. Отмыться от грехов молодости ни я, ни Пушкин не смогли. И «Исповедь» моя не помогла: не поверил государь в мое перерождение.
Жуковский. А Пушкин, судя по оставшимся бумагам, всю жизнь отбивался от окриков Александра Христофоровича.
Тургенев. Отсутствие конституции закрепляет всеобщее бесправие, а всякое напоминание, активное или пассивное, об элементарных человеческих правах приравнивается к бунту. И значит, воспитание законопослушных граждан отодвигается в далекое будущее.
Вяземский. Да еще в какое далекое!
Тургене в. Но жизнь на чужбине дорога, и мне, видимо, придется имение брата продать, чтобы Николай мог спокойно дожить век изгнанником, но не нищим.
Жуковский. И вы пойдете на это?
Тургенев. Иного пути не вижу, совесть моя помещичья. Когда-то брат ярем барщины старинной оброком легким заменил и раб судьбу благословил, а я вынужден продавать землю вкупе с крестьянами. И как поступит с ними новый владелец? Сердце неспокойно за них, а что делать?
Жуковский. От рабовладельческой психологии нам не уйти.
Вяземский. Владея крепостными душами, сами становимся рабами. Полагаем себя высшим обществом, князьями и баронами, опорой империи, столбовыми дворянами числимся в каких-то ветхозаветных книгах. Но Александр Христофорович рассеивает эти заблуждения довольно эффективно. Мне, Пушкину, Дельвигу он не раз грозил Сибирью. Собственное мнение уже возмущает власть. А указание на недостатки приравнивается к подрыву устоев.
Жуковский. При Дворе шел разговор о каком-то верноподданном, который написал Государю откровенное письмо в том смысле, что покровительство и предпочтение иностранцам день ото дня делаются нестерпимей, увеличиваются злоупотребления во всех отраслях правления; неограниченная власть, врученная недостойным людям, стае немцев, как там сказано, порождает ропот и неудовольствие в публике и самом народе.
Тургенев. И какова реакция государя?
Жуковский. Приказано найти автора для соответствующего внушения.
Вяземский. Что и подтверждает мою мысль.
Тургенев. В Италии, глядя на венецианских колодников, я вспоминал, что наши сестры и дочери плясали в дни коронации Николая Павловича под звук цепей, в коих шли их друзья и братья в Сибирь. Одно успокаивало: молодые супруги летели туда же, к мужьям и женихам своим, чтобы зарыться с ними в вечных снегах до радостного утра.
Вяземский. Придет ли оно, это утро?
Тургенев. Надеюсь, новое царствование будет более либеральным: на престоле окажется ваш воспитанник, Василий Андреевич.
Жуковский. Я бы не стал возлагать больших надежд на моего, как вы говорите, воспитанника. Слишком большой простор для развития в будущем самодержце как положительных, так и отрицательных свойств. Мое влияние на него ничтожно. Я для него лишь представитель скуки. А привычка видеть себя центром всего и считать других только принадлежностью вредна для собственной души и унизительна для окружающих.
Голос. Что ни говори, мудрено быть самодержавным.
Тургенев. Как он отнесся к смерти поэта?
Жуковский. Искренно пожалел о невозвратимой потере необыкновенного таланта, обещавшего так много русской литературе.
Вяземский. Иными словами, о покойниках или хорошо, или ничего.
Жуковский. Я пытался посеять в наследнике симпатии к Пушкину, но вряд ли мне это удалось. Мой ученик не любит литературы и литераторов. И каждая встреча с наследником отдаляла поэта от Двора. Пушкин не скрывал своего пренебрежительного отношения ко Двору и верноподданным государя. И мнение престолонаследника о Пушкине скорей всего было бы тождественным мнению братьев Романовых. Для Пушкина, переживи он Николая Павловича, мало что изменилось бы.
Вяземский. То есть, и в будущем предстоит кланяться монарху. Мне-то, писавшему некогда Конституцию…
Тургенев. Даже отдаленное будущее не сулило поэту радости…
Жуковский. А настоящее повергало в отчаяние. И ведь он был искренно предан государю, чувствовал расположение и симпатию к нему.
Вяземский. Но уж точно он не был ни либералом, ни сторонником оппозиции. А шутки, независимость характера и мнений – не либерализм, не систематическая оппозиция. Он мог обмолвиться эпиграммой, запрещенным стихом; на это нельзя смотреть как на непростительный грех: человек ведь меняется со временем, его мнения, принципы, симпатии видоизменяются.
