Днище

Итак, Америка-матушка. Пышный зал, но в то же время скромно убранный портретами великих людей и цитатами из Библии. Обязательно флаг, кусок ткани, за неуважительное отношение к которому могут отправить в штат Колыма. Обязательно мебель, добротно сделанная, чтоб служить великому делу великой страны не один десяток лет.

Зал постепенно заполняется людьми, среди которых журналисты с радио, телевидения и из газет. Яблоку негде упасть, если такое сравнение будет уместно. Лицом к залу, словно на первом месте пьедестала, судья в мантии, и, может, шапочке. Или без. Обязательный успокоительный молоток по правую руку.

С одной стороны от судьи, не важно, с какой, обвиняемая в самогоноварении Ираида Викторовна. Это благочестивая дама в летах, одета во всё чёрное, как на траур. В комплекте идёт даже чёрная вуаль.

С другой стороны место свидетеля, пока вакантное. Перпендикулярно стоят две скамейки с полит корректным составом присяжных, которые являются последним штрихом, и:

– Дело по обвинению миссис Ираиды Немецкой в фальсификации алкогольной продукции объявляю открытым, – говорит судья, не называя отчества обвиняемой, ибо в Америке это не принято, и подтверждает свои слова подтверждающим молотком.

Некоторые неинтересные моменты можно опустить, но самые яркие нужно описать как можно подробнее.

Вот на свидетельском кресле главный свидетель защиты, мистер Григорий Способ. Адвокат, который может убедить в чём угодно даже себя, начинает ловко жонглировать вопросами, от чего над миссис Немецкой начинает пылать нимб. Григорий Терентьевич гладко выбрит, в костюме «с иголочки», взятом на прокат.

– Итак, являетесь ли вы законным мужем обвиняемой?

– Никак нет.

– О, позвольте, я объясню, – мурлычет защитник. У мистера Способа здоровье подорвано тяжёлой жизнью, и они вот-вот собирались обвенчаться по всем правилам. Но Судьба словно ставит препятствия на пути двух любящих сердец. Это вечная история Ромео и Джульетты, повторяющаяся вновь перед вашими глазами.

Женщины-присяжные незаметно смахивают набегающие слёзы, мужчины держатся. Очередь прокурора.

– Мистер Способ, видели ли вы когда-нибудь, как Ираида Немецкая варит и сбывает самогон?

– Не было такого, вот вам крест, товарищи, – и Григорий Терентьевич произносит про себя памятку: «лобик-пузико-плечико-плечико», которой его научили ещё в детстве.

Дальше на скамейке свидетелей один за другим мелькают вдова Валерия Хохлова, Леонид Куц и множество похожих на него типов личности, которые особого доверия не внушают даже друг другу.

Адвокат, этакий рубаха-парень с лукавым взглядом в безупречном костюме за несколько тысяч долларов, так лихо переворачивает показания с ног на голову, что, если в зале присутствует хоть один цирковой акробат, то зависти его нет предела. Прокурору остаётся только делать злые глаза, что само по себе вреда никому принести не может.

– Суд присяжных удаляется на совещание, – подтверждает судья свои слова молотком и через какое-то время под аплодисменты будущие молодожёны уходят в новую жизнь с оправдательным приговором, адвокат с оправдательным гонораром, а обвинитель ни с чем в любимый бар, где с горя надирается вкуснейшего шотландского виски с содовой и двумя кубиками льда в каждой порции.

Да, вот это по-нашему, по-американскому. Наши победили! Ура, товарищи! Занавес.

Но если как следует тряхнуть головой и скинуть видение сказочного заморского правосудия, взору откроется маленькая комнатка, женщина средних лет в роли судьи, два задумчивых милиционера и обвинительный приговор: два года с конфискацией. Здесь самые искренние слёзы и клятвы раскаяния вызывают только неодобрительные взгляды.

