скачать книгу бесплатно
– И почему? – спросил Филос, после чего остановился, взял Чарли за руку и, развернув его к себе, серьезно посмотрел в глаза.
– Не торопись отвечать, – сказал он. – Подумай.
Озадаченный, Чарли не смог найти в качестве ответа ничего, кроме:
– …хорошо.
Филос кивнул, и они пошли дальше. По мере приближения к коттеджу Филос проявлял все большее нетерпение, и Чарли даже показалось, что от него исходит некая энергия… Чарли вспомнил виденный когда-то давно документальный фильм, фильм о путешествии. Камера была установлена на самолете, который летел на небольшой высоте над полями и домами, дорогами и рощами, и земля быстро уносилась прочь, но ничего не происходило; и ничто не предвещало, что должно произойти нечто значительное, и, казалось, что скучный ландшафт будет вечно, с назойливой монотонностью, лететь куда-то назад, в прошлое – если бы не музыка. Музыка, полная напряженного ожидания, готовила зрителя к последнему взрыву цвета и форм, и сама взорвалась мощным tutti всех инструментов, когда самолет вдруг вылетел в безмерное пространство Большого Каньона, в лоне которого теснилась река Колорадо.
– Смотри! – тронул Чарли за руку Филос.
Чарли посмотрел и увидел юного ледомца в желтой шелковой тунике, который, прислонившись к скале, стоял у них на пути. Когда Чарли и Филос приблизились к юноше, произошло то, чего Чарли никак не ожидал: обычно, когда люди, даже незнакомые, встречаются, происходит некое взаимодействие – обмен взглядами, улыбки… Здесь же не произошло ничего. Молодой ледомец стоял, опершись спиной о скалу, на одной ноге, согнув вторую и ухватившись ладонями за внутреннюю сторону бедра. На изящно очерченном лице застыло отрешенное выражение, а полуприкрытые глаза смотрели в никуда.
– Что с ним? – тихо спросил Чарли.
– Тихо! – прошептал Филос.
Как можно более осторожно они прошли мимо молодого человека в тунике. Филос, поравнявшись с юношей, помахал ладонью перед его лицом – никакой реакции.
Они пошли дальше, причем Чарли поминутно оборачивался, чтобы взглянуть на странного молодого человека, но тот так ни разу и не пошевелился – только края его туники легко колыхались на ветерке. Наконец, впавшая в транс фигура скрылась за поворотом, и Чарли сказал:
– Помнится, ты говорил, что ледомцы не спят. То есть вообще не спят, никогда!
– А это был не сон.
– Но что же тогда? Он что, болен?
– Нет, – покачал головой Филос. – И я рад, что ты увидел этого юношу в таком состоянии. Время от времени тебе придется столкиваться с подобным. Он просто остановился – вот и все!
– Но что с ним?
– Абсолютно ничего! Назови это… перерывом, паузой. Кстати, такие вещи достаточно обычны и в твои времена. Американские индейцы с Больших равнин делали то же самое, равно как и кочевники с Атласских гор. Это – не сон. Но кое-что общее со сном здесь есть. Ты когда-нибудь изучал этот предмет?
– Ну, я бы не назвал это изучением!
– А я изучал, – произнес Филос. – Самое интересное здесь вот что: когда ты спишь, ты видишь сны. Иными словами, галлюцинируешь. Когда спишь регулярно, ты регулярно и галлюцинируешь, хотя сон здесь – лишь удобная оболочка, а галлюцинации можно переживать и вне сна.
– Мы называем это грезами.
– Как бы ты это ни называл, это универсальная способность человеческого мозга, а может быть, и не только человеческого. Интересно то, что, если лишить сознание способности галлюцинировать: например, если будить человека всякий раз, когда он погружается в грезы, то мозг не выдерживает.
– Ломается, что ли?
– Что-то вроде того, – ответил Филос.
– То есть, если бы ты разбудил этого ледомца в желтой тунике, он сошел бы с ума? – спросил Чарли. И, помолчав, поинтересовался: – Вы что, тут все такие хрупкие? Пальцем не тронь?
