Водоворот судьбы. Повесть

С первыми солнечными лучами Рузский, связался с Родзянко по прямому проводу и рассказал ему о результатах переговоров с Романовым.

– Манифест слишком запоздал, теперь речь может идти только об отставке Романова, – ответил ему Родзянко.

– Мне будет трудно сообщить об этом Николаю Александровичу.

– Нам в столице не легче, Николай Владимирович.

– Я с большим трудом убедил Романова, чтобы он согласился сформировать ответственное правительство.

– Поздно спохватился Николай Александрович. Слишком много воды утекло.

– В таком случае кто возглавит Россию?

– Его сын Алексей при регентстве великого князя Михаила Александровича.

– Как бы беды не вышло – война ведь идет.

– Война нами уже практически выиграна.

– Но она еще не закончена.

– Это-вопрос ближайшего времени.

– Мне думается, что вы играете с огнем.

– Николай Владимирович, на чьей стороне будет армия?

– Армия не будет вмешиваться во внутренние дела государства. Ей сейчас не до этого.

– И все же? С народом или с Романовым?

– Армия во время ведения войны с народом воевать не будет, потому что это не ее дело, – резко повторил генерал-адъютант и поспешил попрощаться.

«Никуда вы от нас не денетесь. Вашими руками мы сковырнем Романовых с русского престола,» – удовлетворенно подумал Михаил Владимирович.

В этот же день Рузский проинформировал Алексеева о разговоре с Родзянко.

– Я вас хорошо понял, – мягко ответил генерал-адъютант. – Будем действовать сообща.

На востоке России взошло негреющее солнце. Наступило ликующее весеннее утро. Поля и перелески под солнечными лучами заблестели свежими красками.

Поздним утром второго марта не выспавшийся и злой Рузский явился к бледному императору и, щелкнув каблуками, горестно покачал головой:

– Ваше величество, я переговорил с Родзянко, и он мне объявил, что теперь одних уступок будет недостаточно, потому что обстановка в Петрограде резко изменилась. В столице подняли династический вопрос.

Романов взволновано заходил взад-вперед. Его фигура явственно выразила горестное недоумение. Генерал отлично понял, что могло стать причиной волнения государя. Всегда сдержанный император не находил себе места. Несколько мгновений стояла тишина. Ники что-то обдумывая, молчал. На измученные от бессонницы глаза легли темные тени.

Генерал-адъютант подал Ники бумажные ленты переговоров с Родзянко и Алексеевым с аппарата Юза.

– Присаживайтесь, Николай Владимирович, в ногах правды нет, – сухо обронил Романов, и, бегло просмотрев узкие полоски, брезгливо отодвинул их от себя.

– А что вы думаете по этому вопросу господин генерал?

– Ваше величество, нельзя допустить, чтобы армия развалилась, и чтобы всю страну охватила революция, – угрюмо проговорил генерал и, поправив дрожащей рукой пенсне, добавил, – Во имя спасения России вы должны пожертвовать всем и даже собой, – ответил генерал и, отвернув глаза в сторону, недоуменно замолчал.

Государь нахмурил брови, слова Рузского поразили его. Разговор принял совсем другое направление. Ники пытался найти решение трудного вопроса и не находил его.

– Отречься от престола? – удивленно приподнял брови Ники. – Вы так считаете господин генерал?

Рузский промолчал. В душе государя поднялась досада, ему стало не по себе.

– Ну, так что же говорите! – воскликнул Романов побледнев, и по его лицу разлилась тревога.

– Я считаю, что надо спасать Россию, иначе она погибнет, – ответил генерал и усиленно проследил за выражением лица императора.

Романов кинул на Рузского удивленный обжигающий взгляд и, заложив руки за спину, отошел к окну. Несколько минут он просто стоял в полном молчании. Пауза стала угрожающе длинной. Генерал-адъютант снял пенсне, видимо зная, что это сильно преображает его лицо и взглянул на царя широко расставленными тревожными глазами.

– Смогут ли казаки изменить ситуацию в лучшую сторону? – наконец спросил с жаром Ники.

– Это ничего не даст, ваше величество. Единственным и правильным решением будет, если вы передадите власть вашему сыну Алексею при регентстве вашего брата великого князя Михаила Александровича, – звучным голосом быстро ответил Рузский и его глаза завиляли как у хитрой лисы.