И вот цель Судьбы достигнута, и Ираида Викторовна, сорванная с ветки, падает на жёсткие казённые нары. Перезревший и уже подпорченный Способ, не в силах более удержаться на расшатавшемся дереве, падает прямо в снег, и его никто не подбирает, так как толку от такого плода абсолютно никакого.

Финита. Занавес.

Глава 17

Спустя какое-то время, отведённое Егору Фисюну для повторного ознакомления с окружающим миром, он вернулся домой и сел на диван. Чего-то не хватало, и он встал. Но Егору этого показалось мало, и ноги сами куда-то зашагали. Через пару минут перед его глазами оказалась дверь в квартиру Ираиды Викторовны Немецкой, а палец жал на кнопку звонка. Но, вопреки ожиданиям, дверь не распахнулась, а 16 рублей начали утяжелять карман. После десятой попытки вышла соседка, внимательно посмотрела на Егора и произнесла:

– Нет её.

– А скоро будет?

– Через два года, милок, не раньше.

– Уехала, что ль? Или в армию забрали? – попытался сострить Фисюн.

– Посадили её, милок.

– Куда?

– Как куда, в тюрьму.

– За что?

– А вот за то и посадили, за чем ты к ней пришёл.

– Спасибо, – Егор развернулся и пошёл домой за курткой.

– Гляди, отпустили уже, – удивилась тётя Люба, стоящая за прилавком.

– 0,5 на берёзовых бруньках и пачку «Новостей», – сказал Фисюн, не обратив на нестандартное приветствие никакого внимания.

Через полтора часа, а то и меньше, он снова зашёл в «Любушку» и продублировал заказ.

– А туфли свои к дверям прибивать не будешь? – засомневалась Любовь Ивановна.

– Не буду, – твёрдо ответил Фисюн.

В квартире не сиделось, а на улице с таким пайком остаться в одиночестве невозможно. Егор решил пойти на крышу, чтобы там закончить обед на свежем воздухе. К концу второй бутылки кто-то тронул его за плечо.

– Егорушка, здравствуй, – сказала его сестра Настя, глядя на него светлыми глазами.

От неожиданности сигарета «Новость» выпала из открытого рта и Егор с трудом не последовал её примеру.

– Настя?!

– Узнал?

– Настя! Настюшка! Ты живая! Как же это, Настя? Я ж был на похоронах. Как же это?

– А ты посмотри внимательно, – сказала Настя и повернулась боком. За спиной у неё были два больших белых крыла, аккуратно сложенные.

– Ух ты! Ты что, привидение какое-то?

– Дурачок ты мой, братик любимый, разве крылья у привидений бывают? Я ангел.

– Ангел?

– Ну да. Вот, решила тебя навестить.

– Жалко, водка закончилась. А то б выпили.

– Ангелам это запрещено, Егорка. Только пиво.

– Так я щас мигом сгоняю, ты тут обожди, никуда не уходи.

– Егорка, давай лучше полетаем. Хочешь?

– Ага, полетаем. Как я, по-твоему, полетаю? Вниз?

– А ты оглянись.

Фисюн посмотрел через плечо назад и увидел, что у него из лопаток торчат точно такие же крылья, как у сестры. Он сделал усилие, и они расправились, так что в размахе получилось метра четыре.

– Ну, пойдём, – поманила Настя пальцем и шагнула к краю. Егор несмело ступил за ней, до сих пор не веря, что такое может случиться с военным в отставке. Ладно, если б он был генералом или хотя бы подполковником. Но с капитаном! Просто нонсенс.

Настя взяла его за руку и подвела к краю, как несмышлёного ребёнка.

– Ну, полетели, – она выпустила его руку и взмыла вверх, снова маня его к себе своим тоненьким изящным пальцем.

– А, ну его, попробую, – Егор ещё раз осмотрел крылья и шагнул с крыши, плотно зажмурившись. Когда он открыл глаза, то понял, что, вопреки ожиданиям не соблюдает законы притяжения, а летит вверх, как истребитель на учениях.

