Урок мужества

Гриша

И опять школьный подвал, мрачный и неживой. Ни единого звука, ни единого шороха. Широко распахнув глаза, Марийка стояла на том же самом магическом месте скрещивания трёх дорог. Две дороги были плотно замурованы бетоном. Оставался единственный выход – идти налево. Как там в той хохме, налево пойдёшь, по голове получишь? Это вряд ли. Направо была угроза синяк под глаз получить, вроде обошлось. А лучше бы и получила, чем такие страшные испытания. Как вообще люди в этой чудовищной войне сумели выжить? А ведь сумели! И теперь такие вот уже старенькие, приходят к ребятам в школу, рассказывают, как всё было. А такие хамки, как она, Марийка, уши затыкают. Противно стало от себя самой за бездушность. Вернусь, всё-всё в своей жизни перестрою! Во-первых, родителей брошу с их вечными запоями, уеду в соседний город к бабушке с дедом. У них дом там в частном секторе отличный, сосны кругом. В школу буду добираться на автобусе, подумаешь, какие-то полчаса. Во-вторых, работать пойду, хотя бы рекламные визитки раздавать или нянечкой в детский сад, ребятам в школе представители дома молодежи предлагали на прошлой неделе. В-третьих, обязательно логотипы нарисую для общества ветеранов. А может мне ещё им сайт сверстать, это несложно.

Так Марийка шла по последней третьей дороге, рассуждая сама с собой. В раздумьях и мечтах она не заметила, как твердая дорога вдруг превратилась в грязно-снежное месиво. Холод заставил школьницу встрепенуться и осмотреться по сторонам. Позади живо нарастала серая стена бетона. По бокам выпирали холодные трубы, протяженностью в неизвестность. Наверху блекло расплывались лампы через одну, а то и три, словно выдыхаясь. Впереди было черное око бездны тоннеля. Под ногами перемешивалась слякоть с землей почти по колено. В воздухе всюду вьюжил снег.

По трубам скользнуло легкое постукивание, послышался протяжный вой. Марийка напугалась. Её что-то толкнуло и шлёпнулось сзади. Она резко обернулась. Ничего, кроме холодной стены не было. Она поспешила вперёд. Вдруг сквозь неё будто прошёл поток студёного ветра. На дороге показались убегающие босые человеческие следы, в которые набегала непонятно откуда кровь, сочившаяся из грязи. Послышался сумасшедший хохот. Из ниоткуда проявилась чёрная тень женщины в платке и лохмотьях. Тень остановилась, потопталась на месте и направились к школьнице. Марийка оцепенела. Чёрные длинные руки призрака стали трясти Марийку за плечи, глаза вспыхнули огнём и потекли слезами лавы по черному лицу. Фонтом женщины жалобно заскулил: – Где моя Настенька? Где мои Сашенька с Пашенькой? – Затем тень сорвала платок и стала рвать на голове волосы, бегая вокруг девочки. Затем совсем исчезла.

– Что это было? – произнесла Марийка, растерявшись, голос ее дрожал.

– Это материнское безумство, – прошептал появившийся слева синеватый призрак парнишки. – Детей этой несчастной женщины немцы зверски истязали, восьмилетних мальчиков-близнецов повесили, а четырёхлетнюю девочку изнасиловали и разбили о стену родительского дома. Самих же родителей в хате сожгли.

Призрак глубоко вздохнул и стал издавать стоны, поглаживая ноги. Марийка вздрогнула и уставилась на привидение молоденького солдатика лет пятнадцати, лежащего в сырой колее дороги. Ступни его были обрублены, кровавые тряпицы мерзли в утопающей снежной мешанине. От его слов и вида нижних конечностей волосы становились дыбом.

– А ты кто? – с трудом вымолвила школьница.

– Гриша, – ответил солдатик. – Я же в тех фашистов, что дом сожгли, стрелял потом, да не добил. У-у-у, помоги мне, боль нестерпимая и очень пить хочется.

