Истории из прошлого

Форд наполовину погружается в мусорные пакеты. Я едва не ударяюсь о лобовое стекло. Мерфи вылезает из машины и с нескрываемым отвращением смотрит на мусор. Я выползаю на четвереньках и оглядываюсь: вокруг нас собирается толпа из любопытных зевак. Раух выходит из машины, но, похоже, он даже не собирается удрать: так и замирает на месте, пялясь в одну точку.

– Чего встали? – кричит Мерфи на толпу. – А ну быстро разошлись!

Люди уходят, мы остаемся втроем. Я кое-как поднимаюсь и прислоняюсь к дверце машины: в нос ударяет вонь от объектов и дерьма.

Салли прерывает молчание:

– Ладно, мне надо вытащить машину. Проследишь за Раухом?

Я киваю и встаю возле подозреваемого, пока Мерфи медленно дает задний ход. Под колесами хрустит и крошится мусор. Салли не позавидуешь: мало того, что машина в какой-то жиже, ошметках и огрызках, так она еще вся мятая, а сбоку вообще разодрана. Я говорю:

– Неужели мы поедем в полицию в таком состоянии?

– Да, но я потом отвезу машину в автосервис.

Я киваю, а про себя не перестаю удивляться спокойствию Мерфи, по крайней мере внешнему: я бы уже рвал волосы за свою машину.

Внезапно Раух кидается на меня и хватает за волосы. В глазах темнеет, ноги подкашиваются. Я обхватываю психа и роняю его на землю. Мерфи пытается нас разъединить. Раух царапает его руки до крови. Мы рычим и катаемся посреди мусора, словно три разъяренные крысы, молотим друг друга по спинам, как вдруг до нашего слуха доходит вой сирены.

В этот момент полицейская машина чуть ли не прижимается к форду. Навстречу выходит тот самый человек, что называл меня «пьянью», только в темных очках. Он буквально светится в лучах заходящего солнца и показывает свой значок. Солнечный свет падает прямо на него и отражается на моем лице. Я морщусь и прикрываю глаза рукой, при этом слышу громкое:

– Сержант Бартолд Беренс, южно-окружная полиция. Вы арестованы.

***

Как позже выясняется, полицию вызвали зеваки. Нас втроем привозят в участок и по очереди приглашают в комнату для допроса, однако Рауха сразу изолируют. Он настолько звереет, что чуть ли не вырывает кулер и пытается его кинуть в проходящую мимо женщину. Наркомана уводят, и я с облегчением вздыхаю: все становится тихо и мирно, никаких криков и брани. Только теперь от меня разит за милю, как и от Мерфи и Рауха. Салли же сидит рядом со мной. Брови нахмурены, губы поджаты – он мрачнее тучи. А ведь ему еще надо свою пахучую малышку помыть.

В общем, меня первым приглашает в комнату сержант Беренс, я иду за ним. Мы садимся напротив, он улыбается.

– Вот мы и снова встретились. Разве это не чудесно?

– Я весь свечусь от счастья, разве это не заметно?

– Ты поменьше язви и говори, в чем дело.

Я все ему рассказываю – четко и по полочкам, как оно было. В конце истории сержант неожиданно нагибается ко мне через стол. Взгляд такой пристальный – до глубины души. К тому же, Беренс молчит. Я смотрю ему прямо в глаза и жду. Наконец, он говорит:

– Молодец. А теперь предоставь это дело полиции.

– Ну уж нет, сержант Беренс. Это мой выпускной экзамен.

– И как же ты до него дожил, если так плохо знаешь теорию?

– В смысле?

– В прямом. ОДБ не имеет права мешать полиции, ясно? Все, ваша работа закончена, дальше с этим буду разбираться я.

– Но…

– И еще… – он встает и направляется к выходу. – Если вы будете путаться у меня под ногами, я вас опять арестую. А теперь – на выход.

