полёт «шмеля»

Грустно и больно. Аркадий Михайлович, если бы даже мог, не стал бы что-то делать для этого негодяя. Но он, к счастью ничего не мог. И даже посул отцом преступника солидной суммы, ничего не менял.

Впрочем, вскоре Аркадий Михайлович перестал терзать себя мыслями о невинно убиенной женщине и о её осиротевшем сыне. Путь его лежал теперь в Бутырскую тюрьму, где ему предстояло вместе с клиентом в порядке ст. 201 УПК РСФСР ознакомиться с материалами законченного следствием дела.

Под вечер, когда уже совсем стемнело, он прибыл в районное отделение милиции к следователю капитану Огуречникову. Был арестован один из клиентов Аркадия Михайловича, домушник Николай Деев по кличке «Коля Золотой ключик».

6

Берлин, где Макс родился и вырос, пришлось покинуть после разделения Германии на Восточную и Западную: владения фон Штайнеров как раз находились в восточной части города. Жить среди коммунистов ни Макс, ни его престарелый отец не пожелали, понимая, чем такое сожительство может обернуться для их рода, от которого только они и остались вдвоём.

Мать Макса скончалась после того, как ещё в начале войны пришло сообщение о смерти её младшего сына где-то на подступах к Москве, а средний сын был убит в битве при Арденнах.

Решение покинуть Берлин далось не просто, Макс до последнего мгновения пытался найти повод задержаться здесь хотя бы ещё на некоторое время, полгода, может год. Ведь свой берлинский адрес он оставил Наде Говорук, которая – он верил в это, – обязательно сообщит, кто у него родился, мальчик или девочка. Но письма всё не было и не было, а оставаться и дальше в ставшем вдруг враждебным милом его сердцу городе становились опасно. Фон Штайнеры перебрались в земли Вестфалии, родные места покойной матери Макса.

Макс скупо рассказывал отцу о своих мытарствах в плену, а о том, что в России он встретил и полюбил русскую женщину, которая ждала от него ребёнка, и словом не обмолвился. Бедное сердце старика не выдержало бы такого удара: мать его внука, продолжателя древнего рода фон Штайнеров – простолюдинка да вдобавок русская!

Макс не был, подобно отцу, снобом и если бы была возможность, женился бы на Наде даже вопреки воле отца. Но то, что это не произойдёт никогда, понимал отлично.

Старый барон желал, чтобы его единственный оставшийся в живых сын, не дал угаснуть их роду. Но где найти теперь достойную их титула девушку? Привычный круг общения за время войны распался, многие прежние знакомые погибли в этой ужасной войне, другие разъехались по иным странам, опасаясь мести русских. От большого состояния фон Штайнеров остались крохи, однако и то, что всё-таки удалось сохранить, позволяло отцу с сыном вести скромную, но приличную жизнь.

Праздно проводить время в ожидании неизвестно чего, Макс не хотел. Поразмыслив и испросив согласия отца, он открыл продюсерскую кампанию, кинематограф он страстно любил ещё с довоенных времён и теперь решил попробовать себя в этом бизнесе.

– Авось получится, – сказал он про себя по-русски, запомнив это выражение со времён плена.

Не сразу, но получилось. Конечно, ни «Золотую пальмовую ветвь» каннского фестиваля, ни номинацию на американский «Оскар» фильмы, которые он продюсировал, не получили и даже не были отобраны на эти престижные кинофорумы. Но это Макса не смущало, наградой для него было уже одно то, что он занимался любимым делом, индустрия кино захватила его полностью.

Кино же предоставило Максу счастливую возможность познакомиться с «Девушкой моей мечты», с обворожительной Марикой Рёкк и несравненной Марлен Дитрих. Когда она пела свою знаменитую «Лили Марлен», Максу казалось, что она поёт эту грустную песню, песню-надежду для истосковавшегося сердца исключительно для него.

