В поисках смысла. Сборник статей

Следует отметить, что в оценке Штольцем «обломовщины» нет никакой предвзятости. Гончаров делает Штольца лучшим другом Обломова, питающим к последнему самые искренние чувства. Штольц не лжет и не клевещет на Обломова. В своем стремлении отыскать причины его трагедии он абсолютно искренен. Более того, он склонен скорее жалеть Обломова, нежели осуждать его. Тем не менее, Штольц действительно не видит в Обломове ничего, кроме праздного лежебоки, проводящего время своей жизни на диване и не способного ни к какой созидательной деятельности. Почему это происходит?

Моя версия заключается в том, что русский дворянин и западный буржуа – это два разных психологических типа, два разных мира, которые не просто не могут понять друг друга, но между которыми буквально пролегает пропасть. Причина существования этой пропасти – в разнице жизненных приоритетов каждого из них.

Для Штольца, как для делового человека, главными приоритетами являются выгода и практическая польза. Эти приоритеты Штольц считает для человека единственно возможными, а их отсутствие – едва ли не признаком заболевания. Он не может себе даже представить существование каких-то других приоритетов. Характерным моментом, рисующим в романе психику немецкого буржуа, является эпизод, в котором отец Штольца напутствует его перед дорогой.

«–Ты поедешь верхом до губернского города, – говорит он сыну, – там получи от Калиникова триста пятьдесят рублей, а лошадь оставь у него. Если же его нет, продай лошадь; там скоро ярмарка, дадут четыреста рублей и не на охотника. До Москвы доехать тебе станет рублей сорок, оттуда в Петербург – семьдесят пять; останется довольно. Потом – как хочешь. Ты делал со мной дела, стало быть, знаешь, что у меня есть некоторый капитал; но ты прежде смерти моей на него не рассчитывай, а я, вероятно, еще проживу лет двадцать… Образован ты хорошо: перед тобой все карьеры открыты; можешь служить, торговать, хоть сочинять, пожалуй, – не знаю, что изберешь, к чему чувствуешь больше охоты… Ну а если не станет умения, не сумеешь сам отыскать вдруг дорогу, понадобиться посоветоваться, спросить – зайди к Рейнгольду: он научит. О! – прибавил он, подняв пальцы вверх и тряся головой. – Это… это… (он хотел похвалить, но не нашел слов). Мы вместе из Саксонии пришли. У него четырехэтажный дом. Я тебе адрес скажу…

–Не надо, не говори, – возразил Андрей, – я пойду к нему, когда у меня будет четырехэтажный дом, а теперь обойдусь без него…»

Мы видим сугубо деловое прощание. «Ни слезинки», – как заметили наблюдавшие эту сцену соседи. Все подчинено делу: как доехать, как продать, как распорядиться капиталом. Образование – тоже для дела, не для баловства какого-то: карьеру делать. А главное жизненное достижение, которого следует добиться, – четырехэтажный дом. Причем, учитывая, что эту сцену пишет, фактически, сам Штольц, он, по-видимому, не только не порицает отца за крохоборство, но напротив, демонстрирует почтительное внимание к его словам и готовность им следовать.

Совершенно другие жизненные приоритеты мы находим у Обломова. Для него, как для русского аристократа, жизненным приоритетом является идея служения и реализация таких качеств, которые составляют кодекс чести русского дворянина: честь, чувство долга и верность данному слову. Как говорит о нем рассказчик (то есть сам Штольц), «тогда еще он был молод, и если нельзя сказать, чтоб он был жив, то по крайней мере живее, чем теперь; еще он был полон разных стремлений, все чего-то надеялся, ждал многого и от судьбы, и от самого себя; все готовился к поприщу, к роли – прежде всего, разумеется, в службе, что и было целью его приезда в Петербург. Потом он думал и о роли в обществе…»