Филос рассмеялся – грубость Чарли (естественная реакция на нечто нелепое) его позабавила.
– Нет! – сказал он. – Я говорил о гипотетической, чисто лабораторной ситуации. В обычной жизни никто не станет прерывать чей-либо сон настойчиво и регулярно. И, уверяю тебя, этот молодой человек нас видел, осознавал наше присутствие. То есть у него был выбор, но он предпочел сосредоточиться на том, что происходило в его голове. Если бы я был более настойчив или, скажем, если бы его отвлек от его видений твой голос…
Это было сказано мягко, но Чарли понял – он говорит не так, как другие; его голос звучал как фагот среди флейт.
– …если бы твой голос, – продолжал Филос, – отвлек его от его видений, он бы заговорил с нами, простил бы нас за то, что мы вторглись в его грезы, попрощался бы с нами.
– Но зачем это нужно? Какова цель?
– Зачем? – переспросил Филос. – Это механизм, с помощью которого сознание отключается от реальности и начинает связывать данные, которые в действительности связанными быть не могут. Кстати, ваша художественная литература изрядно насыщена галлюцинаторными образами: свиньи с крыльями, человеческая свобода, огнедышащие драконы, мудрость большинства, василиск, голем, равенство полов.
– Послушай-ка! – воскликнул Чарли сердито, и тут же осекся – растормошить Филоса грубостью и злостью нельзя, он это чувствовал, а потому сказал, сдерживая себя:
– Ты играешь со мной. Это игра. Причем ты правила знаешь, а я – нет.
Обезоруживающе улыбнувшись, Филос заставил Чарли замолчать, после чего сказал извиняющимся, мягким тоном:
– Ты просто знакомишься с Ледомом, а я тебя сопровождаю. Серьезно я буду с тобой говорить после того, как ты все увидишь.
– Серьезно?
– Да. Я буду говорить с тобой об истории. Потому что Ледом современный – это одно, а Ледом плюс история – нечто совершенно другое.
– Продолжай.
– А если учесть и историю твоего вида, нарисуется третья картинка, – заявил Филос. – Но об этом я пока умолчу, чтобы лишний раз не извиняться.
Чарли неожиданно для себя рассмеялся, и они пошли дальше.
За несколько сотен ярдов до коттеджа Филос резко свернул направо, и по весьма крутому склону они поднялись на вершину холма. Филос, который шел впереди, остановился и жестом подозвал Чарли.
– Давай понаблюдаем за ними отсюда, – сказал он.
Чарли повернулся к коттеджу. Оказалось, что тот стоит на краю обширной долины, частично заросшей лесом (впрочем, это мог быть и искусственно посаженный сад – в Ледоме невозможно найти ни одной прямой линии), а частично покрытой полями cельхозкультур. Вся местность напоминала парк – точно такой же, что окружал большие здания. Дальше, в глубине долины, виднелись еще коттеджи, стоящие на почтительном, до полумили, друг от друга расстоянии. Каждый коттедж имел свой собственный, неповторимый облик – это касалось использованного при строительстве дерева, камня, штукатурки, даже дерна, которым были выложены дворики. Всего Чарли насчитал до двадцати пяти коттеджей, хотя их могло быть и больше. Подобные лепесткам экзотических цветов, в лесах и полях, окружавших коттеджи, а также на границах долины и вдоль пронизывающих ее двух небольших речек виднелись яркие одеяния местных жителей. И над всем нависал, словно купол, серебристый небосклон, который опускался за холмами – естественными границами долины, похожей на широкое блюдо.
– Вот он, Первый детский, – сказал Филос.
Чарли заглянул за покрытую соломой крышу первого коттеджа, осмотрел двор, а также расположенный перед домом бассейн. Потом до него донеслось пение, и он увидел детей.
