скачать книгу бесплатно
– Только это его не спасет! – бросила она, уходя. – Я его проучу, как нас позорить и пугать брата до полусмерти.
И вот она ушла, и все они ушли, и снова на берегу воцарился мир.
– Она меня будет бить, деда? – нарушил тишину Мико.
– Кто знает, Мико, – сказал дед. – Может, мы еще как-нибудь и отбрехаемся. Пока что дадим ей время поостыть немного. – И он подмигнул ребенку ярким голубым глазом.
Мико широко улыбнулся ему в ответ.
«Какая жалость, что пятно его так портит. Если бы не это, он тоже был бы парень хоть куда. И глаза-то у него карие, хорошие, и скуластому лицу материнский подбородок идет куда больше, чем ей самой. Нос, правда, слегка подгулял». Дед находил, что нос у Мико в общем похож на отцовский – тоже большой, только на нем будто кто-то посидел. Но потом решил, что такому большому лицу, как у Мико, пожалуй, как раз подходит приплюснутый нос. «В отца будет, рослый», – решил он. «Хорошо, что глаза у него спокойные, – еще подумал он. – Потому что ему понадобится большой запас спокойствия к тому времени, как он начнет смотреться в зеркало. Да уж, неисповедимы пути Господни, – размышлял он, сворачивая у кормы баркаса толстый просмоленный канат. – Чего он только с людьми не делает! И зачем ему понадобилось посадить такое страшное пятно на лицо ребенка?»
Горячие доски жгли голое тело, и Мико ерзал в радостном исступлении. До чего же хорошо было сидеть вот так, в чем мать родила, и ощущать всем своим существом солнышко! А оно ослепительно сверкало, отражаясь в волнах прилива, тихонько покачивавших баркас. Мико считал, что это чудесный баркас. Он много раз видел, как тот возвращается после рыбной ловли, и никогда не спутал бы его ни с какой другой лодкой. Он как будто был частицей дома, перенесенной сюда, к причалу. Нос его, внушительный, крепкий, переходил в налитую черную грудь, потом в широкие борта, и, наконец, все заканчивалось плоской кормой. «Совсем как ладьи викингов[3 - Викинги – раннесредневековые скандинавские мореходы в VIII–XI вв., жившие на территории современных Швеции, Дании и Норвегии. Совершали морские походы протяженностью до 8000 км.] в старину, – сказал ему как-то дед. – Так вот они их и строили, только те подлиннее были. И в Кладдахе жили тоже викинги. Много тысяч лет назад пришли они сюда с холодного севера из-за далеких черных морей. И поселились они здесь, когда этого вонючего городишка еще и в помине не было». Говоря это, дед пренебрежительно указывал через плечо большим пальцем в сторону Голуэя[4 - Голуэй – главный город в графстве Голуэй в Ирландии.], расположенного по ту сторону реки. «Мы пришли сюда первые, – говорил всегда он. – Кладдах – самый старый город в Ирландии, и построили его мы, а потом объявились Бог знает откуда эти выскочки и устроились на другом берегу реки, прямо напротив нас, и с чего-то вдруг начали смотреть на нас сверху вниз. Тоже еще воображают что-то. Да любой из нас стоит пятнадцати таких».
Дед все еще был крепок, хоть и было ему уже за пятьдесят. Не слишком высокий, ладно скроенный, он был прям, как темная мачта, что возвышалась над баркасом. Синяя фуфайка сидела на нем как литая, и под грубой материей черных штанов проступали крепкие мускулы ног. Что выдавало его годы, так это руки. Хоть и сильные они были, но уж больно жилистые. Борода его старила, потому что была она совсем седая, и к тому же он сам подстригал ее ножницами, так что напоминал моряка, изображенного на обертке сигарет «Плэйере», или, вернее, того моряка в старости. Лицо у него было почти черное, до того оно загорело и обветрилось, а от уголков глаз расходилось множество мелких морщинок, оттого что ему вечно приходилось щуриться, глядя на ослепительно сверкающее море. Он был смирный и добрый, и если кому случалось попасть в беду, то более подходящего человека, чем дед, с кем бы поделиться горем, во всем Кладдахе было не сыскать. Житейская мудрость, накопленная за сорок лет, проведенных на море, светилась у него в глазах.
Отец Мико, Микиль, был в него.