Нельзя не заметить, что, характеризуя в этом отрывке Обломова, Штольц говорит о его стремлениях с явной иронией. Во всяком случае, фраза «нельзя сказать, чтоб он был жив, то по крайней мере живее, чем теперь» – не оставляет на этот счет ни малейших сомнений. И это не случайно, ведь для Штольца, как для представителя третьего сословия, такая категория, как служение отечеству, ровно ничего не значит. Для него значимо не служение, как таковое, а служба, то есть любой род деятельности, где возможно продвинуться, сделать карьеру и, в конечном счете, выгодно устроить свою жизнь. Поэтому Штольц объясняет трагедию Обломова по-своему, исходя из своих представлений, и у него получается, что причиной ее является просто лежание на диване.

Между тем, из объяснений Штольца так и остаются неясными многие эпизоды романа. Например, какими качествами мог Обломов покорить сердце Ольги Ильинской? Чем заслужил сердечную привязанность Агафьи Матвеевны? Почему сам Штольц, наконец, несмотря на свою убежденность в человеческой никчемности Обломова, говорит о его «честном верном сердце», «хрустальной, прозрачной душе», делающей его «перлом в толпе»? Все это остается недосказанным. И недосказано не Гончаровым, а именно Штольцем, не способным увидеть в Обломове ничего, кроме халата и дивана. Вот почему у Лермонтова, при описании похожего типажа, получается Печорин, а у Штольца – Обломов.

Зато все становится объяснимым, если предположить, что причиной трагедии Обломова были его нереализованные идеалы. Обломов отвергал не деятельность, как таковую, а бессмысленную деятельность: бессмысленное писание бумаг в канцелярии, бессмысленное времяпровождение с приятелями, бессмысленное прожигание жизни. «Знаешь ли, Андрей, – говорит он Штольцу, – в жизни моей ведь никогда не загоралось никакого – ни спасительного, ни разрушительного огня?.. Жизнь моя началась с погасания… С первой минуты, когда я сознал себя, я почувствовал, что уже гасну. Начал гаснуть я над писанием бумаг в канцелярии; гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразнивания, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую без цели, без симпатии; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, – на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи жизнь и ум, переезжая из города на дачу, определяя весну привозом устриц и омаров, осень и зиму – положенными днями, лето – гуляниями и всю жизнь – ленивой и покойной дремотой, как другие…»

Как известно, роман писался в николаевское время, когда в обществе царил застой, не позволявший талантливому человеку найти достойное себя поприще. Дворянин, воспитанный в идее служения, не реализовав этой идеи, терял под ногами почву, что мы и видим на примере множества типов русской литературы, так называемых «лишних людей». Для Обломова, чтобы жить полной жизнью, необходимо настоящее дело, которое может стать для него его целью и смыслом. Штольц тоже жил в эту эпоху, но для Штольца, чтобы жизнь имела смысл, достаточно просто выгоды. Таким образом, роман гораздо глубже, чем об этом принято думать. Он не сводится к плоской критике русского дворянства, как думал Добролюбов, а исследует глубину культурной и нравственной пропасти, разделяющей дворянскую Россию и буржуазный Запад.

Достоевский и Ницше

1

Во второй половине XIX века между Ф.М.Достоевским и Ф.Ницше произошел заочный спор, проследив который можно понять причины того, что мы называем сегодня мировым финансовым кризисом. Спор касался явления, получившего распространение в 60-е годы ХIХ столетия и известного под именем нигилизм.

Суть нигилизма – полное отрицание всего общепринятого, всех традиционных норм и ценностей, в том числе религии, государства, брака и семьи. В единичных проявлениях нигилизм существовал еще в античности у киников. Но как массовое явление начал проявлять себя в конце XVIII – начале ХIХ века. До этого весь уклад жизни средневекового европейского общества традиционно строился на основе религиозных представлений. Однако эпоха Просвещения и, в особенности, последовавшая за ней Французская буржуазная революция сделали европейское общество светским. В результате, как писал М.Хайдеггер, бог утратил власть и над сущим и над предназначением человека. Но коль скоро Бог перестал играть в жизни общества определяющую роль, то стали подвергаться сомнению и были отброшены и основанные на божественном авторитете идеалы, то есть те нормы и принципы, которые придавали жизни европейского человека порядок, цель и смысл. Именно в этом и заключается существо нигилизма.

