Сценарии судьбы Тонечки Морозовой

…Что-то уж больно много предостережений, подумала Тонечка. Я в невестки не набиваюсь, я хочу просто поговорить и, может, на самом деле посмотреть собак.

Это такое прекрасное занятие – выбирать собаку!

…Нужно будет вписать в сценарий, как герой и героиня едут смотреть щенка. Только продюсер скажет, что на это нет денег, а режиссер, что это сложно снять и уйдет целая смена. И вычеркнут сцену!..

Когда она вошла в ресторан, все многочисленные родственники сидели, уткнувшись в огромные, плотные карточки меню.

Выражения лиц у всех разные.

Ее муж читал с аппетитом.

Даня с удовольствием.

Настя нетерпеливо.

Родион испуганно.

– Я договорилась с Галиной Сергеевной, – сказала Тонечка мужу, плюхнувшись в услужливо подставленное официантом кресло. – Завтра встречаемся.

– Кто такая Галина Сергеевна? – тут же спросила Настя.

– Я буду салат из сезонных овощей, борщ, пельмени и бефстроганов, – объявил Даня. – А ты?..

– Сальсу, минестроне и равиоли с крабом. Дядь Саш, давай шампанского выпьем?

– Давай, – согласился Герман.

Тонечка подглядывала на Родиона. Ему нужно помочь, но так, чтобы не унизить и не вызвать лишних вопросов у любопытных и хорошо кормленных ее собственных детей.

– Здесь все вкусно, – вполголоса сказала она мальчишке.

– Ты какую кухню любишь? – тут же встряла Настя. – Если итальянскую, бери спагетти, не прогадаешь.

– Я все люблю, – пробормотал Родион.

На самом деле любил он не все.

Дядькин друг сегодня уже кормил его в этом ресторане, и ему ничего не понравилось – в бульоне не было лапши, а только какие-то овощи тонкой соломкой, а пельменей принесли всего штук шесть, разве этим наешься?!

– Я суп не буду, – сказал Родион. – Я лучше мяса. И картошку фри.

– Значит, – подытожила Тонечка, – свежий салат, стейк, картошки фри у них нет.

– Мы попросим, и нам поджарят, – сказал Герман и помахал официанту. – Может, правда, сразу чаю?.. Пока ждем?

– Попроси, дядь Саш, – Настя скроила дурашливую гримаску. – И давайте светски беседовать! У меня через неделю этюд – обед в богатом доме!

– Ты горничная? – уточнил Даня. – Или дворецкий?

– Я хозяйка!

– Какая из тебя хозяйка, ты сразу самовар опрокинешь!

– Ой, – вдруг сказала Настя и просияла. – Правда! В богатом доме вполне может быть самовар! Ну, как деталь!..

И они заспорили, хорошая ли деталь самовар.

Родион сидел, разглядывая собственные руки.

– Мы написали заявление, – сказал Герман Тонечке. – Иначе Сереге пришлось бы того гопника отпустить с миром.

Родион все не отрывался от своих рук, как бог знает от какой диковины.

– И ботинки поменяли, – продолжал Тонечкин муж. – Те, что я купил, оказались велики.

– А мне на телевидении сказали, что Лена Пантелеева на звонки не отвечает и дома телефон молчит.

– Мы это и так знаем.

– Я подписалась на нее в Инстаграм и посмотрела, что она там выкладывает. Сплошная красота и никаких побоев! И никакого мужа, а замуж она вышла, судя по тому, что сказали редакторши, совсем недавно.

– Это ни о чем не говорит.

Тонечка пожала плечами. С ее точки зрения, отсутствие мужа в блоге, в ленте, на стене – везде! – говорило о многом.

– А муж у нее, сказали редакторши, типичный бывший военный. Твой друг-повар – военный?

Герман посмотрел на нее. И Родион посмотрел на нее.

И дети перестали спорить про самовар и посмотрели на нее.

