Помощница для Тирана

София Устинова

Помощница для Тирана

ПРОЛОГ

Холодный ноябрьский ветер швырял в лицо пригоршни колкой ледяной крупы. Он нагло забирался под тонкий воротник моего единственного приличного пальто и, казалось, пронизывал до самых костей, замораживая душу. Я возвращалась домой поздно, как всегда. Выжатая до последней капли, опустошённая двумя работами, которые всё равно не приносили и десятой доли того, что было нужно. В голове монотонно, как метроном в пыточной, стучали цифры: долг клинике, долг «кредиторам», долг за проклятую квартиру. Этот стук давно превратился в саундтрек моей серой, беспросветной жизни, вытеснив из неё все остальные звуки, все краски и надежды.

Арка, ведущая в наш старый московский двор-колодец, всегда казалась мне порталом в уныние, но сегодня она превратилась в разверстую пасть хищного, голодного зверя. Единственная тусклая лампочка над подъездом конвульсивно мигала, как в дешёвом фильме ужасов, выхватывая из промозглой темноты обшарпанные кирпичные стены и дверь, испещрённую уродливыми граффити. Я ускорила шаг, почти бежала, мечтая только об одном: как можно скорее оказаться за своей дверью, запереться на все замки, рухнуть в кровать и провалиться в забытьё.

Но сегодня моим мечтам не суждено было сбыться.

Они вышли из тени так внезапно, что я едва не вскрикнула, подавив рвущийся из горла звук. Две массивные, как шкафы, фигуры перегородили мне путь к спасительному подъезду. Один был ниже и плотнее, с лицом, похожим на недовольный бульдожий блин, со сплющенным носом и тяжёлой челюстью. Второй – выше, тощий и жилистый, с неприятной, скользкой ухмылкой на тонких губах. От них разило дешёвым табаком, перегаром и неприкрытой, животной угрозой, от которой в воздухе густел страх.

– А вот и наша пташка, – протянул тот, что повыше, и его маслянистый, вкрадчивый голос заставил мою кожу покрыться ледяными мурашками. – Вероника Степановна, собственной персоной. А мы вас заждались, сил нет как.

Сердце не просто ухнуло, оно сорвалось с цепи и рухнуло куда-то в район замёрзших пяток. Я знала, кто это. Те самые «друзья» моего покойного отца, чьи сообщения и звонки с каждым днём становились всё более настойчивыми и откровенными.

– Я… я всё отдам, – пролепетала я, инстинктивно делая шаг назад и натыкаясь спиной на ледяную, мокрую стену дома. – Мне нужно ещё немного времени.

– Времени? – он театрально хмыкнул, делая шаг ко мне. Его взгляд был липким, грязным, и я чувствовала себя насекомым под лупой. Второй, «бульдог», молча обошёл меня и встал с другой стороны, отрезая единственный путь к бегству. Ловушка захлопнулась. – Девочка, твоё время кончилось. Счётчик тикает, проценты капают. Папаша твой был игрок азартный, но безответственный. А долги, Вероника, по наследству переходят. Вместе с этой квартиркой и твоей больной сестричкой.

При упоминании Лизы внутри меня всё оборвалось. Животный страх за неё придал мне сил.

– Не смейте её трогать! – вырвалось у меня с такой яростью, на которую я сама от себя не ожидала.

Тонкогубый осклабился, обнажив прокуренные жёлтые зубы.

– О, какие мы колючие. Это хорошо. Смелость тебе пригодится. – Его взгляд медленно, оскорбительно нагло скользнул по моей фигуре, оценивающе, будто я была вещью на распродаже. – А ты, я смотрю, девочка ничего так. Складненькая. Фигуристая. Может, натурой отдашь? Правда долго работать придётся…

Он не ждал ответа. Его рука легла мне на плечо, и пальцы сжались с силой стальных тисков, выбивая из меня весь воздух. Второй, «бульдог», в этот же момент грубо схватил меня за другую руку, с размаху впечатывая в стену. Удар затылком о кирпич был несильным, но унизительным. Я дёрнулась, но они держали мёртвой хваткой. Рука тонкогубого скользнула с моего плеча вниз, к груди. Я застыла, парализованная ужасом и омерзением. Его пальцы бесцеремонно, грубо сжали мою грудь через тонкую ткань пальто и свитера. Я задохнулась от унижения, в глазах потемнело.

