скачать книгу бесплатно
Завтрак в отеле был понятным – китайско-европейским, много фруктов. Почти все столики в большущем ресторане заняты, место себе нашёл далеко от раздачи и кофейного агрегата. Среди сотни едоков в ресторане европеоидами оказались кроме меня ещё два человека в деловых костюмах, белолицые, но не русские. Остальные – внутренние китайские туристы, отпускники, весёлые и довольные, может, кто-то в командировке. Жгуче черноволосые.
Так что когда я без минуты десять спустился на лифте в холл гостиницы, то с одного из диванчиков мгновенно поднялся мой провожатый на ближайшие дни. Юра прав, меня невозможно было не узнать, – в холле отеля один я оказался не китайцем.
– Я поведу тебя в музей, – сказал мне Юра торжественно, почти по Сергею Михалкову, глянул на часы. – Он уже открыт.
В музей так в музей, два квартала от гостиницы, рядышком. В десять с минутами мы уже поднимались на крыльцо красивого двухэтажного старинного здания. Глянул на вывеску, там, кроме иероглифов, увидел ещё и дублирующую надпись, но не на латинице и не на кириллице, а на чём именно, я так и не понял.
Народу – никого, мы оказались первыми и единственными. Не касса, а столик рецепции, за ним – строгая китаянка-распорядительница бальзаковского возраста. Когда я покупал билет, то Юра что-то произнёс, и дама сразу заулыбалась мне, засияла, приложила ладонь к груди и даже чуть поклонилась.
Юра уточнил у меня:
– Я ведь правильно сказал, что твои родители – харбинские евреи?
Ей, распорядительнице, он мой растерянный ответ переводить не стал. И служащая музея продолжала мне улыбаться, но уже чуточку с сомнением. Психолог, почувствовала: что-то не так.
Да, это мы пришли в Харбинский еврейский исторический музей. А мои родные – они не евреи, они эмигранты русского происхождения. Но работодателями у них нередко оказывались именно предприниматели-евреи. Например, мой дедушка Павел Никитич Усачёв, как только приехал с семьёй в Харбин, так сразу устроился в шапочную мастерскую к Палею. Папины родные всегда считали, что лучше всего семья жила тогда, когда дедушка работал у Берха Палея.
Вообще, еврейская община в Харбине в начале прошлого века, ещё задолго до большевистской революции, доходила по численности до 20 тысяч человек. Это следствие массового переселения евреев в Китай – бежали из Польши, России, Балтии, где евреев тогда притесняли и преследовали, придумывали всякие «черты оседлости».
КВЖД и Харбин колоссально выиграли от этого переселения. Градостроительство, архитектура, медицина, образование, банки, адвокатура, ювелиры, театры, музыкальные школы, прачечные и кондитерские, кафе и рестораны, гостиницы, пресса, реклама, торговля, ремёсла, культура взаимоотношений между людьми. Всё это в Харбине логично и умно развивалось во многом благодаря еврейской диаспоре. Без евреев Харбин вырос бы другим. Похожим, но другим. Таким же хорошим.
Разглядываю выставленную конторскую мебель из тех, из тридцатых. Так и хочется усесться за стол с пишущей машинкой, чтобы перенестись в обстановку приёмной того же БРЭМа, куда вызывали моего отца и всех родных. Похоже, что и фортепьяно могло дополнять-украшать рабочий кабинет, в музее это смотрится гармонично. Останавливаюсь у стендов, читаю и конспектирую подписи к фотографиям. Ищу улицу Конную.
Конная улица – она в районе Пристани не продольная, не сбегающая к реке. Она поперечная, а все поперечные короче.
Среди «домашних заданий», которые я задал сам себе, – найти дом, в котором сто лет назад была скорняжная мастерская Берха Ицковича Палея. На одной из фотографий, ура, вижу в подписи похожий адрес – Konnaya street, 22. А ведь у Палея мастерская тоже на Конной?
Быстренько сравниваю со своими записями. Да, магазин мехов и готового платья у Палея был на Китайской, 112. А его скорняжная мастерская – на коротенькой улице Конной. Ага, получается, что дедушка шил шапки рядом с домом, который на музейной фотографии, то есть рядом с Начальной религиозной школой для мальчиков – Талмуд-Тора имени Скидельского.