– Какой друг-повар? – спросила Настя. – Дядь Саш, у тебя есть друг-повар? Мишлен, три звезды?

– Это че, дядька повар, что ли? – протянул Родион. – Или военный?

– Военный врач бывает, – заметил Даня. – А военный повар?..

– Военный повар называется кок!

– Настька, ты серая личность! Кок – это морской повар! А военный… как, дядь Саш? Кашевар?

– Оператор полевой кухни, – буркнул Герман.

…Догадка Тонечки – и каких-то неизвестных редакторш! – его встревожила. Нужно срочно увести разговор в другую сторону, и он увел.

– Кстати, про моря и реки! Здесь, в Нижнем, есть музей Сормовского завода. Если есть желающие, я позвоню и договорюсь.

– Музей завода? – удивилась Настя. – Зачем нам музей завода?..

Тонечка закатила глаза – до чего серую дочь она вырастила!

– Сормовский завод – легенда, – сказала она. – Сто романов можно написать и двести фильмов снять!.. Его в свое время устроил удивительный грек Бенардаки Дмитрий Егорович. Он всю жизнь занимался разного рода промышленностью, у него царь деньги в долг брал!.. Завод плавил сталь, делал пароходы, баржи, вагоны! Когда война началась, танки стал выпускать. Подводные лодки! Вы можете себе представить, дети, чтоб подводные лодки строили на реке?! А в Сормово строили!

– Как это? – Даня почесал голову, от чего сделался необыкновенно лохмат. – А как отсюда подводную лодку вести в море? Да еще в войну?

– Сходи в музей, – посоветовал Герман. – И спроси.

– Я бы сходил.

– Ну, не зна-а-аю, – протянула Настя. – Это все такое далекое прошлое! Промышленная революции, вагоны! Какая сейчас разница, какой завод строил вагоны? Вот нам сейчас до этого какое дело?..

– Большое, – сказал Герман довольно резко. – Мы не прилетели сегодня из космоса и завтра обратно в космос не улетаем. Мы живем на этой земле, в этой стране, вблизи этой реки. Или, например, гор! Или моря. Ты представь себе, сколько людей стоит за тобой. Ну, ты же актриса! Закрой глаза и представь.

– Я все что угодно могу представить, – пробормотала Настя несколько обескураженно. – Что значит – за мной, дядь Саш? Кто стоит?

– Питекантропов рассматривать не будем и славянские племена тоже, бог с ними, – продолжал Герман. – Но чтобы на свет появилась Настя Морозова и сидела сейчас в ресторане, нужно, чтоб твои предки пережили Батыя, Мамая, ливонцев, поляков, пожары, недороды, эпидемии. Чтоб ты родилась, нужно, чтоб линия твоих предков нигде не прервалась, чтобы они не только выжили, но и оставили сильных, приспособленных, сообразительных детей, которые тоже выжили и тоже оставили детей.

– К примеру, – вставила Тонечка, – Елец, городок такой, горел дотла двадцать раз! Двадцать!.. И всякий раз заново отстраивался.

– Потом Иван Грозный, – продолжал Герман, – опричники, казни, войны, Смута, голод, холод, темнота, болезни. Заметь, мы еще до Петра не дошли! И линия твоей жизни нигде не прервалась.

– При чем тут моя жизнь, дядь Саш? – вспылила Настя.

– При том, что ты просто обязана знать, что здесь было до тебя, до того момента, как ты сюда пришла. Как воевали, как строили, как делали корабли, как плавили сталь, как романы писали! Это все твоя жизнь. И конкретно твоей жизни не было бы, если б не было… всех этих людей до тебя.

Он глотнул чаю и добавил:

– Кстати, есть легенда или версия, как на Руси появилось обращение «дядя» и «тетя»! Считается, что его ввел указом Дмитрий Донской после какого-то особенно страшного мора, когда перемерло почти все взрослое население, дети и подростки остались сиротами. И Дмитрий Иванович велел детям обращаться к чужим взрослым «дядя» и «тетя», чтоб хоть иллюзия создавалась, что у них есть родные! А ты говоришь – какая разница.

