скачать книгу бесплатно
А дух так ловко искру пальцами из платка высек, что решил Сергей, что точно – шёлк.
И удивился невольно тому обстоятельству, что дорогая вещь в карман затрёпанных джинсов попала.
А потом удивился ещё больше, потому что Апофиус…
– Этериус-монго! Келладо! Сатор Арепо Тенет Опера Ротас! Вернись в тело, бессмертная!
Глаза контролёра открылись быстро и внезапно. Словно он разом, одним мощным рывком, вынырнул из небытия.
Смотрел он прямо перед собой, взглядом упёршись в стенку вагона. Смотрел спокойно и безо всякого удивления, вполне приличествующего подобной ситуации.
Смотрел он так секунд пять. Потом заморгал.
Вздохнул глубоко. И застонал, схватившись за голову.
– Это ничего, – успокоил его (а заодно и заёрзавшего нервно Сергея) дух Апофиус. – Восстановление тканей человеческого тела происходит довольно медленно. Спрутоподобные лиловики Прозрачного мира на Одиннадцатом уровне проявления бытия восстанавливаются, к примеру, очень быстро. Секунды за две по земному времени. У них-то, понятное дело, время медленнее течёт. Там почти одна сто вторая стандартного отрезка линии Экири проходит. Но если с земным временем сопоставить да сделать скидку на обычный при таких обстоятельствах приблизительный характер подсчёта, то с уверенностью могу сказать…
Пострадавший перестал стонать. Поднял голов и как-то очень вдумчиво и печально посмотрел на Апофиуса.
– …Что никак не более двух секунд, – закончил тот.
И, подав руку несчастному, поднял того на ноги.
– Голова прошла? – участливо спросил Сергей (на всякий случай, как бы невзначай, прикрыв ладонью лицо).
Контролёр кивнул в ответ.
И произнёс хрипло:
– Чего это я? Отключился вроде… От жары, наверное, духота… А вот…
Он склонил голову и с удивлением посмотрел на покрытую бурыми пятнами рубашку.
Ладонью как-то неуверенно и осторожно похлопал по люб.
– Ударился… А фуражка где?
– Ничего не помнит, болезный! – и Апофиус хлопнул в ладоши.
Платок в руках его тут же исчез, оставив после себя лишь лёгкий синий дымок.
– Это ерунда. Лёгкая амнезия. Пройдёт минут через пять. По земному времени. А фуражка…
Апофиус протянул пострадавшему роскошную, с золотым шитьём, генеральскую фуражку, неведомо как оказавшуюся в его руках.
– Вот тебе головной убор. И ещё…
Откуда-то из-под подкладки фуражки дух извлёк золотую цепочку.
– Держи! Всё держи!
Он сунул оторопевшему контролёру подарки.
– Кожа зарастёт. К вечеру следов не останется. А рубашку в прачечную снеси. Непременно снеси! Если после стирки на ней проступят тайные знаки, то проживёшь сто сорок лет. Если не проступят, то сто пятьдесят. Пока!
И тронул Сергея за плечо.
– Пошли! Наша станция…
Сергей заметил, что электричка и в самом деле заметно сбавила ход, и вот-вот замелькают уже за окном перронные ограждения, таблички и надписи.
Вяло и медленно он поднялся (краем глаза успев заметить, что раненый контролёр, надев генеральскую обнову, удивлённо крутит пальцами поблёскивающую цепочку) и на подгибающихся ногах пошёл вслед за духом.
В тамбуре у дверей, обсасывая энергично погасшую сигарету, стоял серьёзный дядька.
Дядька глянул на духа оценивающе и, подмигнув, спросил:
– Из «Моссада» родом?
Дух кивнул в ответ.
– Больно удар хорошо поставлен, – сказал дядька.
Голос его прозвучал неожиданно тепло и отчасти даже как-то задушевно.
Дух ничего ему не ответил.
Сергей тоже промолчал. Дядька был ему неприятен.
Электричка остановились. Двери раскрылись и двое исследователей искривления ментального пространства вышли на перрон подмосковной станции.
4.
Илья Григорьевич Савойский, директор крупной, но отнюдь не стремящейся к публичности юридической компании, вечернее совещание топ-менеджеров проводил в разбойничье-весёлом настроении.
Именно такая, отчаянная и циничная радость, наводила самый большой ужас на подчинённых.
Если Илья Григорьевич просто был мрачен и вяло пытался доводить сотрудников до белого каления мелкими придирками и не слишком хорошо продуманными унижениями, это было вполне терпимо. Работники, конечно, демонстрировали душевную боль от нанесённых начальником ран, но делали это лишь повинуясь служебному долг и корпоративной этике, подлинной боли при том не чувствуя.
Если директор был в настроении просто радостном, радостном без затей, то это уж было опасней. В такой настроении Савойский часто напивался, подчас ополовинивая бар в служебном кабинете и иногда продолжая буйный пир в офисной сауне.
После чего он искал общения, буйным монстром бродя по офису и хватая сотрудников за разные интимные места, не разбирая пола и возраста. Комплименты, которые он при этом отпускал, могли бы оскорбить даже самого раболепного и циничного подлеца, ещё на заре жизни окончательно изжившего чувство собственного достоинства.
Собственно, только таковые, самые закалённые, с мозолистой душой, и рисковали в опасное это время показаться Савойскому на глаза.
Остальные не решались.
Хотя стимул показаться на глаза был: в просто весёлом состоянии Савойский подписывал документы, перечитывая их лишь дважды.
