скачать книгу бесплатно
Сколько их, таких вот мятежных, рассталось с жизнями за куда более мелкие прегрешения.
Впрочем, он может сам поговорить на эту тему с державшим в Дамаске лавку бывшим студентом, сосланным в Сирию за участие в каких-то там бунтах.
Кемаль так и сделал и отправился к Мустафе Джантекину, как звали бунтовщика.
Один из создателей тайной организации в Военной медицинской школе, он был исключен из нее, затем арестован и в конце концов сослан в Дамаск.
Что же касается желания служить делу общего прогресса, то его у бывшего студента ничуть не убавилось, и он создал тайную организацию «Родина».
Восхищенные смелостью потрясателя государственных основ Кемаль и Мюфид тут же стали членами этой организации и предложили назвать ее «Родина и свобода».
Впервые за последние месяцы Кемаль почувствовал прилив сил, он напрашивался в командировки, знакомился с нужными людьми и за короткое время создал несколько филиалов своей организации.
На тайных собраниях они много и горячо говорили о восстановлении конституции и создании правительства, способного обратить внимание на нужды всем им дорогой армии и других государственных институтов.
Но куда важнее для самого Кемаля были все же не его пафосные речи, а происходившие в его взглядах перемены.
И в один прекрасный день он вдруг с поразившей его ясностью осознал ту простую истину, что не было на свете никаких «равных друг другу османов», а были турки, арабы и представители других национальностей.
Именно в Сирии, по словам Али Фуада, Кемаль впервые заговорил о турецком национализме, и случилось это так.
Как-то на сержанта, выведенного из себя тупостью арабского новобранца, набросился наблюдавший за обучением турецкий офицер.
– Этот араб, – на весь плац кричал он, – принадлежит к великой нации, давшей миру Пророка, и ты недостоин даже мыть его ноги!
Оказавшийся рядом Кемаль не выдержал.
– Да как вы смеете утверждать подобное? – обрушился он в свою очередь на недоуменно взиравшего на него офицера. – И если вы забыли, что мы с этим самым сержантом принадлежим к не менее великой нации, то я вам напомню об этом!
В другой раз он потребовал отдать под суд турецкого сержанта, зверски избившего несообразительного араба.
– Во мне, – говорил он, – возмутилась совесть турка, именно турка, а не османа или вообще мусульманина!
По всей видимости, он уже тогда начинал осознавать не только всю иллюзорность османизма, но и разлагавшего самих османов права угнетать другие народы.
Но взгляды взглядами, а деятельная натура Кемаля требовала дела.
А его-то как раз и не было!
Да, он создал тайное общество и красиво говорил на тайных сходках, но ничего так и не изменилось в их жизни.
И говорить о какой-то революционной работе в Сирии было в высшей степени бессмысленно.
Да и на что могла рассчитывать, по сути дела, небольшая горстка романтиков в совершенно чужой им стране?
Снова начались бессонные ночи в убогой комнатушке.
Кемаль похудел, осунулся, стал еще более раздражительным, почти перестал спать и много пил.
Когда ему становилось совсем плохо, он шел к строившим железную дорогу итальянским рабочим и до утра пил с ними под сладкий лепет мандолин вино.
И однажды, когда он, куря одну сигарету за другой, беспокойно ворочался на кровати, ему в голову пришла шальная мысль.
А что, если… уехать в Салоники?
Судя по слухам, в Македонии начинались серьезные дела, его там, как он, во всяком случае, думал, ждали, а один весьма влиятельный в империи паша обещал ему помощь.
Рискованно?
Да, очень!
Он вдруг словно воочию увидел холодный блеск позолоченных очков Измаил-паши и его надменный взгляд.
Этот шутить не будет.
Ну и пусть не шутит!
Поймают?
Что ж, значит, ему снова не повезло, но и сидеть, сложа руки, у него больше не было сил.
Оказавшись в очередной командировке в Яффе, Кемаль нашел чужое отпускное удостоверение и… в тот же день поднялся на борт уходившего в Стамбул парохода.
Его отсутствие в гарнизоне прикрывали друзья, и по-настоящему он начал беспокоиться только перед прибытием в Салоники.
Но и здесь ему повезло, и он чудом избежал полицейской проверки.
Едва ступив на родную землю, он поспешил к обещавшему ему свое покровительство генералу Шюкрю.
Увидев перед собою опального офицера, генерал сразу позабыл о данных им обещаниях.
– Я, – с генеральской прямотой заявил он, – ничего не
могу сделать для вас и прошу меня больше не беспокоить!
Отказ генерала осложнил его положение.
С помощью друзей Кемаль сумел-таки получить столь необходимое ему медицинское свидетельство его отпуска по болезни и сразу же взялся за дело.
Собрав старых друзей, он объявил им о создании в Салониках филиала «Родины и свободы».
Таинство посвящения в его члены происходило на квартире Хаккы Баха, которого Мустафа до сих пор знал только понаслышке.
Но когда он увидел этого патриота в его достойных паши великолепных апартаментах, его несколько удивила не только их роскошная обстановка, но и сам представший перед пришедшими в японском кимоно и с флейтой в руках хозяин.
Выпив по чашечке кофе, заговорщики приступили к торжественной церемонии.
Кемаль произнес напыщенную речь о стоящих перед ними задачах, затем Хюсрев Сами вынул из кобуры браунинг, и шестеро карбонариев поклялись на «отныне священном» пистолете в верности революции.
Правда, дальше присяги дело так и не пошло.
