скачать книгу бесплатно
Пан Заремба поморщился.
– Я не об этом. Там немцы, которым надо там быть. Комендатура, склады, расчеты зенитной артиллерии, железнодорожники, водители, жандармерия… Вы что там будете делать? Вас ведь спросят…
Да, логично. Одно дело – приехать в комендатуру отметить командировку, и совсем другое – болтаться там дня три-четыре. Вопросы у тамошних должностных лиц оккупационной администрации возникнут сразу!
Тут Савушкин заметил, что старик хитро улыбнулся каким-то своим мыслям.
– Пан Заремба, я смотрю, у вас есть, что сказать?
Хозяин кивнул.
– Есть. Хлопак ты видный, не старый. То, что немец – плохо, конечно, но ничего. Живёт в Ожаруве очень хорошая паненка, Ганнуся Самута, с Радзехува. Очень добрая паненка…
– Проститутка? – решил уточнить капитан.
– Не сказать, чтобы уж совсем… Нет, не проститутка. Просто очень добрая и у неё тяжкая судьба. Ты можешь пожить у неё в гостях – дня три, четыре. Но ты один.
Савушкин кивнул.
– Это понятно. Как мне её найти?
– На самом краю мяста. Доманевска, дом под бляхою. Это её муж крыл, аккурат за год до войны… Там всего три дома, далей – поля, не промахнешься.
– С какого края?
– С заходнего. С запада.
– А… муж?
– А муж пропал в сентябре тридцать девятого. Призвали в кавалерию, бригаду Великопольскую – он служил там действительную – а дальше всё. Ни писем, ни вестей… Бригада та сгинула вместе со всей армией «Познань», так толком и не повоевав, и где теперь муж Ганнуськи, на земле, под землёй или на небесах – бог весть… А жить надо. Двое деток…
– Но ординарца я ведь могу с собой взять, правильно?
Пан Заремба пожал плечами.
– Можешь. Если он будет спать в авто.
Савушкин про себя улыбнулся. Эх, дружище, знал бы ты, где им иногда приходилось спать… Кожаные сиденья его «опеля» по сравнению с ними – королевская опочивальня! Теперь – деликатный вопрос, расчет за услуги…
– Что ей надо будет дать?
Старик хмыкнул.
– Да что хочешь! Сто злотых, мешок картошки, ящик консервов… Она всё возьмет. Тихая и мирная мать двоих детей… – помолчав, добавил: – Польские деньги у тебя есть?
– Есть.
– Ну вот и хорошо. Дашь пани Ганнусе триста злотых, я передам ей молодой картошки, лука, бимбера, морквы, забью пару кур – и ты будешь там жить три дня, как кум королю!
Так, одно направление мы возьмем под наблюдение. А с севера?
– Пан Заремба, а дороги из Данцига в Варшаву?
Хозяин дома глубоко задумался, и, помолчав пару минут, неуверенно произнёс:
– Хиба Жерань?
Савушкин тут же живо спросил:
– А где это?
– На север от Варшавы. На правом берегу. Я там работал в тридцать втором году, на уксусном заводе… Не, не пойдёт. Река…
Да, не пойдёт. Варшавские мосты. На них по-любому будут контрольные посты, которые очень заинтересуются военнослужащими группы армий «Центр», шастающими туда-сюда через Вислу…
Старик почесал затылок.
– Давно не был в тех краях… Но есть одно место… Надо будет посмотреть.
– Что именно?
– На этой стороне Вислы. Беляны. Там лес по берегу Вислы, а в лесу – несколько холмов. Если хороший бинокль – то можно видеть станцию Варшава-Торуньска, и шоссе из Данцига. Но я там не был юж двадцать годов…
– Доехать сможем?
– Холера его знает… Раньше можно было – через Вульку Венглову. Но там то город-сад думали строить, то аэродром… Академию физичну построили, имени Пилсудского… Надо смотреть. Завтра я туда съезжу, лесом, до Маримонта, там у меня живе знакомый, погляжу.