– А что, товар-то неплохой, – процедил он, как будто речь шла о куске мяса на рынке. Его ухмылка стала шире, хищнее. – Твёрденькая. Упругая. Такую в правильные руки можно пристроить. В нужные места. Там девочки требуются. Отработаешь должок за пару-тройку лет. Ещё и сверху накинем, за старания.

Он провёл ладонью по моему бедру, нагло поднимаясь всё выше, подбираясь под край пальто. Я замычала, дёргаясь в стальных тисках, но второй держал меня так, что, казалось, хрустнут кости.

– Не дёргайся, куколка, – прошипел он мне в самое ухо, опаляя кожу вонючим дыханием. – Мы же пока просто смотрим. Оцениваем. Ты должна понять, что мы не шутим. Денег нет – будешь платить тем, что между ног. А у тебя там, я уверен, всё как надо.

С резким, отвратительным треском он дёрнул ворот моей блузки. Пуговицы отлетели, звякнув о бетон. Холодный воздух коснулся обнажившейся кожи на ключице. Это было последней каплей. Животный страх прорвал оцепенение. Я изо всех сил дёрнулась, но тонкий схватил меня за волосы, дёрнув голову назад.

– Угомонись, сучка. Мы с тобой ещё не закончили.

Он оттолкнул меня к своему напарнику. Бульдог подхватил меня, как тряпичную куклу, и с силой развернул, припечатав лицом к ледяной металлической двери подъезда. Холод обжёг щёку. Его массивное тело прижалось ко мне со спины, вдавливая, лишая возможности пошевелиться. Я чувствовала его вес, его вонь, его горячее дыхание у себя на затылке.

– А так-то ты тоже ничего, – прохрипел он мне в ухо, и я почувствовала, как он по-скотски притирается ко мне сзади, имитируя толчок бёдрами. – Тебя и сзади поиметь будет в самый раз.

Меня едва не вывернуло наизнанку от омерзения. Он снова грубо толкнулся в меня, и я почувствовала, как его твёрдая плоть упирается мне в ягодицы через слои одежды. Он дышал тяжело, со всхлипом, входя в раж. Это было так унизительно, так грязно, что реальное насилие не могло бы быть хуже.

Он схватил меня за волосы, оттянул голову назад и снова с силой приложил лицом о дверь. Боль и унижение смешались в один тугой, удушающий комок. И тогда я закричала. Не своим голосом, изо всех сил, вкладывая в этот крик весь свой ужас и отчаяние.

– ПОМОГИТЕ!

Словно это было кодовое слово, хватка мгновенно ослабла.

– Мы ещё поговорим, сладкая! – Сильным толчком в спину меня оставили в покое, и я мешком осела у двери. – До скорых…

Краем глаза я увидела, как две тени метнулись к тёмной машине, стоящей в глубине двора. Хлопнули дверцы, взревел мотор, и они исчезли, оставив меня одну в звенящей тишине, разрываемой лишь судорожными всхлипами.

Конечно же, никто не пришёл мне на помощь! Увы, реалия жизни… Можно хоть обораться, шанс, что найдёт смельчак, который отзовётся на подобный крик о помощи… мизерный. И я не знаю, до какого финала в следующий раз дойдёт «показательная порка» от «кредиторов», – а они к слову, не единственные, одни из МНОГИХ, и даже не самые опасные! – и где она меня подкараулит, но очень бы хотелось… чтобы они образумились и отстали от меня и сестры!