Марийка вспомнила про рюкзак, тут же сняла его с плеч. Она стала рыться в нём в поисках фляжки. В руки первым попался планшет. – Мне ведь достаточно его вытащить и всё исчезнет, – подумала школьница. – А тогда какой толк слоняться по пустому подвалу? Призраки, возможно, подскажут что или помогут? Нет, спрячу его на дно. А всё же, дура я, может Миша и Ванечка были бы живы, если бы я воспользовалась планшетом? Не знаю, бред всё это!

Она нащупала фляжку, вынула и подала парню.

– Чем я могу тебе ещё помочь? Может ноги твои укутать, у меня одеяльце есть, – Марийка показала страдающему детское байковое одеяло.

– Укройся сама! Твои зубы стучат, – ответил солдатик.

– Да нормально всё. Что с тобой произошло? – спросила школьница.

– Поймали. Пытали в бане. А потом старым ржавым топором ноги отсекли и в яму как куль с отбросами швырнули к расстрелянным сельчанам. Ползком ночью кое-как выбрался и вот тут очутился.

– За что пытали?

– Место нашего партизанского отряда вынюхивали, шакалы!

Парень жадно отпил воды, затем стал как-то тяжело глотать ртом воздух, задыхаясь, затем захрипел и опрокинул голову на бок, уткнувшись в слякотную дорогу. Марийка поняла, молоденький солдатик умер от мучительных болей и кровопотери. – Что мне делать? – скорбно думала она. – Нельзя же его бросить вот так возле дороги.

Девочка с трудом оттащила тело парня к бетонной стене, накрыла его наполовину одеяльцем и отправилась, съёжившись и вся дрожа от холода, вперед по дорожному месиву.

Наташа

Метель в подвале разыгралась нешуточная. Ветер сбивал с ног. Снег колол лицо и руки, забивал уши, нос и рот, теребил и спутывал волосы. Марийка уже ничего не видела вокруг. Она закрыла одной рукой лицо, вторую руку выставила вперед, прощупывая проход и медленно переставляя окоченевшие ноги в сугробах.

Некто из завьюженной снежной стены резко дёрнул девочку за руку, затащив неизвестно куда. Марийка раскрыла слипшиеся от льдинок глаза. Она стояла в обшарпанном подъезде старенькой многоэтажки. На школьницу смотрела худенькая голубоглазая девчонка её лет в драповом пальто, валенках и пушистой серой шали.

– Горемычная! В твой дом бомба упала? Ищешь куда прибиться? – спросила голубоглазая.

Марийка не знала, что ответить, да и сил не было что-либо говорить.

– Ты меня не бойся. Я – Наташа. Я здесь на втором этаже с мамой живу. Пойдём в квартиру. Что-нибудь из одежды тебе подберем, замёрзла ведь совсем.

Девочка обняла Марийку и бережно повела по лестнице.

В убогой квартирке было холодно и темно. Окна были заклеены бумажной лентой, шторы наполовину задёрнуты. Наташа сняла с Марийки рюкзак, уложила её на софу, аккуратно стянула джинсы, помогла снять кофту. Затем достала из шкафа колготки, гамаши и вязаную кофту, с трудом натянула вещи на дрожащую Марийку, после чего укрыла ватным одеялом, сверху набросила полушубок.

– Сейчас печку-времянку растоплю, согреешься. Ты только глаза не закрывай, поговори со мной, – попросила Наташа. Она обошла стол, на котором стояла керосиновая лампа, и лежали книги, присела перед ржаво-черной бочкой с трубой-дымоходом, которая вытягивалась в форточку.

– Как тебя зовут? – спросила девочка, отодвинув топочную дверцу, и бросая в печь небольшие досочки с бумагой.

– Мария, – слабым голосом ответила школьница.

Наташа чиркнула спичками, разожгла содержимое времянки и затворила дверцу.

– К сожалению, ненадолго, дрова закончились, приходиться растапливать паркетом, но хотя бы чуть-чуть станет теплее, – сказала девочка. – Я тебе сейчас ещё кипятку организую.

