скачать книгу бесплатно
По дорогам жизни и смерти
Эмма Васильевна Устинович
«Едва что-то живое проклюнется в жизнь, как тут же начинает осваивать окружающий мир, изучать его и приспосабливать к своему существованию. Посмотрите, с какой радостью и изумлением смотрит на нас распустившийся цветок или пробившийся из земли росток.
Люди рождаются разумными. Но даже гениями становятся от того, что общаются с себе подобными, постигая их опыт, знания, изучая природу…»
Эмма Устинович
По дорогам жизни и смерти
© Устинович Э.В., 2007
© ПРОБЕЛ-2000, 2007
Мы живём рядом с ними
Воробьиное собрание
Едва что-то живое проклюнется в жизнь, как тут же начинает осваивать окружающий мир, изучать его и приспосабливать к своему существованию. Посмотрите, с какой радостью и изумлением смотрит на нас распустившийся цветок или пробившийся из земли росток.
Люди рождаются разумными. Но даже гениями становятся от того, что общаются с себе подобными, постигая их опыт, знания, изучая природу.
Сколько удивительных тайн узнает человек, наблюдая за множеством насекомых, животных и птиц. Они тоже следят за нами и совершенствуют свои навыки.
Меня неоднократно поражали своим умом воробьи, эти милые, прыгающие у наших ног, живые мячики! Общественные существа! Один сидит незаметно на веточке и внимательно смотрит своими бусинками вокруг, а собратья клюют… Малейшая опасность – сигнал, какое-то: «Чив-чив…» – и все одновременно взлетают. Или прилетит воробушек, клюнет раз, два… много… тут же зовёт других…
Однажды мне посчастливилось увидеть незабываемую картинку…
В Москве я продавала свои книги у Большого театра, на Охотном ряду и площади Революции, где бьют фонтаны, много зелени, есть скамейки и люди присаживаются передохнуть. Большие деревья там не растут. Да и куда им расти? Под землёй – потоки тысяч и тысяч людей, энергетика от них – мощная! Маленькие низкорослые деревца сажают почти каждый год.
В 9-10 часов утра народу ещё немного. Сидят, ожидая кого-то или любуясь утренней Москвой. В такие моменты люди охотно откликаются на поэзию, слушают стихи и иногда покупают книгу.
Иду я так по площади Революции и вижу: на травке под деревцем… удивительно… сидят полукругом чёткими плотными рядами около сотни воробьёв… От изумления я остановилась, присела на скамейку и, забыв про книги, стала наблюдать…
Смотрю: а на деревце на нижних веточках, не высоко от земли сидят шесть воробьёв, а выше – ещё один… Из ряда вылетел воробей, взлетел на ветку и начал энергично взмахивать крылышками, чирикать очень возбуждённо, что-то сообщая сородичам или возмущаясь.
Похоже, воробьи на ветках, откликнулись на его сообщение, обменялись чириканьем. Седьмой, верхний, чирикнул, и оратор-воробей вспорхнул и снова сел в плотный ряд на своё место. Потом вылетел другой оратор, сидящие на ветках опять что-то прочирикали, вынося какое-то резюме, и второй оратор вернулся на своё место. Это продолжалось многократно.
Воробьиные крылышки трепетали эмоционально, в чириканье менялась тональность. Вот это демократия! Всё как у людей… Толи воробьиное собрание, толи какая-нибудь сессия Верховного Совета. Всё есть: сидящий плотными рядами коллектив, президиум, разгорячённые ораторы, машущие крылышками, обсуждение…
Удивительно, что недалеко от них сидели люди, жевали, сыпались крошки, но воробьи всерьёз решали свои проблемы.
Потрясающе! Я так и не дождалась завершения их собрания, вспомнила о книгах, про то, что надо отдавать долги, поднялась и пошла…
И до сих пор сожалею, что не досмотрела это воробьиное мероприятие до конца.
2001 год.
Говорящая ворона
Я гостила в Москве у брата в загородном деревянном доме дореволюционной постройки. Ему перевалило уже на девятый десяток лет. Жена его, Екатерина Анисимовна, гостеприимная и милая женщина, умерла, и он остался один. Но и к одиночеству привыкают. Он спокойно доживал свой век, сам себе готовил и стирал, и постоянно что-то делая, бормотал под нос, оценивая свои действия.