Сам термин «нигилизм» принадлежит Ф.Г.Якоби, который впервые ввел его в философский оборот в письме к И.Г.Фихте. После этого он широко использовался в произведениях С.Кьеркегора, Ф.Ницше, О.Шпенглера и М.Хайдеггера. В России термин «нигилизм» так или иначе мелькал у Н.И.Надеждина, В.В.Берви и Н.А.Добролюбова, но популярность приобрел после выхода в свет романа И.С.Тургенева «Отцы и дети». В романе он представлен в виде стремления молодежи шокировать старшее поколение эпатирующими высказываниями. По версии Тургенева, это своего рода болезнь роста, что-то вроде детского негативизма, который исчезает без последствий либо при столкновении с сильными чувствами (как у Базарова к Одинцовой), либо с погружением в хозяйственные дела (как у Кирсанова-младшего). Гибель Базарова здесь – чистая случайность, не имеющая к его убеждениям никакого отношения.

На самом деле, все обстоит далеко не так невинно, как это изображено у Тургенева. Начиная с 60-х годов XIX столетия, нигилизм в России начал приобретать характер радикального политического течения, отрицавшего существующий государственный и общественный строй, религиозную идеологию, общепринятые нормы морали, проповедовавшего материализм и не брезговавшего террором. Так, в известной прокламации Н.П.Огарева «Мужикам и всем простым людям работникам» звучат призывы сжечь все институты старого общества «дотла». П.Г.Заичневский в прокламации «Молодая Россия» призывает захватить Зимний дворец и перебить «всех живущих там», а также уничтожить армию и флот, раздробить Россию по народностям и уничтожить наследства, семейства, детей и священников. Г.Н.Вырубов на конгрессе «Лиги мира и свободы» высказывается за устранение религиозных идей и требует запретить людям «избирать себе веру». Человек, по его словам, не имеет права упорствовать в заблуждениях. А М.А.Бакунин в прокламации «Несколько слов к молодым братьям в России» пишет: «Всякое государство, как бы либеральны и демократичны ни были его формы, ложится подавляющим камнем на жизнь народа». Не нужно ни преобразований, ни даже революций, имеющих какой-нибудь смысл. Требуется, напротив, только «дико разрушительное воодушевление».

2

В 1871-1872 гг. был опубликован роман Достоевского «Бесы», в котором явление нигилизма исследовалось как раз с точки зрения его социальных последствий. В основе романа – реальное событие: убийство студента земледельческой академии Иванова пятью членами тайного общества «Народная расправа», возглавляемого С.Г.Нечаевым.

Петр Верховенский, который воплощает у Достоевского тип нигилиста, проявляет себя не столько нигилистом, сколько рядящимся в революционера проходимцем. Как он сам говорит о себе, «я мошенник, я не социалист». Он тоже призывает «обличительною пропагандой беспрерывно ронять значение местной власти, произвести в селениях недоумение, зародить цинизм и скандалы, полное безверие во что бы то ни было, жажду лучшего и, наконец, действуя пожарами, как средством народным по преимуществу, ввергнуть страну, в предписанный момент, если надо, даже в отчаяние». Но на самом деле ему нужна просто власть. Власть над людьми. «У рабов должны быть правители, – говорит он, – полное послушание, полная безличность».

Разумеется, все это он делает не один – у него есть сообщники: «В смутное время колебания или перехода, – пишет Достоевский, – всегда и везде появляются разные людишки. Я не про тех так называемых «передовых» говорю, которые всегда спешат… с определенною более или менее целью. Нет, я говорю лишь про сволочь. Во всякое переходное время поднимается эта сволочь, которая есть в каждом обществе, и уже не только безо всякой цели, но даже не имея и признака мысли, а лишь выражая собою изо всех сил беспокойство и нетерпение. Между тем эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду той малой кучки «передовых», которые действуют с определенной целью, и та направляет весь этот сор куда ей угодно».