Наташа водрузила на печь большущий металлический чайник, наполнив его водой из ведра.

– Мария, а кто твоя семья? – продолжила она.

– Там, – тихонько мотнула головой Марийка в сторону своей одежды.

– Что там? Фотокарточка? – расспрашивала Наташа. Она подняла с пола одежду школьницы, осмотрела и вынула смятый листок извещения. – Похоронка!

Девочка, испуганно посмотрела на Марийку.

– Горемычная ты, моя! – печальным голоском проговорила Наташа. – Но как же ты оказалась здесь, в Ленинграде?

– Не знаю, – ответила Марийка и прикрыла глаза.

– Подожди-подожди, не засыпай! – сказала Наташа. Она плеснула в чашку кипятка из чайника. – Не переживай, мы что-нибудь придумаем.

Зачерпывая чайной ложечкой воду, остужая слегка губами, Наташа подносила воду ко рту Марийки и осторожно поила её. Затем она поднялась и стала развешивать мокрые вещи школьницы на верёвку над печкой. Марийка незаметно провалилась в сон.

– Мария, просыпайся, надо идти, – трясла Наташа за плечо школьницу.

– А сколько времени? – в полудрёме спросила Марийка, озираясь по сторонам тёмного помещения.

– Рано, пять часов утра. Но нам надо собираться. Если замешкаемся, есть будет нечего. Очереди огромные, хлеба может не хватить, – ответила Наташа.

Марийка выпорхнула из-под одеяла, умылась ледяной водой в цинковом ушате, стоящем в углу на стареньком табурете. Нахлобучила большущие валенки, повязала шерстяной платок, надела полушубок, всё то, что выдала ей Наташа и спешно пошла за ней.

Не успели закрыть дверь, как с улицы донеслись быстрые звуки метронома и предупреждающие слова из репродуктора: «Граждане, воздушная тревога!». Тут же что-то сокрушительно бахнуло. Прогремел такой взрыв, что казалось, мир раскололся на части! В считанные секунды разлетелись окна подъезда, послышался скрежет оконных рам и дверей. С ужасающим грохотом рухнуло соседнее здание. В подъезд ворвались клубы кирпичной пыли и черного снега. Марийку с Наташей придавило к входной двери квартиры.

Наташа первой пришла в себя, втолкнула оглушенную Марийку в квартиру, быстро провела в маленькую кладовку и захлопнула дверь.

– Мария, Маша, всё хорошо, слышишь, мы живы! – звала Наташа, слегка растирая Марийкины щеки. Она зажгла фитилёк маленькой металлической баночки – коптилки с керосином на одном из ящиков, усадила школьницу на матрац, лежащий на полу.

Марийка вдруг заплакала, подобного шока она не испытывала никогда.

– Моя ты хорошая, ну будет, – успокаивала голубоглазая опекунша. – Бомбёжки у нас не по одному разу в день случаются, слёз не хватит. Давай-ка, мы с тобой о чём-нибудь поговорим, нам здесь час, а то и больше сидеть.

Марийка подняла на девочку полные слёз глаза и тихо попросила: – Расскажи лучше о себе.

– Хорошо, – улыбнулась Наташа и начала свой рассказ. – Мне пятнадцать лет. Я живу в Ленинграде с самого рождения вдвоем с мамой. Моя мама работает воспитателем в детском доме. Это совсем рядом, здесь за углом. Сейчас временно я не учусь, в школе нет ни отопления, ни света, ни питания. Я стараюсь помогать маме, ухаживаю за детдомовскими ребятишками. Ежедневно с отрядом однокашников, с теми, кто ещё жив, делаю обход квартир и ближайших улиц в поиске детей, оставшихся без крова, без родных. Наше блокадное время тяжелое для всех жителей города. Ежедневно умирает много людей, кто прямо на дороге, кто в домах. Осиротевших детишек много. В детском доме стараются поднять их на ноги от истощения, как можно скорее отправить по Дороге жизни на Большую землю.