Посетив многие кинофестивали, исколесив едва ли не пол-Европы, побывав в Голливуде, он ни на минуту не забывал старый двухэтажный домишко, сложенный из почерневших от времени брёвен, где жила милая русская женщина Надя, его Надя…

Он не раз представлял себе её, идущую за руку с белокурым мальчиком или девочкой по ухабистой дорожке, и сердце сжималось от боли, и комок подступал к горлу. Почему, почему так случилось, что они не могут быть вместе, почему всё так нелепо устроено в этой жизни? Для того чтобы встретить любимого человека, потребовалась страшная, бессмысленная бойня, уничтожившая миллионы и миллионы людей, он должен был попасть в плен, каким-то непонятным для него даже теперь образом выжить в чудовищных условиях лагерей, чтобы затем, словно в награду за перенесённые страдания, увидеть её в простеньком полинялом платье возле той лужицы, в которую он нечаянно уронил папиросу…

Смерть Сталина оставила Макса равнодушным. Скончался один тиран, на его место придёт другой. Что изменится-то? Но не прошло и четырёх лет, как вопреки всему многое изменилось в СССР. Известие о том, что в 1957 году в Москве состоится Международный фестиваль молодёжи и студентов, ошеломило Макса. В закрытый на все замки Советский Союз приедут гости со всего мира? Это шутка такая или русские затеяли какую-то страшную провокацию?

Однако никаких провокаций не случилось, всё прошло хорошо и мирно, о состоявшемся фестивале были восторженные отклики со стороны тех, кто на нём присутствовал. А те, кого там не было, со страниц «свободной демократической прессы» поливали грязью состоявшийся в Москве форум. Разве у русских может получиться что-то хорошее? Ерунда! Это всё показуха, коммунистическая пропаганда!

И уже совершенно неправдоподобно прозвучала вскоре другая новость о том, что в Москве, всего лишь через два года после фестиваля молодёжи и студентов, состоится Международный кинофестиваль!

Макс был растерян, не зная, как ему реагировать на это? Кинофестиваль это так заманчиво, это его жизнь, кроме того, у него вдруг неожиданно появился шанс увидеть, наконец, не только Надю, но и своего ребёнка! О, как рвалась измученная душа его к этим двум самым дорогим ему людям, не считая престарелого отца!

Но страх пересилил это его желание. Ему казалось, что поехать в Россию теперь, это всё равно, что вновь оказаться в плену, в лагере. И хотя он понимал, что нынче наступили иные времена, что никакой плен ему не грозит, ничего не мог с собой поделать, точнее со своим страхом, вгрызшимся в его сердце, словно червь в яблоко.

Отказавшись от этой поездки, он успокаивал себя тем, что поедет в следующий раз: говорили, что Московский фестиваль отныне будет проводиться раз в два года. Вот через два года он успокоиться, и поедет-таки в Россию.

И действительно собрался ехать, но в канун отъезда внезапно скончался отец, остановилось сердце.

А ещё через два года уже самого Макса подстерегала беда, он угодил в автокатастрофу. Впрочем, отделался довольно легко, сломал два ребра, руку и лодыжку. Пришлось с месяц проваляться в больнице и, разумеется, ни о какой поездке в Москву не могло быть и речи. И только в 1965 году он, наконец, оказался в столице СССР, которую покинул более шестнадцати лет назад…

7

Как не таили свою связь Надя Говорук и военнопленный Макс фон Штайнер, для соседей Нади она была секретом полишинеля. И когда у Нади родился ребёнок, за глаза все стали называть его не иначе, как «немчурой».