«Микиль Мор – да это же большая рохля! – говорили про него. – Микиль Мор – вот уж действительно большой, да дурной». Но говорили это любя и даже частенько прямо ему в лицо. Собственно, он был так велик, что прямо в лицо говорить ему не могли – для этого приходилось задирать вверх голову. Он был самый рослый человек на весь Коннот, вот что. Не во всякую дверь мог войти не согнувшись Большой Микиль. Так что можете себе представить, каких он был размеров. И смех у него был соответственный. Летним вечером, спокойным и тихим, когда все звуки слышны далеко-далеко и солнце, уходя на покой в воды залива, освещает сзади темные силуэты возвращающихся домой рыбачьих лодок, люди, поджидающие их на пристани, могли всегда сказать заранее, что лодки идут, потому что смех Микиля был слышен еще за маяком.
– А мой папка скоро придет, деда? – спросил Мико. – Когда мой папка придет домой?
– Да уж пусть лучше он поторапливается, а то мы и наловить-то ничего не успеем, – сказал дед, поднимаясь на ноги и вглядываясь через парапет туда, где недалеко от моста, ведущего в город, стояла пивнушка.
– Гляди, деда, – сказал Мико, указывая пальцем в сторону устья, – гляди, гуси! Ой, какие у них шеи длиннущие!
– Это, Мико, лебеди, – сказал дед.
Лебедей было два, а сзади торопливо загребали неумелыми лапками их три безобразных отпрыска, неудачно подражавших своим исполненным достоинства родителям.
– Совсем как лодка, правда, деда? – сказал Мико.
– Верно, Мико, – сказал дед. – Совсем как лодка. Только они – белые лебеди, а лодка – старый черный лебедь.
Мико засмеялся.
– Лодка не лебедь, деда, – сказал он.
– Эх ты, темнота, да что ты понимаешь? – сказал дед и прислонился к борту; изо рта у него торчала почерневшая трубка, сделанная из кукурузного початка, в жестких пальцах он держал нож, которым старался отрезать квадратик прессованного табака. – Давным-давно, – продолжал он, – когда в Ирландии были принцы, да настоящие, а не какие-нибудь оборотистые торгаши, так вот, когда были у нас настоящие принцы и когда кто-нибудь из них помирал, его укладывали в лодку, совсем такую, как вот эта, построенную в форме лебедя, и отправляли его в море и поджигали, и знаешь, Мико, что потом было?
– Что, деда? – спросил Мико затаив дыхание.
– Все как вспыхнет! Как пойдет на дно морское! А из воды прямо к небу взлетал белый лебедь. Ей-ей! Каждый лебедь – это умерший принц. Вот потому-то нельзя лебедей трогать, Мико. Ты смотри, не вздумай когда-нибудь швырнуть в лебедя оловянной кружкой, как в гусака.
– Ей-бо, деда, – сказал Мико, – я лебедю никогда так не сделаю. Он принц, да?
– Именно, принц, – сказал дед. – Ну а те, что кладут яйца, те – принцессы. Это, пожалуй, занятие посерьезнее того, чем некоторые наши девки теперь балуют. Ты слышал когда-нибудь, Мико, как лебеди летят?
– Ага, – сказал Мико. – Они так делают: «В-жж, в-жж», вроде, ну, вроде как если крутить банку на веревке.
– Вот-вот, – сказал дед. – А когда наша лодка в море распустит парус и идет в бейдевинд[5 - Бейдевинд – курс парусного судна почти против ветра.], ветер в снастях вот точно так же свистит: «в-жж, в-жж». И плывет она, Мико, точно лебедь.
Он поднял голову и посмотрел на мачту. Обычно скрытая фуфайкой часть шеи по сравнению с загорелым лицом казалась белой-белой.
– Ой, деда! – сказал Мико. – Ой, как мне охота! Можно мне, деда, а, дедушка! Когда мне можно с вами в море?
– Скоро, Мико. Вот погоди, подрастешь еще чуток, да не будет сон тебя смаривать, чуть только смеркаться начнет. А пока ты как следует и не прочувствуешь. Нет, куда там!
– Ой, кабы мне сейчас быть большим, деда! – сказал Мико, захлебываясь. – Кабы я был большой, как дом!
– Ну, полезай наверх, – сказал дед, смачно шлепнув его по голой заднице. – Одежонку я захвачу.