– Договорились! Сегодня уже всё, а завтра с утра я отправлюсь к пани Самуте. Ну а вы, пан Заремба – к своему знакомому, в эти, как их… Беляны?
Старик кивнул.
– Беляны. Маримонт. Это на самом берегу Вислы. А на той стороне – товарная станция, депо, пакгаузы… За три дни управлюсь.
Савушкин молча кивнул. Идеальное место для наблюдения, вопрос только в том, годится ли оно для размещения наблюдателей…
С улицы донёсся звук мотора. Приехали! Савушкин вышел на крыльцо – во двор въезжал «опель-капитан» с сержантом Костенко за рулём. Судя по его довольной физиономии – сеанс связи прошёл штатно. Ну, слава Богу…
* * *
Вечером Савушкин собрал разведчиков в «офицерской» комнате – поскольку она была расположена в самой глубине дома, окна её выходили на противоположную от улицы сторону, до леса было рукой подать. Если бы кто-то захотел их подслушать – обнаружил бы себя влёт…
– Так, ребята, диспозиция следующая. Завтра я с Некрасовым – то бишь, с ефрейтором Йоганом Шульцем – убываем в Ожарув. И будем мы там находится трое, а если повезёт и нами никто не заинтересуется – то четверо суток. Пан Заремба отправится в варшавские предместья, поглядеть, есть ли там возможность отследить движение по железной дороге с севера. Ну и по шоссе из Данцига – но с этим сложнее. Котёночкин, пока меня с Некрасовым не будет – тише воды и ниже травы. Придёт войт – передадите ему бумагу от коменданта о нашем расквартировании. Если, не дай Бог, какие-то поляки ещё объявятся – гнать в шею. Если комендантский патруль – у вас для него все документы на руках. Всё, приказываю отдыхать… – И с этими словами Савушкин оставил свою группу. Что-то в поведении пана Зарембы его настораживало, чувствовалась какая-то недосказанность… В общем, надо бы ему поговорить со стариком.
Как будто прочитав мысли капитана – хозяин дома показался из дверей кухни и молча кивнул Савушкину, приглашая к себе. Что ж, пришла пора поговорить по душам, подумал про себя «гауптман Вейдлинг». Сейчас именно от этого деда зависит успех или провал их задания и их жизни, кстати, тоже…
Старик сел за стол и жестом пригласил Савушкина занять место напротив.
– Пан капитан, есть один очень деликатный вопрос. Хочу его с вами обсудить.
Савушкин кивнул.
– Согласен. Излагайте.
– То, что мой родной язык – русский – то есть заслуга моей матки, она родом з Рязанской губернии, мой ойтец там работал часовых дел мастером. Но я поляк. Вы должны это понимать. В марте восемнадцатого, когда наш полк закончился, как и вся российская императорская армия – у нас со Збышком оказались разные пути. Он летом семнадцатого года стал членом полкового комитета, вступил в большевики, и после Брест-Литовского мира уехал в Москву. Я – в Польшу. Там были немцы, но по оптации они пропускали поляков. А осенью восемнадцатого возникла Польша. В следующем году случилась война меж поляками и большевиками. Я не захотел в ней принимать участие и уехал во Францию, работать на шахтах. Тогда в Лотарингии французы меняли шахтёров-немцев на поляков. Многие поляки тогда поехали на запад… – Старик замолчал, налил себе и Савушкину чая, и продолжил, отхлебнув пару глотков: – Как я жил – это мелочи. Вернулся в Польшу с началом кризиса. Уголь стал не нужен, как и шахтёры… В тридцать первом году это было. Работал в Лодзи, в Варшаве. Но хотелось на родину, в пущу. Во Франции я накопил трохи франков, купил два гектары земли и этот дом. В тридцать шестом получил от Збышка письмо, был рад, что он жив. Но в тридцать восьмом письма прекратились… – И снова старик замолчал.