– Ну, я же просто так говорю, – пробормотала Настя. – И потом! Вы, взрослые, очень любите нас пугать! Вы все живете какими-то доисторическими категориями! Войны, пожары, эпидемии, мор!.. В нашем поколении ничего такого не будет, неужели не понятно?! Мы не допустим! У нас открытый мир, мы совсем по-другому живем!

– Настя, – сказала Тонечка, – нет никакого открытого мира. Есть интернет, он, конечно, создает иллюзию открытости, но это только иллюзия…

Настя дернула плечом:

– Ты не понимаешь ни-че-го! Ва-а-абще! Именно на наше поколение пришелся глобальный разрыв с прошлым!.. Вот ты и бабушка – у вас никакого разрыва нет, вы одинаковые, и представления о жизни у вас одинаковые! А я другая! Дру-га-я! И Данька другой!

– Не уверен, – пробормотал Даня.

Настя не обратила на него внимания.

– И вы никогда нас не поймете, потому что мир изменился, а вы не хотите это принимать!

– В чем именно изменился мир?

– Как?! – поразилась Настя. – А информационные технологии?!

– Да бог с ними, – продолжал Герман. – Мой дед пел в церковном хоре и учил в гимназии латынь. А моя мама, дедова родная дочь, работала у Сергея Королева и провожала в космос Леонова. И только посмей сказать, что ты не знаешь, кто такие Королев и Леонов!.. Вот это я понимаю – разрыв поколений! А в интернете сидеть уже научились, по-моему, все, и стар и млад.

– Все равно в нашем поколении ничего не будет, – сказала Настя убежденно. – Ни войн, ни эпидемий. Мам, ты еще про чуму задвинь! Ты любишь про чуму и Средневековье! И про то, что население Европы почти вымерло!..

– И что? Так оно и было!

– Да они же дикие были! Ди-ки-е!.. Руки не мыли! Все отходы в речки сливали! И препаратов никаких не было! Их только потом придумали!.. А мы цивилизованные! И лекарства есть от всего!..

– Положим, не от всего, – вставил Даня, и Тонечка посмотрела на него.

…Его мать умерла от болезни, которую так и не научились как следует лечить.

– Вся штука в том, – проговорил Герман задумчиво, – что ничего нельзя как следует предвидеть. Сейчас все хорошо и прекрасно, можно сидеть в ожидании обеда и рассуждать о разрыве поколений, а что может случиться завтра, никто не знает.

– Да ничего не может случиться! – фыркнула Настя. – Вот этим мы и отличаемся! Вы все ждете каких-то ужасов, а мы точно знаем, что никаких ужасов не будет! Правда, Данька?

Тот пожал плечами.

– Я бы не был так уверен. То и дело что-то происходит. Всякие экзотические вирусы и микробы появляются…

– Да ну тебя, – отмахнулась Настя. – И ты туда же!..

Родион за время дискуссии не проронил ни слова, да и не слушал почти. И вообще его удивляло, как взрослые люди могут всерьез рассуждать про всякую ерунду. Эпидемии, войны, какие-то цари и опричники! Разве это важно? Важно, что дядьку забрали, что негде ночевать, что денег негде взять, хотя бы чтоб обратно в детдом вернуться – пусть позорно это, но куда деваться?! Важно, что новая жизнь оказалась фейком, пустышкой, а он просто замирал от счастья и предчувствия перемен, когда ехал в Нижний на перекладных. Важно, что избили его сильно и теперь везде болит – во рту, в боку, в коленке!.. Важно, что ему хочется есть и спать, а поесть и поспать он может только из милости, если взрослые посторонние люди его покормят и пристроят на кровать.

Важно, что его так и тянет нарисовать эту невозможно красивую и сердитую девушку, и он уже придумал, как ее нарисует, но нет ни бумаги, ни карандаша. И где их взять, у кого попросить?..