Из всех соседей самой бдительной оказалась Варвара Стёпина, старая дева, страшная, как война. Её и по молодости мужики за версту обходили, а когда она разменяла пятый десяток, на неё даже самый захудалый мужичок внимания не обращал. Оставшись без мужской ласки, Варвара озлобилась и возненавидела всё и всех. В особенности тех баб, у которых есть или даже были мужья, а пуще всего имевших полюбовников. Таких, как Говорук, например. У той ведь ещё полюбовник-то был немецкого происхождения! Это как же так, русская баба милуется с врагом, пусть и пленным! Одного прижила неизвестно от кого, может тоже от немца, другой в животе бунтует, как же такое стерпеть честному советскому человеку?

Собралась уже просигнализировать куда следует о таком антисоветском факте, да тут некстати этого немчуру восвояси отправили. Судила-рядила, как быть теперь? Немчуры нет теперь, а эта потаскушка Говорук отбрешется ещё чего доброго. Но всё же написала в компетентные органы письмецо, пусть они разберутся с теми, кто с врагом якшался, пока наша страна кровь проливала.

Там, куда Варвара письмецо отправили, что-то не спешили принимать меры по её сигналу. Надя уже благополучно разрешилась мальчиком, прежде чем в инстанциях смекнули, по-видимому, в чём дело.

…Надя сидела на краешке жёсткого стула перед молодым лейтенантом в его небольшом кабинете в здании, что находилось на площади Дзержинского, ни жива, ни мертва. Ежели её сейчас заарестуют, что же с сыновьями будет? У неё ж мал-мала меньше, одному и года нет, другому только третий пошёл недавно.

– Ну что, Говорук, рассказывай, как ты дошла до жизни такой, – спокойно начал лейтенант, закуривая папиросу и с наслаждением затягиваясь.

– До какой такой жизни? – Надя сделала вид, что не понимает, о чём её спрашивают.

– Будешь дурочку строить из себя, отправлю в камеру, – лейтенант вдруг хлопнул ладонью по столу так, что даже пепельница подскочила.

– За что в камеру-то? Я ничего такого не сделала, товарищ лейтенант! – плаксивым голосом отозвалась Надя.

– Тамбовский волк тебе товарищ! – громыхнул чекист. – Для таких, как ты, я гражданин лейтенант. Не делала она ничего. А кто от немца щенка прижил?

– Я щенков не рожаю. И вовсе мой сын не от немца! – Надя решила ни в чём не сознаваться. Макса уже в стране не было. А кто докажет, что она была с ним в близких отношениях? Конечно, они могут ничего и не доказывать, просто упрячут её в тюрьму и всё…

– Ишь ты, а от кого ж твой… – лейтенант, видимо, не нашёл подходящего слова, а вновь называть ребёнка щенком почему-то не стал. – В общем, так, за связь с немцем посидишь несколько лет в лагере, там и вспомнишь, от кого родила.

Такой поворот событий не смутил Надю. Она уже давно представляла себе, что рано или поздно подобный разговор состоится, достаточно было одного взгляда на рожу этой стукачки Варьки Стёпиной. Как попробовать отговориться она решила загодя. И хотя дорожка, на которую она собиралась ступить была скользкой и очень опасной, но другой-то не было. Точнее была – в лагерь.

– Ребёнок мой от советского гражданина, – заявила она и добавила: – Между прочим, офицера и члена партии.

– О как, – недобро ощерился лейтенант. – Ну, об этих словах ты ещё крепко пожалеешь, это я тебе гарантирую. Как фамилия твоего офицера и члена партии, ну, называй, я жду?

– У него вообще-то семья, не надо бы…

– Ты мне дурочку не строй, говори фамилию, сука!

– Он высокий чин… в МГБ… – как бы через силу проговорила тихо Надя, опустив глаза.

– Что-о-о? Ах вот ты куда полезла, гадина! Да я тебя сейчас за клевету… – лейтенант привстал было со своего места и тут же рухнул обратно, сражённый точно пулей названной Надей фамилией.

– Рюмин…

У лейтенанта челюсть отвисла. Некоторое время он растеряно глядел на сидевшую перед ним женщину не в силах сказать и слова. И лишь минуту спустя тихо проговорил, словно уточняя:

– Михаил Дмитриевич?