Беренс отпускает меня и приглашает Мерфи. Странно… у меня такое ощущение, будто сержант чего-то недоговаривает. А может, решил насолить из-за личной неприязни? Не знаю. В общем, Салли допрашивают максимум минут пятнадцать. Когда он выходит, я спрашиваю, как прошел допрос. Мерфи пожимает плечами: мол, ничего особенного. Я рассказываю про угрозы. Он пожимает плечами.

– Если уж говорить про законы, то полиция также не имеет права препятствовать ОДБ… Хм, может, позвоним Даффи, уточним?

Я киваю, и Мерфи подходит к аппарату, набирает шефа. Даффи берет трубку:

– Алло. Это ты, Салливан? Что с вами случилось?

Мы объясняем ситуацию. В итоге Даффи говорит:

– М-да, похоже, дело принимает серьезные обороты. Ладно, сделаем так: вы продолжайте искать подозреваемых. Слова сержанта – ложь. Он не имеет права вас арестовывать, зная все обстоятельства. Ладно, с ним мы позже разберемся, а для вас двоих у меня есть такой совет: для быстрого завершения дел предлагаю вам на время объединиться. Да, это запрещено, но раз такая ситуация, ничего не поделаешь. Если что, экзамен пройдете оба, не волнуйтесь. Главное – раскройте дела.

С этими словами он вешает трубку. Мы с Мерфи переглядываемся. Я чувствую за спиной пронзительный взгляд сержанта Беренса. Игнорируя его, мы выходим на улицу, где царит вечерняя мгла, а по ногам дует морозный ветер. На часах десять вечера. Я на ходу закуриваю и говорю:

– Ну, что скажешь насчет идеи герра Даффи?

Мерфи пожимает плечами:

– А что, у нас есть выбор?

– Ладно, есть идеи… напарник?

Он усмехается.

– Давай лучше до завтра подождем. Уже поздно, я устал – тем более, никуда мы в такой час не попадем. Предлагаю так: до завтра Раух по-любому оклемается, можно будет его допросить. А ты как? Со мной или поедешь сразу в больницу, к Таузингу?

– Пожалуй, я с тобой, а то после погони у меня к Рауху появились вопросы. Нельзя это оставлять просто так.

Мы садимся в машину, Мерфи заводит мотор. Я пристегиваюсь и говорю:

– Раз уж судьба нас связала, то скажи, какие планы на будущее? После того, как сдашь экзамен.

Салли смотрит на меня и улыбается:

– Вообще, я хочу быть «частником». Хочу открыть свою контору, вести дела… Я деньги на это коплю.

– Но как же расходы? Заработок у тебя будет нестабильным…

– Иэн, надо что-то пробовать в жизни. Вот ты, например, почему пошел в ОДБ?

Я объясняю ему причину. Он говорит:

– Просто смотри, как бы так не получилось, что ты с одного офиса на другой перешел. Чем детективный «клерк» отличается от офисного? Практически ничем. Я изначально хотел быть им, но, когда ознакомился с обязанностями, то понял, что там, кроме расследований, еще работа с бумагами и формами для заполнения заявлений. Да и редко когда дело, посерьезнее измен или мелких краж. Короче, скука смертная.

Я ничего не отвечаю. Слова напарника заинтересовывают меня; надо будет уточнить у Даффи…

Мы заезжаем на круглосуточную автомойку, где Мерфи самостоятельно моет машину. Увы, но вид у нее становится еще хуже: жижа оставляет за собой большое пятно, от которого воняет. После автомойки мы едем домой, время приближается к полуночи. Уже у лестничной клетки Мерфи желает мне спокойной ночи и уходит.

Я улыбаюсь ему вслед. Несмотря на то, что Салли педик, он, в принципе, человек неплохой и не заносчивый.

Ну ладно, пора на боковую.

***

Ровно в десять Мерфи стучится ко мне, и мы едем в участок. На месте Беренса сидит другой человек. Он говорит, что у сержанта выходной. Я пожимаю плечами и требую встречи с Раухом: он как раз должен был прийти в себя. Нас ведут к самому дальнему изолятору, где сидит подозреваемый, весь помятый и жалкий на вид, поникший. От него разит помойкой.