Внуки и правнуки любили деда, но жизнь разметала их, и они оказались за границей. Те, которые жили в Москве, один раз в неделю навещали деда со щедрыми гостинцами; холодильник набивался продуктами, и моё пребывание не обременяло брата.
Все комнаты этого старого большого дома, окружённого садом и вековыми липами, по воскресеньям заполнялись молодыми жизнерадостными голосами. Только одна комната оставалась свободной, в которой умерла бабушка. В ней меня и поселили. Признаться, я с трудом осваивала эту территорию: какая-то тяжёлая энергетика давила меня, но через неделю я почувствовала себя лучше и спокойно спала, просыпаясь на рассвете под разноголосый щебет птиц. Я наслаждалась природой…
Только одно обстоятельство было затруднительным. В Отечественную войну брату моему, Владимиру Николаевичу, травмировало слух. Контузия сильно сказалась и он оглох, даже слуховой аппарат мало помогал.
Мне приходилось всё время кричать. Он слушал телевизионные новости, приставив аппарат где-то за ухом; садился у самого экрана и включал на полную мощность. А мне казалось, что от этого грохота телевизор взорвётся, разлетевшись на куски, и я выходила из дома…
В ста метрах от усадьбы тянулись заграждения Лосиноостровского заповедника, соединявшегося с парком Сокольники. Москвичи называют его лёгкими Москвы. Прогуливаясь по заповеднику, я действительно дышала полной грудью. Собирать ягоды и грибы здесь запрещалось, чтобы не нарушался экологический баланс. Об этом сообщали предупреждения на щитах при входе. Но как удержаться, когда у твоих ног появлялся мясистый грибок на толстой ножке или россыпь летних опят? Я замирала от удовольствия и благодарила судьбу за то, что она мне послала такое чудное лето.
Но вдруг мой непредсказуемый брат, когда внуки по делам уехали из Москвы, заявил, что он уезжает в Белоруссию, поклониться родной земле, где покоились его родители.
– Вернусь через две недели. Гостить буду у родственников. Отдыхай!
Сел на поезд Москва – Гомель и уехал…
Вот тут-то и начались мои злоключения. Я осталась одна в пустом доме. В первую же ночь, когда я, выключив телевизор, легла в постель, послышались подозрительные звуки. Кто-то топал по железной крыше, прямо над моей головой. Это топанье сопровождалось каким-то бормотанием, похожим на человеческую речь. Мне стало не по себе. Все мы бываем суеверны, когда сталкиваемся с чем-то необъяснимым и неизвестным. Я от ужаса обливалась холодным потом, не зная, чем это кончится; но к утру всё стихло и я, наконец, уснула. В следующую ночь всё повторилось снова. Какая-то чертовщина! Я знала, что Екатерина Анисимовна тяжело умирала в этой комнате, агония длилась несколько дней. И мне начало казаться, что это её душа мечется над моей головой! Весь этот кошмар продолжался несколько дней. Я почти в безумии шептала: «Екатерина Анисимовна, не пугай меня, чего ты хочешь? Когда вернётся Володя, я обязательно поклонюсь твоей могиле».
Здраво рассуждая, я пыталась побороть свой страх: «Это не человек; человек – скор на руку; а в нечистую силу не хотелось верить. Может, это какая-то большая птица, филин или сова? В заповеднике много всякой живности, даже лоси живут… А речь мне просто чудится…»
Моё предположение подтвердилось. Я каждый день делала обход дома. Вижу: с высокой липы слетела на крышу большая серая ворона и затопала своими лапами, издавая такие же звуки, от которых я чуть не сошла с ума.
– Так это ты, негодная, пугала меня по ночам?