Вот эта-то «сволочь», потерявшая связь с народом, с его религиозно-этической традицией и не имеющая «и проблеска мысли», легко перенимает любые идеи, которые отвечают ее внутренней сути. Источником же всевозможных идей в романе является Николай Ставрогин. Ставрогин не просто центральный персонаж романа, но, как верно заметил Бердяев, из духа Ставрогина вышли все действующие лица «Бесов». И Шатов, и Кириллов, и Лиза, и другие персонажи не имеют самостоятельного содержания, а существуют лишь в качестве манифестаций идей Ставрогина. Причем, идеи эти чисто умозрительны: за ними нет никакой внутренней необходимости. Шатова он увлекает христианской идеей богочеловечества, согласно которой бог – есть человек, а Кириллова – противоположной ей, ницшеанской идеей человекобожества, согласно которой человек есть бог. Сам же, как исследователь муравейника, с любопытством наблюдает, что из этого получится.

Ставрогин и есть настоящий нигилист, доведенный до своего логического предела. Если нигилист Верховенский хоть и не верит в традиционные ценности, но все же верит в «шигалевщину», если Кириллов хоть и не верит в Бога, но все же верит в человека, то Ставрогин не верит вообще ни во что. Он внутренне пуст. Он не добрый и не злой, не герой и не злодей. Он в равной степени способен и на предельное благородство, и на предельную низость. Он как бы воплощает в себе плюс и минус одновременно и потому логичным выглядит его самоаннигиляция: плюс на минус дает ноль – абсолютную пустоту, небытие.

Небытием, смертью оканчивается соприкосновение с ним и для большинства персонажей романа. Будучи существом свободным от нравственности, Николай Ставрогин одним фактом своего существования несет гибель и разрушение. Любовь к нему Лизы оборачивается для нее бесчестьем, связь с ним Марии Лебядкиной – ее убийством. Он увлекает нигилиста Шатова мыслью о народе-богоносце и тем самым обрекает его на гибель, как отступника. Соблазняет Кириллова идеей человекобожества и подталкивает к самоубийству. Он подбрасывает Петру Верховенскому идею скрепления организации кровью и становится косвенной причиной убийства одного из ее членов. Так, не предпринимая никаких действий, сам не участвуя в организации хаоса, а являясь только излучателем собственного духа, он становится, фактически, главной причиной и смуты, и гибели людей. Как пишет Бердяев, «Ставрогин породил этот бушующий хаос, из себя выпустил всех бесов и в беснование вокруг себя перелил свою внутреннюю жизнь».

Мысль Достоевского заключается в том, что русское общество никогда не увлеклось бы губительными для него идеями, если бы не его оторванность от «почвы», от того нравственного корня, который исходит от души народной, от глубины народного самосознания и который позволял русскому народу выживать в самых трагических обстоятельствах. Оторванность от корней, поверхностная «образованщина» делает человека беззащитным перед любой бредовой идеей.

Что же касается возникновения самого образа Ставрогина, то и он появился не на пустом месте. Степан Трофимович Верховенский, представляющий в романе тип «западника», является не только отцом главного нигилиста Петра Верховенского, но и воспитателем Николая Ставрогина. А также организатором кружка, из которого впоследствии сложилась группа убийц. Таким образом, нигилизм в романе представлен как детище оторванных от «почвы» идеологов 40-х и 60-х годов: Белинского, Грановского, Добролюбова, Чернышевского.

