скачать книгу бесплатно
Мы с сестрёнкой Валей зачарованно слушали скрипку, а когда дедушка кончил играть, потребовали дать и нам поиграть. Но дедушка, добрый, любимый дедушка, не дал даже пальцем коснуться скрипки, а положил в красивый футляр, с зелёной бархатной обивкой и спрятал в шкафчик. А ноты дал. Я спросила у деда: «А к чему эти значки?»
– Это азбука, по которой читается музыка. Когда подрастёшь, я тебя научу».
Но научиться играть мне так и не удалось, помешала война.
Карелия – прекрасная страна. В Импилахти родился мой брат, и дедушка хотел познакомиться с внуком, порыбачить на берегу Ладожского озера и полюбоваться красотой края, богатого рыбой и ягодами. В полдень я относила ему обед, а к ужину он приносил рыбу. Последний мой поход по берегу Ладоги запомнился на всю жизнь, потому что началась война, и в этот день немецкий самолёт обстрелял нас, но молниеносная реакция деда спасла мне жизнь. Он, буквально, воткнул меня в расщелину среди камней и закрыл своим телом.
И ещё я вспомнила эпизод возвращения из эвакуации в разрушенный и сожжённый Добруш. Бабушка вернулась из Жгуни, а дедушка вышел навстречу и спросил: «Ну, как?»
– Машинку можем забрать.
О какой машинке шла речь? Наверное, о швейной.
– А скрипка? – хрипло, как сжатая пружина, спросил опять дедушка.
– Когда вернём коня.
– А, а, – так же хрипло и печально ответил он.
Удивительный человек был мой дедушка по матери. Судьба деда Тимофея – трагическая. Он сын цыганки-танцовщицы из деревни Романовичи в пригороде Гомеля. Может, и название её – от романов, цыган. А отец его, молодой скрипач из состоятельной семьи, был лишён родительского благословения и наследства из-за женитьбы на нищей цыганке. Социальное происхождение Афанасия Василенко я не знаю. Дедушка не помнил отца, но профиль его в виде Мельпомены сделал на трафарете, который под потолком окантовывал стены дедушкиных комнат. Погиб Афанасий трагически из-за скрипки в возрасте 18-19 лет, убили цыгане, а потом другие цыгане вернули скрипку вдове. От горя и слёз красавица-цыганочка ослепла и вынуждена была просить подаяния. Научила пиликать на скрипке своего малыша Тимошу. Красивый мальчик в 5-7 лет довольно сносно играл на скрипке какие-то народные мелодии возле Дворца кн. Паскевича, привлекая внимание богатой публики. Но сезон быстро заканчивался. Слепая цыганка научилась плести корзины, и всю зиму Тимоша продавал их.
Внешность Тимофей имел исключительную: элегантный и изящный, с тонкими правильными чертами лица. Но нищенское существование сказалось на здоровье деда. Он всю жизнь страдал от болезни лёгких. В десять лет дед Тимофей лишился матери, её сестра-цыганка нашла мальчика, грязного, голодного и ободранного. В Гомеле в районе Монастырька она имела большой дом и выделила ему маленькую кладовку. Мальчик должен оплачивать её, зарабатывая на скрипке. Его определили сначала в цыганский, а потом – в еврейско-цыганский ансамбль, где он, по-видимому, и выучился играть по нотам для богатой публики. Образования он никакого не получил, всему выучился сам, схватывая, как говорят, на лету. По его воспоминаниям, они часто играли во Дворце князя Паскевича. Играли на Нижегородских ярмарках, бывали и в Питере и в других городах. Поздней осенью, зимой они обслуживали богатые свадьбы в Гомеле и за его пределами. На одной такой свадьбе в Добруше Тимофей Василенко познакомился с Семёном Козловым, мастером-бумагоделателем, солистом церковного хора. Пели они в два голоса, и спелись так, что Семён Козлов предложил талантливому, но нищему Тимоше жениться на его дочери Фёкле. Она плакала, но отца не ослушалась. А красота, доброжелательность Тимофея Афанасьевича сделали своё дело. Семён Козлов дал дочери хорошее приданное: участок земли для строительства дома и ведения хозяйства, денег, а главное – постоянный заработок на бумажной фабрике. Дедушка и бабушка любили друг друга самоотверженно. Имели семерых детей. Советская власть в какое-то время несколько ухудшила материальное положение семьи, но не разрушила её благосостояния, а детям, напротив, открыла большие перспективы. Война разрушила всё!