Она недружелюбно и подозрительно посмотрела на меня и спокойно загрохотала по железной крыше…
Я ушла в дом, легла на кровать, которая стояла у окна, чтобы осмыслить происшедшее и посмеяться над собой, как вдруг ворона подлетела к окну, села на форточку, открытую наружу, и очень чётко Володиным голосом проговорила: «Ти-хо…» Именно так говорил мне Володя, когда я кричала, а он хотел понять текст по губам. Волосы зашевелились на моей голове, но тут я, к счастью, вспомнила телевизионную передачу «В мире животных», где ведущий Николай Дроздов однажды сообщал, что подмосковные серые вороны умеют подражать человеческим голосам.
Вернувшемуся брату я рассказала эту смешную историю, но он очень серьёзно мне ответил: «Ух, эти вороны, коварные и умные существа. Когда мы спилили одну липу, заслонявшую свет в доме, вместе с деревом упало воронье гнездо. Оно было так устроено, что не всякий человек додумается. Ветки переплетены медной проволокой. Комфортное гнездо! Теперь ворона мстит мне, всё время по ночам расковыривает крышу, а я чиню».
– Вот так… – только и смогла ответить я брату.
2003 год.
Лесные встречи
«Уже июнь – к концу, а я и лета не увижу», – подумала и утром с восходом солнца отправилась в поход. Конечная остановка троллейбуса – у самого леса, через который тянется из Гомеля Речицкое шоссе.
Я вошла в пригородный лесной массив и уныло поплелась по замусоренным тропам вглубь. Ягод на кустах малины не видно, всё истоптано. Солнце поднималось всё выше, становилось жарко, флакончик с водой уменьшился на половину, гул машин едва слышен. Я очень устала и тащилась, опираясь на палочку, которую подобрала у тропы. Увидев истлевшее бревно, плюхнулась на него и потянулась к флакону. Передохнув, поднялась и увидала кусты малины, на которых огоньками горели гроздья. Ягода под солнцем зреет не по часам, а по минутам. Я обрадовалась, нежно сняла душистые ягоды и увидела ещё и ещё… Вдруг что-то зашуршало и какой-то зверёк замер у моих ног. Я наклонилась – большой ёжик, коснулась иголочек: «Не бойся, ёжичек, я тебя не трону; как ты тут выживаешь, бедняга? – и отошла от куста.
Ведёрко моё наполнялось крупными сочными ягодами. Забыв об усталости, собрала всё. Остался один кустик, где увидела ёжика. Но его уже не было. Собрав малину, снова села на истлевшее дерево, посмотрела в ведёрко: «Литра – два, хорошо. Можно и передохнуть». И тут увидела отвалившуюся старую кору, а под ней – целую пригоршню муравьиных яиц. Перепуганные муравьишки брали их на спинки и куда-то тащили в другое место… Я с укором подумала: «Неужто сапогом отвалила кору? А, может, ёжик?» Испытывая угрызения совести, направилась дальше: «Найти бы ещё землянику, набрать стакана два – и можно – домой.»
Мусора давно не видно, гула почти не слышно. Вдоль тропы – с одной стороны – молодой березняк. С другой – сосняк. Прямо перед глазами, низко, вылетела из сосняка какая-то незнакомая птица, в бело-чёрном оперении, но не сорока; похоже, белокрылый клёст, и снова перед лицом перелетела дорогу, потом ещё повторила и ещё… «Что такое? – приостановилась я. Где-то недалеко надрывно, каким-то плоским звуком закаркала ворона. Как будто предупреждают об опасности. Я вспомнила рассказ отца, как его на Ленинградском фронте спасла от смерти какая-то птичка.
После атаки от двух рот пехоты, которая прикрывала танки, осталось пять человек. Когда часть остановилась в лесу, майор-танкист подошёл к башне танка, на которой сидел мой отец и приказал: «Солдат, посмотри в лесу справа, нет ли там немцев?» Отец пошёл. Какая-то птица беспрерывно перелетала ему дорогу, чуть ли не хлопая крыльями по лицу. Обескураженный солдат остановился и тут же услышал немецкую речь. Прямо перед ним, за небольшим болотцем, стояла вражеская танкетка и два фрица; один ногой прощупывал грунт. Отец сразу лёг на землю и пополз к своим. «Если б не эта птичка, немцы в упор расстреляли б меня. Как будто не птичка, а материна душа спасла от смерти», – рассказывал отец.