Когда принесли еду, Родион обрадовался, но оказалось, что жевать он почти не может – так больно зубы и щеку. И жалко было мяса – здоровенный кусище, и пахло от него как-то особенно вкусно, совсем не так, как в детдомовской столовой, хотя повариха тетя Люба всегда старалась приготовить получше, ее стряпню воспитанники любили! Особенно коврижки, которые она пекла на Новый год, и куличи на Пасху. Изюма она всегда клала много, больше, чем положено по рецепту, и это было очень вкусно. Если сторож Лексеич отправлялся на рынок за изюмом, все знали – весь детский дом! – что тетя Люба задумала плюшки ставить и вечером будет особенный чай!

Но этот кусок мяса с тети-Любиным никак уж нельзя было сравнить, а прожевать его Родион не мог.

Тонечка, поглядев на его мучения, заказала паштет и бульон.

– А мясо мы с собой заберем, – сказала она официанту, а на самом деле Родиону. – И потом разогреем. У нас же печка есть!.. Или вас попросим.

Родион проводил мясо глазами – он был уверен, что ничего им с собой не дадут, а официант его сам съест.

С паштетом дело пошло веселее, его не нужно было жевать, и бульон он выхлебал с удовольствием – Тонечка попросила положить яйцо и лапшу вместо овощей соломкой.

После еды непреодолимо захотелось спать, и он почти не помнил, как заплетающиеся ноги несли его по тихим и теплым коридорам, как по воде. Потом Тонечка взбивала подушку, а Александр Наумович стаскивал с него футболку и штаны, а когда взрослые вышли, осторожно прикрыв за собой дверь, – он уже спал.

Он спал под одеялом, от которого пахло свежестью, постепенно согревался, и ему снились мать и лето – самое лучшее, что только может быть в жизни.

Утром жена объявила мужу – в полном соответствии с законами драматургии, – что так больше продолжаться не может.

…Она не хочет и не будет так жить!

С вечера они улеглись, как оловянные солдаты в коробку, каждый на свое место, руки по швам, и Тонечка долго сопела в темноте, надеясь, что муж заговорит первый, но он все молчал, а потом как-то неожиданно оказалось, что уже утро, за окнами белый зимний рассвет, и лежат они в обнимку, и ей невыносимо жарко, но пошевелиться никак невозможно, потому что муж притиснул ее к себе и пристроил на нее тяжелую горячую ногу. Она еще немного полежала, изнемогая от жары, а потом стала спихивать его с себя. Ее возня привела к тому, что муж распахнул глаза, некоторое время смотрел на нее очень близко.

Она все возилась.

Тогда он схватил ее за шею – ладони были сухими и горячими, – укусил за ухо и поцеловал куда-то под глаз.

– Тише! – прошипела Тонечка и покосилась на дверь в смежную комнату. – Мы не одни.

– Я все запер. Мы одни.

Он откинул одеяло, сел на пятки и просто смотрел, ничего не делая.

Тонечка вдруг страшно смутилась, задрыгала ногами и стала тянуть одеяло, но он не дал.

Он лег рядом, прижал, обнял и сказал ужасную глупость:

– По утрам ты такая красивая.

– Я толстая, – проскулила Тонечка, – и мне нужно зубы почистить, Саша…

Он захохотал так, что кровать заходила ходуном.

– Что? – спросила Тонечка и ткнула его в бок. – Что ты хохочешь?

– А сделать макияж тебе не нужно?.. Вот прямо сию минуту?

– Сашка, ты ничего не понимаешь!

– Ну, уж побольше тебя, – заявил он с невыносимым самодовольством. – Особенно в женщинах. Особенно по утрам.

Он погладил ее по плечам, по спине, запустил руку в кудри и погладил затылок. Тонечка охнула и закрыла глаза.

– Ты точно запер дверь?