Дедушка мой, Тимофей Афанасьевич, был замечательно талантливым, можно сказать, высоко профессиональным артистом. В доме у деда, даже после войны проводились вечера, два больших зала позволяли это. То бабушкина бригада, то мамины друзья, то тётины товарищи по работе просили дедушку исполнить его песни, которые он сам сочинял, и стихи и музыку. Тексты – по типу народных, не замысловатые. Но исполнял их мой дед уже без аккомпанемента, без скрипки, с таким артистизмом, с таким эмоциональным накалом, что вызывал у слушателей добрые чувства удовольствия и восхищения. Он пел много песен, но я их не запомнила. А тексты с юмором частично сохранились в памяти. Начинал он своё выступление с песни, из которой я помню три строфы.
Раз пошёл я по бульвару,
В ресторанчик я попал
И шикарных три девицы
Я там сразу увидал.
С этой тройкой в кабинете
Пил вино и фрукты ел,
А потом я тети-мети,
Обнимал и громко пел.
А под утро с той попойки,
Весь измятый и хмельной,
Без гроша, я вместо тройки,
Молча, еле брёл домой.
И ещё я помню песню. В детстве в исполнении деда она казалась мне смешной.
Собирайся, сын, в дорогу,
Заработай денег много;
Поезжай в столицу Питер,
Из долгов никак не выйти.
А иначе нам – разор,
Пропадёт хозяйство, двор.
Колесом вертел я месяц –
Получал я рублей десять.
Пишет папенька письмо:
«Не готов ли нам помочь?
Приезжай, сынок, домой,
У нас праздник годовой».
Я ответ ему пишу:
«Я, папаша, поспешу –
Продай, папенька, коня,
Нету денег у меня.
Продай, папенька, корову,
Вышли денег на дорогу.
Продай, папенька, свинью,
Я долги поотдаю.
Продай, папенька, курей,
Вышли денег поскорей.
Продай, папенька, гусей,
Мне не хватит суммы всей.
Продай, папенька козу,
Я гармонь себе везу.
Продай, папенька, быка,
Чтоб завлётки – по бокам».
При исполнении песен, он эмоционально закручивал музыкальный звук на «й». Например, …«в ресторанчик я й попал». Й вызывало удивление, восхищение и ещё что-то лукавое и подспудное. Это Й он вставлял во многие строчки, и оно, в зависимости от текста получало совершенно новую эмоциональную окраску. Красивый баритон ласково завораживал, очаровывал, гипнотизируя и подчиняя своей воле внимание, даже порядком выпивших людей.
По природе он имел редкий голос, не столько сильный, сколько богатый по своей цветовой музыкальной окраске.
Обладал ли он гипнозом? Наверное, да. Люди, особенно женщины и дети, к нему просто клеились. У него было доброе биополе. Я думаю, что хороший певец должен хотя бы немного владеть гипнозом.
Завершал он своё выступление козырной песней, на самом высоком эмоциональном уровне. Это хорошо известная народная песня, которую исполнял Шаляпин и которая и сейчас звучит на сценах страны:
То не лёд трещит,
Не комар пищит,
То кум до кумы судака тащит…
Только начинал её дед другими словами:
Ой, кум до кумы залицався:
Ой, кума, ты душа,
Вот как хороша.
А дальше шли слова: «То не лёд трещит…» Она считается народной, но сочинил её мой дед Тимофей Афанасьевич Василенко, как и другие песни, которые он пел, в конце 19 века. Конечно, доказать это трудно. Но проследив словарный состав двух первых песен и последней песни, можно убедиться в одном и том же авторе. Одно могу сказать: словарный состав трёх песен соответствует говору Гомельщины конца 19 века на стыке трёх речевых границ. Это речь горожан г. Гомеля, говоривших по-русски, но употреблявших некоторые слова и обороты из украинского и белорусского языков (да кумы, юшачка, тащит, пацалуй, и др.).
Мой дедушка, по истине, родился весёлым человеком, с искоркой и насмешкой. Любил посмеяться над нашей детской дуростью легко и едко, хотя большая часть его жизни – трагическая! Схоронил двоих детей-малолеток, четырёх внуков, которых нянчил. Война лишила половины его детей. Погибли старшая дочь Варя и её муж, осталась сиротой трёхлетняя внучка. Погиб сын Петя.
Война прокатилась тяжёлым жерновом и по нашей семейной жизни, по нашей духовности: лишила дедушку скрипки, отца – гармони, сестру Валю – балалайки (она иногда поиграет заскорузлыми от земли пальцами «Собачий вальс» – и всё! А когда-то её руки были красивые, с длинными, изящными пальцами, с классическими ногтями – только для скрипки).
После войны остался один пробитый кем-то цыганский бубен, с серебряными тарелочками и медными (а, может, из сплава) бубенчиками; они, как металлические мячики, только из двух свободных половинок с дырочками. Я любила в детстве играть с бубном, позванивать им и слушать. Но и бубен кто-то украл. А я за всю свою жизнь больше не видела таких бубнов.
Я слышала, когда дед уже пел свои песни без скрипки, а капелла. Представляю, как это звучало в музыкальном сопровождении.