Мико проворно выбрался из лодки и побежал вверх по гладким стертым ступеням, ведущим к пристани. От прямоугольника пристани, поросшего зеленой травкой, в море выдавался указательным пальцем мол. Вдоль берега одна за другой шли три такие пристани, между их выступами находили себе приют рыбачьи лодки. По мере того как бесцеремонный морской прилив поднимал воду в реке, мачты вырастали все выше и выше над краем пристани. К тому же на набережных стало заметно оживленнее. Кое-кто из рыбаков собирал темные сети, разложенные на траве для просушки. Из белых домиков то и дело появлялись черные фигурки людей с ящиками на плечах и ящиками под мышкой, и в чреве баркасов постепенно исчезали груды веревок и сетей, верши для ловли омаров, а кое-где над лодками уже вились голубые дымки угольных жаровен, которые разжигали под палубой.
Мико стоял на набережной совершенно голый и то посматривал на лебедей, то, задрав голову, следил за полетом крупных чаек, которые с криками лениво вились над устьем, то взмывая ввысь, то ныряя. Потом к нему неторопливо подошел дед, и мальчик сунул ручонку в его мозолистую руку, и они перешли через дорогу и побрели по траве к домику, что стоял в центре длинного ряда одинаковых белых домиков, и при виде мирно пощипывавших в стороне траву гусынь и серого гусака, время от времени поднимавшего голову, чтобы оглядеться вокруг, Мико вспомнил все, что случилось с ним полчаса тому назад, и сердчишко его застучало.
«Может, она меня все-таки не будет бить, – думал он, – а если и будет, то, может, не сильно?»
Трава приминалась под босыми ногами и щекотала пальцы. Они были уже почти у самой двери дома, когда сзади раздался голос.
Они остановились и повернули головы. Со стороны дороги появилась фигура Микиля. Он обогнул домики и тяжелой, развалистой походкой шел к ним прямо по траве.
– Эгэй! – крикнул он.
Мико бросил деда и побежал к нему. Увидев приближающегося голыша, Микиль остановился и, вглядевшись, закинул назад голову и захохотал, ударяя ручищами по коленям, и Мико тоже захохотал, подбегая к нему с расставленными руками, а Микиль Мор нагнулся и сгреб его, и прижал на минутку к груди, и вдруг подкинул его высоко в воздух, так что Мико завизжал от неожиданности, а потом, когда отец подхватил его, снова засмеялся, уткнувшись в грубую шерсть рукавов.
– Ну, молодец, рассказывай, что случилось, – сказал Микиль, осматривая голое тельце, барахтавшееся у него в руках. – Я как услышал, что ты утоп, так даже полпинты[6 - Пинта – стандартная мера для пива в английских заведениях, 0,568 литра.] портера бросил на прилавке, так и не пригубивши, а ты, оказывается, жив-живехонек.
– Я свалился, – сказал Мико, – а деда меня вытащил, а мамка ой как рассердилась, а Бидди Би говорит, она меня проклянет, потому что я ее гусака кружкой пришиб…
– О Господи, – сказал Микиль, сажая его к себе на плечо, и пошел навстречу деду. – Стоит тебя с глаз спустить, как ты сразу влезешь в какую-нибудь историю!
– Этот раз я не виноват, – сказал Мико. Он непрерывно вертелся, потому что грубая синяя шерсть отцовской куртки щекотала его. – Это все гусак. – И пухлой ручонкой он обнял отца за голову.
Голова была большая. Из-под козырька кепки выглядывало очень загорелое лицо, украшенное коротко подстриженными черными усами. На плече рядом с Мико мог бы свободно усесться и его брат, а на другом плече хватило бы места еще для двух мальчиков или для одного взрослого.
«А мой папка больше всех на свете», – всегда мог козырнуть Мико, когда ребятишки начинали хвастать друг перед другом.
– Что ж, в конце концов, случилось, отец? – спросил Микиль деда, подходя к нему.
Он всегда звал его «отец». Он был с дедом очень почтителен. Так уж его воспитали, в почитании родителей и прародителей. Таков уж был обычай в те времена, только среди взрослых он теперь быстро исчезал. В старину так всегда было, это всем известно, пока не начали писать разные там книжки да показывать фильмы, где всем напоказ осмеивается любовь к родителям, так что просто удивляться надо, что до сих пор еще не выискался кто-нибудь, кто бы начал кампанию за то, чтобы топить всех стариков, как только они достигнут пятидесятилетнего возраста.