Он хмыкнул.

– Абсолютно.

И больше она не вспоминала ни про зубы, ни про дверь.

Ей так нравилось быть с ним, очень близко, страшно тесно, принадлежать ему, ни о чем не думать, только чувствовать – всей кожей, телом, сердцем, мозгом, – что он рядом, с ней, в ней, внутри и снаружи, и всякий раз это было так, словно она на какое-то время переставала быть Антониной Морозовой-Герман, сценаристкой, хозяйкой дома, матерью взрослой дочери.

Она вообще переставала бытьчеловеком и превращалась в сгусток энергии, похожей на термоядерную, неустойчивую и неуправляемую, и эта энергия искала выход, и выход был только один. Только один человек мог ее вынести без потерь – это он с его бесстрашием и силой.

…Когда она немного пришла в себя и разлепила глаза, оказалось, что он опять сидит на пятках и рассматривает ее. Она подняла отяжелевшую руку, взяла его за подбородок и повернула голову.

– Не смотри ты на меня, – сказала она.

– Хочу и буду.

Он перехватил руку, поцеловал, помедлил, взял Тонечку за уши и поцеловал в губы.

– Душ? – спросил он уверенным, деловым, всегдашним тоном. – Завтрак? Мальчика будить?

Тонечка села, прикрыла одеялом телеса, помотала головой и почесала кудри.

Она должна что-то ему сказать, и это «что-то» очень важное для их общей жизни. Она еще вчера собиралась, но так и не сказала. А сейчас… не могла вспомнить.

– Саш, – сказала она, сообразив. – Подожди. Не спеши так. Поговори со мной.

Он присел на край кровати. Ему даже в голову не приходило прикрываться одеялом!..

– Что ты знаешь о Кондрате Ермолаеве?

Муж вздохнул. Тонечка покосилась на его грудь – она поднялась и опустилась, очень красиво.

– Что он в кутузке. Сидит за решеткой в темнице сырой.

– Саша!

– Тоня, что ты хочешь услышать? Он мой старый друг, его жену я раньше не видел, сегодня к четырем я поеду к Сереге Мишакову, он мне обещал свидание с Кондратом. Что еще?

– Чем занимается твой Кондрат?

– Он повар.

– Всю жизнь? Где вы познакомились? В ресторане? Он тебя угощал? Готовил бараний бок с кашей и няню?..

Герман засмеялся:

– Бараний бок и няня – это откуда?

– Из «Мертвых душ», – буркнула Тонечка.

– А что такое няня?

– Понятия не имею. Саша, расскажи мне все, пожалуйста. Я так… не могу. Правда!

Она посмотрела на него, и он понял, что дело серьезное. Серьезней, чем он предполагал!

– Мне кажется, мы вот-вот… потеряемся, – продолжала она в отчаянии. – Что ты – уже не ты, и непонятно, кто тогда я!.. И что вокруг нас творится!

Он попытался ее обнять и привлечь к себе, но она не далась.

– Саша, так нельзя. Мне страшно.

– Не бойся, – тут же сказал он. – Бояться нечего. Если бы было чего бояться, я бы… оставил тебя дома.

Тонечка уставилась на него. И пробормотала:

– Господи ты боже мой.

– Я тебе все объясню, – пообещал муж. – Но не сейчас.

– А… что ты мне объяснишь? – спросила она горестно. – Я не хочу никаких ужасов, понимаешь? У меня в жизни они уже были!

– Не будет никаких ужасов, – пообещал он уверенно. – Ты сможешь с Родионом побыть? Или сбагрить его нашим детям? Мне нужно съездить.

– Куда?

– По делам.

– Понятно.

…Затея провалилась, вот что. Ничего не вышло из ее попытки поговорить «о важном». Ее муж или не хотел, или не мог ей ничего сказать.

– Я вернусь, – сказал он, наблюдая за ее лицом, – и мы вместе съездим к Сереге, хочешь? Повидаем Кондрата.