Пожалуй, я не буду тратить время на описание допроса. Раух молчит, словно воды в рот набрал. Даже не говорит, откуда у него наркотики. Даже его телефон никаких результатов не дает. Тогда Мерфи предлагает узнать адрес больницы, куда доставили Таузинга и того парнишку, который сидел за рулем мерседеса. Полицейские пробивают для нас адрес (Ульрихштрассе), и мы едем туда.

Там выясняется следующее: Таузинг оправился от ран и всего час назад выписался. Никто не знает, куда он пошел. Парнишка, которого, кстати, по документам зовут Джакоб Христманн, пока лежит без сознания. Нас с Мерфи, как детективов, допускают к его вещам. Из карманов брюк я достаю телефон – обычный сотовый, ничего сверхъестественного. Первым делом мы проверяем контакты, среды которых есть интересные находки: «папа» и «больница Мария». В sms высвечивается сообщение от Таузинга, написанное полчаса назад: «Как выпишут, приходи к бате. Я буду у него на проповеди».

Мерфи прерывает молчание:

– Значит, отец Христманна – священник? Кажется, я догадываюсь, о ком идет речь. Детская больница при церкви Святой Марии, она находится на Северном округе. Скорее всего, Джакоб – сын преподобного Якова.

– Думаю, тогда мне стоит ехать туда из-за Таузинга. Ты как?

– Отвезу. Может, что-то насчет Рауха выясню, посмотрим. Все равно тот ничего не говорит.

Я киваю, и мы направляемся к выходу.

***

До больницы минут сорок, не меньше. Чтобы как-то скрасить поездку, я говорю:

– Кстати, откуда ты знаешь преподобного Якова и больницу Святой Марии? Я ни разу о ней не слышал.

Мерфи рассказывает, как одна из его многочисленных теток попала туда с тяжелобольным ребенком. Они пролежали в больнице месяц, мальчику делали операцию на сердце. Тетка и так сидела на валерьянках и была на грани нервного срыва, а тут еще вдобавок такой случай: молодой человек напился и наблевал в клумбы, прямо под окном. Поднялся скандал, хулигана арестовали. А в полицейском участке выяснилось, что этот молодой человек – сын преподобного Якова. Так Мерфи узнал и о больнице, и о безбашенном сыне священника.

Я закатываю глаза и думаю: «Боже, он молится за больных детей в то время, когда его сын бухает, как черт».

Некоторое время мы молчим. К полудню температура поднимается до пятнадцати, но открываешь окно – сразу сквозит. Глаза слипаются, аппетита нет. Мне ничего не остается, как расстегнуть несколько пуговиц и обнажить свой кругленький животик.

Мерфи говорит:

– О боже, разлегся тут, светишь своим пузом.

– Слышь, Аполлон херов, за своим пузом следи.

Я открываю глаза и стукаю его по прессу. Раздается глухой удар, руку пронизывает боль. Я дую на ушибленное место, а Мерфи сидит себе и смеется.

– Что за…

– Это защита, – он поднимает одной рукой футболку, и я вижу бронежилет.

– Ты странный человек, Салли. Кстати, ты мне так и не рассказал вчера, почему пошел в ОДБ.

Мерфи, не отрывая взгляда от дороги, расстегивает жилет и приподнимает его. Я не могу сдержать смачного ругательства: на животе у Салли следы от швов и несколько небольших, но глубоких шрамов.

– Полтора года назад на меня напали пьяные малолетки во время утренней пробежки в парке. Их было трое, я один. От первого отбился, а второй достал пневматический пистолет и попал мне в живот. Я почти месяц пролежал в больнице, у меня была дырка, операцию делали. Благо, органы не задело, жив остался.