Савушкин про себя вздохнул. Так вот откуда у «товарища Збигнева» – железные зубы… Тридцать восьмой. Вторая волна. А в сороковом, судя по всему, выпустили – тогда многих ранее арестованных деятелей Коминтерна выпускали. Понятно…
Пан Заремба продолжил:
– В тридцать девятом, после сентябрьской катастрофы, сюда пришли немцы. Начались исчезновения людей, прежде всего – евреев. В Ожаруве их скоро совсем не стало… В Варшаве всех евреев загнали в гетто, а в прошлом году, после восстания – начали куда-то вывозить. Варшавяне шепчутся, что на смерть…Немцы объявили, что Польши больше нет, что теперь это – Генерал-губернаторство, столица – Краков, гражданства у поляков – нет, прав – нет, и будущего – тоже нет. Этого они не объявляли, так они решили. Закрыли все театры, библиотеки, музеи, читальни в сёлах. Закрыли газеты. Запретили печатать книги на польском. Любые. Библиотеку Сейма вывезли в Берлин и Бреслау. Даже алтарь Мариацкого костёла вывезли из Кракова…В Польше не можно болей быть поляком… – Помолчал. Затем, едва заметно улыбнувшись, сказал: – В мае сорок первого от вас был человек. Мальчишка совсем. Страшно плохо говорил по-польску. Передал привет от Збышка и сказал ждать вас…
– Нас!? – Изумлённо переспросил Савушкин.
– Ну, не тебя, капитан, а русских. Для разведки. И вот три года я вас жду… А в прошлом году случилось ЭТО…
Капитан обескураженно спросил:
– Что ЭТО?
Старик тяжело вздохнул, хлебнул остывшего чая и коротко бросил:
– Смоленск. – Помолчав, продолжил: – Немцы в апреле сорок третьего объявили, что большевики в окрестностях Смоленска расстреляли пленных польских офицерув. Привезли на место расстрела врачей, специалистов по трупам из-за границы. Польскую миссию Красного Креста… Печатали во всех своих газетах, по радио… По фамилиям, званиям… Почти пятнадцать тысяч офицерув. Сказали, что НКВД расстреляло в мае сорокового года.
Савушкин сидел, оглушённый страшной новостью, не в состоянии что-то ответить. Пан Заремба продолжил:
– У нас многие поверили. Особенно те, кто знаком с роднёй тых офицерув. Они ведь получали письма из лагера – до мая сорокового. А потом письма перестали приходить… Я – старый русский солдат, я всегда говорил своим – этому не можно верить. Офицерув убили немцы, инакш быть не может. Немцы! Но комиссия Красного Креста… Заграничные специалисты… Вдобавок – многие помнили войну с большевиками… – Старик вздохнул, допил чай, и добавил: – Так что вот такие дела, капитан…
Савушкин покачал головой.
– Я об этом ничего не слышал… хотя нет, было какое-то опровержение Совинформбюро, в это же время. Но я пропустил его мимо… О том, что осенью тридцать девятого интернировали поляков – знаю, у нас об этом писали. Но я думал, что они все в армии Андерса…
Пан Заремба отрицательно покачал головой.
– От них нема вестей с весны сорокового…
Капитан помолчал, подумал, а затем сказал:
– Нет. Не может быть! Зачем? – Внезапно оживившись, спросил: – Ты сказал – огласили фамилии и звания? Всех офицеров?
Пан Заремба кивнул.
– Так. Пофамильно.
Савушкин облегченно вздохнул.
– Это немцы. Точно не наши!
– Откуда ты знаешь? Ты ведь об этом узнал только что? – С едва уловимой надеждой спросил хозяин дома.
– Фамилии. И звания. Значит, у тех, кто их озвучил – были на руках списки или документы. Или то и другое.
– Так. Немцы объявили, и международная комиссия подтвердила – на трупах были документы, личные вещи, деньги.
Савушкин про себя грустно улыбнулся. Наверное, хорошо, что этот старый и мудрый поляк не знает подробностей нашей довоенной жизни…
– Пан Заремба, я вам тяжёлую и грубую правду скажу, но вы – человек поживший и немало видевший, вы поймёте. Так вот – согласно требованиям НКВД, лица, подлежащие расстрелу, перед… исполнением тщательно обыскивались, и у них изымались все документы, записи и любые предметы, годные к опознанию трупов. Если бы польских офицеров расстреляли наши – никаких документов и личных вещей на них бы никто не нашел. За отсутствием таковых… – Помолчав и дав пану Зарембе осознать эту информацию, Савушкин спросил: – Вы говорите – немцы и звания сообщили?
