Алымов

И когда же, наконец, кончатся для Сеньки эти ненавистные понедельники с обрыдшими утренними редакционными планёрками? Так не хочется в очередной раз подыматься ни свет ни заря! А может, набраться духу, да сходить на приём по личным вопросам к Алымову? Может, и в нём тоже не забылось и хоть чуть-чуть, да трепыхается что-то похожее на тайную страсть Сеньки? И, возможно, большой человек захочет вдруг внести не обременяющие его самого какие-то позитивные изменения в тоскливо-серую сенькину судьбу? И Сенька, рискуя в очередной раз опоздать на планёрку и напороться на гарантированные в таком случае неприятности, исходящие от негодующего редактора, зажмурив глаза и мысленно превратившись в насилуемую женщину, запустил одну руку в трусы и привычно вызвал образ сильного и мужественного, до боли притягательного победителя-повелителя Адама…

Лесогорск, осень 1990 г.

Майор милиции Георгий Скоробогатов всю свою сознательную жизнь прожил в ожидании реванша. Сначала, в далёком детстве, ненавидя большинство своих сверстников за обращение к нему не иначе как «эй, жирный!» (он был очень упитанным ребёнком), Георгий страстно мечтал поскорее «перекачать» телесный жир в крепкие мускулы, стать похожим на знаменитого югославского киноактёра Гойко Митича, красиво игравшего роли атлетов-вождей краснокожих индейцев, и сполна поквитаться с обидчиками, покорив при этом сердца всех без исключения их подружек-невест.

Позднее, будучи старшеклассником, путём долгих и упорных занятий в секции тяжёлой атлетики действительно «накачав» неплохие бицепсы и трицепсы и планомерно, со сладко-мстительным чувством удовлетворения квитаясь то с одним, то с другим своим полузабытым обидчиком, Георгий однажды вдруг с чувством величайшего разочарования обнаружил, что не только ни одна из его отдельных «мордобойных» побед над очередным сверстником, но даже в целом его уверенное неуклонное продвижение по ступенькам своеобразной мальчишеской «турнирной таблицы» от положения «самый слабый» до уровня «сильнейший» так и не сделали его безусловным кумиром школьных красавиц-девчонок.

Значит, – призадумался Георгий, – стальные мускулы всё же не главное мерило жизненного успеха и не стоит, наверное, тратить на их дальнейшую накачку столько усилий. А весь свой потенциал целесообразнее перебросить на что-то более интересное с точки зрения престижа. И спортзал был без всякого сожаления брошен и вскоре совсем забыт.

Однако жажда реванша никуда от самолюбивого Георгия не девалась, и все свои будущие подвиги и успехи он видел лишь как средство осуществления этого реванша, а все его дальнейшие планы и действия без малейших колебаний должны быть направлены в одно русло. Он, чего бы это ни стоило, сделается знаменитым и авторитетным, им будут восхищаться и восторгаться, и в первую очередь те, кто когда-то обижал его или попросту не замечал.

Будучи личностью неглупой и не чересчур ленивой, Георгий, в целях скорейшего самоутверждения, недолго думая приступил к всестороннему самосовершенствованию: стал много читать, начал, не пропуская ни единого дня, в том числе и выходных, посещать все, какие только можно, школьные и внешкольные кружки, секции и студии. К моменту окончания средней школы он был уже отличником, одним из кандидатов на золотую медаль. Научился прекрасно обращаться с фотоаппаратурой и производил на свет неплохие снимки. Мог непринужденно, со знанием дела поговорить об особенностях содержания и разведения породистых собак и кошек, аквариумных рыбок и домашних попугайчиков, о музыке, театре, кино, а также на многие и многие иные темы, обычно затрагиваемые в светском общении.

Но кое в чём, к великой досаде Георгия, а именно – в овладении беспроигрышнейшими, на его взгляд, средствами завоевания интереса девушек и затмения соперников он так и не преуспел. Не научился, например, как ни старался сам, и как ни трудились над ним специально нанимаемые порою на последние материнские деньги педагоги, петь под собственный аккомпанемент на каком-нибудь музыкальном инструменте, самым желательным из которых была, конечно же, гитара. То ли во младенчестве Георгию медведь на ухо наступил, то ли ещё что-то подобное приключилось, но никак не давалось ему элементарное запоминание мелодии (хотя теоретически нотную грамоту в пределах программы начальных классов музыкальной школы он усвоил на «отлично») и упорно не приходило чувство ритма.