Современникам роман Достоевского не понравился категорически. Они обвинили автора в искажении действительности, в пренебрежении трезвым, фактическим анализом, в увлечении субъективными ощущениями. По мнению П.Н.Ткачева, роман представляет собой инсинуацию, клевету, фантастические измышления писателя, лишь по слухам и отдельным газетным сообщениям знакомого с современными нигилистами. В.Г.Авсеенко выражал недовольство тем, что Достоевский «принял часть за целое, категорию подпольных деятелей за целое общество». А Н.К.Михайловский писал, что «нечаевщина» вообще не характерна для современного общественного движения, что она составляет «печальное, ошибочное и преступное исключение». Правда, уже через шесть лет жизнь полностью опровергнет эти утверждения критиков: сначала Вера Засулич стреляет в петербуржского градоначальника Ф.Ф.Трепова, а вслед за этим террором охватывается уже вся Россия.

Конечно, попытки понять идеи, лежащие в основе этой сложной книги, исходя из общественно-политической ситуации 70-х годов XIX века, были обречены на провал. Современники хотели видеть в ней типический образ революционера, а увидели мошенника Верховенского. Поэтому она и была охарактеризована как «злобная карикатура на революционно-освободительное движение». Но Достоевский и не собирался создавать типический образ. Напротив, в единичном случае, в том, что Михайловский назвал «печальным, ошибочным и преступным исключением», он сумел увидеть тенденцию, которая привела к катастрофе 1917 года. И не только увидел, но и раскрыл механизм революционного процесса, когда на смену прекраснодушным, но безответственным мечтателям приходят властолюбивые авантюристы, просто использующие репутацию и риторику предшественников в своих целях.

Так, на смену Белинскому, Грановскому, Добролюбову и Чернышевскому приходят проходимец Парвус и одержимый дьявольской злобой Ленин, а на смену идеологам «перестройки» 80-х – нынешние российские либералы. Как характеризует их Шатов, все «они были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся…». Эти слова и есть та формула, которую Достоевский вывел для характеристики либералов на все времена.

3

Так обстоит дело с представлениями о нигилизме у Достоевского. А в 1881-1882 годах была опубликована работа Ф.Ницше «Веселая наука», в которой впервые звучит формула, красной нитью прошедшая затем через все последующие произведения философа. «Бог умер! – писал Ницше, – Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами…». Этим своим высказыванием Ницше метафорически констатирует факт, что из общественного сознания европейского человека исчезают такие ценности, как добро, красота, вера, любовь к ближнему, милосердие, истина. То есть те ценности, которые были воплощены в идее Бога и на которых держалась европейская цивилизация.

Как объясняет причину крушения ценностей сам Ницше, «нигилизм как психологическое состояние должен наступить, когда мы искали во всем происходящем «смысл», которого там нет. Тем смыслом могло быть: исполнение какого-то высшего нравственного канона во всем происходящем, нравственный миропорядок; или возрастание любви и гармонии во взаимоотношениях существ; или приближение к состоянию всеобщего счастья. И вот теперь человек понимает, что всем становлением не ставится никакой цели, не достигается ничего. Но как только человек распознает, что тот мир слажен только из психологических потребностей и что мы не имеем на него никакого права, сразу реальность становления принимается за единственную реальность, человек запрещает себе всякий род уползания к запредельным мирам и ложным божествам. Что по существу произошло? Чувство неценности было достигнуто, когда человек понял, что ни понятием «цели», ни понятием «единства», ни понятием «истины» интерпретировать совокупный характер существования не удастся. Короче: категории «цель», «единство», «бытие», которыми мы вкладывали в мир ценность, нами снова из него изымаются – и отныне мир выглядит неценным» («Крушение космологических ценностей», цит. по М.Хайдеггеру «Европейский нигилизм»).

Но коль скоро традиционные ценности ложны, значит, есть и ценности истинные. И дело сводится только к тому, чтобы разоблачить ложь, произвести переоценку прежних ценностей и на место ценностей ложных поставить ценности истинные. То есть нигилизм в представлении Ницше означает не просто разрыв с традицией, как у Достоевского, а освобождение от ложных ценностей для установления ценностей истинных. Такой единственной истинной ценностью Ницше провозглашает волю к власти. «Что хорошо? – пишет он в «Антихристе». – Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть. Что дурно? – Все, что происходит из слабости. Что есть счастье? – Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого сопротивления. Не удовлетворенность, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей… Слабые и неудачники должны погибнуть».