– Наташа, а расскажи немного о своих друзьях-однокашниках, о школе, хотя бы то, что запомнилось за последний год, – попросила снова Марийка.

– В живых осталось только четверо: Лёка, Катенька-котёнок, Женя и Серёжа. Лёка ухаживает за отцом-калекой, мама её умерла, а братья на фронте. У Катеньки родители врачи, целыми днями они в госпитале. Женя живёт совсем один, всю семью схоронил. Серёжа со своей бабушкой занимается младшими сестрёнками и братишками, у него их четверо, родители постоянно работают на продовольственных складах. Что касается школы, очень скучаю. Последний год учёбы запомнился частыми выездными концертами в госпиталь, военным парадом школьников на стадионе «Динамо», уроками военного дела и, – рассмеялась вдруг Наташа. – Тошнотворным супом из дрожжей.

– Теперь твоя очередь рассказывать о себе и о своей школе, – сказала Наташа.

Мария боялась этой просьбы. По сути, что ей рассказывать? Как пьют её родители? Как она бросила школу искусств? Как целыми днями зависает в игрушках и чатах на планшете, а вечерами пинает с ребятами во дворе пустую банку из-под «Спрайта» по детской площадке? Как часто затыкает уши на уроках? Совесть девочки скручивала душу изнутри.

– Я влюблена в учителя истории. Он – моя первая любовь. Настоящая. Он красивый, деловой и стильный. Его уважают ребята. Уроки с ним всегда такие разные и на них хочется ходить: презентации, семинары, викторины, фильмы, игры, экскурсии, даже раскопки, – выплеснула неожиданно для себя самой Марийка и замолчала.

– Ты особенная, не похожая на других, – промолвила Наташа. – Спасибо, что поделилась своей тайной. Я никому не расскажу, обещаю.

Послышались отдаленные звуки репродуктора: – «Отбой воздушной тревоги!». Наташа высунулась за дверь, прошлась по комнатам и позвала Марийку. В квартире был полный бедлам. Осколки кирпичей, стекол и мебели были повсюду.

– Придётся снова наводить порядок, – вздохнула голубоглазая подруга. – Окна забьем фанерой. Но потом, когда вернёмся! Сейчас важно забрать паёк!

Девочки кое-как спустились по разбитой лестнице, и вышли на улицу. От разрушенного здания веяло ужасом, оно выглядело огромной устрашающей могилой из обломков. Вокруг было тихо, ни единой души. Проскочив развалины, повернув за угол, они очутились на проспекте, овеваемом всеми ветрами. Казалось, стужа пробирала до костей.

На проспекте не было ни людей, ни животных, ни машин, ни огней. Одинокий трамвай стоял далеко весь во льду. Куда не повернись, только тьма, страшные дома с черными глазищами глухих окон и запорошенные снегом холмики на промерзшей земле. Это был мёртвый город.

Посмотреть Питер мечтали все ребята из её класса. На весенних каникулах намечалась такая поездка. Но совсем не таким хотела увидеть его Марийка.

Зазевавшись по сторонам, она споткнулась и упала на один из снежных холмиков. Руки уперлись в посиневшее лицо мертвого ребенка. Его тельце лежало на боку, в зубах были зажаты карточки. Школьница побелела и отшатнулась.

– Васятка, сорванец, как же так! – всплеснула руками огорчившаяся Наташа. – И тебя настигло! Это наш местный мальчишечка, – пояснила она. Наташа вытащила карточки и положила во внутренний карман пальто. – Отдам Васяткиным родным, – объяснила она.

Вдали за снежной пеленой послышался детский плач. Девочки бросились на рёв ребенка. Посреди дороги лежала мёртвая женщина, возле которой плакала малышка лет пяти, теребя мать за меховой воротник.

– Мамочка, мамочка, открой глазики! – кручинилась малышка, повторяя одно и то же много раз.