Возможно, по той же причине Георгий никак не мог научиться «забойно» вытанцовывать быстрый, да и медленный тоже, шейк на городских танцплощадках и школьных праздничных вечерах. Что шейк, что вальс, что танго – под любую мелодию он, перепутав, мог начать танцевать что угодно. И – одинаково неуклюже и не в такт.

Не преуспел Георгий и в наиболее зрелищных игровых видах спорта: футболе и хоккее – слишком неповоротлив был от рождения. Даже стоя в футбольных воротах (а обязанности вратаря в школьных и дворовых матчах, как правило, исполнял самый малопригодный для роли форварда игрок), Георгий, загораживая своею массивной фигурой почти половину проёма между боковыми штангами, умудрялся пропускать большую часть летящих в ворота мячей.

Но ещё обиднее, чем все вышеперечисленное, для взрослеющего самовлюблённого юноши было отсутствие в его собственности такого блестящего инструмента покорения девичьих сердец, как мотоцикл, на коих залихватски гоняли по улицам его более обеспеченные материально сверстники. Георгий с самого своего рождения воспитывался без отца, матерью-одиночкой, получавшей более чем скромную зарплату библиотекаря и никаких побочных доходов не имевшей. Её заработка едва хватало на самое необходимое. Конечно, благодаря денным и нощным усилиям матери Георгий всегда был сыт, аккуратно одет, чист и опрятен, но никаких дорогостоящих покупок для него, как и для себя самой, она, как ни старалась сэкономить и отложить хоть немного про запас, позволить не могла. А уж о такой роскоши, как мотоцикл, Георгий в этой ситуации даже заикнуться вслух посчитал бы сыновьим свинством.

Единственное, чем уж отводила, так отводила душу любящая мать – это закармливание Георгия буквально с пелёнок огромным ассортиментом разнообразнейшей выпечки, которая получалась у неё мастерски. И главное – недорого. Видимо, во многом благодаря именно этому сдобному ассортименту мальчик и рос чуть ли не одинаково интенсивно что ввысь, что вширь, и выглядел, согласно комплекции, солидно и серьёзно. А серьёзная, солидная внешность, как часто бывает, сама по себе способствовала формированию в нём с младых лет самого что ни на есть серьёзного к своей персоне отношения: он никогда нигде не представлялся и никому не позволял называть его Жорой, Гошей и тому подобными легковесными уменьшительными именами, а только – Георгием. В более взрослые годы, особенно начиная с послевузовского периода и далее, любой человек, даже из среды ближайших приятелей или сослуживцев, рисковал нажить в его лице злобного недруга, если имел неосторожность назвать его иначе, как – Георгий Иванович.

Золотой медали по окончании школы идеальному на первый взгляд претенденту Георгию Скоробогатову не досталось – она была торжественно вручена точно такому же, как и он, отличнику учебы, но почему-то несмотря, в отличие от Георгия, на полное отсутствие каких либо иных достоинств и репутацию хулигана, выбранному дирекцией школы всё же как более подходящая кандидатура, сыну городского прокурора. Георгия, несмотря на глубокую внутреннюю обиду из-за такой явной несправедливости, восхитило могущество прокурора, который вряд ли хоть пальцем пошевелил ради получения его баламутистым чадом медали, приняв это награждение как естественную дань его, прокурора, значимости в жизни города. И это победившее обиду восхищение заставило Георгия с новой, ещё большей силой возжаждать реванша.

Да, по настоящему сильная и цельная личность просто обязана стремиться к тому, чтобы добиться в этой жизни возможностей для безусловного влияния на окружающих людей. И желательно, куда большего, чем влияние того самодовольного городского прокуроришки – отца его одноклассника-конкурента по соисканию золотой медали. Георгий станет известным журналистом и силой печатного слова пригвоздит к позорному столбу всех негодяев, которые этого заслуживают. А заодно – и всех тех, кто хоть раз в жизни хоть в чём-то его обидел. Его будут бояться больше, чем всех прокуроров вместе взятых. Перед ним будут заискивать, пресмыкаться очень многие, в том числе и те сисястые особы в юбках, которые когда-то пренебрегали его вниманием, отдавая предпочтение менее серьёзным его сверстникам.