Отвернув в сторону строгие глаза, Романов вспыхнул. Он выглядел в эти минуты сильно бледным. Бледность на его лице проступала даже сквозь прошлогодний загар.

– В таком случае я хочу знать мнение всех командующих фронтами по этому вопросу.

– Ваше императорское величество, я должен вам сообщить, что даже Ваш Личный Конвой присягнул Временному Комитету, – вдруг объявил Рузский.

Никак не проявив своего состояния, государь остался спокойным. Редкое спокойствие и способность взвешивать свои слова были даны Романову от рождения. Но кто знает, что творилось в это время в его душе. Однако нет никакого сомнения в том, что его потрясло известие об измене Конвоя Его Величества. С большим трудом император смог овладеть собой, чтобы не показать генералу своей растерянности. У него довольно быстро образовался прежний порядок мыслей и представлений о происходящем. Он очень не хотел показаться слабым перед заговорщиками.

– Я хочу знать, что думают по этому поводу командующие фронтами. Жду вас с их ответами. Можете идти, Николай Владимирович!

На этом император и генерал, не прощаясь, расстались. Романов после ухода Рузского сидел, понурив голову без движения и без всяких мыслей. Черты его лица исковеркались в гримасе презрения. От происшедшего его состояние передалось Матвею Васильеву.

«Ники тебе нужно арестовать их», – с большим сожалением подумал Матвей.

Однако в душе Васильев все же подумал, что у императора никаких других вариантов на тот момент не было. Нам сегодня легко давать советы, когда мы уже знаем, что могло случиться. А вы попробуйте встать на место Романова. Нужно было пролить русскую кровь? Или сменить командующих фронтами и начальника Генерального штаба? В то время, когда по всей линии фронта ситуация стабилизировалась? А победа над Германией была практически выиграна? Матвей был твердо уверен, что Ники никогда бы не принял таких решений. Это была драма семьи Романовых, и она стала катастрофически развиваться.

В тот же день Рузский сообщил Алексееву о просьбе Романова и тот без промедления оповестил всех командующих фронтами, чтобы они прислали в Ставку собственные мнения насчет отставки Николая II. Ответили все, кроме командующего Черноморским флотом адмирала А. В. Колчака. Адмирал, извещенный, о проведении плебисцита своего ответа не прислал, высказав своим поступком полное пренебрежение к императору.

В коротких ответах командующие фронтами за исключением командующего гвардейской кавалерией хана Нахичеванского высказались за отречение царя от престола. Русские генералы, нисколько не задумываясь, решили судьбу императора и его семьи и поставили народы России на край пропасти. Но будущее покажет, что это решение решит и судьбу многих из них. Позже они пожалеют о том, что сотворили собственными руками, но будет уже поздно, к этому времени слишком много воды утечет.

Между двумя и тремя часами пополудни, генерал Рузский в сопровождении генералов Данилова и Савичева снова явился к Романову, и вывалил перед ним на стол целую кучу телеграмм. Ники, сильно волнуясь и меняясь в лице, стал поочередно брать в руки клочки бумаг, и беззвучно шевеля губами, начал мучительно читать их. Император не верил своим глазам и тому, что было написано в телеграммах. Можно было подумать, что он заучивал их.

Романова ошеломили ответы командующих фронтами. Понимая, что произошло, Ники словно окаменел. У него закружилась голова, а в глазах появились темные пятна. Вся жизнь замелькала бесформенными клочьями. Ники никак не ожидал, что прочтет в телеграммах страшные слова. Как его генералы могли так поступить? Как они могли изменить присяге? Как они могли предать его? Ведь он верил им как самому себе. Как можно поступать так во время ведения войны? У него это в голове не укладывалось.

Особенно государя потрясла телеграмма вице-адмирала Непенина, которого он очень уважал и ценил как выдающегося морского начальника. Впервые Романов не смог скрыть своего сильного душевного потрясения. Его лицо покраснело как кумач, а глаза загорелись лихорадочным блеском. В голове Романова возникло много непривычных и горьких мыслей. Внутренним чутьем император понял, что ему не удалось избежать великих потрясений. Паразитическое окружение, в конце концов, подточило и разложило его самого. Но что теперь будет с Россией?