Смутно вспоминается, что я два месяца не видел Мерфи – только его сожителя, и то изредка. У меня еще возникла мысль: а не переехал ли Салливан Мерфи? Потом он вернулся, и это как-то позабылось, а теперь вот – всплыло. Мерфи рассказал, как он восстановился спустя два месяца, а малолеток полиция никак не могла найти. Так прошло полгода, и Салли нанял знакомого частного детектива. Тот содрал с него очень неплохие деньги, зато работу выполнил. Дальше последовали суд, наказание, и сама история забылась, а на Мерфи след оставила – как в прямом, так и в переносном смысле. Он понял, что люди неплохо наживаются на расследованиях, да и работа нескучная, особенно у «частников». К тому же, Мерфи еще признался, что ему несколько спокойнее будет ходить с пистолетом и значком ОДБ. Салли стал заниматься тхэквондо и купил на всякий пожарный бронежилет. И кстати, от Мерфи ушел фитнес тренер. Тот не поддержал идею относительно ОДБ и, тем более, с частным бизнесом, – много рисков и вообще это очень затратное дело. Они расстались, Мерфи закурил, иногда не брезгует даже пиво выпить.

Он замолкает. Я также молчу. Мы едем по пробкам, тихо играет радио, а вдалеке можно услышать пение птиц. Солнце печет еще сильнее. Я прикрываю глаза и засыпаю…

***

Мы останавливаемся у ворот больницы и идем туда. Участок большой: три корпуса по разным концам территории, а по центру церковь. На входе висит табличка: «Северо-окружная детская больница при церкви Святой Марии». На территории много народу, особенно матерей с детьми. Мы показываем курсовые (то есть временные, на момент экзамена) лицензии охранникам, и те нас пропускают. Я прихлопываю себя по кобуре, а сердце стучит еще сильнее, стесняя легкие. Интуиция мне подсказывает: лучше не выпускать из рук пистолет. Она меня никогда не подводила. И вообще, интуиция – главное оружие детектива, она намного полезнее даже пистолета.

Мы заходим в церковь. Запах свечей, фрески на стенах, мозаики… Никого нет, кроме старенькой, практически беззубой уборщицы, которая моет полы между скамейками. При виде нас она улыбается и говорит:

– Вам чаво, голубчики?

– Здрасте, – говорю я и улыбаюсь. – Нам нужно поговорить с преподобным Яковом.

– Он щас на семинаре.

– Что за семинар, если не секрет?

– Это семинар, типа, – как у вас там, молодежи… «психиатрический»?

– Может, психологический?

– Во-во! Преподобный Яков учит девонек уму-разуму, те приходят покаяться там… Там еще пацанчики ходют, я так думаю, там какой-то общий сбор. Яков говорит, так он молодежь приучает к церкви, а то уже совсем в церковь не ходют.

Мы с Мерфи переглядываемся. Я слышал о семинарах в рамках церкви, но никогда там не был. Что ж, очень интересно.

– А где, матушка, эти семинары проходят? Мы тоже хотели бы их посетить, – говорю я.

– Справа, мальчики, в подвале. Только осторожнее, на ступенях скользко! Если чаво надо – зовите.

Старушка уходит во двор, а мы идем к подвалу. Дверь деревянная, с металлической ковкой. Первым спускается Мерфи, его рука тянется к пистолету. Уже на последних ступенях слышатся смех и рок. Я также берусь за оружие. У меня не так складывалась картинка при словах «церковные семинары». Мерфи стучится, никто не отвечает. Он стучится еще раз, и музыка затихает. У меня засасывает под ложечкой.

Наконец, дверь открывает сам преподобный Яков, в черной сутане. Вот только от него разит пивом, а за спиной ничего не видно. Зато слышны голоса – как женские, так и мужские.

– Добрый день, молодые люди. Вам что-нибудь нужно?

Мы показываем лицензии, и я говорю:

– Да. Нам нужен Дитмар Таузинг.

– У нас сейчас…

– Яков, ну что у тебя там?