Мистер и миссис Рейли ходят среди рядов детской одежды в западном крыле огромного придорожного супермаркета. Детей они оставили на улице, в машине. Сегодня жарко, и родители торопятся. Херб толкает перед собой тележку, Джанетт перебирает висящие на вешалках детские вещи.
– Смотри-ка! – дергает она Херба за рукав, – какие милые маечки! И качество – что надо!
Она берет три для Дейви, пятого размера, и три для Карен, размер третий.
– Теперь штанишки, – говорит Джанетт.
Она быстро идет вдоль рядов, Херб тащится за ней в кильватере. Передвигаясь, он подсознательно следует международным правилам мореходства: судно, приближающееся справа, имеет право первым пройти точку пересечения курсов; судно, делающее разворот, это право теряет. Херб следует этим правилам, в силу чего вынужден дважды тормозить на поворотах, а потом спешно догонять Джанетт. Колеса тележки попискивают, когда же он бежит, они начинают подвывать. Джанетт целенаправленно движется вперед, проходит три ряда, дважды поворачивает и наконец застывает как вкопанная. Херб, несколько запыхавшийся, присоединяется к жене. Колеса тележки тяжело вздыхают и замолкают.
– И где эти чертовы штанишки? – громко вопрошает Джанетт.
Херб протягивает руку:
– Вон там! Видишь указатель? Написано: «Брюки мужские и детские».
Оказывается, они проскочили нужный поворот. Джанетт резко разворачивается и устремляется назад, Херб, издавая колесами тележки жалобный писк и вой, пускается следом.
– Вельвет – слишком жарко, – говорит Джанетт. – У Грэмов детки все в хлопке. Ты знаешь, Луи Грэм так и не получил повышения.
Джанеттт произносит все это на одном дыхании, словно молитву какую, одновременно передавая Хербу детские штанишки.
– Хаки. Пятый размер.
Херб принимает две пары.
– Третий.
И еще пара детских штанишек отправляется в тележку. Джанетт бросается прочь, тележка со скрипом и визгом колес устремляется за ней, сзади тележки, толкая ее и отдуваясь, семенит Херб. Джанетт дважды поворачивает налево, пробегает три ряда и останавливается.
– Где здесь детские сандалии? – почти кричит она.
– Вон там! – с трудом переводя дыхание, произносит Херб, указывая на вывеску.
Джанетт, вновь набрав скорость, летит туда и, к моменту, когда муж успевает поравняться с ней, она уже подхватывает две пары красных сандалий с бело-желтой каучуковой подошвой и отправляет их в тележку.
– Притормози! – булькающим голосом произносит Херб, с трудом сдерживая смех.
– Что такое? – оборачивается к нему жена.
– Что теперь..?
– Купальники и плавки.
– Лучше сначала посмотри, где вывеска, а потом уже беги.
– Не нуди, дорогуша! – парирует Джанетт.
Херб совершает замысловатый маневр, который позволяет ему хотя бы некоторое время двигаться бок о бок с женой – так она хоть может его услышать за визгом и скрипом тележки.
– Разница между мужчиной и женщиной, – говорит он, – состоит в том, что…
– Доллар девяносто семь центов, – произносит она.
– …мужчины читают инструкции, а женщины – нет. Я думаю, это от высокомерия, которым от природы наделен слабый пол. Представь себе: какой-нибудь гениальный разработчик упаковки мечтает создать коробку, которую можно открыть, слегка дернув за шнурок, закрепленный под верхней крышкой…
– Купальники…
– …девять инженеров денно и нощно ломают головы, чтобы создать для этого умную машину, шестнадцать торговых агентов ищут по всей стране подходящие материалы, двадцать три водителя везут для этих целей семьдесят тысяч тонн упаковочного картона и шнура, а женщина приходит на кухню и вспарывает коробку ножом для бекона.
– А вот и плавки, – произносит Джанетт. – Что ты там говорил, дорогой?
– Ничего, лапушка.
Джанетт торопливо просматривает содержимое корзины, на которой обозначен нужный размер.
– А вот и они, – говорит она.