Я не знаю, сколько сидела на грязном, холодном асфальте, прижавшись спиной к двери. Тело билось в неконтролируемой дрожи. Наконец, на ватных, негнущихся ногах я поднялась, нашарила в сумке ключи. Пальцы не слушались, но с пятой попытки мне удалось попасть в замочную скважину.

Я ввалилась в квартиру, захлопнула дверь и судорожно повернула ключ в верхнем замке, потом в нижнем, потом задвинула щеколду. Три замка. Три жалкие преграды от того мира, который хотел меня сожрать. Прижавшись лбом к двери, я судорожно вздохнула.

Тишина. Здесь было моё убежище. Моя крепость. Но сегодня её стены казались картонными, а замки – игрушечными.

Рыдания вырвались наружу. Беззвучные, судорожные, они сотрясали всё тело. Я обхватила себя руками, пытаясь унять этот озноб, но он шёл изнутри, из самой души, которую только что растоптали грязными сапогами.

Наконец, слёзы иссякли. Я отлепилась от двери и, шатаясь, дошла до зеркала в прихожей. Из него на меня смотрело чудовище. Растрёпанные, слипшиеся волосы, бледное, перекошенное от ужаса лицо с размазанной тушью. И глаза… пустые, заплаканные. Разорванная блузка, обнажающая дрожащую кожу ключицы, на которой уже проступал уродливый багровый синяк.

Меня снова замутило. Я до сих пор чувствовала их прикосновения на себе. Грязные, липкие, унизительные. Казалось, их запах въелся в мою кожу, в волосы, в одежду.

Не раздеваясь, я поплелась в ванную. Дрожащими руками включила воду, сделав её почти обжигающе горячей. Сорвала с себя пальто, потом остатки блузки, брюки… Всё это полетело в угол, как груда заражённого, чумного тряпья. Я шагнула под упругие струи и схватила жёсткую мочалку.

Я тёрла. Тёрла до боли, до красноты, до ссадин. Пыталась смыть с себя эту грязь, это омерзение, это воспоминание о чужих руках на моём теле и о скотской имитации близости. Но оно не смывалось. Оно было не на коже. Оно было внутри.

Горячая вода хлестала по лицу, смешиваясь с новыми слезами. Я опустилась на дно ванны, обхватив колени руками, и завыла. Громко, отчаянно, как раненый зверь, выпуская наружу весь тот ужас, всю боль и всё бессилие, что скопились внутри.

Там, на холодном кафельном полу, под обжигающими струями воды, я поняла, что у меня больше нет выбора. Нет времени. Нет права на гордость или сомнения. Вчерашний вечер был предупреждением. Следующий раз они не будут имитировать. И не дай бог они придут к Лизе.

Я должна была найти деньги. Любой ценой. Любым способом. Я была готова на всё.

Даже продать душу дьяволу.

ГЛАВА 1. Обратный отсчёт

Мой личный апокалипсис начался не с грохота и пламени, а с вежливого, почти безжизненного голоса в телефонной трубке. Голоса доктора Вейса из немецкой кардиологической клиники «Herz-Klinik», который я слышала уже в третий раз за месяц, и который с каждым звонком становился всё более похожим на стук молотка судьи, заносящего его для последнего, решающего удара.

– Вероника Степановна, я вынужден вам сообщить, что время почти вышло.

Время. Забавно, как это абстрактное понятие вдруг обретает вес и плотность, превращаясь в удавку на твоей шее. Моё время сжималось, истончалось, утекало сквозь пальцы, как песок, и каждый новый день был лишь отсрочкой неизбежного.

– Мы всё ещё держим для Лизы место в операционном графике, – продолжал доктор Вейс, и в его голосе слышалась профессиональная, но отстранённая жалость. – Но без внесения депозита мы не сможем даже официально включить её в лист ожидания. Правила едины для всех. Вы же понимаете.