Глава 18

– Ну что, пнёшь или нет? – лукаво интересовался Сашка, так как оба варианта ответа были ему на руку. В случае согласия Пашки повторить предыдущий неудачный опыт станет ясно, на самом ли деле им удалось наконец-то найти настоящего дохляка. А в случае отказа можно было потратить несколько дней, со смаком чмыря ссыкливого друга.

– Хрен тебе, даун. Я чё, на дебила похож? Сам пинай, если такой герой.

– Что-то не хочется, мало ли, может он заразный. Короче, надо взрослым рассказать.

Придя к такому консенсусу, ребята побежали на доклад к Сашкиной маме, которая вызвала милицию, не вдаваясь в подробности.

– О, знакомый, – милиционер бережно наступил на руку лежавшего в форме звезды тела, – вставай, Фисюн, поехали на курорт.

Но Егор не хотел ни с кем общаться, сосредоточенно смотря в небо мутными стеклянными глазами. Милиционер пощупал пульс на его запястье, потом на шее.

– Готов. Скорую вызывайте, правосудие тут неуместно. Что-что, а трупов оживлять мы пока не умеем.

Егор, улетевший к этому времени далеко, уже не слышал, что делают с куском мяса, который даже на него не похож. Ни нимба, ни крыльев, только пропитая рожа и всё. Вечное заблуждение, согласно которому бывший приют мыслительного процесса принимают за человека. Над этой камерой хранения производят множество ненужных манипуляций и произносят столько же ненужных слов.

– Надо было пнуть, – сказал Сашка, обращаясь к Паше шёпотом, – ссыкло. Трупешника испугался, очконавт.

Паша, не особо сильный в словесных баталиях, высказал Сашке такой увесистый аргумент в виде подзатыльника, что попранная было справедливость снова вернулась в их отношения.

Эпилог

Часть 1

Прошло какое-то количество лет. Скажем, шесть. Вот уже год и два месяца, как Лёня Куц, погрузившийся в полную темноту из-за отказа от функционирования его последнего глаза, живёт в специальном месте для отверженных людей, у которых истёк срок гарантийного ремонта.

Он делит свою келью с кем-то, кого он, естественно, никогда не видел и увидит тоже не скоро. О присутствии соседа, который ни разу за всё время не пошевелился и не сказал ни слова, Куций догадывается по вони, исходящей с той стороны, где стоит кровать.

– Степановна, кактус опять обосрался! – кричит он сиделке, которая два раза в день убирает органическую массу, оставляемую прямо в постели.

– Чем орать, взял бы да убрал, а то только даром только хлеб жрёшь.

– Буду я за ним говно убирать, мне за это не платят.

– Ишь, не платят ему. А вот я тебе жрать не дам, так посмотрим, будешь или нет.

– Слышь, Степановна, ты это, не серчай. Я просто с детства самого брезгливый, не могу я до говна человеческого докасаться. А сослепу-то возьму и вляпаюсь. Тогда точно всё тут обблюю.

– Сиди уже, брезгливый он, лучше б ты водку пить брезговал до потери зрения, – и Степановна уходит дальше выполнять свою неинтересную однообразную работу.

Но если бы вдруг случилось чудо, и Лёня Куц увидел свет своими собственными глазами, то, глядя на своего соседа, утратившего классический человеческий облик, он бы не сразу узнал прыгуна, который обломал ему поминки дяди Толи. Годы проделали с телом Олега Гиппиуса такую работу, о которой вздыхал бы сам Роден.

Сашка, так и не пнувший за свою жизнь ни одного трупа, уже три года живёт на земле обетованной, куда их семью с лёгкостью перевёз отец по фамилии Бронштейн. Да-да, именно такая фамилия была у изгнанного вождя русской революции, Льва Давидовича Троцкого. Но Изя Бронштейн клялся, что к убитому в Мексике человеку он никакого отношения не имеет, и кровного родства между ними нет. Но доподлинно это неизвестно.

Часть 2

Пашка остался без лучшего друга, которого он хоть и считал дебилом, но другой настоящей дружбы себе не завёл. Весь свой пост пубертатный период он посвятил Вере Катковой, с которой постигал все премудрости взрослой жизни. Закончив школу, он категорически отказался продолжать образование, ссылаясь на невозможность постичь все нюансы.