Про Л. Ш. Скидельского в музее встречаю много упоминаний. Лейба Шлёмович – купец первой гильдии, строительный подрядчик, владелец заводов, газет, пароходов, домов, концессий на Дальнем Востоке и в Маньчжурии. Умер в Одессе в 1916 году. Оставил наследникам огромное состояние.
На одном из стендов в еврейском музее – фотография рекламного плаката:
Вот так, филиал в Лондоне, не шутка!
И на том же стенде ещё одна реклама:
Сахар продают «вагонами» – чего мелочиться!
Я ещё перед поездкой в Харбин, походив по сайту myharbin.name, записал в свой блокнот: «Конная – это в самом центре Пристани, престижней района не придумаешь – между Китайской и Артиллерийской. На Артиллерийской улице (угол тоже с Конной) – синагога, а на самой Конной улице – Духовное Еврейское училище». Всё совпало.
Пытаюсь нарисовать в уме, как дедушка искал эту работу, как свернул на Конную…
Когда мы спустя полтора часа вышли из музея, я спросил у Юры, с какой стати он меня вдруг представил на рецепции как потомка харбинских евреев. Юра сконфуженно глянул на меня:
– Дима, ты мне вчера по телефону говорил, что ищешь корни своей семьи. А корнями обычно интересуются вот они, – и Юра кивнул в сторону музея и синагоги. – Русские раньше ездили за товаром для перепродажи, а теперь и вообще реже ездят. Извини, я неправ!
Молчу. Обидно. Будто русские не ищут корней.
У Юры хороший русский язык, в смысле богатый словарный запас, правильное построение предложений. Конечно, он иногда русские «р» и «л» меняет местами. Поэтому у него не «корни», а «кольни», и рыбаки у него «лыбу ровят».
Он в начале двухтысячных работал в Москве, причём не в китайском консульстве, а в российском МИДе. Это при министре Игоре Иванове такой был сотрудник Хуан Хун со знанием языков: встречал и устраивал приезжающих китайских дипломатов, обслуживал их как переводчик (это я додумываю про полномочия, он сам мне такого не говорил). Возвратившись в Китай, служил в посольстве Украины в Пекине. Сейчас, когда ведутся разговоры о восстановлении консульства России в Харбине, он рассчитывает, что ему там предложат какую-нибудь должность.
– Юра, пошли на Конную, – примирительно сказал я моему сконфуженному гиду и ткнул в смартфон, где у меня плохонькая карта с прежними, русскими, названиями улиц. – Вот примерно сюда. Где-то на углу с Китайской мой дед служил в скорняжной мастерской, а владел ею Берх Палей, коммерсант. Он уж точно из евреев.
Контекст
Убегали от безумных убийц
В те же времена, когда Панфиловы обживались в Китае, а Усачёвы с Толстиковыми ещё только мечтали туда перебраться, в Харбине оказался и Николай Соколов. Шёл январь 1920 года.
Соколов – знаковая личность. С 7 февраля 1919 года он – следователь по делу об убийстве Николая Второго, его жены и детей. Палачи от большевиков зверски расправились с царской семьёй в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. А через сутки в Алапаевске казнили Великих Князей Романовых и Великую Княжну Елисавету Феодоровну, которую и при жизни чтили святой. Через неделю, 25 июля 1918 года, в Екатеринбург зашёл чехословацкий легион, красных прогнали.
Расследованием цареубийства занимались по очереди судебные дознаватели Алексей Павлович Намёткин и Иван Александрович Сергеев. А 7 февраля 1919 года адмирал Колчак, Верховный Правитель России, назначил на должность следователя Николая Соколова, 36-летнего юриста, уроженца Пензенской губернии.
До 15 июля 1919 года Соколов вёл дознание непосредственно в Екатеринбурге и Алапаевске, пока туда не вернулись красные. Продолжал допросы и сбор материалов, когда белые откатывались на восток, а он вместе с ними: в Омске, в Чите. наконец – в Харбине. В столицу КВЖД Соколов эвакуировался с полусотней ящиков, коробок и чемоданов с документами.
Ну и что теперь? Всё, дело уже сделано? Можно расслабиться и непринуждённо итожить расследование? Как бы не так, обрадовались! Харбин напичкан агентами ВЧК. Для чекистов уничтожение ящиков-сундуков с разоблачением злодейства – прямая цель. Нужна осторожность, ой как нужна!