Я понимала. О, я всё прекрасно понимала. Я понимала, что жизнь моей шестнадцатилетней сестры, единственного по-настоящему светлого человечка в моей серой, трещащей по швам реальности, имеет конкретную цену. Цена с таким количеством нулей, что у меня темнело в глазах. Врождённый порок сердца, сложный, редкий, тот, за который в России брались с неохотой и без каких-либо гарантий. А в Германии брались. Гарантировали. Но за деньги, которые для меня были сродни бюджету небольшой африканской страны.

Я пробормотала что-то вроде «я делаю всё возможное» и «ещё пара дней», а сама смотрела на фотографию в дешёвой рамке на своём заваленном бумагами столе. Лиза. Моя Лизка. Снимок был сделан прошлым летом, до того, как её состояние начало резко ухудшаться. Она сидела на траве в парке, запрокинув голову, и смеялась так заразительно, что, казалось, само солнце светит ярче от её смеха. Сейчас её улыбка стала натянутой и бледной, а под глазами залегли тени, которые не мог скрыть никакой макияж. С каждым днём она всё быстрее уставала, всё чаще хваталась за сердце, и её смех становился всё тише, будто кто-то медленно выкручивал громкость её жизни.

Я закончила разговор, чувствуя, как по щекам катятся горячие, злые слёзы. Слёзы бессилия. Телефон в руке завибрировал снова, на этот раз оповещая о сообщении. Незнакомый номер. Сердце пропустило удар, а потом заколотилось с удвоенной силой. Я знала, кто это.

«Романова, папочкины долги сами себя не выплатят. Напоминаем, срок до конца этой недели. Если денег не будет, придётся навестить твою больную сестричку и наглядно объяснить, что бывает с кидалами и их семьями».

Холодный, липкий ужас сжал внутренности стальным кулаком. Отец. Даже после своей смерти он умудрялся тащить нас на дно. Он был хорошим человеком, но никудышным бизнесменом. Игрок по натуре, он верил в удачу, в «авось пронесёт», вкладывал последние деньги в сомнительные проекты, занимал у ещё более сомнительных людей. Год назад его сердце не выдержало очередного провала. Он просто не проснулся утром, оставив нам разбитую вдребезги жизнь и долги, о размерах которых я поначалу даже не догадывалась. Теперь эти «кредиторы» всё чаще напоминали о себе, и их методы становились всё менее деликатными.

Я вскочила и заметалась по съёмной квартире на окраине Москвы, похожей на тонущий корабль. Запах пыли, старых книг и лекарств въелся в стены. Но это хотя бы были стены и крыша, где я могла спрятаться от посягательств бандитов, в то время как моя сестрёнка… жила в Костромской области у тёти Наташи. Единственной из родственников, кто у нас был. Она меня сильно выручала, приглядывая за сестрёнкой. Правда… жили они, как и я, в дикой нищете, потому что ни моей зарплаты, ни тётиной пенсии не хватало, чтобы оплачивать все счета и покрывать все потребности.

Я была одна. Одна против всего мира. Я – их единственная стена, тонкая, хрупкая перегородка между моей семьёй и той бездной, что разверзлась под нами. И эта стена вот-вот должна была рухнуть, погребая под обломками всех, кого я любила.

Я вернулась на кухню и открыла ноутбук. Работа. Мне нужна была работа. Не просто работа, а чудо. Я перебрала всё: продала папину машину, все немногочисленные мамины украшения, квартиру, залезла в долги к тем немногим друзьям, кто ещё был готов давать. Я работала на двух работах – помощником бухгалтера в занюханной конторке днём и писала курсовые для ленивых студентов по ночам. Но всё это было каплей в море. Каплей в океане долга перед бандитами и в том финансовом цунами, что требовался на операцию Лизы.