Она держит в руках пару плавок цвета морской волны с красным поясом.
– Выглядят как подгузник, – говорит Херб.
– Тянутся, – отзывается Джанетт.
Херб не проверяет. Он роется в корзине с третьим размером и вытаскивает похожие плавки, но размером со свою ладонь.
– Берем эти. И бежим, пока дети там не зажарились.
– Херб! Ты что, идиот? – почти кричит Джанетт. – Это же плавки для мальчика.
– Карен они отлично подойдут.
– Но Херб! Они же без верха!
Джанетт продолжает рыться в корзине.
– Но зачем Карен верх? – не понимает Херб. – Ей же всего три года!
– А вот то, что нужно! – говорит Джанетт, не обращая внимания на слова мужа и доставая из корзины купальник с верхом.
Потом бросает его назад со словами:
– О господи! Один в один как у Долли Грэм.
– Да ну! – произносит Херб. – Думаешь, что кого-то из наших соседей возбудят сиськи трехлетней красотки?
– Херб! Не говори пошлостей! Это все-таки твоя дочь.
– Все это отдает идиотизмом!
– Нашла! – торжествующе провозглашает Джанетт.
Она расправляет свою находку и довольно хихикает.
– Чудесно! Просто чудесно!
Джанетт швыряет свою находку в тележку, и они, скрипя и повизгивая на поворотах, мчатся к кассе, увозя шесть маек, четверо штанишек цвета хаки, две пары красных сандалий с бело-желтыми подошвами, плавки для мальчика и совершенно замечательный купальник бикини третьего размера – для маленькой девочки.
Дети, числом чуть более дюжины, играли вокруг бассейна и одновременно пели. Чарли никогда не сталкивался с подобной манерой пения. Нет, бывало, что он слышал кое-что и похуже, и получше; но здесь было что-то совершенно уникальное, отличное от всего, что он мог себе представить. Начиналось все с мягкого аккорда, подобного тем, что на верхних тонах дает орган, и с развертыванием гармонической последовательности этот аккорд замедлялся и перетекал в другой, созвучный аккорд. Иногда подобные музыкальные изыски используются, чтобы создать и поддержать одну постоянную ноту как часть двух или трех аккордов, подвергающихся модуляции. И дети, некоторые из которых были подростками, а некоторые – совсем крохами, пели именно в такой манере. Самое же замечательное в этом хоре было то, что из примерно пятнадцати голосов, которые участвовали в пении, в конкретном аккорде задействованы были не более четырех или пяти. Аккорд взлетал над группой поющих, переносился через копошащиеся смуглые тела на другую сторону бассейна, затем распространялся по всей площадке так, что альты звучали слева, а сопрано – справа. Аккорды были ощутимы почти зрительно – они сгущались, затем вновь становились прозрачными и легкими, парили и прыгали над площадкой, меняя оттенки в гармоничной последовательности тонов, при этом тоника поддерживалась двумя голосами, поющими в унисон, а фоновое звучание превращалось в доминанту; один голос опускался на седьмую ступень, другой поднимался на полтона, и аккорд становился минорным, после чего пятая, шестая, девятая ступени преодолевали диссонанс, и аккорд становился тоническим, но в другой тональности – легким, полнозвучным и ярким.
В большинстве своем дети были не одеты. Изящные руки и ноги, ясные глаза, стройные крепкие тела – так они выглядели внешне, причем, на неподготовленный взгляд Чарли, все они были девочки. И, если музыка их и занимала, то не очень – они играли, плескались в бассейне, бегали, строили что-то из песка, палочек и разноцветных кирпичей; трое играли в мяч. Дети общались на своем воркующем языке. Они звали друг друга, визжали, когда все бежали за одним, и тот едва ускользал от ловивших его рук, плакали, если кто-то падал и ушибался (и тогда его подхватывали другие, и целовали, и успокаивали, совали в руки игрушки, и начинали щекотать, пока упавший не принимался смеяться со всеми остальными).