Как ни обидно, но поступить сразу после школы на факультет журналистики Георгию не удалось – не прошёл по конкурсу, который оказался недосягаемо высоким даже для полноценного отличника, если он не обладает какой-то особенной подготовкой или ещё чем-то таким, что позволяет беспрепятственно обходить любые конкурсы. Зато удалось устроиться на работу корреспондентом заводской многотиражной газеты. Числился в отделе кадров он, правда, не газетчиком, поскольку официальной штатной единицы литературного сотрудника предприятие не имело (в штате «многотиражки» под названием «Красный пролетарий» была лишь должность редактора, который в одиночку явно не мог справиться с выпуском еженедельной газеты), а подсобным рабочим одного из вспомогательных цехов. Формальная принадлежность к «рабочей сетке» дала Георгию возможность без проволочек, сразу после обязательной для таких

случаев отработки годичного трудового стажа на одном предприятии,

вступить кандидатом в члены КПСС.

Причастность же к коммунистической партии, пусть пока и всего лишь с кандидатской карточкой вместо вручаемого аж через год полноценного партбилета, сыграла свою роль в выборе кандидатуры на должность хотя и не самую громкую в масштабах завода, но достаточно интересную для начинающего карьериста. Восемнадцатилетний себялюбец стал секретарём цехового комитета ВЛКСМ. И пусть эта руководящая должность не была освобождённой и исполнять её приходилось параллельно с прямыми служебными обязанностями – ведь цех этот один из самых маленьких и малозначительных на заводе, – но кому об этом известно в городе? Предприятие-то закрытое, так называемый «почтовый ящик»12. Зато вся родня и все знакомые теперь знали, что Георгий ходит в комсомольских вожаках!

Но партийность, пусть даже и была она чрезвычайно полезной в советской стране штукой для служебной, например, карьеры, не давала, однако, ни малейшего иммунитета против почётной обязанности каждого физически здорового гражданина СССР мужского пола отслужить положенный по закону срок в Вооружённых Силах. Георгий считал себя настоящим мужчиной и армии, конечно же, не боялся, в отличие от некоторых хлюпиков или «блатных». С удовольствием отслужил бы положенный срок в каких-нибудь престижных войсках. Даже, если это нужно родной стране, – и на флоте, где в отличие от сухопутных войск служат целых три года вместо обычных двух. Но… только в другое время. Сейчас ему было объективно не до этого: нежданно-негаданно угораздило вдруг не на шутку влюбиться в красивую «до офигения» секретаря-машинистку заводского профсоюзного комитета. Влюбиться так, что в глазах темнело при её появлении в его поле зрения. И свою неглупую, трезвую, степенную головушку, обычно далёкую от склонности к излишним сентиментальным

отклонениям, потерял Георгий начисто.

Пылкое юношеское чувство, к неописуемой радости влюблённого комсорга, встретилось с полной взаимностью, да, в свою очередь, с неподвластной самоконтролю настолько, что Люська, образец трудовой и нравственной дисциплины, великая, несмотря на провоцирующее соблазнительную внешность, скромница, на первом же сумбурно-страстном свидании с не менее до этого скромным ухажёром Георгием в запертой изнутри комнате «Красного уголка» заводоуправления (и как только это осталось незамеченным для общественности!) позволила лишить себя главной девичьей ценности. А поскольку Георгий и сам до сего момента был целомудрен как ангел, и, соответственно, не имел в подобных делах ни малейшего практического опыта, подчиняясь в этот сладчайший миг лишь сумасшедшей страсти, то нет ничего удивительного в том, что «спервого же захода» сделал любимую беременной.