Умер дед рано, прилёг и уснул навсегда, ему не было и шестидесяти лет.
Может, если бы вернулась его скрипка, он прожил бы дольше. После смерти дедушки в 1947 году жизнь нашей семьи покатилась в сторону от искусства, в трясину обывательской Добрушской жизни, с постоянной заботой о куске хлеба.
1978 год.
Посторонний шум (рассказ тракториста)
Веду это я трактор и ясно слышу: «Тык, тык, тык…посторонний шум!» Что такое? Трактор, вроде, легко идёт, вчера выпил в меру, а шум посторонний имеется: тык, тык, тык, даже в пот бросило и в голове шумит. Остановил трактор, отошёл в сторону – всё равно слышу шум посторонний. Эге! Дело плохо – в ушах шумит. Вчера ветер был – надуло. Опять сел за руль, а в ушах – тык, тык, тык… голова трещит, то в жар, то в холод бросает, еле до конца рабочего дня дотянул.
Прихожу домой… «Жинка, – кричу, – ставь бутылку, уши пухнут, лечиться буду». А она в ответ ещё громче: «Ах ты, негодяй, сколько можно!» И пошла и поехала… одолела чёртова баба, потому как в голове шумит, в ушах – тык, тык, тык… Разделся и лёг. Жинка замолкла, подошла тихонько и ласково так: «Вань, а Вань, чтой-то с тобой?» Не то ей странно, что без ужина лёг, а то, что лёг. Я, как горючее приму, ни в жисть спать не буду. Мне тогда компанию подавай, народ и трибуну, могу и театр сделать. Так и выступаю, пока к утру жар начнёт выходить… А тут лёг, потому как в ушах – тык, тык, тык… Жинка руку на лоб: «Вань, горячий ты больно, захворал, милый, скорую помощь вызову». А мне уж всё равно. Вызвала. Через два часа приезжают. «Что, – спрашивает доктор, – болит?»
– Да вот, посторонний в ушах шум имеется: тык, тык, тык…
Поставил градусник: «Открой рот. Водку пьёшь?»
– Пью. – говорю.
– Это видно. Давай градусник. Сорок градусов. Сестра, сделай жоропонижающее. Утром к врачу пойдёшь. Всё.
От внимания такого сразу легче стало, только в ушах шум посторонний по-прежнему, утра дождался, пришёл к врачу – опять градусник.
– Симулянт, – говорит.
– Да, что Вы, доктор, в ушах у меня шум посторонний: тык, тык, тык…
Посмотрел в ушах: «Странно, – говорит, – в больницу поедешь, там разберутся».
Взял я направление, зашёл домой, так-мол и так, в город в больницу еду. Тут жинка запричитала: «Такой-сякой, допился, в больницу кладут, может, теперь пить перестанешь», – и слёзы в три ручья, будто я помирать собираюсь.
Приезжаю это я в больницу, вижу дверь: «Приёмный покой». Стучу. Ответа нет. Ну, думаю, подожду, может, человеку – надо. Жду я это, жду Через каждые десять минут в дверь постукиваю, время для надо – уж больше чем надо. Час прошёл, забеспокоился я, давай стучать кулаком. Открылось окошечко: «Что стучишь? Ошалел. Не к жене в квартиру ломишься!»
– По направлению я.
– С утра принимаем. Завтра придёшь.
– Из района я. Где ночевать буду? Никуда я не пойду. В ушах у меня шум посторонний…
– Давай направление, пойду у дежурного врача спрошу. Жди, – и захлопнулось окошечко.
Жду я это, жду, час проходит, дугой начался, открывается дверь: женщина, в три раза шире моей жинки, в белом халате, сурового виду…
– Входи. Садись. Дежурный врач тебя осмотрит. Жди.
И тут я сразу заробел и как-то сник, да и в ушах посторонний шум усилился. Сижу на кушетке, жду, в ушах – тык, тык, тык… Мимо меня эта женщина в белом халате: пройдёт, уйдёт, придёт, пишет; а потом снова: пойдёт, уйдёт, придёт, пишет… вроде, меня и нет, а в ушах всё – тык, тык, тык… Дальше, как в тумане, вроде, другая женщина, видно, врач: градусник ставит, давление измеряет, что-то спрашивает, а я отвечаю. Потом позвала:
«Семёновна, определи больного. 7-ой этаж, 6-ая палата».
Смотрю: бабуся передо мной в белом халате, маленькая, лицо в морщинках и взгляд ласковый, взяла меня за руку и повела: «Раздевайся, сынок, мыться будешь». Тут у меня в глазах малость прояснилось, вижу: над ванной кран открывает, вода горячая, аж пар идёт.