Голос знакомый… До меня доходит: это сержант Беренс. Яков переводит взгляд сначала на меня, затем на Мерфи и уже хочет закрыть дверь, но нам ничего не остается как пройти внутрь. Не останемся же мы ждать конца семинара.

Перед нами предстает помещение с низким потолком, где из мебели только столики да диваны. В ноздри впивается сигарный дым, словно он так и ждал, когда его выпустят на волю. Беренс и Таузинг, голые по пояс, лежат на диване в обминку с тремя девицами. Кроме них еще есть девушки в компании с теми самыми парнями из мерседеса. На столах – шприцы, пиво, карты и магнитофон. При виде нас мужчины подскакивают, девушки вскрикивают и прижимаются к дивану. Я пытаюсь объяснить им про мирные намерения, но тут сержант достает пистолет. Мы отскакиваем в разные стороны. Пуля попадает в перила. Я стреляю в люстру, та падает прямо на диван, прижав одну из девушек. Сержант с бранью отскакивает, а Яков кидается на нас с кулаками, но я бью его в челюсть, и он падает. От разбитой люстры поднимается дым. Воспользовавшись моментом, мы бежим наверх: надо срочно вызвать подкрепление. У входа поджидают охранники. Они нацеливают на нас пушки. Я кричу:

– Идиоты, опустите. Мы из ОДБ!

Мы показываем лицензии, а между тем в церкви слышны выстрелы. Охранники стоят как вкопанные.

– Вызывайте полицию! – ору я.

Наконец, один из них бежит к будке, другие нас отпускают. Еще трое охранников заходят в церковь и через несколько секунд выводят преподобного Якова. Часть пуговиц от сутаны не застегнута, видно заляпанную майку. Только позже я понимаю, почему он так сделал, а пока мы направляем на него пистолеты.

– Братья! – кричит нам Яков и поднимает руки. – Это не то, о чем вы подумали…

– Среди больных детишек… – говорю я, сжимая пистолет до такой степени, что белеют костяшки пальцев. – Откуда у простого священника деньги на шлюх и мерседес для отпрыска?

– Сын мой…

– Сдавайтесь, – говорит Мерфи. – Вы обвиняетесь в нападении на стражей порядка.

Преподобный Яков улыбается:

– Я прошу прощения у вас и у Господа. Но не за себя, а за сержанта. На вас я не хотел нападать, я бежал к сержанту. Если уж на то пошло, то напали на самом деле вы. Вот ты, сын мой, послушай… – он делает шаг вперед, и теперь его с Мерфи разделают всего пять метров. – Давай не будем ссориться, ладно? Господь навряд ли хотел бы этого.

– Он навряд ли бы хотел, чтобы Его дети так себя вели в подвалах церкви.

– Это они, это те извращенцы… Попутал бес, попутал, – Яков вздыхает. – Ох, сын мой, давай будем милосердны.

– Поднимите руки вверх, и никто не пострадает.

Вместо подчинения Яков внезапно хмурится и изрекает, как на проповеди:

– Эх, гореть тебе в Аду, содомит!

С этими словами он достает из-за пазухи пистолет и стреляет Мерфи в живот. Салли падает на четвереньки, а затем лицом вниз. У меня сердце подскакивает и уходит в пятки. Я бегу к Мерфи и кричу:

– Салли!

Он, белее мела, кряхтит и поворачивает ко мне голову.

– Кажется, ребро сломано… А ты еще говорил, что жилет – странное решение.