Когда девочки подошли близко, то увидели, как ребенок стянул варежки и стал гладить лицо мертвой женщины, снова повторяя горькие слова.

Марийка заметила, как из варежки малышки что-то выпало на снег. Это был спичечный коробок. Не успела школьница подобрать коробок, как малышка бросилась на нёё и стала бить кулачками.

– Отдай, отдай, – кричала в слезах маленькая драчунья. – Это не твоё! Это для мамы!

Марийка спешно сунула коробок в руки девочки.

– Там хлебные крошки, – растолковала Наташа. – Хлеб – это самое ценное сейчас для жизни в Ленинграде.

Наташа ласково обняла девочку. – Пойдём в тепло, здесь нельзя оставаться, пропадёшь, – обратилась она к ребенку.

– Не пойду никуда! – плакала девчушка, вцепившись в холодную мать.

Девочки присели возле малышки и стали уговаривать её пойти с ними. Ничего не помогало.

– А где твой папа? – спросила случайно Марийка.

– Нет у меня никого, он воюет, – проревела девчушка.

– Мы идём в детский дом, в нём много ребятишек, как ты, – проговорила медленно Наташа, беря за руки ребенка. Там родные находят и забирают маленьких деток. Твой папа будет искать тебя. Пойдём. Здесь он тебя не найдёт.

Малышка поднялась и уткнулась личиком в Наташино пальто.

– Кушать сильно хочется, – прошептала, шмыгая носом, драчунья.

– Вот и пойдём с нами скорей, – обрадовалась Наташа и тут же сказала Марийке – Надо отвести её в детский дом.

Она указала на трёхэтажное кирпичное здание справа.

Детский дом оставил в душе школьницы смешанные чувства боли, отчаяния и безысходности. В последний раз она испытывала такие чувства у гробика Кости. А ведь заглянули с Наташей буквально на пару минут, пожелать ребятишкам доброго утра и спеть озорную песенку про птичку-невеличку. В памяти так и стояли унылые металлические кроватки с маленькими скелетиками в белых простынях. Осунувшиеся лица детей не выражали никаких чувств. Дети, молча, закрывали глаза и отворачивались.

Маму Наташи отыскали в столовой, она считала там количество мизерных порций, состоящих из ломтика хлеба, кусочка масла и стакана чая из хвои. Марийка прятала слёзы, глядя на скудный завтрак детей. Вспомнился последний рацион в её школе: картофельное пюре с котлетой, винегрет, фруктовое ассорти, слойка и вишневый компот.

Наташа объяснила матери про Марийку, попросив оставить её жить с ними. Также рассказала подробно про малышку-драчунью и передала её, покинув детское учреждение вместе с Марийкой, клятвенно пообещав зайти позже.

Девочки договорились встретиться на квартире. Наташе нужно было бежать за пайком. Марийка попросила подругу дать ключи, чтобы заняться уборкой комнат после бомбежки.

В квартире гулял ветер и лежал снег поверх битого стекла, кусков кирпича, известковой крошки, обломанной мебели, разбросанных вещей. Марийка оценила фронт работы и принялась за дело. В кладовке нашлись мешки и большие рукавицы. Девочка первым делом собрала разбитые стёкла. Затем подняла деревяшки и щепки от частично вырванных оконных рам и мебели, аккуратно сложив их к печке. Случайно наткнулась на старенькую аптечку под сломанной деревянной этажеркой. Несказанно обрадовалась, вспомнив про карту, которая лежала под пластинами таблеток. Карту Марийка спрятала в джинсы, болтавшиеся на уцелевшей веревке над печкой-времянкой, пообещав себе позже изучить. Потом она убрала оставшийся мусор в мешок и подняла с пола уцелевшие вещи. Возле дивана школьница обнаружила свой рюкзак. Она вытащила содержимое на стол, расстроившись, что планшета на месте не было. Теперь Марийка точно не сумеет выбраться из Ленинграда с помощью магии красных звезд! Участь жителей города девочка знала из рассказов и фильмов историка. Неужели ей суждено умереть от голода и холода вместе с Наташей? Но ведь были и выжившие в этом голодном аду! Будь, что будет, подумала Марийка, хотя бы людям помогу, чем смогу! Продукты из дома были в сохранности, даже бутылка молока, на удивление, не разлилась. Детские вещички вместе с продуктами Марийка решила отдать в детский дом.