Белый генерал Михаил Дитерихс, который сопровождал Соколова в его переездах из Екатеринбурга на восток, – он и здесь, в Харбине, обеспечивает Николаю Алексеевичу надёжную охрану и режим конфиденциальности.
Итак, Харбин, январь–март 1920 года. Всё, чем заняты Дитерихс, Соколов и их окружение, это найти возможность отправить в более-менее безопасную Европу следственные материалы и вещественные доказательства, которых с полвагона. Не для отчёта. Отчитываться Соколову уже не перед кем. Адмирал Колчак, который отдавал ему приказ о расследовании, убит в Иркутске и брошен в прорубь на Ангаре 7 февраля 1920 года, через пару недель после того, как Соколов эвакуируется в Харбин.
Требовалось сохранить материалы следствия. Чтобы мы через сто лет после злодеяния могли прочесть протоколы допросов.
Расследуемые Соколовым убийства были «особо исключительными по зверству и изуверству», – это оценка Дитерихса.
В Харбине Соколов жил два месяца – с конца января до второй половины марта 1920-го. Сначала при участии генерала Михаила Дитерихса попробовал переехать в Европу через английского представителя. Объясняли в Британском консульстве, какой у Соколова важный для истории груз. Что надо спасать следственные материалы-документы-останки. Английские дипломаты не помогли: «Достопочтенные сэры, нас ваши проблемы не интересуют!» Или как-то наподобие.
Соколов с Дитерихсом, соблюдая все меры предосторожности, отправились на Кавказскую улицу Харбина – во Французскую военную миссию. Там обратились к французскому генералу Морису Жанену[3 - Мориса Жанена не принято хвалить, его считают «косвенным соучастником убийства Колчака» и называют «генералом без чести». Об этом куча литературы. Но в случае с Соколовым и архивом следственных материалов по делу цареубийства мсье Жанен сделал благое дело.]. И тот помог Соколову. В те харбинские дни начала двадцатого секретарём у генерала служил Пьер Жильяр – тот самый бывший учитель цесаревича Алексея и его сестёр, сопровождавший семью и в добрые времена, и в опальные – даже в ссылке в Тобольске. И с участием Жильяра генерал Дитерихс убедил Жанена, что нужно помочь.
В марте Морис Жанен «частным образом» (его формулировка – „? titre privе“) перевёз поездом в своём штабном вагоне следственный материал с вещественными доказательствами для начала из Харбина в Пекин. Там груз опечатали специальными дипломатическими печатями и переправили в Шанхай, в морской порт. 9 мая 1920 года на французском корабле «Armand Bеhic» следственные материалы из Шанхая через Тихий океан пароходом отплыли в Марсель, куда прибыли 15 июня. До Марселя вроде бы добрались не все сундуки, а только часть их – основные материалы. О перевозке следственного архива во всех подробностях можно прочитать на sergey-v-fomin.livejournal.com.
Следователь Соколов имел все основания бояться за свою жизнь. И опасен для него был не только Харбин, но и Париж, куда Соколов выбирался через Рим вместе с Пьером Жильяром.
В 1924 году Николай Соколов изложил материалы следствия в своей книге, изданной в Париже на французском. И сразу же после выхода этой книги, а именно 23 ноября 1924 года, Соколова нашли мёртвым возле его дома во французском городе Сальбри – в двухстах километрах от Парижа. Там могила. Ему было 42 года. Загадочная смерть. Точная её причина не установлена. А уже после его смерти, в 1925 году, книгу перевели и издали на русском языке. Перевод отличался от оригинала.
Другой человек, владеющий копиями материалов расследования, Роберт Вильтон, корреспондент лондонской газеты «Таймс», – умер в Париже вслед за Соколовым, буквально через два месяца, 18 января 1925-го, что конспирологам тоже кажется подозрительным, они не верят врачам, назвавшим причиной той смерти рак печени. Ведь Вильтон тоже слишком много знал. Ещё в конце 1918-го, до приезда Соколова в Екатеринбург, он многое рассказал о злодеянии в своей книге «Русская агония», изданной в Лондоне. Напирал на семистский след, перечислял евреев, участвовавших в убийстве царской семьи. По некоторым источникам, за антисемитизм его уволили из «Таймс».