Тургенев. Тут я позволю себе возразить вам. Мнения, возможно, меняются при знакомстве с новыми фактами. С принципами и убеждениями сложнее. Изменив своим убеждениям в угоду жизненным обстоятельствам, себя перестанешь уважать.
Вяземский. Не стану спорить Но желание властей отлить все характеры в одну форму, значит желать невозможного, хотеть переделать творение божье.
Тургенев. Беда наша: власть не верит народу, народ отвечает неверием власти. Отсюда и преследование всех, кто идет не в ногу с марширующими по команде.
Жуковский. Тут даже наследник был наказан за то, что на параде его полк прошел не тем аллюром, который был предписан государем.
Тургенев. Любопытная иллюстрация к нашим сентенциям о либерализме.
Вяземский. Другой и не надо. В России названия политический деятель, либерал, сторонник оппозиции – пустые звуки, слова без значения, взятые недоброжелателями и полицией из иностранных словарей, у нас совершенно не применимые.
Тургенев. Слова взяты из донесений послов своим правительствам.
Жуковский. Да, заимствуем иностранные слова, не вдумываясь в их смысл.
Вяземский. Они изначально бессмысленны, потому как нет поприща, на котором можно было бы играть эти заимствованные роли, и где те органы, которые были бы открыты для выражения подобных убеждений?
Тургенев. Петр Андреевич, эмоциональность выдает в вас оппозиционера.
Вяземский. Плохо, если выдает. Оппозиция у нас – бесплодное и пустое ремесло, она и у народа не в цене, и может быть лишь домашним рукоделием для себя.
Тургенев. А нынешнее волнение – не доказательство противного?
Вяземский. Это показательный, но кратковременный всплеск.
Тургенев. Долговременное терпение грозит сокрушительными потрясениями. Жить на пороховой бочке опасно.
Вяземский. По-моему, Грибоедов сказал, что терпение – это добродетель тяглого скота. На эту добродетель только и остается надеяться.
Тургенев. Терпением нельзя злоупотреблять. Особенно народным.
Вяземский. А мы кто, не народ? И мы привыкли молчать и терпеть при всех своих званиях и достоинствах. А нет ничего безвкуснее, чем терпение и самоотречение.
Жуковский. Что вспоминать Грибоедова? И Пушкин был нетерпелив:
Голос.
Будь проклята любви отрада!
Проклятье соку винограда
И искрометному вину –
Надежд и веры всей святыне,
Но более всего отныне
Терпенье пошлое кляну!
Вяземский. Да, для него терпеть и молчать – это похоронить себя заживо. Дельвиг правильно сказал: «Пушкин – он и в лесах не укроется: Муза выдаст его громким пением…»
Тургенев. А я, едучи в Святые Горы с мертвым телом его, постоянно слышал стихи, что он читал мне в декабре: «Нет, весь я не умру…»
Голос.
Душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит,
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит…
Жуковский. Он предвидел свое бессмертие.
Тургенев. Но сколько пропало с ним для России, для потомства! Последнее время мы часто виделись с ним и очень сблизились.
Жуковский. Вы же соседями были – несомненное удобство для встреч.
Тургенев. Причина не только в этом. Я находил в нем сокровища таланта, знания о России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные. Он был полон идей, и мы очень сходились друг с другом в наших нескончаемых беседах. Мы с трудом кончали разговор, в сущности, не заканчивая его, верней, не исчерпывая начатой темы.
Вяземский. А вспомните вечер у австрийского посла!
Тургенев. Очаровательный вечер… Он напомнил мне самые интимные салоны Парижа. Беседа была разнообразной и очень интересной. Барант рассказывал пикантные вещи о Талейране, Пушкин – анекдоты времен Петра Первого и Екатерины Второй. Князь вносил свою часть остротами достойными и оригинальными.
Жуковский. Пушкин был в своей стихии.
Вяземский. Александр Иванович о себе забыл сказать.
Тургенев. Кажется, я тоже был на высоте этих корифеев литературных салонов.