Надя кивнула. И словно в пропасть провалилась в эту свою страшную ложь, которая была то ли во спасение, то ли навсегда разлучала её с детьми. Но отступать было поздно.

Как-то пару лет назад Рюмин приезжал в их госпиталь, допрашивать какого-то раненого, у палаты которого была выставлена охрана. Не высок ростом, злющий, он орал на всех, всё ему было не так, да не эдак. Построил весь персонал отделения, обещая всех расстрелять, если тот раненый скончается. Потом утихомирился и уехал и больше, слава Богу, в госпитале не появлялся. Позже Надя узнала, кто это был.

Надя молчала. Молчал и обескураженный лейтенант, никак не ожидавший такого поворота событий. Врёт или говорит правду эта Говорук? Как тут проверишь! Не пойдёт же он в кабинет старшего следователя по особо важным делам полковника Рюмина выяснять, так ли это на самом деле? Хорошо, если всё это чушь, а если нет? Если была у него связь с этой Говорук – баба-то она видная, статная. Теперь он, возможно, знает тайну самого Рюмина, да какую тайну! Этого человека, которого в управлении между собой звали не иначе как «кровавый карлик» за страшные методы допросов и в друзьях-то иметь опасно, а уж во врагах…

Покричав ещё для вида, впрочем, не столь грозно, как прежде, лейтенант отпустил Надю, обещая, что они ещё встретятся, что её дело не закрыто.

Но они не встретились, Надю никто более не тревожил и даже Варвара стала с нею полюбезнее, хотя её глаза так и пылали злобой, когда они случайно сталкивались во дворе.

Всего более печалило Надю то, что сыновья её не ладили между собой. У обоих характерец вызревал крутой, оба хотели верховодить и отстаивали это своё право на кулаках. В силу возраста верх брал старший, Иван; Максим таил обиду и при каждом удобном случае вымещал её на брате. То запулит в Ивана камнем исподтишка, то наябедничает про проделки старшего брата матери, то ещё сотворит какую-нибудь гадость. И не болезненные затрещины от Ивана, ни оплеухи оглушительные не останавливали Максима, жажда насолить брату стала едва ли не смыслом его жизни с детских лет.

Иван в долгу тоже не оставался. Разбитая губа или нос, фонарь под глазом, – без этого трудно было представить себе физиономию Максима.

Уже в подростковом возрасте дошёл до Ивана слух, что мать родила Максима от пленного немца, а Надя лишь улыбалась вымученной улыбкой, когда Иван выпытывал у неё, так ли это? Максима с этих пор он стал люто ненавидеть и называл его не иначе как «фашист». А тот, чтобы в долгу не оставаться, окрестил Ивана «русской свиньёй». В результате последовавшей за этой словесной перепалкой драки оба оказались на больничной койке, Максим с черепно-мозговой травмой, Иван с ножевым ранением в бок, которое напуганная до смерти Надя объявила милиционерам несчастным случаем. Мол, поскользнулся сын и нечаянно упал на нож.

Чувствовавшая себя кругом виноватой Надя, не знала, что ей делать с детьми. Иван возненавидел её за то, что она снюхалась с пленным немцем, Максим укорял её, что он, всегда считавший себя русским, вдруг сделался наполовину немцем, «фашистом».

В доме повисла зловещая тишина, между собой никто почти не разговаривал. На попытки Нади наладить с детьми отношения, ни Иван, ни Максим не реагировали, на вопросы матери отвечали односложно – да – нет, а между собой вообще не общались. Старались не замечать друг друга.

Иван презирал «фашиста», Максим ждал случая поквитаться с Иваном за обидное прозвище, называть которого братом отныне зарёкся.

Окончив с грехом пополам семь классов, Иван подался в ремесленное училище. Получив там койку в общежитии, съехал с материнской квартиры, не желая более иметь ничего общего ни с ней, ни тем более с младшим братом. Надя умоляла его остаться, но Иван ничего и слушать не желал, ушёл, нарочито громко хлопнув дверью.