Так вот, именно Роберт Вильтон в 1919-м, считай, не отходил от Соколова на разных этапах следствия. Например, в качестве одного из понятых поставил подпись под протоколом об осмотре Ганиной Ямы. Был рядом с Соколовым в Доме Ипатьева, смотрел, как следователь делает замеры следов штыка в деревянной обшивке арки комнаты, где был расстрелян царь, где штыками добивали раненых.
Оказавшись в Париже, Вильтон хранил у себя часть архивов Соколова – в виде копий дела. И на основе этих материалов раньше Соколова, уже в 1923-м, написал и издал в Париже на русском языке ещё одну книгу – «Последние дни Романовых». Взялся за новую книгу, но не дописал её. Умер в Париже в Английском госпитале.
Незаконченная рукопись хранилась после смерти Вильтона у его знакомой. И через 80 лет, в 2005 году, книга на русском языке увидела свет. Название – «Злодеяние над царской семьёй, совершённое большевиками и немцами», Франция, издатель Шота Чиковани. На Озоне есть эта книга. Дорогущая. Бумажная версия по системе print on demand – печать одного экземпляра по требованию.
Я купил эту книгу. В ней Вильтон не отступает от своего антисемитского амплуа. У него коменданта Ипатьевского дома зовут Янкель Хаимович Юровский. А главный кремлёвский злодей Янкель Мираимович (не Яков Михайлович) Свердлов – сын гравёра Мираима Израилевича Свердлова.
На полке в моём рабочем кабинете – несколько книг о цареубийстве, толстых и тонких. Прямо сейчас провожу рукой по обложкам. Вот Хелен Раппапорт, у неё документальная трилогия о царской семье, включая дневники княжон Романовых. Дорожу книгой Вениамина Васильевича Алексеева – «Гибель царской семьи: мифы и реальность». Автор подарил мне эту свою книгу с дарственной надписью: «Дорогому Дмитрию Михайловичу от автора с благодарностью за внимание к истории Урала. 12.07.93». Вениамин Алексеев в девяностые и в нулевые годы работал директором Екатеринбургского института истории и археологии Уральского отделения РАН. Доктор исторических наук, академик РАН. Сейчас, когда я пишу эту книгу, академику Вениамину Алексееву 86 лет.
«Претенденты на ”исторический выстрел”». Это глава из ещё одной книги, которая тоже в моей библиотеке. Книга называется «Последние дни Романовых», Свердловск, 1991 год, составители Майя Никулина и Константин Белокуров. В книге предстают во всей своей мерзости эти самодовольные убийцы.
Вот записка Я. М. Юровского, коменданта Дома Ипатьева, он Романовых именует «Р-вы», царя – «Ник», а про себя пишет от третьего лица и называет свою персону сокращённо «ком-ом», цитата: «Ник. был убит самим ком-ом наповал»[4 - Текст записки по публикации Эдварда Радзинского «Расстрел в Екатеринбурге» (журнал «Огонёк», 1990, № 21).]. То есть – «комендантом». Сокращения, наверное, для конспирации.
Малограмотный Пётр Ермаков пишет: «Тогда у Николая вырвалас фраза: как нас никуда не повезут, ждать было незя, я дал выстрел внего в упор, он упал сразу… Никалай умер с одной пули». Фамилией гнусного Ермакова в Свердловске-Екатеринбурге звалась улица. У историков смелости настоять на переименовании, теперь это улица Ключевская.
Но появился и ещё один, третий по счёту, соискатель роли главного цареубийцы – член Уральской коллегии ЧК Михаил Александрович Медведев. От рождения он вообще-то Кудрин, а фамилию Медведев присвоил себе в 1916-м году после освобождения из бакинской тюрьмы. Жил долго, 72 года, умер в Москве.
Свои мемуары «Сквозь вихри враждебные» написал (или с его слов написали) за два года до смерти, в 1962 году. Рукопись не опубликована, хранится в Российском Центре хранения и изучения документов новейшей истории – РЦХИДНИ. У академика Вениамина Алексеева есть доступ к фондам этого самого РЦХИДНИ, и он цитирует в своей книге «Гибель царской семьи: мифы и реальность» подлинник рукописи Медведева (Кудрина). В этом отрывке тот как раз доказывает своё первенство в историческом выстреле. Итак, утверждение Медведева:
«Юровский хочет ему [врачу Боткину] что-то ответить, но я уже спускаю курок моего „браунинга” и всаживаю первую пулю в царя. Одновременно с моим вторым выстрелом раздаётся залп латышей… Юровский и Ермаков также стреляют в грудь Николая II почти в упор. На моём пятом выстреле Николай II валится снопом на спину».