– Ты, смотри, сынок, не обожгись, крепко вода горячая, а холодной нету; крант испортился. Я тебе с другого крыла в ведре холодной принесу. Взяла ведро и пошла. Жду я это, жду, нету бабуси, в ушах шум посторонний и в холод бросает. Поглядел я на краны, туда-сюда покрутил, дело привычное, смежные профессии у меня не зря имеются; исправил – вода горячая, вода холодная… Залез в ванну, лежу, греюсь. Бабуся приходит, ведро воды еле тащит.
– Ай, сынок, не обжёгся?
– Нет, – говорю, – кран исправил, вода твоя без надобности.
– Ай, спасибо, сынок, вылезай, бери бельё, пижаму.
Оделся я: штаны в обтяжку, до колен, ну, как иностранец, шорты это у них называется; из куртки руки до локтя торчат.
– Бабуся, другую дай!
– Другой, сынок, нету. Стандарт. На лифте сам поднимешься? 6-ая твоя палата, 7–ой этаж. Только ты, сынок, запоминай: кнопку нажимай на одиннадцатый этаж, а оттуда по лестнице спускайся на седьмой этаж. Если на семь нажмёшь, беды не миновать – застрянешь между этажами.
Добрался я до седьмого этажа. Больница новая, на целый квартал, коридоры, как проспекты, переходы, холлы, мебель мягкая, зелёные насаждения – заплутать можно. Ну, всё ж нашёл я шестую палату; как говорят: «Язык до Киева доведёт». Кровать, тумбочка, бельё чистое – всё как надо; люди хорошие попались: один шофёр, кореш мой из соседнего села, с ушами, а другой интеллигент, то ли кандидат, то ли член-корр… запамятовал, – с гландами, и пацан-шестиклассник, шустрый такой, – с гландами и с ушами. Шофёр, тот всё папироску в зубы и курить куда-то через каждые полчаса бегает, а интеллигент газетку всё читает и из литровой банки по глотку какое-то лекарство пьёт, а запах, чую, коньячный и цвет такой же.
Лежу это я, лекарства жду, потому как в ушах – тык, тык, тык… Ужин принесли, а лекарства нет, назначение, говорят, ещё врач не сделал, а мне и не до ужина.
После ужина вся палата отправилась в холл, телевизор смотреть. Остался я один, в ушах трещит – спасения нет; решил тоже пойти – может, какое отвлечение будет. Прихожу: фильм показывают, названия не знаю – опоздал. Хотя в голове шум посторонний, но однако понял: про любовь. Она, значит, белая, а он – негр, Ателой зовут. Она такая нежная, а он хотя и негр, а мужик, что надо. Ну, и подонок там один оказался, Ядом прозывается. Он у жинки Атела украл платок и другому подбросил, чтоб, значит, опозорить женщину. Ну, а Атела рассверипел… понятно, всякому мужику обидно… И вот, значит, когда Атела начинает отношения выяснять, приходит дежурный врач, очень серьёзная такая женщина, и командует: «Быстро по палатам, не нарушать режима». Больные просят, а она – ни в какую, подошла, штепсель выдернула, и все разошлись. Чем там дело закончилось, развелись они или нет – не знаю, так как отвлечение моё кончилось.
Пришли опять в палату. Известно, не наработавшись, какой тут сон, да и в ушах всё это: тык, тык, тык… ну, спать никто и не хочет. И тут интеллигент решение находит: «Давайте, я вас обучу в английский бридж играть». А мы не против… Вы думаете, это шары жентельмены по полю гоняют? Нет! Я тоже так думал. Это оказывается обыкновенная игра в карты на деньги, но очень умственная. Стал нам интеллигент объяснять, но сразу трудно понять. К тому ж у меня в ушах шум посторонний. Я так сразу и говорю интеллигенту: «Эта игра умственная, я в ней – баран». И напарник мой тоже согласный. А интеллигент отвечает: «Чепуха! Я и не таких баранов высшей математике обучаю». Мужик он серьёзный: враз и обучил – захватывающая игра, я вам скажу, интеллигентная. Ну, однако, я без интереса играл, для отвлечения, потому как шум посторонний крепко мешал.
А Сашок, пацан-шестиклассник, талантливый шельмец оказался! У нас всю мелочь забрал и у самого интеллигента 2 рубля на третий день выиграл. После этого интеллигент игру эту прекратил.
На второй день смотрю: рано утром знакомая бабуся полы в коридоре шваброй драит.
– Здравствуй, бабуся! Ты что ж все этажи убираешь?
– Нет, сынок. Первый этаж – за себя, а седьмой этаж – за внучку.
Не починишь ли, сынок, крантики в туалете? Инструмент имеется.
– Могу.
Позвал я своего кореша-шофёра, и мы с ним все краны исправили.
– Ну, – спрашиваем, – бабуся, может, ещё что починить?
– Нет, сынки, спасибо, на моём участке – полный порядок!