Ники охватило негодование. Наступило продолжительное молчание. Наконец Романов вскинул глаза на Рузского и, сохранив величественный и достойный вид, сказал, что он пойдет, на все что угодно ради спасения России, и что он готов отдать власть, чтобы избежать большой крови, но его сдерживает то, что это решение могут не принять армия и казаки.

Глаза государя загорелись синим гневом. Его лицо выразило то сосредоточение, какое бывает у человека, поглощенного одной мыслью.

– Мне хотелось бы знать, хочет ли русский народ моего отречения?

В ответ Рузский предложил императору выслушать мнение сопровождавших его генералов и они дружно высказались, что Романов должен уйти в отставку.

И хотя офицеры хмурились, но в душе они были бы рады услышать слова императора об отставке. Посчитав, что разговор принял нужное направление, Рузский сохранил молчание.

Стало необыкновенно тихо, но тишина продолжилась недолго. Через минуту Романов в тяжелом раздумье замедленно встал во весь рост с кресла, вскинул вверх подернутую легкой сединой голову и, точно решившись на что-то ответственное, громко и явственно волнуясь, признался:

– Я еще вчера принял решение отказаться от престола.

Император обронил это таким тоном, будто перешагнув через какой-то барьер, и словно на него неудержимо надвигалась пропасть. Его почти сковало цепенящее чувство стремительного и бесконечного падения. Но Романову не было безразлично, что будет через минуту, через час, через день. После последних слов императора генералы торжественно перекрестились.

– Благодарю вас за доблестную и верную службу, – с явной иронией проговорил царь.

После объявления об отречении Ники вышел из вагона и, скоро вернувшись, подал Рузскому две телеграммы и спокойным голосом попросил отправить их Алексееву и Родзянко.

Вскоре из Петрограда командующему Северным фронтом Рузскому пришло сообщение, что для переговоров с Романовым в Псков направились член Временного Комитета Александр Иванович Гучков и бывший член Государственной Думы Василий Витальевич Шульгин.

Рузский немедленно доложил Романову о предстоящем приезде делегатов.

– Когда они приедут, сразу же приведите их ко мне, – произнес твердо и повелительно Романов. – Я не уеду в Могилев, не переговорив с ними.

– Слушаюсь, ваше императорское величество, – ответил Рузский и отправился в специально выделенный для него вагон в царском поезде, по пути предупредив скороходов, чтобы неожиданных гостей привели вначале к нему.

Узнав, что император принял решение отречься от престола, свита полная смутных предположений и страха кинулась отговаривать Ники от поспешного шага. Она буквально умоляла Романова изменить свое решение и убедительно просила, чтобы он остановил отправку телеграмм. Кому-то даже стало плохо, но Романов был неумолим. Отбившись от свиты, Романов, прежде чем окончательно решиться отречься от престола, вызвал к себе Сергея Петровича Федорова.

– Скажите мне начистоту, сколько сможет прожить мой сын? – тихо спросил государь.

– Не больше шестнадцати лет, ваше величество, – уверенно ответил профессор медицины.

У Ники на лбу сбежались страдальческие морщины.

– У Алексея есть хоть какие-то шансы прожить долго?

Сергей Петрович сокрушенно развел руками:

– Ваше величество чудес не бывает. В мире не было еще ни одного случая.

Приветливое лицо Романова опечалилось. Профессор снова подтвердил, что врачебная наука бессильна перед наследственной болезнью цесаревича.

– В таком случае мне придется посвятить оставшуюся часть своей жизни Алексею, – не глядя на Федорова, обмолвился Романов.

– Ваше величество, если вы передадите власть вашему сыну при регентстве великого князя Михаила Александровича, то ему придется жить у него, – возразил профессор.

– Мне будет трудно жить без Алексея! – с болью воскликнул Романов

– С этим ничего не поделаешь, ваше величество.

– Я ни за что не отдам его в руки жены моего брата! – возразил Ники, кусая губы от бессилия.

– Тогда вам нужно принять иное решение.

В расширившихся глазах императора появилось выражение отчуждения.