Вследствие этого Пашка был изгнан хахалем своей мамы из дома, а точнее, как сказал сам хахаль: «на хер с моей шеи, остолоп ленивый». И это выражение было не лишено справедливости. После недолгих скитаний Паша обосновался в комнате Верки, не обращая внимания на слабые протесты тёти Любы. Протестовала она потому, что уже три года не работала из-за закрытия магазина «Угловой», в помещении которого теперь находился чистенький бездушный супермаркет. Кассирши там были молоденькие и неопытные, на что Любовь Ивановна сначала только ехидно посмеивалась, но потом тяжело выдохнула и осела на дно, в свою собственную комнату.

Пашка, решавший все споры физическими доводами, с тётей Любой решил не изменять привычкам. Поэтому в их квартире периодически появлялись фонари, не требовавшие электричества, которые Любовь Ивановна поначалу старалась скрыть толстым слоем тонального крема. Но потом он закончился, и неподобающий внешний вид заточил тётю Любу, словно Рапунцель, у себя в башне, то есть в комнате.

Между тем, у себя в постели, часто крича и испражняясь, лежал Максимка, плод не вовремя сделанного Пашей движения. Как-то раз, когда Паша пытался внушить Максимке мысль о том, что уровень шума от его плача превышает все допустимые нормы, бабушка вступилась за внучка и больше уже не поднималась. Результаты этой дискуссии заставили Пашку уехать надолго, правда, в места не столь отдалённые.

Верка же, лишившись обеих своих опор, рухнула вниз и ушла под лёд моральных норм так глубоко, что ждать её возвращения не стоило.

Максимку передали в руки Надежды Чертко, так вовремя ухватившейся за спасительную ветвь высшего образования, которую ветер случайно пригнул к болоту её жизни.

Часть 3

И вот, наконец-то, настоящий голливудский Happy End. Максим растёт в любящей, обеспеченной уже девятью киосками, двумя магазинами и кафе «Элита» семье. Он любит читать, анализировать, и даже пробует себя на литературном поприще. Правда, никому своих начинаний не показывает.

И когда-нибудь, лет через 25, он в той самой квартире, где у его бабушки воровали мусорные вёдра, попытается написать рассказ о жизни, которую он не помнит, которую он узнал с чужих слов и большую часть которой составляют его собственные мысли на этот счёт.

История практически окончена. «Почему практически? – возмущается читатель, и со злостью швыряет книгу, изрядно поднадоевшую, – сколько ж можно? Ну, что там ещё?».

Как что? А ну ка, вспомните, кого забыли? Ну? Да, именно, Анжелу Петровну, о которой теперь можно сказать либо хорошо, либо ничего. Ну, а что поделаешь, она была далеко не первой молодости.

Вот теперь всё. Спасибо за внимание.

«Забыли, забыли!» – кричит на этот раз читатель, ободрённый близким завершением нудного чтения. И уже автор, поднимая над последним абзацем усталые глаза, спрашивает: «Сколько ж можно? Кого?».

Пиню, Пингвина забыли!

Ах да, Пиня. Он с такой лёгкостью и беззаботностью не заметил водоворота, всосавшего в себя столько судеб, что ему остаётся только позавидовать. Он до сих пор не бросил дела, которое приносит постоянное вознаграждение и так же всё время доволен жизнью, не дающей поводов для трезвости.

Ну, теперь всё. Точно.

Все облегчённо вздыхают. Читатель наконец-таки может посмотреть телевизор или заняться другим важным делом.

– А автор?

– Что «а автор»?

– Ну, он чем будет теперь заниматься? Написал, значит, дальше-то что? Что-нибудь другое писать будет?

– Пусть работу найдёт нормальную! Писать любой человек без высшего образования может, а он пусть деньги зарабатывает. Ему семью кормить.

– Ваша правда. До свидания.

– Пока!

_

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.