Жуковский. Я не скрываю пристрастия, но ведь действительно одарен был человек и памятью необыкновенной, и вкусом утонченным, живостью, тонкостью и ясностью ума. Суждения его невозможно было оспорить. А уж когда говорил о политике, казалось, что слушаешь человека, заматеревшего в делах государственных.
Вяземский. Да не был он политиком! И почитал себя лишь поэтом!
Тургенев. И поругивал Европу, не выезжая дальше Кронштадта. Но никто не льстил так моему самолюбию… Для себя, а не для других постараюсь вспомнить слова, кои он мне говаривал о некоторых письмах моих. Да, как поэта его весьма обременяло поручение писать историю Петра. Предвидя заранее, какой это убийственный труд, он ни за что не согласился бы на него.
Жуковский. Странно…
Тургенев. Странно это было слышать от него. Его интеллект вполне позволял этим делом заниматься.
Жуковский. Да, он жаловался, что чужой ум его стесняет.
Тургенев. Что он имел в виду?
Вяземский. Жалоба вполне естественна. Деятельность Петра столь многогранна и неоднозначна,. что оценки ее могут быть противоположными. Видимо, взгляды Николая Павловича и стесняли Пушкина.
Тургенев. По-моему, Пушкин не мог примирить взаимоисключающих требований: оправдать жестокие деяния самодержца и при этом не оскорбить тех, кто ждал апофеоза преобразователю.
Вяземский. Честность в освещении истории дорого стоит.
Тургенев. Слава богу, я лишь архивариус и могу безбоязненно копаться в тайнах европейских монархов. Но судьба меня мыкает из края в край. Уж и сердце желает угомониться, осесть где-то. А что-то мчит меня неодолимо от Холмогор до Неаполя, с берегов Сены и Дуная на Москву-реку, с Темзы на Волгу! Едва могу дать отчет себе самому в побудительной причине моих странствий.
Жуковский. Вы же не забываете о трудах своих в архивах.
Тургенев. Потому и ношусь из края в край, что не забываю. В Италии собрал я материалы о старой России, которые могут обогатить нашу словесность. Я провел в тамошних архивах все лето и часть зимы, хлопотал с библиотекарями Ватикана и Флоренции, поработал и в Лондоне. В вихре парижской зимы и в зефирах весны римской я жил для России. Наши дипломаты не помогали мне, соотчичи чуждались, и вряд ли те и другие сплетнями не вредили моим занятиям.
Вяземский. Господам российским и там неймется? Остается признать, что наши врожденные задатки и не пропьешь, и в рулетку не проиграешь.
Тургенев. Только в труде я и находил отраду. Копаясь в истории, часто стыдился за русских, но, сравнивая своих с чужеземцами, Талейрана с Остерманом, одну эпоху с другою, видел в законах, по которым растут, падают и гниют народы, а с ними и личности, – повторение одного и того же…
Вяземский. Императору было за что благодарить вас…
Тургенев. Я не к тому говорю. Многое из привезенных материалов мы обсуждали с Пушкиным, и он готов был печатать мои письма без особой правки в своем журнале. Надеюсь, что в этом году «Современник» будет издаваться в пользу семьи поэта. Пусть все мои письма, отмеченные Пушкиным, печатаются безвозмездно.
Жуковский. Благодарю вас, Александр Иванович. Это будет по достоинству оценено потомками.
Тургенев. Высоких слов по этому поводу не надо.
Жуковский. В отличие от вас я не могу похвастать своими безоблачными отношениями с Александром. Совесть не позволяет.
Тургенев. Перед умершими все мы испытываем какую-то вину.
Жуковский. Моя вина совершенно конкретная. Я, именно я настоял пару лет назад на продолжении им службы.
Тургенев. Вы сделали это из добрых побуждений…
Жуковский. Видит бог, я желал лучшего. В деревне его ждало постепенное угасание таланта из-за недостатка общения, отсутствия архивов и библиотек. Полагал что поэт должен быть в центре событий, в столице, возле трона.
Тургенев. Ваши желания и логика мне понятны, но…
Вяземский. Но Пушкину нельзя было приближаться к трону! Близ царя – близ смерти. И хорошо, если на войне.
Тургенев. Я так и хотел сказать. Всемирная история это подтверждает.
Жуковский. Прошением об отставке он попытался выйти из того круга людей и обстоятельств, которые ныне привели его к смерти. Тогда уже он понимал невозможность для себя, для семьи, для своего творчества жить в столице.