Но даже это воспоминание не остановило меня: «Да, какая здесь опасность может угрожать мне, совсем рядом большой город? Чепуха!» – и пошла дальше. Смотрю: вдоль дороги засветилась земляничка. Я стала собирать, на перекрёстке дорожек – ещё больше… и свернула на другую тропу. Земляничка – весёлая ягодка, и я шустренько наполняла горсть за горстью. Не разгибаясь, развернулась на какой-то шорох… глядь: а метрах в ста так же, как и я, разворачивается молодой серый волк. Значит, когда я стояла к нему задом, он тоже становился задом и всё время наблюдал за мной. Сердце моё «ушло в пятки». Я быстро схватила ведёрко и медленно спокойно пошла по незнакомой тропе в противоположную от волка сторону, набирая скорость. Не чувствуя ни боли, ни усталости почти бежала, пока не воткнулась в угол заграждений из колючей проволоки: «Слава, Богу, лагерь МЧС!» У ворот лагеря стоял часовой. Я поздоровалась и сказала: «А вокруг вас волки бродят… Только что ушла от него». Парень улыбнулся и ответил:
– А мы не боимся волков.
– А я боюсь!
Возвращаясь домой, вспомнила ещё одну встречу с волком. Я работала летом воспитателем в пионерском лагере. В большом коллективе уложить детей спать очень трудно. И наши, так называемые пятиминутки, заканчивались в полночь. Домик моего отряда находился у самой ограды лагеря. Я вышла из клуба, смотрю: передо мной огромная собака, ростом с телёнка, хвост – пистолетом. Она нагло посмотрела на меня, лапой открыла калитку-вертушку и вышла в лес. Сердце моё забилось тревожно. Но детская обувь так же аккуратно стояла на ступеньках, дверь открыта, все девочки спокойно спали на свежем воздухе. «Это, наверное, сторожевая собака-овчарка из соседнего лагеря» – подумала я. Днём, отлучившись ненадолго, пошла в соседние лагеря узнать, нет ли у них сторожевой огромной овчарки?
Никаких собак в лагерях не было и в помине. Зачем же этот огромный матёрый волк разгуливал по территории нашего лагеря? Что ему надо?
И ещё о волках рассказала мне сестра. Их дача – у леса, а в полукилометре находится запретная зона, обнесённая колючей проволокой. Там – высокая радиация после взрыва Чернобыля. Несколько больших деревень уже затягивает лесом. В целях безопасности зона охраняется. Солдаты постоянно патрулируют лес.
На дачных огородах – допустимая норма, а на грядках – радиации нет, потому что эти неутомимые дачники уже много лет везут в мешках и вёдрах на свои грядки чистый чернозём.
Однажды сестра с мужем решили проверить свою дачу зимой. У них – хороший домик с русской печкой. Добрались, протоптав дорогу по снегу, затопили печь, обогрели хату, сварили ужин. В тарелке остался недоеденный суп, и сестра, открыв дверь, плеснула остатки на снег. Откуда-то у дверей появился щенок и начал слизывать пищу. Сестра пожалела несчастного щенка, налила в миску супа и вынесла ему. Голодный щенок не ел как собаки, а лакал пищу. Вылизав миску, щенок ушёл в лес.
Вечером, когда погасло солнце, они услышали волчий вой. Перепуганные дачники выключили свет и глянули в окна. Хату со всех сторон, в кольцо, взяла волчья стая.
«Мы дрожали от страха всю ночь, даже защитник мой крепко струхнул, – говорила сестра. – Только утром, когда взошло солнце, они оставили нас в покое и ушли в лес. С тех пор мы боимся ездить на дачу зимой».
Я задумалась над концовкой рассказа, потому что когда не знаешь что сказать, значит, совсем мало знаешь…
2005 год.
Стыдливая собака
Стыд – сильнейшее чувство разумного существа от сознания неблаговидности своего поступка. Но у некоторых людей, казалось бы, общественных существ, увы, начисто отсутствует стыд. Такие люди не идут в сравнение даже с животными. И этому утверждению – масса примеров.
Вот один эпизод.