Мои пальцы лихорадочно забегали по клавиатуре, открывая сайты с вакансиями. «Менеджер по продажам, тридцать тысяч». Мало. «Курьер, сорок пять тысяч». Слишком мало. «Бухгалтер, шестьдесят тысяч». Капля. Слёзы снова подступили к горлу, застилая экран. Я была готова на всё. Работать без выходных. Продать почку, чёрт возьми! Но даже моя почка не стоила столько, сколько жизнь сестры.

Я плакала беззвучно, давясь собственным отчаянием, сотрясаясь в рыданиях над стареньким ноутбуком. Кричала, но из горла не вырывалось ни звука. Этот беззвучный крик разрывал меня изнутри. Я была загнана в угол. Таймер тикал, отсчитывая последние секунды моей прошлой жизни. И я знала, что ради спасения Лизы я пойду на всё. Абсолютно на всё. Даже если придётся заключить сделку с самим дьяволом. Я просто ещё не знала, что дьявол носит костюмы от Brioni и обитает в самом сердце Москвы.

ГЛАВА 2. Сделка с дьяволом

Отчаяние – паршивый советчик, но, как оказалось, первоклассный мотиватор. Оно выжигает из тебя сомнения, страхи и остатки гордости, оставляя лишь выжженное поле, на котором может прорасти самое безумное решение. После получаса бесплодных рыданий я вытерла лицо рукавом свитера и снова уставилась в монитор. Злость, холодная и острая, как осколок стекла, вытеснила жалость к себе. Жалостью Лизе не поможешь.

Я механически пролистывала страницу за страницей, уже не вчитываясь в унылые предложения о работе с унизительными зарплатами. Мой взгляд скользил по строчкам, пока не зацепился за одно объявление, которое казалось либо чьей-то злой шуткой, либо сбоем в матрице.

«Требуется личная помощница Президента международного холдинга „Стальной Век“».

Сердце ёкнуло. «Стальной Век». Империя Марка Стального. О нём писали в «Форбс», его лицо мелькало на обложках деловых журналов. Железный магнат, медиамагнат, строительный магнат… кажется, не было сферы, где бы он не построил свою безжалостную и неприступную империю. Легенды о его характере ходили по всей Москве. Его называли тираном, деспотом, бездушной машиной для зарабатывания денег. Говорили, что он меняет помощниц чаще, чем носовые платки, потому что никто не выдерживает его темпа и давления.

Я с горькой усмешкой пробежала глазами по требованиям. «Высшее экономическое или юридическое образование (МГУ, МГИМО как преимущество)». У меня был красный диплом экономфака МГУ. Галочка. «Свободный английский, знание второго иностранного языка (немецкий, китайский) – ваше неоспоримое преимущество». Мой английский был безупречен, а немецкий – на весьма приличном разговорном уровне благодаря школьной программе с углублённым изучением. Галочка. «Интеллект уровня „бог“, аналитические способности на грани фантастики, умение работать с огромными объёмами информации в режиме цейтнота». Ну, тут уж не мне судить, но я всегда была лучшей на курсе. «Стрессоустойчивость – уровень „космонавт, летящий к чёрной дыре“». Моя нынешняя жизнь была лучшей тренировкой по стрессоустойчивости. Галочка. «Готовность к ненормированному рабочему дню (понятие „ненормированный“ трактуется работодателем)». Эвфемизм для круглосуточного рабства. Понятно. «Готовность продать душу, забыть о личной жизни и посвятить себя работе 24/7». А у меня была личная жизнь? Моя жизнь состояла из подсчёта долгов, страха за сестру и вечной усталости.

А потом я увидела графу «Заработная плата». Я несколько раз протёрла глаза. Нет, не показалось. Сумма за месяц покрывала депозит для клиники. А сумма за год решала бы все мои проблемы одним махом. Долги, операция, реабилитация Лизы, нормальная жизнь для тёти Наташи. Всё.