Охранники окружают Якова и отнимают у него оружие. Не успеваю я наклониться к Мерфи, как из церкви выбегает Беренс, полностью одетый и вооруженный. Он направляет пистолет прямо на меня. Я отскакиваю от Салли и бегу к кустам. В ушах слышно только вой ветра и свисты пуль. Спрятавшись в тени листвы, я стреляю и попадаю в руку Беренса. Тот с бранью роняет пистолет и бежит в мою сторону. Рубашка темнеет от крови. Не успеваю я опомниться, как Беренс прыгает на меня, и мы кубарем катимся к деревьям. Картинка мелькает перед глазами, я ни на чем не могу сфокусировать взгляд – только слышу хрипы да крики мирных пациентов вдалеке. Кровь противника пачкает мне одежду, перемешивается с грязью и листвой. Мы останавливаемся, все плывет перед глазами. Я пытаюсь подняться, но Беренс, уже без оружия, садится на меня и хватает за горло. Я бью его дулом по голове, но он не ослабляет хватку. Тогда я отбрасываю оружие и царапаю руки. Из ран течет кровь, но нет! Горло сдавливает, мне трудно дышать – не то, чтобы кричать и уже тем более позвать на помощь. Лицо краснеет, глаза навыкат, рот жадно пытается поймать остатки кислорода. Сколько нужно на удушение? Минута? Две. Я раскидываю руки, пытаясь нащупать что-то с острым концом… Вот! Сучок. Я беру его и вонзаю заостренный конец в руку Беренса, грозясь проделать дыру. Наконец, сержант ослабляет хватку, а мои легкие могут нормально дышать. Я снова беру пистолет и бью Беренса прикладом по голове. Сержант падает на землю.

Я пользуюсь моментом и надеваю ему наручники.

Издалека, со стороны ворот до меня доходит вой полицейской сирены. «Наконец-то, – думаю я, – приехали!»

***

В итоге всех, кто находился в подвале, арестовали. Нас с Мерфи осматривают врачи, допрашивают в полиции – в общем, привычная процедура, так сказать. Вскоре, спустя почти неделю после ареста, до нас доходят подробности жизни подозреваемых – Яков строил на девочках очень неплохой бизнес, воруя каждый лишний пфенниг из благотворительности. Беренс не просто так его покрывал – он был его постоянным посетителем «на семинарах» и вдобавок получал неплохие деньги. А у Джакоба Христманна были связи на черном рынке, где он закупался наркотой и делился ею со знакомыми – вот откуда она оказалась у Рауха.

И кстати, о нем же. Догадки Бриджет не подтвердились – деньги на ремонт украл не Таузинг, а Раух из-за своей лени. Дело в том, что он всю свою жизнь не работал и жил на шее у матери, а год назад она померла от инфаркта. Раух устроился на стройку и получал на руки совсем немного. К тому же, со слов соседей, он любил выпить. Но тут еще завязалась проблема с кредитом на машину, который до конца жизни оплачивала мать. И, между прочим, она специально брала кредит на такой неплохой подарок на день рождения сына. Раух забил на кредит, и в итоге из-за долгов у него изъяли «Ковалевскую». Таузинг тогда подарил ему Вольво по очень низкой цене. С деньгами же он не мог помочь, да и в последнее время стал чаще проводить время с богатым Джакобом. Раух также просил у молодого Христманна деньги. Тот давал их, но вскоре начал отказывать: «Смысл, если ты их пропиваешь и не возвращаешь?» Тогда Раух вспомнил слова Таузинга про сбережения Бриджет. Он вломился к ней в дом, пока она была на работе, и выкрал деньги. Спустя год Раух пропил всю сумму и от безысходности украл японскую кошку у соседской бабушки.

Короче говоря, вот до чего может опуститься человек.

Но это сейчас не главное. После того злополучного дня я просыпаюсь от утреннего звонка Даффи: тот просит нас с Мерфи немедленно приехать в здание ОДБ.

Мы едем туда. У меня на шее остались синяки, я иногда их трогаю – болят. Но благо, горло не пострадало. У Мерфи на животе осталась большая гематома, ему перевязали то место, где сломано ребро, поэтому он сидит прямо, по струнке. Мы едем в полном молчании, не выспавшиеся и злые, но как только приезжаем, нас с порога встречают чуть ли не аплодисментами, и Даффи…

Он вручает нам лицензии!