Иду я однажды в Гомеле через сквер с памятником А.А. Громыко по улице Советской. От проезжей части улицы Пушкина сквер отделён литым металлическим забором. Вижу в конце сквера живописную группу мальчишек с большой собакой. Старшему – лет десять-одиннадцать, остальные – поменьше.
Был какой-то праздник, и у скамеек осталось много бутылок из-под пива, а старые люди ещё не успели их убрать. Но мальчишки уже шустренько их подбирали и несли старшему; по всему видно, он у них – лидер. Делали они это не для пользы, а для хулиганства.
Этот старший, с кудрявыми чёрными волосами и правильными чертами лица, но с очень злобным выражением, агрессивный и жестокий, брал у своих товарищей бутылки, которые те, с холуйским подобострастием, подносили своему «атаману» и прицелившись, разбивал их о металлические сплетения. Осколки искрами сыпались на асфальтовую дорожку, на тротуар и проезжую часть улицы.
Каждый раз, когда юный разбойник прицеливался, собака начинала лаять. На её морде и в глазах проступало выражение боли и страдания за безобразное поведение этого разнузданного отрока. По-видимому, он и являлся её хозяином. Но на лай мальчик не реагировал, приводя в волнение и смятение своего четвероногого друга. Очередная бутылка разбивалась о металл, и на жестоком детском лице сияло удовлетворение.
– Вы что это творите? – не выдержала я. – Кто подбирать будет? Сейчас милицию позову…
Мальчишки бросили бутылки на газон и прекратили разбой. Но больше всего удивила меня собака. Я не любительница «целовать» псов, но я их уважаю и побаиваюсь: собака – она и есть собака; это животное меня потрясло. На мой голос она опустила голову, поджала хвост, и всё её тело выражало чувство вины и стыда. Она прошла немного за мной, как бы прося прощение за происшествие, и на её морде было написано: «Глупый, что с ним делать?»
Прошло время. Весной я в отличном настроении проходила через тот же сквер и увидела жизнерадостного бежевого щенка. Он что-то вынюхивал у корней деревьев; хорошенький, ухоженный щенок, живой и подвижный, не мог оставить равнодушным ни одного прохожего. Я залюбовалась им и приостановилась, наблюдая. Как вдруг сзади кто-то мягко ткнул меня… Я обернулась и вздрогнула: здоровенная собака… но она смотрела на меня дружелюбно, как человек.
– А, знакомая…
Она подошла к своему малышу, посмотрела мне в глаза, и я прочла в них: «Тебе нравится мой сын?» Мы поняли друг друга. Чувство умиления и материнской гордости за своё чадо запечатлелось на её собачьей морде…
Я шла и думала: «Какие высокие материнские чувства бывают у животных. Они не способны бросить своё дитя на произвол судьбы, как это делают иногда человеческие матери.
Да и вообще, в собаках есть что-то фантастически таинственное… Они понимают нас и знают о нас больше, чем мы знаем друг о друге.
2001 год.
Помогли муравьи
Мы всё боремся с природой. А надо бы с ней дружить и много о ней знать. Какие иногда приятные сюрпризы преподносит нам окружающий мир.
Пенсионерка-учительница Лариса Тихоновна Дейкун рассказала мне однажды удивительную историю. Эта маленькая женщина, с высоким лбом и умными голубыми глазами, человек добрейшего сердца, поэтесса, читала мне на память стихи Вероники Тушновой и Юлии Друниной.
– У вас – хороший поэтический вкус. Любите Юлию Друнину, – с благодарностью ответила я ей.
– А это созвучно моей душе. Я ведь тоже с полевым санитарным госпиталем всю войну прошла. Только не боевой санитаркой, а прачкой. Мне и шестнадцати лет не было, когда пошла на фронт. В санитарки не взяли, уж очень ростом мала.
– Так и стирала всю войну: корыто, утюг, иголка с ниткой – от темна до темна. Руки от соды и мыла разъело: стали распухшие и красные.
Кучи окровавленного, завшивленного белья, бинтов, солдатских гимнастёрок и штанов, с дырками от пуль и осколков. Сначала – в санпропускник, а потом – в корыто.