Оставалось забить окна, вынести мусор и принести воды, чтобы вымыть квартиру. Фанеру и гвозди Марийка взяла в кладовке. Молоток пригодился свой из рюкзака. Девочка залатала окна, как сумела. По крайней мере, ветер и снег уже здесь не хозяйничали. Мешки мусора школьница оттащила к развалинам рухнувшего дома. По дороге встретила лишь двух людей, вернее то, что осталось от них – бескровные тени, медленно передвигающиеся по снежным тропам с пустыми бидончиками. Марийка проследила за ними, чтобы знать, где набирать воды. Это оказалось в двух шагах прямо к открытому канализационному люку в противоположной стороне от проспекта.

Вернувшись за ведром, школьница увидела на лестнице лежащую Наташу. Лицо её было восковым. Марийка испуганно подбежала к подруге. Наташа была жива. Губами она еле шевелила, с трудом выговорив, что только присела передохнуть. В руках её был зажат бумажный сверток, из которого виднелась горбушка черного хлеба. Марийка помогла девочке подняться, дойти до квартиры, лечь на софу. Теперь она опекала Наташу. Подбодрив её тем, что еды много, указав на стол с продуктами, Марийка затопила печку. В маленькой алюминиевой кружке школьница подогрела немного молока, которым напоила Наташу. Девочка слабо улыбнулась.

– Ты моя спасительница, – прошептала она, а потом вдруг спросила – Маша, у тебя есть родные, к которым ты хотела бы вернуться?

– Разве что, мои бабушка с дедушкой, – пожав плечами, ответила Марийка.

– Значит, сегодня ты уезжаешь, – тихо сказала Наташа.

– Не поняла? – рассмеялась Марийка. – Я тебе уже надоела?

– Ну что ты, просто у тебя есть шанс жить, – ответила подруга. – Ночью очередной рейс с детдомовскими ребятами по спасительной дороге. Мама сказала подойти вечером до комендантского часа. Обещаешь написать, как доберёшься до Большой земли?

– Обещаю, – взволнованно сказала Марийка. – Дай мне свой адрес.

Марийка записала адрес на обратной стороне похоронки и сунула бумажку в джинсы.

– Мария, положи на стол мой паёк, – попросила Наташа, протянув свёрток. Горбушка невзначай выпала из бумаги. Марийка заметила, что из замерзшей корочки торчал мышиный хвост. Она вскинула брови и съёжилась, презрительно глядя на стол.

– Поджарь мне его, пожалуйста, вместе с хлебом, – тихо попросила Наташа. – Сковорода и олифа там в углу.

– Но, Наташа, это такая гадость! Не нужно! Продукты же есть, оставим часть, а остальное отнесем детям.

– Нет. Отнесём детям всё, – отчетливо произнесла каждое слово девочка. – Я ведь прошу тебя немногое?

Наташа посмотрела на школьницу печальными голубыми глазами.

Марийка послушно поставила сковороду на печь. – А с олифой ты не оговорилась? – спросила она. – Это же лакокрасочное масло, это не пищевой продукт?

– Не оговорилась, – ответила подруга. – В городе в продаже другого ничего нет.

Марийка безоговорочно налила олифы и только положила ломтик хлеба в сковороду, как всё тут же вспыхнуло, оставив одни угли. Запах гари моментально заполнил комнату. Не рассчитала она с масляной жидкостью.

Наташа закрыла глаза руками и жалобно заплакала, отвернувшись к стене. Марийка подошла к девочке, обняла её и произнесла расстроено: – Прости меня. Пожалуйста.