У пишущего неимоверный восторг от того, что он главный убийца, что он успел выпустить в человека (в любого, не обязательно в царя) пять пуль. Что-то не в порядке с головой, наверное, раз этим хвастается.
У них у всех не в порядке с головой. Сладострастие от садизма. Например, Медведев, помирая, завещал своему сыну Михаилу, чтоб тот отдал Никите Хрущёву свой браунинг, из которого он убил царя.
Вот от кого хорошие русские люди убегали в Париж и Прагу, спасались в Харбине и в Шанхае. От живодёров. От безумных убийц с повёрнутыми мозгами. Или вообще без мозгов.
Семейная история
Тарантас и обжорные лавки
И сколько потом было в семье рассказов и шуток о том, как Усачёвы и Толстикова переплывали на барке по ледяной шуге через ещё не вставший Амур из Благовещенска в Сахалян[5 - Сахалян (через «я» в последнем слоге, не путать с Сахалином) – маньчжурское название приграничного китайского города, который переименован в Хэйхэ].
Как потом по китайской земле добирались до Харбина. Гужевой транспорт. Узлы, мешки, тюки и чемоданы не позволяли щеголять на какой-нибудь там карете. Поэтому нашли длинный тарантас, вернее, не они нашли, а их «нашёл» на пристани китаец-извозчик, чуть-чуть понимающий по-русски. От желающих довезти до Харбина отбоя не было, выбрали вроде бы самого спокойного и надёжного, хотя кто их разберёт, что у них там внутри за глазами-щёлочками.
Снег ещё не выпал, и ехали на железных колёсах, а не на полозках, которые возчик предусмотрительно захватил с собою, всё-таки ноябрь, вдруг заснежит. Дроги вроде чисто грузовые, но посерёдке, за спиной кучера, устроен такой маленький домик из натянутой на каркас парусины, спасающей от ветра. Мишуха и Клавочка с удовольствием подрёмывали под цокот копыт пары упряжных лошадей. Миша засыпал в обнимку с деревянным ружьецом, подаренным ему папой. Зимнюю одежду папа с мамой предусмотрительно захватили с собой из Троицка, и дети сидели такие укутанные, одни носы снаружи.
От самого Сахаляна, практически от границы, из отдельных конных повозок сбился целый обоз из телег и повозок. Держались друг друга. Китайские и русские купцы в богатых экипажах ехали под охраной солдат-китайцев. Наш китаец-извозчик, покрытый рогожкой, пристраивался к богатым экипажам, старался от них не отставать. К ночи выбирали деревушку, где остановиться. Хорошо, если, паче чаяния, попадался охраняемый постоялый двор…
Боялись хунхузов[6 - Хунхузы – члены организованных банд, промышлявших разбоем в Северо-Восточном Китае (Маньчжурии) в 1-й половине ХХ века.].
Мишуха тогда в первый раз услышал слово «хунхуз». Повторял его про себя, когда они всей семьёй тёмным вечером, уже практически ночью, сидели у костра на окраине какой-то деревушки, и про хунхузов им рассказывал русский ломовой извозчик, который подошёл погреться, остановив рядышком свою грузовую повозку. Наш китаец-извозчик киванием головы подтверждал, что всё так и есть. Хунхузы – это страшные разбойники, внезапно нападающие на путников по ночам, когда их сразу не увидишь.
Рассказывал русский возница им одну историю, потом другую. Над костром булькал котелок с чем-то вкусным и пахучим, дровишки трещали. Мишуха слушал, засыпая у папы на коленях, и перед ним рисовались дремотные картинки из маминой сказки – с узкоглазыми привидениями, которых так много, что они загородили собой луну и звёзды, склонились над их костром, расставили костлявые руки, шипят. Мальчик вздрогнул, проснулся и спросил отца, прижавшись покрепче:
– Папа, ты ведь их победишь?