Ну, какая тут, к чертям собачьим, армия? Ведь «запроектированное» таким неожиданным образом дитя надо помочь юной неопытной будущей маме выносить-выходить в течение девяти месяцев, и поднять потом новорожденного хотя бы до первых твёрдых шагов по земле и до элементарного умения взять ложку в руку. Да, ещё ведь до всего этого свадьбу сыграть…

Покаянно-стыдливо «пав в ноги» родителям и испросив у них благословения, молодые после скромной свадьбы зажили по-семейному, пока что в небольшой комнатке заводского общежития гостиничного типа. В надежде получить законную отсрочку от армейской службы Георгий предпринял очередную попытку поступить на дневное отделение факультета журналистики местного университета. Увы, опять неудачно. И, как ни хотелось ему именно сейчас быть рядом с нежно и трепетно любимой женой, тянуть солдатскую лямку всё-таки пришлось. На первом году службы Люська порадовала мужа первенцем-дочкой, а в начале второго, во время краткосрочного армейского отпуска рядового Скоробогатова, была зачата ещё одна девочка. Рождение второго ребёнка повлекло разрешённую законом в таких случаях досрочную демобилизацию. Пусть и небольшой выигрыш во времени, но пару месяцев Георгий у судьбы всё же отспорил.

После демобилизации – опять тот же завод, выделивший молодой трудовой семье с двумя детьми-малолетками не ахти какую просторную, но отдельную квартиру. На заводе – та же самая многотиражка, та же комсомольская работа. Но поскольку по комсомольской линии Георгий, как личность согласно всем характеристикам положительная, начал стремительно расти, газетную работу из-за резко возросшей занятости пришлось вскоре оставить. И расстался он с этой стезёй, как в своё время с усиленной накачкой мышечной массы, без всякого сожаления. Но занятость по комсомольской линии – не главная, однако, причина безболезненного отказа амбициозного Георгия от многообещающей журналистской карьеры. Была ещё одна, более весомая и простая, как «Пионерская правда». Словно в подтверждение справедливости двукратно неудавшегося поступления его на журфак никак, хоть ты застрелись, не шла у него жанровая писанина. Над малейшей рядовой заметкой, не говоря уже о передовицах, приходилось Георгию мучиться ночи напролёт, уходя утром на работу невыспавшимся, злым как собака. И чаще всего без толку. В конце концов, кое-как, с устных, уже по телефону с рабочего места, георгиевых пояснений, о чём должна идти речь, облекала его идеи в письменные строки жена Люська. А он с каждым таким разом всё увереннее освобождался от сожаления о несостоявшемся журналистском студенчестве, примиряясь с неизбежностью выбора профессии попроще.

Ну и хорошо, что не поступил, – успокоительно рассуждал сам с собой Георгий. – Сколько вон людей плохо кончают или просто теряют многие годы на переучивание, жизненную переориентировку, и так далее, из-за однажды ошибочно выбранного образования. Не идёт сочинительство, значит и не нужно ему это. Не лучше ли целиком и полностью сосредоточиться на чём-то таком, что не только наиболее продуктивно в продвижении к вершинам этой бренной жизни, но и хорошо, с лёгкостью получается. То есть на том, что тебе дано, а ещё лучше – дано именно тебе как никому другому.

Поэтому, ляд с ними, брошенными, пусть и после колоссальных усилий на их освоение, спортом и журналистикой. Ведь, чтобы там и там добиться не каких-то поверхностных результатов вроде очередного увеличения мускульной массы тела в первом случае и удачно написанной статейки во втором, а чего-то всамделишно-существенного вроде славы, восторга поклонниц и материальных благ, нужны незаурядные данные и такая же незаурядная работоспособность, отречение от многого во имя результата. А если (Георгий, надо отдать ему должное, достаточно трезво оценивал степень своей одарённости в чём бы то ни было) природа дала тебе не выдающиеся сверхспособности в каких-то конкретных сферах человеческого творчества, а просто хороший ум и крепкое здоровье? Так это-то, наверное, ещё лучше. Вот и радуйся, чудак! На свете столько видов деятельности, где этот не такой уж, кстати, и частый подарок природы – ум плюс здоровье в одном организме – можно применить так, что многие талантливые баловни судьбы могут ведь остаться и позади.

Конкретно же взятому Георгию дадено ума и здоровья, не будем гневить Бога, предостаточно. Во всяком случае для того, чтобы заставить менее умное большинство уважать его, Георгия Ивановича Скоробогатова. А если и не уважать, то хотя бы бояться. Бояться – даже лучше, больше заискивать будут! Как перед тем же прокурором-отцом школьного медалиста.

И отвёз Георгий, не ломая больше голову, документы в приёмную комиссию Всесоюзного заочного юридического института. Партбилет члена КПСС помог и здесь, и ещё до окончания вуза Скоробогатов был уже полноценным Георгием Ивановичем на штатной службе в ОБХСС городского управления внутренних дел (до этого сначала примерный комсомолец, а позже молодой коммунист Скоробогатов сотрудничал с органами лишь нештатно, как тайный, но убеждённый в правоте своего

благородного дела агент-осведомитель).

Службу эту, посвящённую борьбе с хищениями социалистической собственности, он избрал сразу и безоговорочно как самую сытную из всех возможных в данном ведомстве. Поспорить с нею по уровню «левых» доходов могла, пожалуй, только служба ГАИ – государственная автоинспекция, но и то лишь непосредственно в бумажных денежных знаках. По степени же прямого и практически беззатратного доступа к дефицитным продуктам, товарам и услугам – вряд ли: даже самые матёрые «гаишники» в большинстве своём весь сверхдефицит добывали для себя и своих начальников через тех же братьев-«обэхаэсэсников».

Довольно быстро и без особых сложностей Георгий Иванович достиг майорского чина, и через считанные годы после начала службы имел многое из того, о чём когда-то так мечтал: дом – полная чаша с частыми показушно-пышными застольями для знакомых и родственников (друзей у Скоробогатовых почему-то совсем не было), жена – красивая холёная домохозяйка, та самая когда-то юная трудолюбивая заводская секретарь-машинистка, теперь не имеющая ни малейшей необходимости где-то служить, чтобы заработать на хлеб насущный, и полностью посвятившая себя семье – мужу и детям. Дочки – пристроены в престижных учебно-воспитательных учреждениях. Любовницы…

Вот здесь-то Георгий Иванович по-настоящему отвёл душу! Не в общераспространённом, конечно, смысле. Он без каких-либо оговорок любил первую в своей жизни женщину – жену Люсьену. Любил искренне и, насколько позволял его мужской темперамент, горячо. Наверное, даже неизлечимо, как типичный однолюб. Вероятно, её одной ему бы хватило на целую жизнь до скончания дней, что в плане интимном, физиологическом, что в любом другом отношении. Их не коснулась обычная повседневная рутина неизбежно приедающегося с годами тандемного взаимодействия «муж-жена». Каждый прожитый день, как и «переспанная» ночь, были одинаково счастливыми и в самом начале совместной жизни, и через год, и через семь… Нет, он не жаждал обладания другими женщинами в общепринятом пошлом понимании. Нет, и ещё раз нет! Просто Георгий Иванович хладнокровно и изощрённо мстил женскому роду. Мстил за пренебрежение к нему в те школьные, раннеюношеские годы.

С каким иезуитским наслаждением самим процессом и с каким не столько плотским, сколько амбициозным удовлетворением результатами этого процесса Георгий Иванович если не ежедневно, то во всяком случае при любой возможности «обламывал» высокомерных строптивиц, особенно знакомых ему со школьной скамьи, заставляя их покоряться его желаниям и требованиям порою настолько извращённым, что перо не всякого литератора способно натурально отобразить эти секс-изуверства на бумаге! Покоряться из страха, от безысходности, из выгоды наконец…