Затем она погладила подругу по плечу и сказала: – Позволь мне покормить тебя. Я только маленький ломтик картофелины тебе дам. Свой.

Школьница была очень рада, когда Наташа согласилась. Она с большим удовольствием размяла в чайной ложечке кусочек отварной картошки и подала девочке с остатками молока из кружки. Сама Марийка ничего так и не поела, не хотелось совсем.

Незаметно подкрался вечер. Марийка успела закончить уборку, натаскать воды. Школьницу беспокоило состояние Наташи. Подруга так и не сумела встать с постели, слабость и головокружение с каждой попыткой возвращали её в лежачее состояние.

Зажгли керосиновую лампу. Тишина и тусклый свет удручали.

– Как же я тебя оставлю больную? – переживала Марийка.

– Я сильная, я справлюсь. А ты должна уехать, – сказала Наташа, не открывая глаз.

– Я никуда не поеду, я останусь с тобой! – заявила школьница подруге.

– Пойми, нужна твоя помощь, речь идёт о детях. С ними некому ехать. Те, кто могли поехать ранее, умерли. Взрослых осталось единицы и они нужны здесь, – изможденным голосом сказала Наташа.

– Да, – чуть слышно произнесла Марийка.

С разбитым сердцем школьница переоделась в свои вещи, собрала продукты в рюкзак для детдомовцев, оставив незаметно от подруги немного хлеба и картошки на столе под листом бумаги. Повязала платок, одела тяжелый полушубок, обулась в валенки, и, поцеловав спящую Наташу в бледную щеку, вышла из квартиры.

– Я никогда тебя не забуду, – прошептала плача её душа.

Дальше всё происходило, как в туманном сне: узкие тропы средь снежных могил; свирепый северный ветер; старый автобус с огромными заледенелыми окнами, мотающий до сотрясения мозга; маленькие, скрюченные сонные полутрупики, на которые были навьючены зимние одёжки; роковой взрыв и отчаянный вскрик шофера; жуткий треск льда и слепая губительная пучина.

Тоня

Марийка, распластавшись, лежала на обледенелой кромке воды на бетонном полу школьного подвала. Рядом вибрировал, не умолкая планшет. Руки машинально потянулись к устройству, открыли эсэмэску: «ПРОБЕЙ ПЯТНО. АНТОНИНА ИВАНОВНА». Чушь! Я что, сошла с ума в этом чёртовом подвале, какое ещё пятно? Школьница села, потёрла глаза ладонями и ещё раз прочла сообщение. Всё верно, речь шла о загадочном пятне. Ладно, разберёмся по ходу движения отсюда. Только бы сил хватило. Тело было разбито после ледяного купания в Ладожской бездне.

Марийка включила фонарик на планшете. Рядом осветился рюкзак, в котором лежали фляжка с водой, спички, мёрзлая картофелина и молоток. Хорошенький наборчик! Есть каша из топора в одной русской сказке, и есть вот такой, блин, чудо-наборчик суповой: вода, картошина и молоток. Школьница рассмеялась и посветила вокруг. Осмотревшись, стало вовсе не до смеха. Со всех сторон были лишь холодные стены почерневшего бетона. Она оказалась замурованной!

В душе нарастала паника, сердце учащенно билось. Что делать? Что же мне делать? Марийка стала быстро перебирать в памяти все подсказки ветерана: выход в лесу, карта в аптечке, пятно. Ну, конечно, карта! В заднем кармане джинсов Марийка нащупала заветный листок, вытащила и стала пристально всматриваться в размытые водой обозначения.

Карта была топографической. Все знаки до надписи «Ленинград» были смыты. После роковой надписи было нарисовано шесть знаков: полоса из пунктирных точек по обе стороны, незаконченная петля, перекрещенные молотки, памятник, пунктирная линия, плавно переходящая в сплошную с пересеченными двумя черточками. Линии уходили в неизвестность, за пределы листа, будто карта была обрезана.