Надя сильно переживала размолвку со старшим сыном, по ночам украдкой плакала, чтобы не потревожить Максима. А тот напротив, вздохнул с облегчением, когда узнал, что Иван больше с ними жить не будет. Впрочем, он и сам мечтал когда-нибудь покинуть этот проклятый дом.

И день такой вскоре настал, хотя отчий дом Максим покинул не по своей воле, за ним пришли из милиции. Как узнала Надя, он с такой же, как он малолетней шпаной, подломил табачную палатку, а потом поучаствовал в избиении мужчины, оказавшегося невольным свидетелем кражи, после чего у лежавшего уже без сознания мужчины, вытащили бумажник и сняли часы.

Определять роль каждого из подростков в этом деле следствие не стало, тем, кто постарше, влепили по три года, младшим – два. Максим получил два и был отправлен в колонию для несовершеннолетних.

…Ему оставалось сидеть ещё два месяца, как в их измайловской квартире появился одетый с иголочки, холёный господин с копной седых, расчёсанных на пробор волос: Макс фон Штайнер.

Он был очень взволнован, отправляясь на встречу с Надей. Ночь накануне, проведённую у старого приятеля, служившего нынче по дипломатическому ведомству, он глаз не сомкнул. О чём только не передумал!

Как встретит его Надя, будет ли рада видеть его? Знает ли ребёнок, кто его отец и как воспримет его появление в их доме? А что если Надя не живёт уже в том районе на окраине Москвы? Где тогда её искать? Возможно она давно замужем, и что он скажет, если двери откроет её муж?

…Макс остановился неподалёку от подъезда так хорошо ему знакомого старого бревенчатого дома. Оставалось только пересечь небольшой палисадничек и войти в подъезд, как это было когда-то давным-давно, кажется даже, что в прошлой жизни. Он долго стоял, не решаясь сделать эти последние шаги. Но всё-таки решился, слишком уж пристально стали поглядывать на него проходившие мимо люди.

Взойдя по выщербленным ступенькам, повернул направо, к одной из двух находящихся на этаже квартир. Постучал.

Надя узнала его сразу и не удивилась его появлению. Она почему-то всегда чувствовала, что они ещё непременно увидятся, вот и увиделись.

Макс был слегка шокирован убогой обстановкой комнаты, которая вроде бы прежде не была такой, однако вида не подал.

Сели за небольшой столик, стоявший посреди комнаты. Узнав, что у него сын, Макс, окрылённый этой радостной вестью, пожелал увидеть его, но Надя охладила его пыл, сказав, что это сейчас никак не возможно, что Максим находится…в колхозе, помогает колхозникам убирать урожай. Не могла же она сказать Максу, где действительно находится его сын!

Макс вызвался было тотчас отправиться в этот колхоз, но с неудовольствием вспомнил, что он, как иностранец, может посетить только Ленинград и Киев, да и то в составе кинематографической делегации ФРГ.

– Надя, ты скажи ему, что я приезжал, что очень хочу его увидеть. Может быть, в другой раз это получится…

8

– Может, чайку ещё? Не торопишься?

– Нет, – пожал плечами Аркадий Михайлович, посмотрев, однако, на часы: планы на сегодняшний вечер у него всё-таки имелись. – Наливай.

Он находился в кабинете своего бывшего однокурсника Анатолия Чебыкина, ныне следователя районного отделения милиции. Зашёл к нему поинтересоваться, как продвигается дело его клиента, а заодно поболтать по душам, вспомнить прошлое.

– Отвечу тебе, как на духу, – ставя перед Шмелевским чашку чая и усаживаясь за стол напротив приятеля, продолжил разговор Чебыкин. – Если бы сейчас вновь появилась возможность выбирать, куда идти после университета, ни за какие коврижки бы в милицию не пошёл. – Рослый, плечистый, розовощёкий с большими залысинами хозяин кабинета тяжко вздохнул и добавил по слогам: – Ни за что.