Это было чистое безумие. На такую должность выстраивается очередь из дочерей сенаторов и выпускниц Оксфорда с идеальными резюме и безупречной репутацией. О таких вакансиях не пишут на каких-то сайтах для простых смертных. Такую вакансию передают по наследству!

А кто я? Вероника Романова из двушки в Бибирево, с единственным приличным костюмом, купленным на распродаже, и шлейфом из отцовских долгов. Шансов у меня было меньше, чем ноль.

И именно поэтому я это сделала. Наверное, это был жест отчаяния. Бунт. Крик во вселенную. Я открыла своё резюме, наспех проверила его и нажала кнопку «Откликнуться». Просто чтобы что-то сделать. Чтобы почувствовать, что я хотя бы попыталась выпрыгнуть из этой ямы, даже если это был прыжок в пасть дракону.

Я закрыла ноутбук и побрела ставить чайник, уверенная, что мой порыв утонет в тысячах других, более достойных откликов.

Но как же я ошиблась.

Ровно через тридцать семь минут мой телефон зазвонил. Незнакомый номер с кодом Москвы. Я, уронив ложку, схватила аппарат влажными пальцами.

– Алло? – мой голос прозвучал сипло и неуверенно.

– Вероника Романова? – спросил ледяной, идеально поставленный женский голос без малейших признаков эмоций. Так, наверное, разговаривает программа-синтезатор речи в каком-нибудь сверхсекретном бункере.

– Да, это я, – с дико бьющимся сердцем глухо отозвалась я, пересохшим от волнения горлом.

– Вас беспокоит приёмная президента холдинга «Стальной Век». Ваше резюме рассмотрено. Господин Стальной ждёт вас на собеседование через час.

Час.

У меня был всего час!

– Адрес, – без пауз, чётко и монотонно женщина назвала мне адрес фирмы. – Башня «Империя». Пятьдесят восьмой этаж. Не опаздывайте.

Короткие гудки.

Я застыла посреди кухни с телефоном в руке. Мозг отказывался обрабатывать информацию.

Этого не может быть. Это какой-то розыгрыш. Но номер… номер был реальным.

Тридцать семь минут! Они рассмотрели моё резюме и приняли решение за тридцать семь минут. И вызвали на встречу с самим Стальным. Не с начальником отдела кадров, не с каким-то заместителем, а с ним лично.

Паника сменилась лихорадочной деятельностью. Час! Мне нужно было привести себя в порядок, найти свой единственный приличный костюм, который я надевала на защиту диплома, и как-то добраться до Москва-Сити, что с учётом пробок было почти невыполнимой задачей.

Я бросилась в ванную, плеснула в лицо ледяной водой, пытаясь смыть следы слёз и бессонных ночей.

Костюм нашёлся в шкафу, к счастью, не слишком мятый. Брючный, строгого серого цвета, и белая блузка. Скромно, но, по крайней мере, не вызывающе.

Пока я натягивала одежду дрожащими руками, в голове билась одна мысль: это мой единственный шанс! Не просто шанс – это спасательный круг, брошенный мне с борта роскошной яхты, пока я тону в ледяной воде. И я должна была за него уцепиться. Всеми силами. Зубами. Когтями. Даже если придётся иметь дело с самим дьяволом.

ГЛАВА 3. Взгляд цвета штормового неба

По дороге на собеседование, я быстро набрала номер своего нынешнего начальника. Сослалась на срочное личное дело, но обещала к обеду быть, благо все срочные отчёты мной уже были сделаны.

Небоскрёб «Империя» впивался в свинцовое, плачущее мелким дождём московское небо, словно гигантский осколок стекла. У его подножия я почувствовала себя не просто маленькой – я почувствовала себя ничтожной. Воробьём, случайно залетевшим во дворец, где обитают орлы. Глубоко вздохнув, я толкнула массивную вращающуюся дверь и шагнула внутрь.