Какой-то «благодетель» донес о появлении в Салониках опального капитана, и опасавшийся ареста Кемаль поспешил на Синайский полуостров, где в то время находилась его часть в связи с англо-турецким конфликтом из-за Анабы.
До вооруженного выступления дело так и не дошло, и Кемаль отправился в штаб Пятой армии.
Стажировка подходила к концу, и, очень опасаясь того, что его могут оставить в Сирии, Кемаль попросил Али Фуада подыскать ему с помощью отца хорошее место…
Книга вторая
В ТЕНИ ЭНВЕРА
Свобода и независимость характеризуют мой характер
Мустафа Кемаль Ататюрк
Глава I
И тот нашел ему таковое в штабе командующего расквартированной в Салониках Третьей армии маршала Хайри-паши.
Кемаль был на седьмом небе.
Наконец-то сбылась его мечта, и он сможет развернуться по-настоящему.
Но не тут-то было.
Никто в Салониках не проявил особой радости по поводу его появления, и даже товарищи по «партии» встретили своего лидера без особого энтузиазма.
Вместо подробного доклада о проделанной работе, они с величайшими предосторожностями отвели его на конспиративную квартиру, и там удивленный всем происходящим Кемаль… снова вступил, как ему, во всяком случае, казалось, в «Родину и свободу».
Правда, на этот раз не было ни флейты, ни кимоно и церемония вступления почему-то сопровождалась масонским ритуалом.
После того, как ему завязали глаза и обрядили в красную рубаху, Кемаль предстал перед тремя незнакомцами в масках и принес на револьвере и Коране клятву на верность революции.
Несказанно удивленный всем увиденным, он потребовал объяснений.
Ему сказали, с «Родиной и свободой» давно покончено и сегодня он, как и все его боевые соратники, стал членом другого, куда более мощного подпольного комитета «Единение и прогресс», возглавившего борьбу за восстановление конституционного режима и проведение буржуазных реформ.
Выслушавший эти откровения с непроницаемым лицом Кемаль с трудом скрыл охватившие его разочарование и гнев.
Все его сокровенные мечты пошли прахом, а его «боевые соратники» просто-напросто предали его и работали с совершенно неизвестными ему людьми.
И даже не зная их, Кемаль сразу почувствовал сильнейшую антипатию к ним.
Он приехал руководить, а ему предлагали второстепенные роли.
И снова начались бессонные ночи с ракы, кофе и сигаретами и бесконечные размышления над тем, что же ему теперь делать.
Впрочем, особого выбора у него не было, и ему оставалось либо смирить свою гордыню и, примкнув к «Единению и прогрессу», пробиться на младотурецкий олимп, либо наступить на горло собственной песне и так и остаться рядовым «подносчиком снарядов»
Он выбрал первое.
Но, увы, принцип «Умри, но завоюй!» здесь уже не работал.
И дело было даже не в его уже намечавшихся расхождениях с лидерами комитета.
Сосланный в Сирию Кемаль оказался отрезанным от назревавшей революции, он опоздал занять свое место, и она нашла других лидеров.
Как и природа, революции не терпели пустоты.
Конечно, все это было совершенно неожиданно для него, поскольку он не имел никакого представления о тех событиях в Османской империи, во многих из которых была повинна отгремевшая на всю Европу первая русская революция 1905 года.
Страна бурлила, бастовали торговцы и жандармы, и все выше поднимали голову замученные ашаром и ростовщиками крестьяне.
В начале 1906 года в Эрзуруме была создана первая в Анатолии буржуазно-революционная организация «Джан верир» («Жертвующий собой»), и ее члены действительно были готовы на все!
Не остались в стороне от нового революционного подъема и младотурки.
На состоявшемся в 1907 году в Париже съезде они приняли постановление о вооруженном восстании, практическую подготовку которого взял на себя салоникский комитет «Единение и прогресс».
Комитет сразу же приступил к усиленной вербовке в свои и без того постоянно растущие ряды офицеров расквартированной в Македонии Третьей армии.
Решительное выступление лидеры младотурок наметили на конец августа 1909 года.
Именно таким достойным образом они намеревались отметить тридцать третью годовщину восшествия Абдул Хамида II на престол.
И как это было ни прискорбно для Кемаля, но именно в его отсутствие Македония превратилась в центр революционного движения, и ему уже нечего было создавать в ней и нечем руководить!
Все руководящие роли были давно распределены, никто не пожелал делиться с ним завоеванным, и, как только он попытался качать права, ему сразу же указали на его место!
Конечно, он был расстроен.
Подумать только!
Рожденный для великих свершений, он был вынужден подчиняться!
И кому?
Какому-то почтовому служащему Талаату и преподавателю математики Митхату Шюкрю!
Впрочем, входившим в руководство «Единения и прогресса» и хорошо ему знакомым майорам Энверу и Джемалю он подчиняться тоже не хотел.
Разочарованный и обиженный, он принялся к месту, а чаще всего и без всякого повода критиковать обошедших его людей.
Но особенно бесило его то восхищение, которое демонстрировали в те дни рядовые члены движения к своим лидерам.
Особенно они преклонялись перед совершенно бездарным Джемалем, и всякий раз, когда кто-нибудь начинал петь дифирамбы этому «великому человеку», Кемаля передергивало.
Да и как можно было восхвалять это ничтожество, недоумевал он, поражаясь слепоте окружавших его людей, когда рядом находился он, стоявший на несколько голов выше и Джемаля, и Талаата, и Энвера, вместе взятых?