Но Микиль очень любил своего отца. Бывали, конечно, случаи, когда он с ним не соглашался. Когда он женился, например, дед был недоволен. Или иногда на рыбную ловлю у них бывали разные взгляды. Но он никогда ему не возражал и ни в чем не перечил. Просто без лишнего шума поступал по-своему, вот и все.
– Ну, кажется, не зря Мико тонул, – сказал дед. – По крайней мере это известие помогло вытащить тебя из пивнушки, а то рыбачить бы нам сегодня при свечах. Чего ты так запропастился-то? Ты что, не видишь, что все лодки уже вот-вот отчалят, а мы до сих пор не ели, не пили, и ничего у нас не готово, когда надо бы нам уже парус поднимать да выходить в море?
– Да ну, – сказал Микиль, ткнув сына пальцем в бок, отчего тот совсем съежился и начал давиться смехом. – Да разве в такой отличной лодке, да мы, двое молодцов, не обставим кого угодно в Кладдахе, стоит нам только захотеть? А ему-то не сделалось какого вреда?
– Черта с два! – сказал дед. – Он сам таких делов наделал. Делия на него ой как зла. Обещалась прибить. Вот мы и выжидали.
– Напугалась она, вот что, – сказал Микиль. – Я и сам-то чуть было со страху не обмер. Ты бы посмотрел, как этот маленький Туаки примчался. «Эй, – кричит, – Микиль, Мико в море свалился, потому что его гусак закусал, а Бидди Би его колотит, а Микова мать Паднину О’Мира дала по соплям!» Все одним духом выпалил. Я прямо не помню, как из пивнушки-то выскочил, ей-богу. А он, оказывается, целехонек, а, Мико? – И он снял его с плеча и шлепнул по спине.
Теперь они были перед домом.
Хоть и стоял он в центре ряда совершенно одинаковых домиков, а все-таки был не совсем такой, как все. Соломенная крыша казалась чуть желтее, а белые стены чуть белее, и стекла в узеньких окошках отливали синевой. На подоконниках стояли горшки герани в цвету, розовой с красными прожилками. Микиль вошел. Мико трусил сзади, прячась за его спину.
– Привет хозяйке дома, – беспечным голосом сказал Микиль Мор, входя.
Ему пришлось сильно пригнуться в дверях, и когда он выпрямился, то оказалось, что он головой достает почти до потолка. Потолок совсем почернел от дыма открытого очага, топившегося торфом. В очаге весело горел огонь. Делия, склонившаяся над каким-то горшком, выпрямилась при их появлении и откинула назад прядь волос, упавшую на лицо.
– Ты слышал, что Мико опять натворил? – спросила она. – Слышал ты что-либо подобное? Он чем дальше, тем хуже становится.
– Он ведь нечаянно, – сказал Микиль Мор. – Ребята же постоянно падают в море. Ну в чем тут его вина? Не удержался, вот и все.
– А что в гусака кружкой бросил, тоже не его вина? – раздраженно сказала Делия. – Тут-то он мог удержаться. Опозорил нас. Думаешь, приятно было слушать, как Бидди Би нас честила на весь Кладдах?
– Ну, будет, Делия, – сказал Микиль Мор, стаскивая синюю куртку и открывая обтянутую фуфайкой грудь. – Напрасно ты так это переживаешь. Слава тебе Господи, радоваться надо, что он жив остался.
– А может, лучше было б для него да и для нас, если бы он утоп, – сказала Делия сдавленным голосом.
Все смолкли. Микиль, все еще с тужуркой в руках, смотрел на нее, и лицо у него было встревоженное и нахмуренное. Мико стоял в открытых дверях, заложив руки за спину и насупившись. Сзади него стоял дед, придерживаясь за притолоку. Даже Томми, евший в уголке у очага кусок хлеба с вареньем, перестал жевать, подавленный всеобщим молчанием.
Да, все было далеко не так просто.
«Ох, как не просто! – думала Делия. – Но, Господи, что же это я?» Она многое дала бы, чтобы вернуть свои слова. Они ровно ничего не значили, просто сболтнула сгоряча, не подумав. Она никак не могла забыть, как трудно дался ей Мико. «Неужели же из-за этого я так с ним?» Стоило ей взглянуть на него, как в памяти вспыхивала жгучая боль, которую ей пришлось перенести во время родов. Он оказался слишком велик, слишком беспокоен и неповоротлив. Он родился только через сорок восемь часов после начала схваток. Сорок восемь часов! Пот, льющий ручьями по всему телу. В кровь изгрызенные губы. Потные, скрюченные руки, хватающиеся за приделанные к кровати ремни. А как увидела она, что он меченый, так и подумала, уж не черт ли надсмеялся над ней, а то, может, Господь наказал за какие-то тайные грехи?