– Конечно, я с ними справлюсь, и ты мне поможешь. Нас с тобою двое, и они побоятся на нашу семью напасть. Тем более ты теперь с ружьём. Слышишь, что дяденька рассказывает? Этим хунхузам нужны богатые караваны с грузами, им китайская водка нужна или, например, коровы, которых у нас сейчас нет. Давай я тебе шепну на ухо, тс-с-с: они ещё русские золотые рубли отбирают, но мы никому не скажем, что они у нас есть. Не так много, но есть. А сейчас мы с тобой посмотрим, как там, в котелке, наша похлёбка. О, уже готова! Ням-ням, аппетитно. Клавочка, просыпайся…
Днём перекусывать останавливались у китайских обжорных лавок. Это такие лавки с продуктами неизвестной свежести (не отравились, потому что всё подряд не хватали) и сидящими на корточках босыми китайцами в качестве продавцов. Лавки назывались «обжорными» в дословном переводе с китайского, и русские соглашались с таким прозвищем этих грязных навесов с подвешенными к кольям корзинами вместо прилавков.
Болтались на верёвках освобождённые от перьев крохотные тушки воробьёв: протыкай палочкой и жарь на костре. И ещё висело что-то незнакомое – среднее между воробьём и мышью.
О том, что это за чудо, спросили у возчика, но тот перевести на русский не взялся. При этом, отвернувшись от лавочников, гримасой изобразил, что покупать это «яство» не стоит.
У обжорных лавок мама Прасковья и тётя Таня всегда кривились и зажимали пальчиками носы, подумаешь, запах им не нравился. Но от перекуса не отказывались. Особенно от риса, который китайцы варили в котлах тут же, на кострах. Рис очень вкусный, от него пахло только рисом.
Ближе к Харбину больше стало на дороге грузовых рикш – попутных полных и встречных полупустых. Впрягаясь в тележки, китайцы волокли на себе капусту, тыквы, кукурузу, мешки с картошкой или с луком и всякую другую съедобную всячину. На мостиках рикши толпились и толкались, и тогда наш кучер разгонял пеших конкурентов массивным колокольчиком, от чего Клавочка и Мишуха приходили в восторг.
А на седьмой день въехали в Харбин.
О-о-о! Красота! Столица. Шик и блеск.
В городе ломовой извозчик довёз их до Зелёного Базара. Ура! Добрались!
Тётя Настя обрадовалась, всплеснула руками, расплакалась от счастья, послала соседских ребятишек с радостной вестью на работу к её мужу. Занесла спящего измученного Мишуху в свежесрубленную избу. Клавочка добрела сама, еле живая, согнувшаяся, ладошки ниже коленок, глаза полуоткрыты.
Дом хоть и размером всего с треть вагона-теплушки, но Панфиловы к встрече родных уже давно подготовились, сколотили кровати, и тётя Настя тут же развернула на них новенькие матрасы, принесла из своего домишки чистенькое бельё.
Папа Павел укладывался спать последним. Миша проснулся, переполз к отцу под бок, зашептал:
– А хунхузы в наш новый домик не придут?
– Нет, сынок, – слышался из темноты тихий папин голос, – всё в порядке, хунхузов здесь не бывает. Ты не бойся. Хорошие люди не боятся дурных людей. Добрые всегда сильнее злых. А мы хорошие, значит, мы сильные. Подумаешь, хунхузы! Да мы их с тобой! Да ты один их победишь! Потому что хороший.
Отец Павел и не догадывался, что произойдёт с Мишей через много-много лет, когда тому стукнет не пять, а двадцать пять. Не знал, но будто бы предвидел. И не ошибся…
Приключение
Хунхузы и прыгун
Слушаем рассказ человека, прошедшего огонь, воду, медные трубы. Про «огонь» – это когда в него, в убегающего, стреляли как по мишени. Из десятков ружей. Слава Богу, убегал Миша шустрее пуль и картечи, а стрелявшие оказались мазилами.
Эта история неоднократно, вдохновенно и с удовольствием пересказывалась нашим героем в семейной аудитории или при близких гостях.