Теперь мы – полноценные члены ОДБ.

***

После вручения грамот мы отправились в бар и сейчас сидим, на радостях уплетая ледяной эль.

– Ну, что теперь будем делать? – говорит Мерфи.

Я пожимаю плечами:

–Знаешь, я скажу так: мы с тобой неплохо поработали.

– Да, это уж точно. Испугался, когда в меня выстрелили? Что я коньки отброшу.

– О, боже, что бы я без тебя делал! Ну, было бы неприятно. Знаешь, удивительно, как нас судьба связала: то живем вместе, то работаем… Будем работать, наверное. Если ты не против.

– В смысле?

– Я могу скинуться на твою идею с бизнесом. Если ты, опять же, не против.

Он несколько секунд молчит, а затем смеется:

– Да ладно! Неужели ты этого, правда, хочешь?

– Ну, почему бы и нет? Я тут подумал над твоими словами по поводу «клерков», да еще расспросил секретаря… В принципе, ты был прав. Даже противно стало: офисный клерк, «клерк» из ОДБ… Клерк как ярлык. Я просто предлагаю, мы могли бы вместе работать, раз уж у тебя в планах открыть свое детективное агентство.

– Не думал я, что ты захочешь работать с педиком.

– Как минимум ты не лезешь ко мне, не действуешь на нервы и подвозишь меня.

– Я просто пытаюсь к тебе так подкатить.

На секунду я замираю с кружкой в руках, а он откидывается назад и ухмыляется:

– Ну что, купился?

Я хмурюсь.

– Прекращай свои шутки, ладно? Тем более, ты больше меня, мне страшно с тобой наедине оставаться… И вообще, я серьезно.

– В принципе, работать вдвоем – это весело, я так думаю. И если ты на это реально готов, если ты внесешь деньги, то – добро пожаловать.

– Что ж, – говорю я и поднимаю кружку, – за наше новое дело!

– За частный бизнес!

С этими словами мы чокаемся и пьем эль до дна.

Глава 2

Эмиль, или Кафе «Золотая империя»

– Котик, перестань ты так метаться, устройся уже куда-нибудь!

– Ну, мой талант пропадет, если я не буду его развивать.

Амалия Буковская закатила глаза и затянулась. Эмиль Мьезер чувствовал на себе ее испепеляющий взгляд и зажевал остывший пирожок с картошкой. Мама Эмиля, Виктория, прибежала из зала на кухню.

– Что вы так орете? Не ссорьтесь.

– Извините, – сказала Амалия и выдохнула. – Мы так, немного увлеклись.

Мама замялась на пороге и затем поковыляла в гостиную – сейчас как раз время ее любимой передачи «Собачий шок». Амалия на цыпочках прошла до двери, закрыла ее и словно кошка прошипела:

– Тебе двадцать четыре года, а ты до сих пор сидишь у мамочки на шее! Пора это прекращать.

Эмиль вздохнул и подумал: «От твоих слов как будто что-то изменится». А сам как можно спокойнее заговорил:

– Дорогая, ну ты же прекрасно знаешь, какая у меня ситуация…

– Знаю: ты много чего хочешь. То официант тебя не устраивает, то уборщик – тебе надо выступать. Но я же не могу концерт организовать, не могу из тебя сделать певца мирового масштаба!

– Я и не просил об этом. Я просто поделился с тем, что отец разрешил мне целую неделю пользоваться его хендаем…

– Ну, конечно, у тебя даже своего жилья нет – не то что машины. Слушай, – Амалия наклонилась к Эмилю, – я не говорю это с целью надавить на тебя или покритиковать. Просто хочу достучаться – вот и все. Может, ты тогда переедешь ко мне?

– Мне одно не понятно: какая разница, на какой мне шее висеть – на твоей или на маминой?

– Я тебе спуску не дам, – она улыбнулась. – Будем жить вместе, потихоньку-помаленьку копить общий бюджет, я тебя не брошу. Ну, как идея?