– Да, – ответила Тонечка. – Хочу. Ты мне вот что скажи хотя бы – имеет смысл искать его жену или нет?

Он удивился:

– Ну, конечно, имеет! Мы же должны понять, что произошло у Кондрата в доме!..

– А ты не знаешь? – уточнила Тонечка.

– Нет.

Пока он принимал душ и одевался, она сосредоточенно думала, сидя на разгромленной кровати. Потом спохватилась, напялила халат, постелила одеяло и покрывало.

– Разбуди Родиона, – велела она мужу. – Скажи, чтоб обязательно почистил зубы и помыл голову! И чтоб ждал меня, мы пойдем завтракать, а потом поедем к Галине Сергеевне. Она живет где-то неблизко, в Автозаводе, что ли!.. И позвони в Сормовский музей.

– Музей! – спохватился Герман. – Точно. Оставить тебе машину?

– Не нужно, – отказалась Тонечка. – Это крейсер «Аврора», а не машина! Я лучше такси вызову.

И спросила, подумав:

– Как ты думаешь, почему Родион не говорит, кто на него напал и почему? Ты же не видел, а я видела, как они его били!.. Просто… насмерть. На уличную драку совсем не похоже. Хотя я не разбираюсь в уличных драках…

– Поговори с ним, – предложил Герман, натягивая куртку. – Может, он тебе и расскажет.

– Саша, а ты знал его мать? – спросила Тонечка. – Сестру Кондрата? Помнишь, твой Мишаков спросил у Родиона, как звали мать, и тот сказал Зося. Получается, что Мишаков ее знал. А ты?

– И я, – сказал Герман. – Мне нужно ехать.

Тонечка ничего не поняла.

…Почему ее вопрос так его смутил? Ведь это просто вопрос!..

Об этом не имело смысла думать, но она все равно думала, пока они завтракали с мальчишкой – он съел омлет, тарелку колбасы и сыра, миску овсянки, яйцо вкрутую, несколько гренок с повидлом, закусил все это ореховым пирожным и залил тремя стаканами сока.

Тонечке нравилось, что он ест с таким упоением и восторгом. Она считала это хорошим признаком.

С Галиной Сергеевной они договорились на редкость быстро, она продиктовала адрес и не велела звонить в дверь, чтоб собаки не подняли шум.

В такси Тонечка смотрела в окно и то и дело восклицала, обращаясь к Родиону:

– Смотри, как красиво! Нет, ты смотри, смотри!

Все для того, чтоб не думать, отчего ее муж так перепугался! И мысль, пришедшая ей в голову вчера во время разговора с той же Галиной Сергеевной, вновь приблизилась и стала в сторонке, ожидая, когда Тонечка обратит на нее внимание.

А ей так не хотелось! Вот она и восклицала без конца.

И так получилось, конечно, что самый интересный момент она проспала.

– Это что? – спросил Родион, подвинулся на сиденье и опустил стекло. – Вот там? Это же…

– Воздушные шары! – засмеялся водитель. – Когда погода хорошая, они часто с обрыва летают. Ты никогда не видел, парень?

Родион оглянулся на Тонечку, глаза у него блестели.

– Вон, вон, смотрите! – Он так сильно высунулся в окно, что Тонечка потянула его за штаны, испугавшись, что вывалится. – Летят!

В просторном сияющем небе плыли огромные разноцветные шары с корзинами – как во сне. Они плыли медленно и так парадно над слиянием Волги и Оки, словно выныривали из голубых высот и плавно, величественно снижались.

– Я никогда не видел! – повторял Родион. – Ни разу! Только по телику! А в жизни они совсем другие! Я думал, они мелкие, а они… огромные! А как ими управлять?

– Там пилоты, – объяснила Тонечка. – И газовые горелки. Они как-то умеют ловить ветер и этими горелками регулировать высоту.