Ее первенец был высокий и пряменький, и носик у него был тонкий, и ручки узенькие и гибкие, и лобик большой и широкий. А какой он был сообразительный! Чего-чего он только не умел в том возрасте, когда Мико только начал понимать, что к чему. Старший был высок и строен, а меньшой какой-то коротышка. Ну разве может быть красивым приземистый крепыш? Что уж тут говорить о красоте при такой-то отметине на лице?
– Мы сейчас чайку попьем, – сказал, не повышая голоса, Микиль и повесил тужурку на кухонный шкаф.
Она отвернулась к очагу и высморкалась в подол передника.
– Пойди сюда, Мико, – сказала она, – давай-ка я тебя одену. Что это вы привели его в таком виде, папа? Что люди скажут?
– А мне наплевать, что они скажут, – ответил дед. – Подумаешь, невидаль какая – что, они сами иначе устроены, что ли?
Он сел к столу, спиной к двери. Выскобленный добела стол стоял у окна. Вокруг него были расставлены стулья, деревянные, прочные, с сиденьями, выскобленными не хуже, чем стол. Дед кинул шляпу на подоконник рядом с цветочным горшком, потянулся вилкой за картофелиной, подцепил ее и начал чистить. Посередине стола дымилось с полпуда картошки, мучнистой массой выпиравшей из лопнувшей кожуры.
Микиль Мор, вздохнув, пошел на свое место во главе стола, по другую сторону окна.
– Ну, Томми, – сказал он, – садись-ка пить чай. – Он достал вилкой картофелину и, обдирая с нее кожуру, стал рассматривать своего старшего сына.
«Мальчик хоть куда, – размышлял он. – Плечи широкие… Фу… да о чем это я? Я же люблю своего сына Томми и люблю своего сына Мико. Только своего сына Мико я люблю больше, потому что Господь его обидел. Но ведь это же понятно». Он смутно догадывался о том, как тяжко Делии пришлось, когда она рожала Мико, а с недавних пор он с беспокойством стал замечать, что Мико ей неприятен. «Мать Пресвятая Богородица, да с чего мне такое в голову лезет? Что-то очень уж у меня фантазия нынче разыгралась. Голову июньским солнцем напекло, что ли? Она испугалась, оттого что он упал в море. Известно, у женщин ведь все не как у людей: уж если они напугаются, так обязательно должны это на ком-нибудь из близких сорвать. Да куда мне, дураку, рассуждать о таких вещах, – решил он в конце концов, – ну их».
– Надо было мамке налупить тебя как следует, Мико, – сказал он, повернувшись к очагу, где Делия натягивала мальчику через голову сухую юбку. – Слышишь ты? И чтоб не смел больше впутываться во всякие истории. И в море падать не смей!
– Да, папа, – сказал Мико, вытаращив глаза.
– Смотри у меня, – сказал Микиль Мор строго, как только мог.
И вдруг – так уж странно устроена человеческая натура – Делия погладила Мико по голове, растрепала ему волосенки и сказала:
– Да разве ж он виноват? Он ведь не нарочно! Ну, иди, милый, попей чайку.
И, подойдя к очагу, нагнулась к большой тарелке, прикрытой крышкой от жестяной банки, сняла крышку и поставила перед ними тарелку вареной сайды. И тут Мико снова растерялся, да и Микиль тоже, и они оба взглянули на нее и принялись за свою картошку, а Делия подошла к столу, уселась между своими двумя сыновьями, наклонила голову и прочла молитву, а затем разложила им на тарелки дымящуюся рыбу.
– А все-таки, – сказала она, – придется его отдать в школу, и лучше всего прямо завтра. Пусть теперь учитель с ним управляется, раз нам не под силу.
– Не рановато ли ему еще в школу? – спросил с набитым ртом Микиль.
– Надо с ним что-то делать, – сказала она тоном, не допускающим возражений.
– Школа, – сказал дед с отвращением. – Тоже школа!