Меня окутал другой мир. Мир абсолютной тишины, нарушаемой лишь тихим гулом систем вентиляции и почтительным шёпотом. Мир полированного до зеркального блеска мрамора, хромированной стали и тёмного дерева. Воздух здесь пах иначе – не пылью и выхлопными газами, а успехом. Дорогим парфюмом, кожей и запахом больших, очень больших денег.

Скоростной лифт беззвучно вознёс меня на пятьдесят восьмой этаж, и у меня заложило уши. Когда двери открылись, я оказалась в просторном холле, который был больше всей нашей квартиры. За стойкой из цельного куска чёрного гранита сидела девушка, выглядевшая так, словно только что сошла с обложки «Vogue». Идеальная блондинка с волосами, уложенными в безупречно гладкий пучок, в белоснежном платье-футляре, которое, я была уверена, стоило как три мои зарплаты.

Она оторвала взгляд от монитора, и её голубые глаза смерили меня с головы до ног. Во взгляде читалось всё: лёгкая брезгливость, скука и полное превосходство. Она задержалась на моих туфлях – скромных, не новых, но хотя бы чистых, – и едва заметно скривила идеальные губы.

– Вы к кому? – её голос был таким же холодным и отполированным, как гранит её стола.

– Вероника Романова. У меня назначено собеседование с господином Стальным.

– Романова, – она сверилась с планшетом. – Ожидайте, – безразлично отчеканила женщина, чуть заметным кивком указав на кожаный диван для посетителей.

Она даже не предложила воды, не улыбнулась ободряюще. Она просто отмахнулась от меня, как от назойливой мухи, и снова уставилась в свой монитор.

Я села на краешек кожаного дивана, который стоил, вероятно, больше, чем всё имущество в моей квартире. Минуты тянулись, как часы. Я чувствовала себя экспонатом под микроскопом. Каждое моё движение, каждый вздох казались неуместными и громкими в этой стерильной тишине. Наконец, внутренняя связь на столе блондинки тихо пискнула.

– Да, Марк Валерьевич. Романова здесь. Могу пригласить? Хорошо.

Она поднялась и, подойдя к массивной двери из тёмного, почти чёрного дерева с лаконичной серебряной табличкой: «М. В. Стальной. Президент», открыла её:

– Проходите. Господин Стальной ждёт.

Каждый мой шаг на мягком ковре казался неуместным и громким.

Я на секунду замерла, собираясь с духом. За этой дверью был мой ад или мой рай. Мой приговор или моё спасение.

Я сделала глубокий вдох, мысленно приказав себе не падать в обморок, и шагнула за порог.

Кабинет был огромным. Не просто большим – чудовищно огромным. Одна стена полностью состояла из панорамного окна, за которым, как на ладони, расстилалась вся Москва, серая, мокрая, игрушечная. Остальные стены были отделаны тёмными панелями и книжными полками, заставленными строгими рядами книг в одинаковых переплётах. Ни одной лишней детали. Ни одной фотографии. Ничего личного. Только стерильная, давящая роскошь и власть.

И он.

Он сидел за столом размером с небольшой аэродром, спиной к окну, так что его фигура вырисовывалась тёмным силуэтом на фоне города. Он не поднял головы, когда я вошла, продолжая что-то просматривать на экране своего ноутбука. Я замерла в нескольких шагах от стола, не решаясь ни сесть, ни заговорить. Тишина была такой плотной, что, казалось, её можно резать ножом. Она звенела у меня в ушах.

Наконец, он медленно закрыл ноутбук. Поднял голову. И посмотрел на меня.

Всё, что я читала о нём, всё, что я слышала, оказалось бледной тенью реальности. Фотографии в журналах не передавали и десятой доли этой хищной, обжигающей, почти физически ощутимой ауры силы. Ему было около тридцати пяти, но во взгляде чувствовалась вековая усталость и такая же древняя, холодная ярость. Тёмные волосы, тронутые на висках едва заметной сединой. Резкие, аристократичные черты лица, словно высеченные из камня. И глаза.