В трезвом же виде на ознакомление с самой распоследней и никчёмной бумаженцией он обычно тратил не менее трёх часов (секретарь Ниночка, замученная шефом девица невротического нрава, утверждала, что причиной тому является дремучая малограмотность шефа и ничего более).
Самое же страшное начиналось тогда, когда Илья Григорьевич Савойский был трезв и весел.
Приспустив галстук до третьей пуговицы и взъерошив блондинистые волосы, сидел он в широком директорской кресле, выпятив живот и слегка скособочившись, и с ироничным прищуром матёрого человекознатца смотрел на окружающих.
Кабы сидел он не в сером кожаном кресле посреди офиса, а на бочке верхом и посреди гудящей толпы оборванцев на берегу матушки-Волги или, скажем, батюшки-Дона, и кабы на голове его папаха была, лихо заломленная на затылок, то от любой загульной дружины непременно сразу же получил бы и булаву, и кафтан расписной, и полную атаманскую власть – лишь за один свой отчаянный вид.
И с видом таким легко и играючи, с шутками и прибаутками, с песнями и срамными частушками отправлял бы на виселицу и врагов, и друзей своих.
С одинаковой лёгкостью.
И тогда бы хоть понятно было, что от него ожидать.
Но сидел лихой Илья Григорьевич в роскошном офисном здании, в престижном районе, недалеко от центра Москвы. Вместо кафтана и шаровар, носил он костюм от Gucci. И галстук от Hugo Boss. И пошитые по индивидуальному заказу ботинки от замученного на африканской ферме крокодила.
И чего ожидать от весёлого циника в таком офисе и в таком наряде – было совершенно не понятно.
Понятно было только, что ничего хорошего.
Потому…
Потому и Римма Алексеевна, томная и видом жаркая (ах, какая грудь! да ещё и платье это офисное в обтяжку!) блондинка, а по совместительству – ведущий менеджер по сопровождению сделок с загородной недвижимостью, и Евфимий Панкратович со странной фамилией Чепурец, финансовый директор и единственный офисный собутыльник Ильи Григорьевича, и Костя Калымов, главарь шайки коллекторов и начальник отдела возврата кредитов, и прочие все числом в шесть человек, сидели, кресел под собой не чуя и молили офисных богов и прочих потусторонних существ о снисхождении.
Но офисные боги сегодня были немилостивы.
Илья Григорьевич веселел прямо на глазах и обычно бледные щёки его налились уж багровым, горячим соком, и как будто даже увеличились в размерах, словно распухли.
И, заслушивая доклад старшего юрисконсульта, Бенедикта Балунского, засвистел Илья Григорьевич, весьма искусно выводя мотив популярной песенки, и в такт затопал ногой.
«Всё, конец мне» подумал умница Балунский.
И оказался прав.
Оборвав неожиданно свист, спросил Савойский ласково:
– Так, стало быть, Беня, прокуратура по шести сделкам проверку провела? По всем шести?
Балунский обречённо кивнул в ответ.
– И все шесть, стало быть, признаны несоответствующими… этому… как его… закону?
– Да, – шепнул Бенедикт.
Савойский хихикнул и погрозил юрисконсульту пальцем.
– Ай, Беня, огорчаешь! Семьдесят миллионов по этим сделкам зависло. Семьдесят ведь?
Бенедикт, спешно перелистав блокнот, уточнил:
– Семьдесят миллионов пятьсот сорок шесть тысяч рублей двадцать семь копеек.
– Вот точность какая! – восхитился Савойский. – Не только семьдесят миллионов с хвостом нам прокурорские заморозили, а ещё и двадцать семь копеек. Всё посчитал, Беня? Ничего не забыл?
– Такова общая сумма сделок, – подтвердил Балунский. – С учётом того, что по двум сделкам от наших клиентов по перепродаже уже поступила предоплата…
– С учётом этого, Беня, – прервал его Савойский, – ты…
Он резко подался вперёд, животом навалившись на стол.
С кривящейся, неровной, будто пьяным маляром и неровной кистью нарисованной улыбкой, похож был теперь Савойский не на разбойничьего атамана, а на жестокого паяца, прибежавшего в офис прямиком из ярмарочного балагана с чучелами уродцев и рыбо-зверей в запылённых стеклянных банках.
Кривая ухмылка эта окончательно добила Балунского.
Он сложил ладони у груди и замотал головой из стороны в сторону, словно отслеживания быстрые движения невидимого маятника.
– …ты гадёныш…
Движения маятника ускорились, набрав лихорадочный, суматошный темп.
– …и скот, скот мясной! Безмозглый!
Маятник остановился.
– Я исправлю, – прошептал Балунский.
Топ-менеджеры дружно опустили глаза.
– Три дня, и я исправлю!
Савойский, оттолкнувшись руками от края стола, шага на три откатился, колёсиками кресла смяв ковёр.
Развернул кресло к Балунскому и поманил того ласково полусогнутым пальцем.
– Сядь-ка мне на колени, Беня!
Побледневший Бенедикт промычал что-то неразборчиво в ответ.
– Не слышу! – крикнул Илья Григорьевич. – Что ты мямлишь? Возражаешь?!
И Савойский топнул ногой.
– Возражать смеешь, скотина?! Мне?! Директору возражать!
Савойский вытянул руку, искривлёнными пальцами хватая воздух.
– Иди! Сюда! Немедленно! На колени!
Бенедикт медленно, словно двигаясь по топкой трясине, прошёл по кабинету, обходя длинный стол, подошёл к начальнику и замер.