– Уж раз я так решила, значит, он и пойдет, и все тут. Завтра утром обряжу его в штаны, и пусть отправляется вместе с братом.
«Штаны… – размышлял Мико. – Что ж, это не так уж плохо». С недавних пор он подумывал о паре штанов: красные юбки начинали выходить из моды даже среди малышей. Теперь уже и в Кладдахе некоторые совсем не одевали мальчишек в красные юбки, а запихивали их прямо из пеленок в штаны, совсем как горожане, которые Бог знает что о себе воображают. «Штаны – это неплохо, – думал Мико, – только школа – это совсем нехорошо».
Мальчишки в Кладдахе были в большинстве своем очень здоровые, несмотря на нищенские жилищные условия, на опасный труд и неопределенные заработки их родителей, всецело зависевших от прихотей моря. А здоровые мальчишки – это, как известно, сущая чума. Во всем Кладдахе был только один человек, который мог держать их в повиновении взглядом или словом, а то и взмахом своей трости. Это был учитель. Даже маленький Мико воспитывался на легендах о нем. И сознание, что он когда-нибудь попадет к учителю в лапы, заставляло Мико останавливаться и молча наблюдать, как проходил мимо низенький человечек с короткой торчащей бороденкой, в волосатых брюках – так здесь называли пестрый коннемарский твид[7 - Твид – классическая ткань из овечьей шерсти, мягкая, очень теплая, может иметь небольшой ворс.], из которого был сшит костюм учителя. «Вот страху-то!» – подумал Мико, представив, как это он окажется с ним в одной комнате.
– Ну что ж, – сказал Микиль, – когда-нибудь все равно придется идти в школу. Время-то бежит, а? И как еще быстро. Помню, как я первый раз пошел в школу. Папаша уже был там. Такой молоденький, еще даже без усов. Вот уж не думал я тогда, что дождусь того дня, когда мой младший сын пойдет в школу. Смотри у меня, Мико, веди себя хорошо в школе. Слышишь? Лучше не хулигань, не озоруй. Там уж тебя никто не выручит.
– Хорошо, – сказал Мико.
– Эх ты, горе мое! – сказал дед. – И на кой эти школы? В наше время только и нужно было, что уметь немного считать да знать несколько букв, чтобы уметь расписаться. А что еще рыбаку надо? Будто Господь Бог Сам не преподаст нам Свои науки в открытом море? У них там университет есть – школа такая большая. И знаешь что? Во всем этом самом университете нет ни одного человека, который бы знал столько, сколько я знаю, а я и не учился-то нигде. Вот то-то!
Микиль Мор захохотал.
– Все может быть, отец, – сказал он. – Только времена меняются. Может, Мико и не захочет быть рыбаком. Может, он профессором в колледже пожелает стать.
– Я хочу быть рыбаком, – сказал Мико тоненьким, не своим голосом.
Микиль с удивлением посмотрел на него. Глаза у него потеплели, потом он принялся за следующую картофелину.
– Посмотрим, Мико, посмотрим, – сказал Микиль, но он был рад словам сына и подмигнул деду.
– Ищи не ищи, а никого ты не сыщешь, – сказал дед, – кто б любил море больше, чем Мико. Ты посмотри, стоит его с глаз спустить, он сейчас к морю бежит.
– У него еще хватит времени над этим подумать, – сказала Делия. – Пей чай, Томми.
На этом разговор закончился, и они принялись есть, ничем уже больше не отвлекаясь. Оба мужчины знали, что Делия до смерти боится моря. Оно уже отняло у нее брата там, в Коннемаре. Микиль и дед до сих пор помнили, как шесть лет тому назад кормила она своего первенца: усядется, бывало, возле очага, глядя на ребенка, сует ему грудь в жадный рот и то и дело повторяет им полушутя, полусерьезно (лицо тогда у нее не было такое суровое, как теперь): «Никогда, никогда не пойдет мой малыш в море».
Они ели быстро и сосредоточенно, пока наконец дед не отодвинул стул и не взялся за шляпу.
– Если ты хочешь сегодня поймать хоть одну селедку, мистер Микиль Мор, – сказал он, – то давай-ка лучше поторапливайся, а то, пожалуй, весь твой улов можно будет в одну консервную банку засунуть.
– Ладно, отец, – сказал Микиль. – После такого денька уйти в море будет одно удовольствие.
Вскоре они уже шли по направлению к набережной.