Однажды вернулся сержант из разведки, чуть живой, больной, весь во вшах. Мы его одежду – в санпропускник. А он слёзно: «Девочки, ради Бога, не повредите мой мохеровый свитер и шарф, подарок от дорогого человека, свитер меня под гимнастёркой от смерти спасал, согревал, без него не выжил бы».
Ну, что тут делать? Постирали мы мохер, а вши и гниды – в каждом переплёте нитки, да такие огромные, в жизни больше таких не видала. Утюгом прогладить – пропал мохер, а сержанта жалко. Таскать их, стягивать – года не хватит. Что делать? Горюем мы эдак, да тут старшина, начальник нашей хозчасти, пожилой сибиряк-охотник совет дал: «Поищите вы, девочки, муравейник и положите на него свитер, авось муравьи вычистят».
Полевые госпиталя всегда размещались в укрытиях: в лесу или в рощице. Походили мы немного по лесу, нашли муравейник и положили на него свитер. Часов через шесть пришли, смотрим: и вправду, с одной стороны – ни вшей ни гнид, с другой – кое-где – осталось. Перевернули – опять ушли. Через несколько часов вернулись, стряхнули соринки: свитер чистый, пушистый, гнид и вшей как будто никогда и не было.
Вот написала я эту маленькую историю и думаю: она о муравьях или о замечательном человеке? Всё-таки – о человеке. Много в биографии этой женщины было хорошего.
Умирал в госпитале от тяжёлых ран молодой художник и попросил юную прачку сохранить его альбом с рисунками, родные все погибли. Она пообещала. В конце войны вышла замуж за бойца, потерявшего в сражении руку. Обременённая семьёй, пятью детьми, работой в школе, она сберегла этот альбом, и когда в городе открылся музей, вручила его директору.
Каждая встреча с этой старой женщиной делала меня мудрее, и я по-новому с удивлением смотрела на мир вокруг.
2006 год.
Сказки
Зимняя сказка
Нет в мире прекраснее зимнего леса в тихую предновогоднюю ночь. Рогатый месяц усыпает окутанную снегом землю серебром и бриллиантами. Дивные тени, словно живые существа, без плоти, переплетают деревья и кустарники. И, кажется, будто сама чародейка зимы, снежная принцесса, Снегурочка, невидимкой гуляет по лесу.
То там, то тут мелькнёт среди мохнатых красавиц-елей, утопающий в снегу, её богатый наряд. Ударит шалунья варежкой, и полетит с ветки снежный ком, рассыпаясь хрустальной пылью. Прислонится Снегурочка к дереву, задумавшись, обломит сухую веточку, и падает вниз сучок, оставляя на снегу чудный знак.
Тихо в лесу. Только тишина не бывает безмолвной. Дремлют деревья, покрытые снегом, спят в своих норах зверушки. Тепло под снежным одеялом мельчайшим обитателям лесного царства.
Любо Снегурочке слушать дыхание зимнего леса! Понятен ей каждый шорох и звук.
Чу! Лыжи скользят! Люди! Влечёт молодые, жадные к жизни сердца, волшебная прелесть леса, манит пытливый ум их таинственность очарования ночи. Мелькают меж деревьев наклонённые вперёд фигуры людей, всё ближе и ближе звенят их голоса, рассекая морозную тишину ночи. Быстро идут они друг за другом, а впереди всех – прекрасный, как сказочный принц, юноша. Легко и быстро несёт он своё сильное гибкое тело. Горячее дыхание убелило его ресницы и брови, выбившуюся из-под шапки мягкую прядь чёрных волос. Замерла Снегурочка, и впервые сжалось её снежное сердце. Нет! Пусть увидят красоту её люди! Болью сердца, с тысячами вонзившихся в него хвойных игл, отозвалась надломленная Снегурочкой ветка.
Повернули на этот странный хруст люди головы и увидели Снегурочку.
– Посмотрите, вон на то заснеженное дерево, – крикнул один из них, – Какое чудо сделала природа!
– Снегурочка! Настоящая, живая Снегурочка! – воскликнул юноша, который шёл впереди, очарованный её красотой. И все столпились перед ней, поражённые этим прекрасным созданием зимы.