– Стреляли в меня не спозаранку, а ближе к полудню. А утро ничего худого не сулило. Собирался на охоту. Из Барима. Такая деревушка на севере Китая. Осень сорок пятого. Ещё не холодало. Рассвело рано. В спальне побросал над собой проснувшуюся трёхлетнюю дочку Ритушку, она смеялась, довольная, и на радостях прочла мне стих: «Серый волк, серый волк, он зубами громко щёлк». Обнял смеющуюся жену, спасибо за тепло и за блинчики. Перекинул поудобнее через голову кожаный ружейный ремень, затянул его потуже, чтобы винтовка по спине не елозила, ведь за день пройду километров двадцать. Во дворе извинился перед Рексом: не обижайся, хвостатый помощник, сегодня на охоту без тебя. И бодро – за калитку. Поздоровался с прохожими – с каждым на их языке. Соседу маньчжуру пожал руку, а с угрюмым китайцем просто здрасьте-здрасьте по-ихнему, то есть я ему «ни хао», и он мне – «ни хао».
Через насыпь железной дороги. Оглянулся на деревню. Дым из всех труб вертикально вверх. Прекрасная погода, самая что ни на есть охотничья. Так что вперёд, в сопки! Знаю, в каком распадке и в каком осиннике могут пастись изюбри (наедают на зиму бока), туда и иду проверить. Если подтвердится, если встречу следы, то завтра спозаранку беру братьев, расставлю их на номера, сам пойду загонщиком, и мы будем с добычей.
Сейчас, вдоль просеки, «на номерах» пока не мои братья, а ястребы-тетеревятники: на одинаковом удалении друг от дружки, метров через триста-четыреста, сидят на выступающих сосновых ветках, распределили территорию, выглядывают неосторожных зайцев или беспечных рябчиков, чтобы лихо напасть. Тоже охотники. Мои коллеги. И конкуренты.
А я тем временем по поваленному дереву, расставив руки наподобие канатоходца, перебежал через речушку. Взбираюсь вверх по склону. Косогор не очень крутой, абсолютно безлесный. Обычно эту сопку я обходил по низине, ведь «умный в сопку не пойдёт». А тут решил её обследовать на предмет оленьих следов и лёжек. И вот выхожу я…
И выхожу… Выхожу на такое полюшко. Приличное – с полгектара будет. Прошагал вглубь с десяток шагов и вдруг застыл. Что-то не так: под сапогами хоть и мшисто, но абсолютно сухо, а на серединке поля, метрах в пятидесяти впереди, – вроде как болото. Да, похоже на верховое болото, потому что на нём такая кочка?, – рассказчик обрисовывает руками, – такая кочка? чуть шевелится, будто от ветра на болоте колышется; штук двадцать или тридцать немаленьких бугров. И от каждой кочки поднимается вверх что-то похожее на вбитый колышек, плохо видно, что это. То ли черенки от лопат?
Слушаем бывалого охотника с восторгом и при этом знаем, что он скажет и изобразит лицом и жестами в следующую минуту, ведь эту историю слышали от него в сотый раз. Ну, в двадцатый, это без преувеличения.
– И вдруг я понимаю, что это никакие не кочки, что это люди, что это вооружённые люди сидят на корточках, как принято у китайцев. Они сидят на корточках, поставили перед собой дулами вверх свои дробовики или шомполки, опираются на них, чтобы не упасть, и все поголовно спят. Хунхузы. Китайские бандиты. Это у них так принято – всегда идут друг за другом след в след, будто прошёл один человек, а когда устают, то по команде спят вот так – на корточках. И в ту секунду, как я это разгадываю, одна из «кочек» поднимается, протирает глаза, лихорадочно вскидывает ружьё стволом в мою сторону. Я мгновенно разворачиваюсь, добегаю до края поляны, ухнул первый выстрел, про «просвистело над головой» ничего не помню, потому что уже толкаюсь с разгону изо всех сил и – лечу по склону. Выстрел вослед, ещё выстрел, десяток-другой выстрелов, целая канонада, в ушах звенит, но меня там уже нет.
– Как же удалось спастись? – спрашивают слушатели, зная ответ.
– Везение в том, что мой первый прыжок вышел очень длинным. Мы потом с военными из комендатуры Барима и с охотниками пришли туда, просмотрели все мои следы и измерили, на какое расстояние я прыгнул с первого толчка. Восемь метров, повторяю, восемь…
– Но ведь это мировой рекорд!
– Рекорд со страху. Если и по прыгунам начнут в спину стрелять, они и не так прыгнут. Да если ещё под уклон.
Верим рассказчику. Он очень ловкий и спортивный. Но въедливо интересуемся:
