Страницы жизни

Естественно, что все тяжелые годы эвакуации в Казани я провел вместе с ней. Помню ее искаженное ужасом лицо, когда по дороге в Казань во время бомбежки поезд остановился, а затем быстро тронулся и я не успел подняться в свой вагон и бежал за поездом пока кто-то из следующего вагона не схватил меня за шкирку и не втянул в него. Вернулись мы с ней из Казани с первым поездом, который пошел из Москвы после снятия блокадного оцепления. На вокзале встречал отец с машиной. Увидев нас, водитель, находившийся до этого в блокадном городе, спросил: «Товарищ капитан, а откуда ж они такие?». Пережив в Казани туберкулез, мама страшно переживала и сделала все возможное, чтобы помочь мне, когда у меня обнаружили эту болезнь.

Она всегда следила за тем, чтобы я был аккуратно одет и накормлен. Из множества блюд, которыми меня баловали, в памяти осталось коронное блюдо на завтрак перед школой – творог с вбитым в него яичным желтком. А еще запомнились «стиляжные» ботинки на толстой белой микропоре, которые мама доставала какими-то путями, чтобы угодить желаниям своего чада.

Мама отличалась несомненной красотой. И ее красота сохранилась и не увяла до выхода на пенсию. Конечно, она не была похожа на современных длинноногих див на подиуме, но пользовалась несомненным успехом в молодости, о чем свидетельствуют множество фото на память, и у сотрудников в зрелом возрасте. Отец всегда был готов исполнять все ее пожелания. Мой товарищ по школе, Саша Синдеев, спустя 50 лет после окончания школы признался мне, что был безумно влюблен в нее.

У нее был прекрасный вкус. Она умела красиво и элегантно одеваться даже в то непростое послевоенное время. Поражало ее отношение к своим туалетам. По окончании сезона все аккуратно чистилось, заворачивалось, пересыпалось нафталином и убиралось в шкаф. Ее шубка из «лейпцигского меха» (стриженый котик), которой она так гордилась, подвергалась реставрации у лучших скорняков, так как такого меха нигде было не достать, по-моему, и сейчас хранится упакованная в шкафу.

Бережное отношение к вещам распространялось не только на туалеты, но и на предметы домашнего обихода, независимо от того будь то мебель или садово-огородный инвентарь. В доме два раза в год натирались полы с воском. До войны это делал полотер; после – сами. Сейчас этот культ утрачен. Умение хорошо одеваться она прививала и мне. Тогда не было нынешнего изобилия массового ширпотреба. Костюмы и пальто шились на заказ, и это делалось в лучших ателье в Гостином дворе из материала не абы какого, а обязательно ратин или шерсть, которым сносу нет до сих пор. Это все организовывала мама.

Со смертью бабушки ведение домашнего хозяйства перешло в ее руки. Надо сказать, что она успешно справлялась с этим, переняв в полной мере умение вкусно готовить. Непременным антуражем праздничного стола была сервировка, и к ней у мамы было особое отношение. Помню, как в те годы, когда никакой посуды не было в магазинах, она охотилась за столовым и чайным сервизами, подбирая в тон рисунок. Сколько было счастья, когда в доме появился столовый сервиз с большой суповницей. Правда, мы никогда из нее не ели. А хрусталь! Хрустальные рюмки и фужеры – это был фетиш. И не дай бог разбить их.

В доме всегда отмечались праздники: домашние (дни рождения и Новый Год) и традиционно – 7 Ноября и 27 января. Первое Мая не располагало как-то к широким сборам за столом. Приближалось лето, было тепло, и нет надобности в домашнем уюте. Иное дело 7 Ноября. После демонстрации всем хотелось расслабиться и согреться в домашней обстановке. За столом в этот день обычно собирались кроме домашних (нас и Любы с Сережей) кто-либо из друзей. В послевоенные годы бывали Давыдовы (соседи и друзья по Любиной довоенной квартире), Кирилловы, Татьяна Григорьевна и Константин Иванович, кто-либо из приезжих командированных. В последние годы за столом появились мамины друзья по обществу садоводов-любителей.

Совсем иное дело 27 января, Это день снятия блокады Ленинграда и мамины именины (Нинин день). Это был мамин праздник. Она была «королевой бала». Собирались преимущественно сотрудники. Веселая и жизнерадостная компания, не менявшаяся в течение всех лет: Аграчев, Семенов, Левин, Деречинский, Бровкина, Максимова, Шелковникова, Модест Вайсбурд, Шагал, Бутовская. Закуска на столе менялась от картошки, селедки и водки, обычной закуски для послевоенного времени, до современного стола, но неизменными были смех, шутки и веселье.

В 1966 году мама вышла на пенсию, и надо было искать занятие для души (хобби). Этому предшествовала массированная бомбардировка отца: «Хочу кусок земли, маленькую грядку, где бы можно было выращивать цветы». И отец решает этот вопрос вступлением в Дачно-строительный кооператив на 69 км Приозерского направления Финляндской железной дороги. В том же году дача была построена, и началось освоение участка. Энтузиазм охватил всех, и это было радостное коллективное творчество по организации клумб, дорожек, пересаживанию деревьев.

В организации цветников и выращивании цветов мама достигла больших успехов. Постоянно приходили соседи посмотреть и перенять ее достижения. Выращиванию цветов и кустарников в саду способствовал постоянный обмен экзотическими растениями с ведущими садоводами города через общество садоводов-любителей в Выборгском Дворце культуры, членом которого она была все последние годы. Увлечение цветоводством переросло в создание картинок из засушенных цветов и листьев, создание аранжировок букетов из свежих и засушенных цветов. Несмотря на отсутствие художественной школы (передача объема, построение композиции и др.), чему она училась и постепенно постигала в процессе работы над своими произведениями, а также учитывая тот факт, что к этому моменту она была почти совсем слепая, успехи ее несомненны. И картинки, и букеты неоднократно выставлялись на выставках, завоевывали призы и были желающие их приобрести.

Строительство дачи совпало с важным событием в моей жизни. Я женился, и в семье появилась Лена. Не могу сказать, что она была принята свекровью, хозяйкой дома в штыки, но традиционное противостояние невестки и свекрови, хоть и в завуалированной форме, но было. Борьба за главного мужика в жизни двух женщин часто принимает нешуточные масштабы, выходит за нормы приличия; проявление доброжелательности становится невозможным и оскорбления далеко не редкость. Будучи властной женщиной, мама всячески пыталась навязать свое мнение и по рождению, и по воспитанию детей, и по обеду для любимого чада. Утешением было то, что у нее практически не оставалось на это времени. Все очень просто. Основное мамино внимание было уделено даче, цветам, отцу, перенесшему два инсульта, работе в клубе цветоводов и только в последние годы, когда всего этого не стало кроме единственного сыночка, больное воображение стало давать себя знать. Спасибо Лене, что она сумела понять это ненормальное психическое состояние и преодолеть его.

В 1969 году родился наш сын Андрей. Конечно для бабушки любой внук – это любимый внук. И Андрей, когда мы были на работе или учебе, рос под присмотром бабушки и дедушки. Он был накормлен, одет и обласкан ими. Глядя сейчас, спустя много лет, на это участие мне кажется, что и здесь сказалась мамина властная, требовательная натура, которая подавляла всякую инициативу, идущую снизу. С взрослением Андрея это все чувствовалось острее и вызывало соответствующее отдаление их друг от друга

Красота, и вкус сыграли с мамой злую шутку, наложив существенный отпечаток на ее характер. Она привыкла, чтобы все восхищались не только ею, но и всем, что ее окружало: касалось ли это меня, участка на даче, цветников, картинок, кошек. Постоянно слышались слова «мой сад», «мой сын», «мои кошки» и т. д. Это звучало неприятно, но исправить ее эгоизм было нельзя. А из этого проистекала и другая сторона вопроса: она представляла себя некоей достаточно властной «железной леди», исполнение желаний которой непререкаемо.

Но для этого требуется, как правило, соответствующая экономическая самостоятельность, чего у нее конечно не было.

Отец выполнял все прихоти и пожелания, Сергею Васильевичу было неудобно отказывать, а я естественно возмущался. Ты хозяйка дома и считаешь, что так должно быть, но это не соответствует моим представлениям. Это приводило к мелким конфликтам и не способствовало обоюдному взаимопониманию. Конечно, мама любила меня и всячески заботилась обо мне, но эта «жесткость» ее поведения никак не соответствовала ответной «нежной» любви.

Мама прожила долгую жизнь. В 2001 году мы отметили ее девяностолетие. На праздник собрались родственники и знакомые, поздравил представитель райисполкома. До последних дней она вела достаточно активную жизнь. Она не представляла себе, как можно подняться с постели и не выполнить утренний макияж. Ее, слепую, я постоянно возил на машине в парикмахерскую, чтобы она могла сделать химическую завивку и укладку. Мама скончалась в 2006 году в возрасте 95 лет. Да, она любила и была любима и в памяти друзей и родственников осталась как милая, элегантная, красивая женщина. О ней напоминают посаженные на даче деревья и кустарники, картинки из засушенных цветов.

Люба

В семье Смоленских были две дочки Нина и Люба. Люба была старшей сестрой в семье. Она родилась 23 августа 1909 года. После смерти отца в 1929 году Люба устроилась работать на завод «Красный треугольник» техником-лаборантом, а затем перешла на работу во Всесоюзный Научно-исследовательский институт синтетического каучука (ВНИИСК), где и проработала до выхода на пенсию в 1967 году.

В 1934 году она встретила и полюбила молодого моряка (он был на два года младше ее) Долговского Сергея Васильевича. Сергей Васильевич (для меня он всегда был дядей Сережей, а в последние годы и просто Сережей) плавал на торговых судах, участвовал на ледоколе «Красин» в спасении экспедиции Нобиле. Предвоенные годы я плохо помню, но их комната на Бумажной улице мне помнится отчетливо. Она не сохранилась. Сохранились в памяти висевшая на стене большая фотография команды ледокола «Красин» и гипсовая статуя гречанки, покрашенная бронзовой краской. Эти предметы жили с Долговскими во всех послевоенных квартирах. Дом на Бумажной улице был разрушен бомбой и сейчас на его месте отстроен Дом быта.

В 1941 году ВНИИСК был эвакуирован в город Казань. Люба устроила нас с мамой и бабушкой в последний эшелон, отправлявшийся из окруженного города. Сережа в это время работал на заводе Судомех (ныне Адмиралтейский) и как мобилизованный не мог покинуть город. Его вывезли из осажденного города в 1942 году для работы на судоремонтном заводе в городе Зеленодольск (пригород Казани). Разместится впятером в маленькой комнатушке, площадью не более 10 квадратных метров, было сложно, да и добраться до завода, чтобы успеть к началу рабочего дня было практически невозможно. Поэтому Сережа жил там постоянно в общежитии, а к нам наведывался в выходные дни и праздники.

Надо сказать, что долгое время Любе с Сережей не удавалось завести ребенка и вот в самое трудное, неустроенное, голодное время у них родилась дочь. Назвали ее Надеждой. Характер у моей сестренки далеко не ангельский. В этом плане она многое заимствовала у отца. Жизнь у нее была бурной, но неустроенной и сегодня, к великому сожалению ее накрывает зонтик одиночества, к которому она в известной степени стремилась. Есть подруги, есть культурное общение, но все время практически подчинено «братьям и сестрам нашим меньшим». Обидно, когда такая красивая женщина и не имеет продолжения рода.

В Ленинград из эвакуации в Казань Долговские вернулись в 1946 году. И в этом же году у них родился сын Александр. Судьба Саши сложилась трагически. К моменту окончания школы он попадает в компанию. Случай достаточно типичный. Конечно сказалась мягкость мамы и отстраненность отца. В результате – уголовное дело по групповому изнасилованию. Срок – семь лет, который он отбыл от звонка до звонка в местечке Ивдель на Северном Урале.

Вернулся он в 1971 году, двадцати пяти лет от роду без законченнго образования, без специальности. На работу никуда не устроится. Частично выручает Надежда. Она сосватала за Сашу свою приятельницу Аллу. Алла старше Саши на пять лет, у нее взрослая дочь, но семья исключительно надежная, типичная еврейская, где все хозяйство держится на теще. По-началу все складывалось благополучно. В 1973 году рождается дочка Катя. Саша устраивается на работу в Балтийское пароходство, затем на завод Шампанских вин.

Парень он рукастый – в отца. Но в стране непростая обстановка – перестройка. Белой зарплаты на семью нехватает, добирать приходится тем что производишь. Если учесть, что к алкоголю он не стоек и к семейной жизни не очень готов, да и жена, работая секретарем в большой компании, вращаясь в кругу молодых людей, дает повод к размышлениям, то здесь совсем недалеко до краха семьи.

Так оно и случилось. Саша ушел из семьи, а дальше накатанная тропа 80—90 годов – БОМЖ. Так Сашка и сгинул без всяких следов.

Меня и по сей день мучает совесть – почему я не помог ему. Чем не знаю, но должен был. Вот только дочку я простить ему не могу. Это же его родная кровь. Как можно забыть, вычеркнуть ее из своей жизни.

После возвращения из эвакуации в Ленинград вместо комнаты на Бумажной улице Долговских поселили практически в такой же по размерам комнате в коммунальной квартире на проспекте Римского-Корсакова, но с видом на Никольский собор. Соседи у них оказались очень приятными людьми – сестры Кира и Валя Самарина с мужем. Дружба их продолжалась долгие годы и после разъезда на разные квартиры.

Сережа после войны работал в Балтийском пароходстве на ремонте судов. В порядке улучшения жилищных условий ему предоставили две комнаты в коммунальной квартире на улице Новостроек, которые они впоследствии разменяли на отдельную двухкомнатную квартиру в этом же доме, но по другой лестнице. По характеру это был прямой, честный, жесткий человек. Он безумно любил море, поддерживал контакты со старыми друзьями, с капитанами плавающих судов. Трудно сходился с окружением на работе и родственниками. Я имею в виду Павла, его родного брата. В характере они были как две капли воды. Ни в чем не уступали друг другу.

В работе он отличался исключительным трудолюбием и добросовестностью. Все, что он делал, делалось на века. Морская служба воспитала в нем аккуратность, подтянутость. Он всегда был в идеальной форме – костюм, галстук, морская фуражка на голове, рабочая роба при выполнении любых работ даже на даче. К своим инструментам он относился исключительно бережно, не допуская кого-либо к ним. Лишь в последние годы подобрел и разрешил мне пользоваться ими безраздельно. В его хозяйстве ничего не пропадало. Все гвозди, даже ржавые, всегда выпрямлялись и использовались неоднократно. Будучи один раз забитыми, вытащить их было практически невозможно.

С появлением дачи в нашей семье Сережа стал, по сути, главным строителем. Забор, водопровод, душ, мансарда, балкон, лестницы на второй этаж – все это дело его рук. Люба с Сережей обосновались во времянке, которую он отделал и утеплил. Все годы мы вместе с Долговскими жили практически одной семьей. Люба занималась вместе с мамой садово-огородными работами, Сережа – хозяйственными нуждами. Первые годы, когда не было электричества, коротали вечера за игрой в лото или домино. Зимой все дружно вставали на лыжи, причем самым большим энтузиастом был Сережа. На лыжах он бегал до тех пор, пока его не сломала операция по удалению аденомы простаты. Лето же было посвящено сбору грибов и ягод. Выезжали либо на машине вчетвером – мы с Леной, мама и Люба, либо дружно посещали окрестные леса.

С Любой неразрывно связана вся моя жизнь. Она незримо всегда была рядом: и на Бумажной улице, и в Казани, и в послевоенные годы на Римского-Корсакова и Новостроек. Я всегда радовался и ждал похода ним в гости на любые праздники (само собой разумеется, я так же радовался их приходу и к нам в дом на Лесном). Наверно лакомства к столу готовились для всех гостей, но я был твердо уверен, что и «наполеон» и «хворост» делаются специально для меня, по моему заказу. Ее отзывчивость, доброта и ласка, вселяли в меня эту уверенность. Запомнился навсегда поход в лес за грибами. Это было после окончания 9 класса. Не помню, где были мои родители, но я сидел в тоске и одиночестве и вдруг появляется Люба с корзинкой и говорит, чтобы я немедленно собирался – мы едем за грибами в Мельничный Ручей. Я так благодарен был ей за тот прекрасно проведенный день и поднятое настроение.

Наша соседка по дачным участкам Галина Евгеньевна Новикова, старший научный сотрудник ВНИИСК, встреченная мной на страховом поле, работавшая вместе с Любой в предвоенные годы и в эвакуации, и соседка по даче, старшая Галина Ивановна, иначе как «Любочкой» ее не называли. Для всех окружающих она была всегда мила, ровна и радушна. Характер у Любы была очень мягкий, и это сыграло не лучшую роль в воспитании детей, Нади и Саши. Последние годы свою любовь она перенесла на внучку Катеньку и очаровательную собачонку Максимку.

С появлением Лены в нашей семье у нее с Любой с самого начала установились доверительные, добрые отношения. Надо сказать, что когда Лена была в Америке, Люба была для меня наиболее близким человеком, всегда готовым выслушать, дать добрый совет. Приезжая на дачу, разгрузившись, я в первую очередь заходил во времянку к Долговским, обменяться мнениями о последних событиях дома и в мире. Вообще Люба для меня, как в песне Лещенко, всегда была и останется в памяти как «Люба, Любушка, Любушка-голубушка, сердцем Любу-любушку любить».

Детские и школьные годы

Раннее детство

Появился я на свет 23 июня 1937 года. Произошло это в Институте акушерства и гинекологии им. Отто. Принимал роды профессор Беккер. Кстати, он же участвовал в родовспоможении при появлении на свет Андрюши. Родился я в сложное время. С одной стороны – счастливые родители, прекрасное свадебное путешествие, новая квартира, интересная работа. Только жить и жить. Но в стране Советской жить счастливо получалось далеко не всем и не всегда. Начинается период жутких сталинских репрессий. Я, конечно, в том возрасте ничего этого не знал и не понимал, но сейчас по рассказам и бытописаниям можно представить, как жилось родителям, слушая каждую ночь шум подъезжающего «воронка» и вычислять – за кем приехали.

Телефонная дирекция, где работал отец, была «выбита начисто». К счастью мои родители, если можно так сказать, отделались легким испугом. Исключительная честность отца спасла его от серьезных последствий этого времени, и он отделался увольнением за допущенные упущения в работе. Мама, как «жена врага народа», естественно была тоже уволена с работы. У мамы пропало молоко. Зарплаты нет. Отец решается на отчаянный шаг – идет в Большой дом: «Если я виноват, то судите, а так жить дальше нельзя». И добровольно соглашается ехать в лагерь на «Сегежстрой» вольнонаемным. Год, проведенный там всей семьей на подножном корму, спас нас от голодной смерти. Там же нашлась и кормилица для меня. Год, проведенный в лагере, позволил отцу выиграть время, чтобы через суд восстановиться на работе и вернуться в Ленинград.

Жизнь начала налаживаться. Наверно для меня это было счастливое детство. Обычно в памяти откладываются острые, переходные моменты жизни. Честно признаюсь, что память не сохранила ничего необычного, чем-нибудь примечательного. Пожалуй, может быть, один момент запомнился, когда отец принес домой мандарины. Это было, когда в стране отменили продовольственные карточки.

Двор нашего дома располагался на закрытой территории. Во дворе гуляли только дети связистов, живших в доме: Нора Пивоварова, Лида Кириллова, Петя Егоров. Квартиру нашу помню смутно, скорей по расстановке той же мебели в послевоенное время. Книжный шкаф и фикус в одном углу, слева от балконной двери, в другом углу, справа от нее, письменный стол отца и над ним картина – детский портрет отца, рядом тумбочка с приемником ЦРЛ-10К. Стену, напротив окна, занимала «холостяцкая» оттоманка отца и посередине комнаты обеденный стол с фанеровкой под дуб. И стол, и тумбочка, и оттоманка по сей день служат нам на даче. В другой комнате были кровать родителей, моя кровать, оттоманка, платяной шкаф и тумбочка под красное дерево, которые также пребывают с нами на даче. Комнаты соединялись межкомнатной дверью, и был большой простор для катания на велосипеде. На кухне стояла бабушкина кровать, ее сундук и конторский стол со столешницей из чертежной доски (сейчас он на балконе). В переходе между прихожей и кухней размещался бабушкин черный шкаф. Почему я вспомнил все это. Возможно с этим «хламом» давно можно было расстаться, но с ним прошла вся моя жизнь. И когда я приезжаю на дачу, то не столько пользуюсь этими предметами как мебелью, сколько вижу в них определенные реликвии моей и родительской прошлой жизни.

Лето мы проводили в деревне Вычелобок, на бабушкиной родине. В раннем детстве (до войны) меня вывозили родители на отдых в эту деревню. Жили мы в доме у двоюродных сестер мамы, Маши и Симы. Это было счастливое детство. Во время войны дом этот сгорел. А сестер немцы угнали в Германию. После войны они осели в городе Стрый (Западная Украина), так как возвращаться к разбитому очагу не хотелось, да и восстанавливать его после плена двум забитым, неграмотным женщинам было не только не под силу, но и невозможно по тем суровым временам.

В один из отпусков, когда мама приезжала во Мроткино, мы с ней пешком сходили навестить место моего детства. Деревня представляла жалкое зрелище. Кругом запустенье. Церковь разрушена. Река Удрайка обмелела. Но оставшиеся в живых, более состоятельные деревенские уже возводили дома. Мне еще дважды, в 60-х годах, довелось побывать в этих местах. Приезжал я к бабушкиному брату Василию Павловичу. После выхода на пенсию его потянуло в родные места. И он поселился там, но не на месте родового гнезда, которое уже было застроено, а на другом берегу реки. Дед, я его звал не иначе, как дядька Вася, всегда хорошо относился ко мне, да и был он исключительно добрым, отзывчивым человеком. К сожалению, с этими местами меня уже ничего не связывало, и позже я там не был.

Дошкольная жизнь

В Вычелобке мы оказались с бабушкой и в страшный, 1941 год. Жаркий июнь, казалось, что ничего необычного: война где-то далеко. А она вмиг приблизилась к нам. Командир одной из проходивших через деревню воинских частей спросил у бабушки: «А что вы здесь делаете? Немцы в 100 километрах». Пришлось срочно принимать решение. Председатель колхоза дал бабушке лошадь. Погрузив меня на подводу, она отправилась в Лугу, чтобы успеть на поезд в Ленинград.

Город уже бомбили. Кольцо блокады вокруг города замыкалось. Было принято решение эвакуироваться. Уезжали мы с Институтом синтетического каучука, где работала Люба, в Казань, одним из последних поездов, покидающих осажденный Ленинград. Ехали в товарных теплушках. По дороге часто бомбили. Поезд останавливался, все высыпали из вагонов и прятались по придорожным обочинам. Во время одной из таких остановок я умудрился потерять свой вагон и в ужасе мчался за поездом, пока кто-то из другого вагона не подхватил меня.

В Казани, эвакуированных сотрудников института, разместили в бараке, недалеко от озера Кабан. Нам досталась маленькая комнатушка на втором этаже. В ней вдоль стенок размещались два топчана и бабушкин сундук, на которых мы спали. В первую ночь все собрались у окна в большой комнате соседей, окна которых выходили на озеро Кабан. За озером был сильный пожар, горело здание, в котором размещалось эвакуированное ЦКБ-17. Страшной показалась первая ночь.

Дальнейшие события развивались спонтанно. Мама с ее сестрой, Любой ушли устраиваться на работу, а я остался с бабушкой. Игрушек никаких не было, только две книги: Бадигина «Седовцы» и сборник стихотворений под редакцией Маршака. Судя по всему, читать я научился рано, так как обе эти книги читал самостоятельно довольно бегло и знал их почти наизусть. В этот год детский сад еще не был организован и я все время проводил с бабушкой. Мама все свободное время посвящала добыванию продуктов для пропитания. С этой целью она ходила на базар и меняла предметы одежды на крупу, сахар и картошку. Особенно в ходу были кофточки, которые отец привез маме накануне войны из Прибалтики. Это бабушка, умудренная опытом, посоветовала маме взять с собой именно эти вещи, казалось бы, совсем не нужные в такое время.