– У меня еще есть время подумать, – ответил Романов и дрогнувшим голосом добавил. – Можете идти, Сергей Петрович

Когда Федоров оставил императора в одиночестве, государь тяжело опустился в кресло, затем откинулся на мягкую спинку, и в его синих глазах заплескалась непереносимая боль. Затем Ники с жалостью посмотрел на портрет цесаревича и его подернутые слезами глаза скрылись под нависшими бровями. От происшедшего невыносимо стучало в висках. Романов понимал всю безысходность своего положения. Он страшился быть могильщиком Дома Романовых, но стать виновником гражданской войны было еще страшнее.

Неужели наступает трагический конец?

«Ники не сдавайся без боя. Попытай свое счастье в битве с предателями. К сожалению, иначе нельзя. Человек должен уметь защищаться», – убежденно обмолвился Матвей.

– При чем здесь кто кого? Что я могу сделать в этих условиях? – страдальчески воскликнул Романов. – Идет большая европейская война. Гражданская война будет самоубийством для России. Я больше не могу взять на себя ни одной капли русской крови. Я даже одной мысли об этом боюсь.

Поздним вечером холодный воздух огласил свист паровоза. На стыках рельс простучали железные колеса. На станцию прибыл экстренный паровоз с одним вагоном. В этот час по перрону крутилась легкая поземка а, фонари, раскачиваемые ветром, отбрасывали по сторонам то свет, то тени. Окружающие постройки, деревья и вагоны скрыла темнота.

Гучков с Шульгиным выскочили на перрон и пугливо оглядевшись по сторонам, увидели ярко высвеченный императорский поезд. Делегаты заметно нервничали, опасаясь за свою жизнь. И вдруг из темноты вырос молчаливый и мрачный флигель-адъютант Анатолий Александрович Мордвинов. Тусклый фонарь осветил побледневшие лица делегатов. Делегаты протянули полковнику свои руки, но тот сделал вид, что ничего не заметил.

Вместо приветствия Мордвинов сердито возвел глаза на нежданных гостей и, задыхаясь от гнева и бессильной злости, обмолвился:

– Следуйте за мной!

Перешагивая через рельсы, делегаты послушно двинулись за полковником к поезду с царскими орлами. Мордвинов привел Гучкова и Шульгина сразу же к Романову, проигнорировав просьбу Рузского. В ярко освященном салоне делегатов поджидали министр императорского двора Владимир Борисович Фредерикс и начальник походной канцелярии Кирилл Анатольевич Нарышкин.

Через короткое время в вагон явился император в нарядной казачьей форме и побледневшие в один миг Гучков с Шульгиным, приняв почтительные позы, кинули руки по швам. Романов мягким жестом руки пригласил их присесть за небольшой столик. Одновременно два человека из свиты встали за дверями с разных сторон вагона, чтобы исключить случайное появление в салоне ненужных людей. Нарышкин изготовился вести стенографию.

Император, чувствуя во всем теле смертельную усталость, держался прямо, собрав всю волю в один комок, чтобы не поддаться слабости. Романов не скрывал своего презрения к собеседникам, внимательно оглядев их, он спокойно прикурил папиросу. Государь чувствовал за собой внутреннюю правоту и силу. Его побледневшее лицо приняло властное выражение. Стараясь сидеть неподвижно, он сохранял спокойствие и непринужденность. Заметив пристальный взгляд царя, делегаты смешались. Короткое молчаливое единоборство закончилось в пользу Ники.

Романов, не меняясь в лице, оставался напряженным и собранным, и лишь пульсирующая вена на виске выдавала в нем сильное внутреннее волнение. Но, Гучков с Шульгиным ничего не заметив, были поражены его внешним спокойствием. Недолгое молчание Романова показалось делегатам таким грозным, что они за одно мгновение сдали и обмякли. Император продолжил смотреть на них испытующе и без тени улыбки. Делегаты чувствовали себя неуютно под требовательным взглядом Романова. Стало так тихо, что в ушах зазвенело.

– Цель вашего визита, господа?

Государь постарался придать голосу как можно больше повелительности и строгости. Делегаты к этому времени уже поняли, что после согласия государя отречься от престола они могут вести с ним прямой разговор. Однако Романов не был куском глины, из которого можно было лепить что угодно.