В подавляющем большинстве жертвами этой своеобразной мести оказывались представительницы тех профессий и должностей, которые по самому роду своей деятельности в советском государстве традиционно считались «воровскими»: продавщицы, кладовщицы и директора магазинов и рынков, материально-ответственные сотрудницы предприятий общественного питания – от ведомственных столовых и мелких кафе до крупнейших ресторанов, административный персонал гостиниц и сети валютных торговых точек системы «Берёзка», работницы снабженческой сферы наиболее «сытных» отраслей народного хозяйства, члены и руководители приёмных комиссий вузов и так далее и тому подобное. А ещё – взяточницы всех мастей на самых разных уровнях государственного управления в местах, где наличествовал хоть какой-то дефицит. Ну, а дефицит в СССР был всегда и фактически во всём, в чём обычно нуждается человек нормальных запросов, то есть являлся тотальным явлением при тоталитарной же системе власти. Так что, для множества контролирующих и надзорных служб и органов державы в течение всех семи с лишним десятков лет её существования, без каких-либо временных передышек, работы был непочатый край, а для некоторых спецслужб или их отдельных сотрудников, желающих получить на этом захватывающем поприще какие-то конкретные заданные результаты и, следовательно, работавших целенаправленно, оперативный простор был не только бескрайним, но и благодатным. И горе было тем деятельницам «незримого фронта наживы», которые по воле безжалостного рока попадали в служебные разработки таких асов сыска, как, например, майор милиции Скоробогатов. Который, между делом говоря, к деятелям этого «незримого фронта», принадлежащим мужскому роду, относился куда лояльнее, заставляя их отделываться от уголовного и иного, более мягкого правового преследования чаще всего элементарными взятками, обеспечивающими их получателю не только безбедное повседневное существование, но и позволяющими делать кое-какие накопления впрок в целях построения надёжной базы для собственного материального благополучия. Сначала в идеологически заданно бессребренническом советском бытие, а теперь – в трудно предсказуемом перестроечном будущем.

И тем не менее Георгий Иванович не чувствовал себя удовлетворённым жизнью. Не видел он пока полного реванша за всё, что эта жизнь недодала ему на сегодняшний день. Тем более на фоне некоторых близких людей.

Ну, например, взять его, можно сказать, родственника, свояка – некогда популярного в области журналиста, а ныне преуспевающего, богатеющего на глазах кооператора. Всё ему в руку, этому Ваньке, бес его забодай! Не слишком удачно начав свою кооператорскую деятельность (одна история с крадеными на поле в плодопитомнике саженцами чего стоит, до сих пор приходится помогать уладить это не закрытое пока дело), он в последнее время так пошёл в гору, что дух захватывает. Доходы растут прямо-таки сказочно, а никого ведь не убил, не ограбил. Ни со спиртным, ни с энергоресурсами, ни с наркотиками, ни с чем тому подобным, чаще всего другого дающим стремительное обогащение, не связан. Бизнес настолько смешной на первый взгляд выбрал, что попервой как-то даже неудобно за свояка было перед знакомыми. А вот, поди ж ты! И популярен теперь, чертяка, уже не только как журналист. Детдому, нескольким школам, интернатам, больницам помогает материально, со многими большими начальниками запросто за руку здоровается.

Но грешно завидовать своим, а Ивана Георгий ещё и по-своему любил. Не был ему другом ввиду фундаментальных расхождений по некоторым жизненным позициям, но всё-таки любил. Можно было бы сказать «как брата», если бы Георгий знал, что это такое. Ведь он рос у матери один. Не то, что этот же Ванька из многодетной породы…

Иван Семёнов был женат на родной сестре жены Георгия, что само по себе уже являлось поводом для регулярного общения. Так же, как и он, имел двоих детей примерно одного с его детьми возраста. И так же не собирался на этой цифре останавливаться. Да и вообще, столько между ними было общего… Оба – крупные здоровяки, равных которым в кругу их общих знакомых не было ни в борьбе или поднятии тяжестей, ни в каких других состязаниях на физическую силу и выносливость. Ну, а о парной русской бане, где они еженедельно проводили вместе по полвыходного дня, и говорить нечего: мало кто способен был выдержать в раскалённой до состояния преисподней парилке бок о бок с этими «медведями» хотя бы несколько минут. А затем… трудно постижимо было уму обычного смертного, как, не сварившись заживо в парной-преисподней, они могли не намного меньше по времени, чем парились, преспокойно, степенно, с блаженными лицами плавать вдоль и поперёк огромной проруби на озере у дачи Ивана, где и была, на самом берегу, срублена когда-то специально приехавшим для этого в удлинённый отпуск отцом Ивана банька.

А как вкусно после баньки пили свояки хрустальную водочку, остужавшуюся, пока они парились и «моржевали», в соседних сугробах! А как закусывали! А как верещали в их объятиях иногда, в отсутствие жён, приглашаемые попариться знакомые спортсменки-комсомолочки! Эх, если бы не эта идиотская псевдо-правильность Ивана… Каких бы великих дел они вместе могли натворить!