Итак, именно воля к власти должна заменить такие христианские добродетели, как добро, красота, вера, любовь к ближнему, милосердие, истина. Причем, как пишет в статье «Европейский нигилизм» М.Хайдеггер, «поскольку «Бог умер», мерой и средоточием для человека может стать только сам человек: «тип», «образ» человечества, которое берет на себя задачу переоценки всех ценностей и настроено вступить в абсолютное господство над земным шаром. Классический нигилизм, в качестве переоценки всех ценностей понимающий все сущее как волю к власти, должен выдвинуть самого человека «поверх» себя и воздвигнуть в качестве мерила образ «сверхчеловека».

«Сверхчеловек – смысл земли, – писал Ницше в самом известном своем сочинении «Так говорил Заратустра». – Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором… Человек есть нечто, что должно превзойти… В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель… Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, – канат над пропастью». Иначе говоря, сверхчеловек просто оставляет позади себя человека прежних ценностей, «превосходит» его и перекладывает легитимацию прав и установление ценностей на властвование чистой власти.

4

Итак, вместо бога – человек. В противовес богочеловеку Христу – человекобог сверхчеловек. Иными словами, идеальному воплощению христианских добродетелей Христу Ницше противопоставляет идеальное воплощение воли к власти сверхчеловека. Такую интерпретацию нигилизма вполне можно расценивать как его полемику с Достоевским. Тем более что он, как известно, прочитал «Бесов» и даже законспектировал роман, начиная с конца, с предсмертной записки Ставрогина, и продвигаясь к его началу, проанализировав, тем самым, закономерность итога, к которому пришел Ставрогин.

Как видно из сказанного ранее, Ницше, соглашаясь с Достоевским в оценке самого явления нигилизма, как крушения традиционных ценностей, расходится с ним в отношении причин и следствий этого явления. Так, Достоевский считал, что нигилизм возникает, когда человек теряет «почву», то есть связь с традицией своего народа, в то время как Ницше полагал нигилизм родовым свойством человека, присущим всем людям во все времена. Как пишет Хайдеггер, «нигилизм употребляется Ницше как название им впервые опознанного, пронизывающего все предыдущие века и определяющее собою ближайшее столетие исторического движения. Нигилизм есть то долговечное событие, от которого существенно меняется истина о сущем».

Что же касается последствий нигилизма, то здесь главным пунктом расхождения между ними является оценка идеи человекобожества. У Ницше человекобог сверхчеловек вступает в абсолютное господство над земным шаром. У Достоевского Кириллов, стремясь стать богом, логично приходит к самоубийству, поскольку, по его мнению, страх смерти мешает человеку стать богом. «Кто сумеет убить себя, тот бог, – говорит Кириллов. – Кто убьет себя только для того, чтобы страх убить, тот тотчас бог станет». У Ницше сверхчеловек заменяет собой бога. У Достоевского сверхчеловек Ставрогин приходит к полному духовному опустошению и краху. Другими словами, если Достоевский видит в нигилизме путь к духовному вырождению человека, то Ницше – путь к возвышению человека до уровня сверхчеловека.

Известно, что русский нигилизм породил отнюдь не социализм, как об этом мечталось Герцену, Белинскому, Чернышевскому и другим теоретикам западничества. Спустя 60 лет после выхода романа, то есть к началу 30-х годов ХХ века, в России была сформирована система, в точности соответствующая той, которая в романе получила название «шигалевщина». Как объяснял ее суть Петр Верховенский, шигалевщина, это когда «каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное – равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук, талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалываются глаза, Шекспир побивается каменьями – вот шигалевщина! Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство!..».