Гучков похолодев от страха, вжался в спинку кресла и неуверенным голосом начал говорить о сути дела. Он поведал Ники, что он приехал с членом ГД Шульгиным, чтобы доложить Романову о том, что произошло в Петрограде за последние дни и посоветоваться, как теперь всем сторонам конфликта выйти из создавшегося положения. В конце своей короткой речи он сказал, что народ России считает, что тяжелая ситуация в стране возникла по вине верховной власти, поэтому нужно издать какой-нибудь акт, чтобы успокоить русский народ. Закончив говорить, Гучков искоса глянул на Романова, чтобы прочесть на его лице хоть что-нибудь.

Матвей Васильев усмехнулся про себя. Как будто не было до этого времени убийства царя Александра II и не было убито множество царских служащих.

Молодой человек c недовольством покачал головой.

«Разве никаких действий по дестабилизации верховной власти с другой стороны не было?»

Неожиданно в вагон, поигрывая снятыми очками, ввалился недовольный Рузский. Он склонился над Шульгиным, что-то ему прошептал и тихо присел в сторонке. Император, не обратив на него никакого внимания, притушил в пепельнице папиросу. Рузский, выпятив грудь, постарался быть строгим и сосредоточенным. Он сидел, вытянув шею, словно что-то напряженно выжидая. У Ники же было напряжено все: и слух, и зрение, и каждый мускул. Его нервы оказались на пределе. Их нужно было срочно чем-нибудь успокоить, поэтому Романов прикурил новую папиросу.

Гучков, опасливо поглядывая на государя, и видимо еще толком не зная, чем все может обернуться и насколько это будет трудно, когда придет пора действовать, продолжил говорить. Он сказал императору, что прежде, чем принять какое-нибудь решение, ему следует хорошо подумать и помолиться, но решить этот вопрос нужно к завтрашнему дню, потому что в Петрограде от них с нетерпением ждут известий.

Романов окинул беглым взором делегатов и, отчеканивая каждое слово, ответил, что он уже обдумывал этот вопрос и во имя блага, спокойствия и спасения России, он готов отречься от престола. И так как он не сможет разлучиться с Алексеем, то он принял решение и за своего сына, поэтому он желает передать престол своему брату великому князю Михаилу Александровичу. В конце переговоров Романов заявил, что надеется, что делегаты примут царское решение и поймут его отцовские чувства.

Матвей Васильев почувствовал, как его сердце вначале зашлось, потом дрогнуло, а затем вновь застучало в привычном ритме, но боль теперь уже распространилась по всему телу. Романов, не изменив спокойного лица, возвел удивительно синие глаза на делегатов и те, недоуменно переглянулись, будто он сказал что-то неуместное, хотя Ники четко закончил свою мысль. Гучков с Шульгиным, не ожидая такого ответа, растерянно закивали тяжелыми головами. Заявление государя застало их врасплох. Они не знали, что им делать. Имеет ли право государь отрекаться от престола за наследника? Однако Гучков быстро пришел в себя и ответил, что делегаты охотно разделяют его отцовские чувства и готовы принять его волеизъявление.

Вытерев обильный пот со лба, Гучков протянул императору заготовленную бумагу. Шульгин наклонившись вперед, весь обратился во внимание.

– Мы уже подготовили акт о вашем отречении, его можно прямо сейчас оформить.

«Ники не подписывай отречение!?» – мысленно воскликнул Матвей Васильев, зная, чем все закончится, но император уже принял твердое решение, и драма семьи Романовых продолжила развиваться по наихудшему сценарию. Матвею не подвластно было изменить ход истории. Он мог только прошагать вместе с царской семьей на Голгофу.

– Я напишу свой акт, – дрогнувшим от гнева голосом произнес Ники.

Подавив в себе злость, Романов по-прежнему говорил миролюбиво. Правда, он возвысил голос с такой силой, что депутаты, задрожав, невольно привстали. Император удивленно приподнял брови. Гучков с Шульгиным опустили головы, присели и опять страшно затрусили. Оказалось, что быть готовым осуществить задуманное и реализовать на деле это абсолютно разные вещи.

Император посуровел лицом и на бледных щеках заиграл легкий румянец. Романов снова посмотрел на депутатов пристальным взглядом и его брови грозно сошлись на переносице. Он почувствовал, что жизнь начала отворачиваться от него. Но государь многое повидал в жизни, поэтому умел владеть собой. Ники смело ринулся в неизвестный мир борьбы.