– Так. – Согласился пан Заремба.
– Этого тоже не может быть. До июля сорок первого военнопленные не имели права носить знаки различия. Это я точно знаю, по работе. И трупы, которые отрыли немцы – не могли иметь на своих погонах звёзд, или что там в Войске Польском за знаки… Это не наши! Я уж не говорю о деньгах и личных вещах – это вообще нонсенс. Немыслимый в условиях СССР… Нет. Это немцы.
Старик кивнул.
– Я знал. Просто мне нечего было сказать тем, кто поверил немцам.
– Вы и сейчас не говорите. Мы на немецкой территории… – Савушкин замолчал, а затем, вздохнув, продолжил: – Ладно, после войны всё разъяснится. Где, вы говорите, немцы разрыли эти могилы?
– Урочище Катынь.
Савушкин пожал плечами.
– Не слышал. Хотя под Смоленском мы стояли почти месяц… Хотя погодите… Я сейчас вспоминаю опровержение Совинформбюро, тоже где-то в апреле сорок третьего. Там говорилось о Козьих Горах. Так?
– Не помню, но может быть.
– Да, теперь вспомнил. Тогда мы, помнится, очень удивились этому выступлению – зачем опровергать заведомую клевету? Ведь Козьи Горы – это дачная местность в десяти километрах от Смоленска, там пионерский лагерь, дачи, санаторий НКВД… Кто ж расстреливает в таком месте? Расстреливают в глуши…
– Так. И ещё. Немецкое радио для поляков передало, что польские офицеры из миссии Красного Креста узнали среди трупов своих коллег – тоже офицерув.
– Через три года? – Савушкин изумлённо покачал головой. – И что, есть те, кто этому поверил?
Пан Заремба сокрушённо кивнул.
– Так. Но это не есть самое страшное. Самое страшное – что вину НКВД в этом убийстве признало наше правительство в Лондоне…
В кухне повисло тяжёлое молчание. Которое, прокашлявшись, нарушил Савушкин:
– А ваша здешняя подпольная армия, АК, подчиняется Лондону. И значит, помощи от неё нам ждать не приходится. Ни нашей группе, ни всей Красной Армии. Так, пан Заремба?
– Не совсем, но в целом – так. – Старик тяжело вздохнул.
– Ладно. Это нас пока не касается. Комендант в Ожаруве говорил о каких-то «батальонах хлопских», которые де сильны в этих местах. Это что за войско?
– Ruch ludowy… То есть Крестьянская партия, это её отряды. Формально они считаются частью АК, но только формально. Они более лояльны к русским… Это не есть партизанское движение, как в России, но иногда бывают бои – батальоны хлопские атакую немцев, защищают польских рольников… крестьян, по-русски. В городах их нет, там АК, но они сильны на селе… Да, есть ещё Армия Людова, это коммунисты, лояльные Сталину, но их мало. Ваши им помогают, присылают оружие и людей, но… В общем, их мало. З немцами работает польская вспомогательная полиция, гранатовцы, у них синие мундиры, «синий» по-польски – «гранато?вы». Формально они охраняют порядок – но прежде всего занимались евреями. В основном это полицианты с довоенного времени. Немецкие военные их не касаются… Там есть люди из АК, много таких, кто просто пережидает. В основном поддерживают лондонское правительство…
Савушкин про себя выругался. Чёрт ногу сломит в этой польской политике! Вроде ж есть общий враг – так объединитесь! Нет, каждая партия создаёт свои вооруженные отряды и готовится к… А к чему они готовятся, кстати?
– Пан Заремба, есть информация, что АК готовит вооруженное выступление против немцев. Что из Англии в мае прилетели офицеры, которые настаивают на восстании в Варшаве. Информация немецкая, веры ей нет – но всё-таки, дыма без огня не бывает… Вы что-то слышали об этом?