– А я ведь, если помнишь, отговаривал тебя, – заметил Шмелевский, обхватив ладонями чашку, словно ему было холодно, и он пытался согреться.

– Помню, и жалею, что не послушал тебя. Но ты же знаешь, у нас династия ментовская, отца не хотелось обижать, да и дед тогда был ещё жив.

– Что ж, теперь и сын по твоим стопам пойдёт?

– Ни в коем случае! – замахал руками Чебыкин. – Костьми лягу, а его в милицию не пущу! Знаешь, как говорят, лучше дочь проститутка, чем сын милиционер.

– Ты так говоришь, потому что у тебя два сына? – засмеялся Шмелевский

– Да ну тебя, – усмехнулся и Чебыкин.

– Не понимаю, если тебе здесь всё опостылело – уйди, какие проблемы-то?

– А что я умею, кроме как дела расследовать? Я уж юристом быть перестал. Юрист в моём понимании, когда человек знает цивильное право, а я только УК да УПК знаю и то в тех, рамках, в которых приходится работать. Так что куда мне идти? А как следователь я вроде бы не плох.

– Не скромничай, – вставил Аркадий Михайлович. – Я со многими судьями разговаривал и все в один голос говорят, что если под обвинительным заключением стоит твоя подпись это – знак качества.

– А, – махнул рукой Чебыкин. – Ерунда всё это. Знаешь, в чём наша беда? Мы не занимаемся профилактикой преступлений или их пресечением, а просто расследуем то, что уже свершилось. И самый кайф для начальства, если ты из простого преступления сотворишь тяжкое или особо тяжкое.

– Это как так?

– Да очень просто! Допустим, украл человек рублей на триста, а ты ему накручиваешь до трёх тысяч, а это уже, как ты понимаешь, другая статья, получается хищение в особо крупных размерах. Начальству почёт, какого расхитителя социалистической собственности выявили! А откажешься это делать – все шишки на следователя.

– Ну, погоди. Есть же адвокаты, со мной, например, такие штучки не прокатят.

– Аркаша, не будь наивным, – устало улыбнулся Чебыкин, отхлебнув из чашки. – Ты же прекрасно понимаешь, что наш судебный процесс носит исключительно обвинительный характер. Если человек оказался под судом он непременно сядет! Ну, может быть, скидочку ему на год-другой сделают, если уж дело совсем тухлое. Скажи, много ты знаешь примеров, чтобы обвиняемого отпускали, сняв с него все обвинения по итогам слушания дела? Это тебе не в царское время, когда какую-нибудь Веру Засулич освобождали прямо в зале суда под восторженные рукоплескания публики! А уж если действительно кто-то попался на тяжком преступлении, то начальство, может просто приказать переквалифицировать статью на менее тяжкую. Не бесплатно, конечно, за такие фокусы хорошо отстёгивают заинтересованные лица.

– У тебя такое случалось?

– Было, к сожалению, – вздохнул Чебыкин, нахмурившись. – До сих пор простить себе не могу. И кстати, от начальства тогда никакого сигнала не поступало, проявил, так сказать инициативу, будь она не ладна! Но с тех пор, ни на какие сделки, ни с кем не иду. Потому поныне и хожу в старших лейтенантах.

– А что за дело-то было?

– Мошенничество. Поймали его, а у него трое детей, жена на сносях опять, мать парализована, отец пьёт… В общем букет целый. Жена его ко мне приходит, плачет и конвертик передо мной на стол положила. Я хотел было возмутиться, но тут ко мне зашли, и я быстро убрал конверт в стол. А женщина тем временем проворно поднялась и ушла, выразительно на меня посмотрев. Ну не бежать же за ней по отделению и кричать, что я взяток не беру!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.