– Однако вместе с этим я должен быть уверен, что вы подумали о том, что мое отречение от престола не приведет страну к катастрофе. Вы понимаете, что теперь ответственность за судьбу народов России ляжет на вас?

Романов постарался придать своему голосу большей властности.

– Я могу вас твердо заверить, что все пройдет мирно, – с лихорадочной дрожью обмолвился Гучков, так и не преодолев робость перед царем.

– А если казаки поднимут бунт против вашей власти? – с тревогой в голосе спросил Романов, но это нисколько не поколебало Гучкова с Шульгиным, они восприняли его рассудительный тон по-своему.

– Мы думаем, что ничего не случится, потому что казаки полностью поддержали новую власть, – с уверенностью в голосе ответил Гучков.

Романов выслушал его ответ с остановившимся сердцем и поблекшими глазами. Тихая тупая боль прошла прямо в сердце. Он внимательно заглянул в глаза Гучкову и еле-еле сдержался, чтобы не ответить резко.

– Я говорю с вами как с глухими. Дальше с вами говорить бесполезно. Вы не понимаете, что своими непродуманными действиями можете ввергнуть страну в страшный хаос. Вспомните о Боге, не берите грех на душу, – подчеркнуто спокойно сказал Ники.

Государь широкими медленными шагами прошелся взад-вперед. Потом он глубоко затянувшись, выпустил дым и, придавив папиросу в пепельнице вместе с Фредериксом отправился в вагон-канцелярию, чтобы лично составить Манифест о своей отставке. Через один час император подал Гучкову отпечатанный лист, и тот бережно взяв в руки бумагу, торжественно прочитал про себя.

По просьбе думцев Романов подготовил еще несколько важных бумаг: последними указами император уволил прежний состав Совета министров, назначил новым председателем правительства князя Львова и утвердил Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича.

Романов, нахмурив померкнувшие глаза, подал подписанные бумаги Гучкову.

– Прочтите, – в синих глазах императора блеснуло брезгливое выражение.

Гучков подобострастно просмотрев бумаги, и видимо, чтобы узнать дальнейшие планы Романова нерешительно спросил:

– Что вы теперь собираетесь делать, Николай Александрович?

Ники невидящими глазами из-под надвинутых бровей скользнул по делегатам из столицы. У него внутри словно что-то надломилось.

– Поеду в Могилев, чтобы проститься с войсками и повидаться со своей матушкой, а потом вернусь к своей жене и детям, – ответил Романов и у него мучительно сжалось сердце.

Шульгин, не скрывая своего торжества, нетерпеливо высказал послесловие. Ему явно не терпелось вставить свое слово в дискуссию.

– Ах, ваше величество, если бы вы раньше задумались, то всего этого не случилось бы, – внушительно промолвил Шульгин.

Бывший царь резко поднял голову и посмотрел на него с такой ненавистью, что тот на мгновение растерялся.

– Вы думаете, обошлось бы? – о чем-то глубоко задумавшись, недоуменно спросил Романов, и в его глазах выросло такое отвращение и презрение, что депутаты невольно опустили глаза вниз.

Стараясь заглушить в себе если не гнев, то раздражение, Николай Александрович беззвучно шевеля губами прочитал молитву. И хотя его лицо крупных морщинках не просматривалось в сумраке, но оно было слишком серьезным. В то же время его взгляд выглядел печальным и тревожным. Ники охватило чувство тревоги за судьбу своей семьи и государства. Он не был из тех, кто руками и зубами цеплялся за свою жизнь.

Романова неоднократно предупреждали о грядущем перевороте, но он на это всегда неизменно отвечал, что на все воля божья. Что, верно, то верно разве судьбу обманешь?

Когда государь и депутаты расстались, Матвей Васильев взглянул на часы. Они показывали почти полночь. В этот час очередной акт драмы Романовых закончился. Свержение с престола императора России свершилось. Получив нужные документы, два актера сыграв как по нотам, и все что им требовалось сыграть по роли, откланялись. Они покинули сцену, не дожидаясь рукоплесканий из зала. Талантливо или нет, они сыграли – это уже скажет русский народ и история.