Мальчишка захлебывался от восторга, позабыв обо всем на свете – о том, что объелся так, что его мутило, о красивой девушке Насте, которую он надеялся увидеть, но утром она так и не появилась, о боли в боку и в коленке, о том, что его ищут и вот-вот найдут, и даже о том, что дядька оказался каким-то там поваром, вот ужас!..

Он смотрел, глубоко дышал, вцепившись в пластик автомобильной двери, и изо всех сил запоминал – чтобы потом нарисовать.

– Я знаю, как нарисовать! – вслух выпалил он с восторгом и оглянулся на тетку.

– Что? – не поняла она, и он больше на нее не оглядывался.

Шары долго не кончались – а они все ехали в машине, и им то и дело было видно их, то над водой, то над холмами, и Родион все смотрел и смотрел.

Когда переехали мост и шары остались где-то позади, он еще какое-то время старательно укладывал увиденное в рисунок. Нужно так нарисовать, чтобы чувствовалась их огромность и плавность хода, и он придумывал, как это сделать.

Жалко, что нет ни бумаги, ни карандашей!..

Они вышли из машины возле длинного, как дядя Степа-милиционер из детской книжки, дома, и тут мальчишка сообразил, что так и не понял, куда и зачем они приехали с кудрявой розовощекой теткой.

– А че мы тут станем делать? – спросил он со всем возможным безразличием. Ему казалось, чем безразличней, тем безопасней.

– Собак смотреть, – ответила тетка весело. – Ты любишь собак?

– Ужасно, – признался Родион, моментально позабыв, что должен быть безразличен. – Они добрые. Гладить даются. У нас в детдоме два кота, так они не даются!..

– И я люблю, – призналась Тонечка. – Ты только не удивляйся, здесь живут очень маленькие собаки, не такие, как во дворе у твоего дяди! Так, звонить мы не будем, нам сказали, что открыто. Давай за мной.

Тонечка зашла в тесную прихожую и позвала:

– Галина Сергеевна! Мы приехали!

– Я сейчас! – отозвались из комнаты, и тотчас же на разные голоса затявкали очень маленькие собаки. – Вы пока разувайтесь!

Тонечка мигом стянула ботинки. Родион тоже стал тянуть, но никак не получалось. Наклониться он не мог – проклятый бок словно железным прутом проткнули, – а сесть было некуда. Тонечка моментально сообразила, присела и по очереди стащила с него кроссовки.

Он стоял весь пунцовый, даже лоб взмок.

– Да ничего страшного! – воскликнула она, увидев его физиономию. – Подумаешь, ботинки снять, ерунда какая!

Галина Сергеевна появилась из-за угла:

– Проходите, проходите!.. Только калитку за собой закрывайте!

Оказалось, что коридор поделен на две части, из одной в другую на самом деле вела низенькая белая калиточка.

– Это от собак, – объяснила она. – Чтоб обувь уличную не грызли! Наглотаются всякой заразы, мало ли!

Тонечку позабавило, что калитка защищает не обувь от собак, а собак от обуви! Это прямо интересно – такой штришок.

– Я с племянником, – объявила она хозяйке. Кажется, со вчерашнего дня она уже привыкла к наличию племянника и произносила это легко, как будто так и надо. – Его зовут Родион. А это Галина Сергеевна.

В комнатах продолжалось бодрое тявканье.

Осторожно – Тонечка сразу за Галиной Сергеевной, Родион сразу за Тонечкой – они зашли в просторную кухню-гостиную с высокой барной стойкой, кушеткой, несколькими табуретками и многочисленными полками. Полки были уставлены не посудой и вазами, а призами и кубками, которые стояли так плотно, и их было так много – от пола до потолка! – что в первую секунду Тонечка подумала, что Галина Сергеевна, должно быть, еще и судья международной категории и то и дело награждает кого-нибудь призами!..

– Это все мои собаки на разных выставках получают, – объяснила Галина Сергеевна со скромной гордостью. – Ставить некуда.